Империя хлопка. Всемирная история

скачать книгу бесплатно


Существовало две причины для расцвета производства хлопка в Северной Италии. Во-первых, эти города имели длительную историю все еще активного производства шерсти, благодаря чему там имелись искусные мастера, богатые капиталом торговцы и опыт дальней торговли. Когда предприниматели решали заняться производством хлопка, они могли привлекать эти ресурсы. Они раздавали хлопок-сырец женщинам из близлежащих деревень для прядения. Они заключали договоры с городскими ремесленниками, организованными в гильдии, об изготовлении тканей из этой пряжи. Они помечали свои товары фирменными знаками и стандартизировали их, а затем по своим дальним торговым сетям отправляли их на зарубежные рынки через Средиземное море, Средний Восток, Германию, Австрию, Богемию и Венгрию[59 - Mazzaoui, Italian Cotton, 64, 66, 69; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 271, 273, 276; Wescher, “Die Baumwolle,” 1643.].

Во-вторых, северная Италия легко могла получать хлопок-сырец. Действительно, североитальянская отрасль полностью зависела от хлопка из восточного Средиземноморья, который привозился из таких мест, как Западная Анатолия и территория сегодняшней Сирии. Уже в XI веке хлопковую пряжу и ткани привозили в венецианские, генуэзские и пизанские порты, что позволило людям «распробовать» хлопок. После крестовых походов начался импорт хлопка-сырца – первая подобная сделка документально подтверждена в 1125 году[60 - Mazzaoui, Italian Cotton, 7, 29, 63; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 265.].

Когда в результате усовершенствования морских перевозок подешевела транспортировка сыпучих товаров, Венеция стала первым европейским хранилищем хлопка, Ливерпулем XII века. Некоторые купцы стали специализироваться на торговле хлопком, закупая низкокачественный хлопок в Анатолии, а более качественное волокно – в Сирии. Эти поставки дополнялись генуэзским импортом из Анатолии, с Сицилии и из Египта. Но несмотря на импорт больших объемов, европейские купцы оказывали незначительное влияние, если вообще его оказывали, на те способы, которыми хлопок выращивался в Леванте: они покупали хлопок у местных торговцев, грузили его на свои корабли и перевозили через море. Тем не менее, способность Венеции встроиться, а со временем занять главенствующее положение в средиземноморской торговле была решающим фактором успеха североитальянской хлопковой отрасли. Более того, она стала образцом для того клинка, которым европейские государства и капиталисты позднее пронзили сердце древних центров хлопкового производства[61 - Mazzaoui, Italian Cotton, 53; Ashtor, “Venetian Cotton,” 675, 697; Mazzaoui, Italian Cotton, 35; Ashtor, “Venetian Cotton,” 676.].

Средиземноморские сети обеспечили итальянских производителей относительно простым доступом не только к хлопку-сырцу, но и к «восточным» технологиям. Североитальянские предприниматели перенимали технологии у исламского мира – некоторые из них при этом ранее попали туда из Индии и Китая. В XII веке произошло «массированное вливание внешних технологий в европейскую текстильную отрасль» – в первую очередь прядильного колеса. До введения прядильного колеса в Европе в середине XIII века европейцы, как американцы и африканцы, пряли с помощью ручных веретен. Это был медленный процесс: искусная пряха выдавала около 120 метров нити в час. При такой скорости требовалось одиннадцать часов, чтобы спрясть достаточно пряжи на одну блузу. Прядильное колесо невероятным образом повысило выработку европейских прядильщиков, увеличив их производительность втрое. Таким образом, наличие нового материала – хлопка – привело к освоению нового метода производства, и поэтому в средневековой Европе прядильное колесо еще называли «хлопковым колесом». Не столь заметным, как прядильное колесо, но все же усовершенствованием стало использование горизонтального педального ткацкого станка. Впервые примененный в Европе в одиннадцатом веке, он позволил ткачу открывать и закрывать раствор зева – образующегося между нитями основы, чтобы дать пройти челноку, – с помощью ног, освободив руки для пробрасывания уточной нити, что позволило производить материю более высокого качества. Этот станок пришел в Европу из Индии и Китая через страны исламского мира[62 - Mazzaoui, Italian Cotton, 65–66, 74–82; Angela Lakwete, Inventing the Cotton Gin: Machine and Myth in Antebellum America (Baltimore: John Hopkins University Press, 2005), 11–12; Mazzaoui, Italian Cotton, 74–82, 89; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 274, 275; Bohnsack, Spinnen und Weben, 65–66, 37, 63, 67, 114, 115; см.: Karl-Heinz Ludwig, “Spinnen im Mittelalter unter besonderer Berucksichtigung der Arbeiten‚ cum rota,” Technikgeschichte 57 (1990): 78; Eric Broudy, The Book ofLooms: A History of the Handloomfrom Ancient Times to the Present (Hanover, NH: Brown University Press, 1979), 102; Munro, Textiles, 8, 15.].

Горизонтальный педальный ткацкий станок, Милан, середина XIV века

В своем росте североитальянская хлопковая отрасль опиралась в основном на доступ к хлопку-сырцу и производственным технологиям исламского мира. Однако эти связи и зависимости стали главными уязвимыми точками для Италии; ее хлопковая отрасль осталась удаленной от источников сырья и не контролировала выращивание хлопчатника. В конечном итоге она пострадала как от укрепления исламской хлопковой отрасли, так и от потери значимости своих торговых сетей в исламском мире[63 - Mazzaoui, Italian Cotton, xi, 29.].

Однако даже до разрушения этих критически важных сетей итальянское производство столкнулось еще с одним испытанием: развитием более гибких конкурентов к северу от Альп, в городах Южной Германии. Как и их итальянские «коллеги», они полагались на поставки хлопка из Леванта. Однако в то время, как итальянские производители находились в условиях высоких налогов, высоких зарплат, четкой организации городских ткачей и цеховых ограничений, немецкие производители имели преимущество в виде более сговорчивой немецкой деревни, получая доступ к дешевой рабочей силе. К началу XV века немецкие производители пользовались этой разницей в издержках не только для того, чтобы захватить многие итальянские экспортные рынки, в том числе восток и север Европы, Испанию, Балтику, Нидерланды и Англию, но и для вторжения на рынок самой Италии[64 - Mazzaoui, Italian Cotton, 139, 144, 150, 152; Mazzaoui, “Cotton Industry,” 282, 284; Von Stromer, Die Grundung, 84–86; Eugen Nubling, Ulms Baumwollweberei im Mittelalter (Leipzig: Duncker & Humblot, 1890), 146.].

Один из таких предприимчивых производителей прибыл в южногерманский город Аугсбург в 1367 году. Молодой ткач Ганс Фуггер сначала попробовал продавать хлопковые ткани своего отца, но со временем начал карьеру мастера-ткача. В следующие десятилетия он расширил свои инвестиции, в конечном итоге наняв сотню ткачей в Аугсбурге и вложив много средств в дальнюю торговлю. К моменту своей смерти он был одним из пятидесяти богатейших граждан Аугсбурга и заложил фундамент для восхождения одной из богатейших торговых и банковских семей средневековой Европы[65 - Von Stromer, Die Grundung, 32; Goetz Freiherr von Poelnitz, Die Fugger (Tubingen: J. C. B. Mohr, 1981); Richard Ehrenberg, Capital and Finance in the Age of the Renaissance: A Study of the Fuggers and Their Connections, trans. H. M. Lucas (New York: Harcourt, 1928).].

Ганс Фуггер способствовал скорейшему основанию динамично развивавшейся хлопковой отрасли на юге Германии всего за одно поколение. С 1363 по 1383 год выработка немецких ткачей фактически вытеснила ломбардские фустианы с европейских рынков. Фуггер и ему подобные предприниматели добились успеха, поскольку имели возможность использовать труд квалифицированных текстильщиков, а также доступ к капиталу и торговым сетям. В Южной Германии, у которой была долгая история льняного производства, были влиятельные купцы, которые вели дальнюю торговлю и владели достаточным капиталом для основания новой отрасли. Но у этих торговцев был также доступ к дешевой рабочей силе, рынкам Северной Европы и способность обеспечивать исполнение норм, гарантировавших качество их продукции. В результате такие города, как Ульм, Аугсбург, Мемминген и Нюрнберг, стали главными центрами производства фустианов. Эта отрасль в конечном итоге распространилась на восток вдоль Дуная и на юг, достигнув Швейцарии[66 - Von Stromer, Die Grundung, 1, 2, 8, 21, 128, 139, 148; Nubling, Ulms Baumwollwebe-rei, 141; Bohnsack, Spinnen und Weben, 152.].

Контроль над сельской рабочей силой имел решающее значение. В Ульме, например, одном из важнейших производственных центров, в самом городе лишь 2 тысячи жителей были заняты производством хлопка, в то время как 18 тысяч работников обрабатывали хлопок за городом. Большая часть материи ткалась в деревнях, а не в городе, при этом торговцы снабжали прядильщиков и ткачей деньгами, сырьем и даже инструментами – это была такая же сеть надомной работы, как та, что была характерна для индийской сельской местности. Такая организация производства была намного более гибкой, чем городское производство, поскольку она не регулировалась никакими гильдиями, а сельские ткачи по-прежнему имели в распоряжении собственную землю и выращивали себе пропитание[67 - Mazzaoui, Italian Cotton, 141; Von Stromer, Die Grundung, 88.].

С возникновением хлопковой отрасли на севере Италии и в Южной Германии мелкие регионы Европы впервые стали мелкими участниками мировой экономики хлопка. И все же в самой Европе эта отрасль пока играла не слишком заметную роль. Европейцы все еще одевались в основном в льняную и шерстяную, а не хлопковую одежду. И едва ли какие-либо из европейских хлопковых товаров потреблялись за пределами континента. Более того, с начала XVI века зависевшая от Венеции европейская отрасль пришла в упадок, поскольку в ходе Тридцатилетней войны производство было разрушено, а торговля сместилась из Средиземноморья к Атлантическому океану. В XVI веке Венеция утратила контроль над средиземноморской торговлей, уступив его укрепившейся Османской империи, которая поощряла развитие отечественных отраслей и запрещала экспорт хлопка-сырца. В самом деле, когда османские военные в 1560-е годы консолидировали свою власть в государстве, эффект был ощутим в отдаленных немецких городках, занимавшихся производством хлопка. Восхождение Османской империи, мощного государства, способного контролировать потоки сырого и обработанного хлопка, разрушило хлопковое производство на севере Италии и на юге Германии. В довершение всех бед, выпавших на долю когда-то господствовавших венецианцев, к концу XVI века британские корабли все чаще стали появляться в таких портах, как Измир. В 1589 году султан пожаловал английским купцам широкие торговые привилегии[68 - Mazzaoui, Italian Cotton, 55, 54, 154; Wadsworth and Mann, Cotton Trade, 23; Inalcik, “Ottoman State,” 365; Daniel Go?man, “Izmir: From Village to Colonial Port City,” in Edhem Eldem, Daniel Go?man, and Bruce Masters, eds., The Ottoman City Between East and West: Aleppo, Izmir, and Istanbul (Cambridge: Cambridge University Press, 1999), 79–134.].

Некоторые проницательные наблюдатели наверняка заметили, что первых европейских производителей хлопка как в Северной Италии, так и в Южной Германии неудача постигла, по крайней мере отчасти, из-за того, что они не покорили те народы, которые снабжали их хлопком. Этот урок не был забыт. В конце XVI века, когда возникла совершенно новая хлопковая отрасль, сосредоточенная уже на побережьях Атлантического океана, а не в Средиземноморье, европейцы считали само собой разумеющимся, что только защита государственной власти может обеспечить успех на этих новых торговых территориях[69 - Nubling, Ulms Baumwollweberei, 166.].

Глава 2

Образование военного капитализма

Захват мировых торговых сетей хлопка: фактория Британской Ост-Индской компании в Коссимбазаре, Западная Бенгалия, 1795 г.

Хотя появление хлопкового производства в XII веке в Северной Италии и позднее в XV веке в Южной Германии и было впечатляющим, мир от этого не изменился. В каждом случае за взлетом следовало падение. И хлопковая отрасль в целом, к тому времени уже прочно обосновавшаяся на трех континентах, продолжала работать так, как это происходило веками. Мировое производство, как и прежде, концентрировалось в Индии и Китае, и в торговле между континентами продолжала преобладать продукция индийских ткачей. В европейской промышленности не было заметных технологических и организационных достижений: на переднем крае текстильных технологий по-прежнему оставались азиатские производители. Безусловно, новые европейские промышленные предприятия производили беспрецедентные объемы хлопковой материи для континента, воспитывали вкус к хлопковым тканям и способствовали широкому распространению знаний о принципах хлопкового производства – и все эти факторы со временем стали исключительно важны. Но в то время эти небольшие сдвиги не имели значения для глобальной хлопковой промышленности, потому что европейцы были лишены способности конкурировать на заокеанских рынках, не в последнюю очередь потому, что качество их продукции было намного ниже индийского. Более того, в отличие от индийских и китайских производителей, европейцы зависели от импорта хлопка-сырца из отдаленных регионов мира, над которыми у них было мало власти. И в 1600 году большинство европейцев продолжало одеваться в льняные и шерстяные ткани.

Однако в следующие две сотни лет положение дел изменилось. Изменения были медленными, поначалу едва заметными, но процесс шел все быстрее и быстрее, пока не начался экспоненциальный рост. Окончательным результатом стала радикальная реорганизация ведущей мировой отрасли: полный переворот в способах и географии выращивания хлопка и в его производстве, а также поразительное объединение целого мира, причиной которого был хлопок. Эта хлопковая перестройка поначалу определялась не техническими новшествами и не организационными преимуществами, а, напротив, гораздо более простыми причинами: существованием возможности и желанием распространить действие капитала и власти на далекие заокеанские территории. Все чаще европейцы проникали, часто насильственно, в глобальные сети хлопковой торговли – в самой Азии, между Азией и остальным миром – еще до того, как, опять же с помощью силы, создали новые сети между Африкой, Америкой и Европой[70 - Я употребляю здесь термин «сеть» вместо «система» или «мировая система», так как хочу подчеркнуть неослабевающее значение локального распределения общественных, экономических и политических сил в формировании характера связей между различными частями мира. Эта идея возникла у меня под влиянием Gil J. Stein, Rethinking World-Systems: Diasporas, Colonies, and Interaction in Uruk Mesopotamia (Tucson: University of Arizona Press, 1999), 171.]. Первое европейское вторжение в мир хлопка захлебнулось перед лицом превосходящей силы. Следующие же поколения европейских капиталистов и политиков были предусмотрительнее и создали сравнительное преимущество, имея желание и возможность использовать силу для продвижения своих интересов. Европа заняла важное положение в мире хлопка не за счет изобретений или более совершенных технологий, а благодаря своей способности перестроить глобальные хлопковые сети и занять в них господствующее положение.

Европейские капиталисты и правители изменяли глобальные сети множеством способов. Благодаря крепким мускулам вооруженной торговли возможно было построить сложную морскую торговую сеть с центром в Европе. Создание военно-финансового государства позволяло употреблять власть в самых отдаленных уголках мира. Изобретение финансовых инструментов – от морского страхования до коносамента – позволяло перемещать капитал и товары на дальние расстояния. Развитие правовой системы сообщило некоторую безопасность инвестициям в дальние страны. Создание альянсов с капиталистами и правителями далеких стран обеспечивало доступ к местным ткачам и хлопководам. Путем экспроприации земли и депортации африканцев были созданы процветающие плантации. Все эти изменения незаметно для современников были первыми шагами к промышленной революции. За века до «великого расхождения» в объеме производства на душу населения между Европой и Восточной Азией небольшая группа европейцев захватила контроль над прежде эпизодическим и постепенным процессом усиления глобальных экономических связей, с колоссальными последствиями не только для хлопковой отрасли, но для человеческих обществ по всему миру. «Великое расхождение» сначала было расхождением в государственной власти. При этом из множественных хлопковых миров возникла евроцентричная империя хлопка.

Прибытие Христофора Колумба в Америку в 1492 году ознаменовало собой первое судьбоносное событие в преобразовании мировых связей. С этого путешествия начался самый грандиозный в мире захват земли, когда Эрнан Кортес напал на империю ацтеков в 1518 году и заявил широкие территориальные притязания Испании в Америке, устремлявшиеся в Южную Америку, а также на север. К середине XVI века португальцы последовали этому примеру и завладели территорией, где сегодня находится Бразилия. Французы высадились в Америке в 1605 году и захватили Квебек, части нынешних среднего запада и юга США, которые были объединены во французскую административную единицу Луизиана, а также ряд Карибских островов, включавший в 1664 году Сан-Доминго – западную треть острова Испаньолы. Англия основала первое успешное американское поселение в Джеймстауне, который стал частью колонии в Вирджинии в 1607 году, вскоре расширенной за счет других колоний в Северной Америке и на Карибских островах. Как мы увидим, в конечном счете контроль над огромными территориями в Америке сделал возможным, в числе прочего, монокультурное возделывание хлопка в гигантских объемах.

Второе судьбоносное событие в истории хлопка произошло пять лет спустя, в 1497 году, когда Васко да Гама с триумфом вошел в порт Каликут, проложив морской путь из Европы в Индию вокруг мыса Доброй Надежды. Теперь европейцы впервые смогли получить доступ к продукции индийских ткачей – лидеров мирового производства – без необходимости полагаться на многочисленных посредников, которые везли индийские материи на кораблях через Индийский океан, на верблюдах через Аравию, а затем снова на кораблях в европейские порты. Европейцы начали устанавливать формальные торговые связи на индийском субконтиненте, когда да Гама получил разрешение от местных правителей торговать в Каликуте в 1498 году. В начале XVI века португальцы основали ряд торговых постов на западном побережье Индии, наиболее стабильным из которых был пост в Гоа. В конце XVI века Нидерланды и Великобритания начали оспаривать португальскую монополию торговли с Азией, учреждая акционерные компании в надежде захватить долю высокодоходной торговли пряностями. После нескольких англо-голландских войн голландцы и англичане договорились о разделе своих интересов в Азии, и индийский текстиль оказался в основном в руках британцев.

Экспансия в Южную Азию была самым значимым вторжением европейских торговцев и политиков в сети глобальной хлопковой отрасли. Европейцы стали играть определенную роль в заокеанской торговле индийским текстилем, и это были прежде всего португальцы, которые привозили в Европу большое количество тканей. Они также пытались установить свое господство в важной торговле Гуджарата с Аравийским полуостровом и Восточной Африкой – сначала насильственно ограничивая доступ гуджаратских торговцев к этим традиционным рынкам (с переменным успехом), а во второй половине XVI века с помощью регулирования торговли. Позднее к ним присоединились прочие европейцы: в 1600 году торговцы основали British East India Company (Британскую Ост-Индскую компанию), в 1602 году – Vereenigde Oost-Indische Compagnie (Голландскую Ост-Индскую компанию), а в 1616 году – Dansk Ostindiske Kompagni (Датскую Ост-Индскую компанию). К началу XVII века голландцы и англичане сменили португальцев в насильственном регулировании торговли гуджаратским текстилем, захватах гуджаратских кораблей и ограничении доступа местных торговцев к рынкам в Аравии и все больше – в Юго-Восточной Азии, которые снабжались продукцией фабрик в южной Индии вдоль Коромандельского берега, в центре которого находился Мадрас[71 - Om Prakash, The New Cambridge History ofIndia vol. 2, European Commercial Enterprise in Pre-Colonial India, (Cambridge: Cambridge University Press, 1998), 23; Surendra Gopal, Commerce and Crafts in Gujarat, 16th and 17th Centuries: A Study in the Impact ofEuropean Expansion on Precapitalist Economy (New Delhi: People’s Publishing House, 1975), 10–11, 18, 26, 28, 58.]. Франция последней из великих европейских держав начала торговать с дальними восточными странами. В 1664 году французские торговцы основали Compagnie des Indes Fran?aise и впервые привезли во Францию то, что французы называют indiennes – хлопковую ткань яркой расцветки. Эти компании старались установить монопольные права в определенных областях, но, борясь друг с другом, а также с конкурирующими независимыми торговцами, никогда не достигали полного успеха[72 - Celine Cousquer, Nantes: Une capitalefran?aise des Indiennes au XVIIIe si?cle (Nantes: Coi?ard Editions, 2002), 17.].

Общим для всех этих европейских торговых компаний было то, что они покупали хлопковый текстиль в Индии для обмена на пряности в Юго-Восточной Азии, а также для того, чтобы привезти их в Европу, – там они могли быть употреблены внутри страны или отправлены в Африку в качестве платы за рабов для работы на плантациях, только начинающих укореняться в Новом Свете. Хлопковый текстиль впервые связал единой торговой системой три континента. Последствия судьбоносных путешествий Колумба и да Гамы взаимно питали друг друга. Европейские потребители и африканские торговцы жаждали прекрасных набивных коленкоров, муслинов, ситцев или менее изысканных, но полезных простых тканей, которые были спрядены и сотканы ремесленниками и надомниками в Южной Азии.

Хлопковый текстиль стал ключевой составляющей европейской экспансии в Азии. Уже в начале XVII века европейские торговцы и купцы играли важную роль в торговле в бенгальском порту Дакке, который веками был источником одних из самых высококачественных хлопчатобумажных тканей в мире. Импорт Ост-Индской компании в Британию уже в 1621 году оценивался в 50 тысяч хлопковых отрезов. Через сорок лет это число увеличилось впятеро. Хлопковые материи в действительности стали важнейшим предметом торговли Ост-Индской компании: к 1766 году эти материи составляли более 75 % общего объема ее экспорта. В результате, по свидетельству английского писателя Даниеля Дефо, который не одобрял этого импорта, хлопок «пробрался в наши дома, наши кабинеты и спальни, занавески, подушки, стулья, и, наконец, сами постели уже состоят исключительно из коленкоров и индийских материй»[73 - Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company:” The Handloom Industry in Southeastern India, 1750–90,” in Tirthankar Roy, ed., Cloth and Commerce: Textiles in Colonial India (Walnut Creek, CA: AltaMira Press, 1996), 90; James Mann, The Cotton Trade of Great Britain (London: Simpkin, Marshall & C?, 1860), 2; Walter R. Cassels, Cotton: An Account of Its Culture in the Bombay Presidency (Bombay: Bombay Education Society’s Press, 1862), 77; Beverly Lemire, Fashion’s Favourite: The Cotton Trade and the Consumer in Britain, 1660–1800 (Oxford: Pasold Research Fund, 1991), 15; Hameeda Hossain, The Company Weavers of Bengal: The East India Company and the Organization of Textile Production in Bengal, 1750–1813 (Delhi: Oxford University Press, 1988), 65; Proceeding, Bombay Castle, November 10, 1776, in Bombay Commercial Proceedings, P/414, 47, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London; Stephen Broadberry and Bishnupriya Gupta, “Cotton Textiles and the Great Divergence: Lancashire, India and Shifting Competitive Advantage, 1600–1850,” CEPR Discussion Paper No. 5183, London, Centre for Economic Policy Research, August 2005, Table 3, p. 32; Daniel Defoe and John McVeagh, A Review of the State of the British Nation, vol. 4, 1707–08 (London: Pickering & Chatto, 2006), 606.].

Вооруженные европейские торговцы успешно внедрились в заокеанскую торговлю индийским хлопковым текстилем. Однако в самой Индии европейская власть была ограниченной. Обычно она кончалась за пределами портовых городов или стен фортов, все больше возводимых солдатами-торговцами вдоль побережья. Чтобы обеспечить поставки огромного количества экспортировавшегося индийского текстиля, европейские торговцы полагались на местных купцов, banias, бдительно охранявших свои важнейшие связи с фермерами и ткачами во внутренних районах страны, которые выращивали, пряли и ткали постоянно дорожавший товар. Вдоль побережья Индии, в таких городах, как Мадрас, Сурат, Дакка, Коссимбазар и Каликут, европейцы устраивали склады, так называемые фактории, где их агенты делали заказы на ткани banias и получали готовый к отправке товар. В сотнях переплетенных в кожу книг, многие из которых еще существуют, фиксировалась каждая из этих операций[74 - См., например: Factory Records, Dacca, 1779, Record Group G 15, col. 21 (1779), in Oriental and India O?ce Collections, British Library, London; John Irwin and P. R. Schwartz, Studies in Indo-European Textile History (Ahmedabad, 1966).].

В 1676 году фактория Британской Ост-Индской компании в Дакке подробно описала механизм покупки тканей, свидетельствующий о ее зависимости от туземных купцов. Английские торговцы поручали обеспечение поставок ткани нескольким banias за восемь или десять месяцев до прибытия торговых судов, определяя желаемое качество, орнамент, цены и сроки поставки. Африканские и европейские потребители хлопкового текстиля требовали весьма определенные товары по определенным ценам. Banias затем выдавали наличные различным посредникам, которые путешествовали от деревни к деревне, выплачивая авансы и заказывая готовые ткани отдельным ткачам[75 - K. N. Chaudhuri, “European Trade with India,” in The Cambridge Economic History of India, vol. 1, c. 1200–c. 1750 (Cambridge: Cambridge University Press, 1982), 405–6; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 92, 94; см., например: Copy of the Petition of Dadabo Monackjee, Contractor for the Investment anno 1779, in Factory Records, G 36 (Surat), 58, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London; Cousquer, Nantes, 31.]. В конце концов ткани перемещались по той же цепочке обратно в английскую факторию в Дакке, где они сортировались и готовились к отправке.

При такой системе производства ткачи сами определяли ритм и организацию своей работы, владели своими инструментами, как это было на протяжении веков, и даже сохраняли право самим решать, кому продавать свою продукцию. Когда спрос со стороны европейцев вырос, оказалось, что ткачи способны увеличить производство и поднять цены, что было им безусловно выгодно. Фактически появление европейских купцов в гуджаратском городе Броч, а также в Ориссе и Дакке дало новый стимул развитию хлопковой отрасли этого региона. Ткачи были по-прежнему бедны, хотя могли извлечь преимущества из конкуренции в отношении своих тканей, как это делали banias и даже индийские правители, которые быстро установили налоги и пошлины на производство и экспорт хлопковых тканей[76 - Hameeda Hossain, “The Alienation of Weavers: Impact of the Con?ict Between the Revenue and Commercial Interests of the East India Company, 1750–1800,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 119, 117; Atul Chandra Pradhan, “British Trade in Cotton Goods and the Decline of the Cotton Industry in Orissa,” in Nihar Ranjan Patnaik, ed., Economic History of Orissa (New Delhi: Indus Publishing Co., 1997), 244; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 90; Shantha Hariharan, Cotton Textiles and Corporate Buyers in Cottonopolis: A Study of Purchases and Prices in Gujarat, 1600–1800 (Delhi: Manak Publications, 2002), 49.].

Власть европейских торговцев в Индии была значительной, но далеко не всеобъемлющей. Англичане жаловались, что система часто нарушалась из-за торговой деятельности «арабов и моголов, которые торговали в Дакке тканями, ежегодно увозя очень большие их количества, иногда до великих турецких владений», а также из-за «соперничества, неприятностей и расходов», связанных с ткачами и местными banias[77 - Memorandum of the Method of Providing Cloth at Dacca, 1676, in in Factory Records, Miscellaneous, vol. 26, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London.].

Эта система факторий с ее непрерывной зависимостью от местных купцов и местного капитала сохранялась на протяжении примерно двух столетий. И только в 1800 году Британская Ост-Индская компания согласилась купить отрезы ткани у Пестонджи Джемсатджи и Сорабджа Джеванджи, двух торговцев из Бомбея, более чем на один миллион рупий, а суратский bania Дабадо Монакджи заключил договор с ткачами к северу от города на доставку материи для британцев. Разумеется, португальские, английские, голландские и французские купцы были всего-навсего последними прибывшими на старый и оживленный рынок, находя свое место рядом с сотнями торговцев со всей Южной Азии и Аравийского полуострова. В Дакке еще в 1700-х годах европейские купцы получали только около трети всех продававшихся тканей. А торговые возможности европейцев в Индии оставались зависимыми от банкиров и торговцев из Южной Азии, финансировавших выращивание и обработку хлопка[78 - Minutes of the Commercial Proceedings at Bombay Castle, April 15, 1800, in Minutes of Commercial Proceedings at Bombay Castle from April 15, 1800 to 31st December 1800, in Bombay Commercial Proceedings, P/414, Box 66, India O?ce Library, British Library, London; Copy of the Petition of Dadabo Monackjee, 1779, Factory Records Surat, 1780, Box 58, record G 36 (Surat), Oriental and India O?ce Collections, British Library, London; Report of John Taylor on the Cotton Textiles of Dacca, Home Miscellaneous Series, 456, p. 91, India O?ce Library, British Library, London; Lakshmi Subramanian, Indigenous Capital and Imperial Expansion: Bombay, Surat and the West Coast (Delhi: Oxford University Press, 1996), 15.].

Однако проникновение вооруженных европейских торговцев в азиатскую торговлю постепенно вытесняло эти старые сети на обочину по мере того, как они вытесняли прежде доминировавших индийских и арабских купцов с многих рынков межконтинентальной торговли. В 1670 году один британский наблюдатель по-прежнему отмечал, что торговцы Среднего Востока «увозили в пять раз больше ситца, чем англичане и голландцы». Но с более крупными, быстрыми и надежными судами и с более разрушительной огневой мощью, как заключил один историк, «старая схема индийско-левантийской торговли в качестве основной артерии мирового обмена претерпела полное структурное изменение», при котором «Османская империя… оказалась главным проигравшим». Гуджаратские купцы, торговавшие с Восточной Африкой, также начали сталкиваться с конкуренцией со стороны европейцев. Как только европейские купцы начали становиться все более обычным явлением в Индии, они также закрепились на рынках Восточной Африки. В результате доминирование европейцев росло по обе стороны Индийского океана. С упадком Сурата и возвышением британского Бомбея в XVIII веке торговцы в западной Индии стали даже еще более зависимы от британской власти[79 - John Styles, “What Were Cottons for in the Early Industrial Revolution?” in Giorgio Riello and Prasannan Parthasarathi, eds., The Spinning World: A Global History of Cotton Textiles, 1200–1850 (New York: Oxford University Press, 2009), 307–26. Halil Inalcik, “The Ottoman State: Economy and Society, 1300–1600,” in Halil Inalcik and Donald Quataert, eds., An Economic and Social History of the Ottoman Empire, 1300–1914 (Cambridge: Cambridge University Press, 1994), 354; Pedro Machado, “Awash in a Sea of Cloth: Gujarat, Africa and the Western Indian Ocean Trade, 1300–1800,” in Riello and Parthasarasi, The Spinning World, 169; Subramanian, Indigenous Capital, 4.].

Растущая мощь европейских торговцев и их финансовая поддержка властителей в Индии в конечном итоге имели важные последствия в самой Европе. По мере того как все больше индийского хлопка прибывало в Европу, появлялись новые рынки и новые моды. Прекрасные коленкоры и муслины привлекали внимание растущего класса европейцев, имевших деньги для их приобретения и желание демонстрировать свой социальный статус, одеваясь в них. Индийский хлопок стал еще более модным в XVIII веке, и желание заменить этот импорт было мощным стимулом для наращивания производства хлопка в Англии и в итоге для революции в этом производстве[80 - Maureen Fennell Mazzaoui, The Italian Cotton Industry in the Later Middle Ages, 1100–1600 (Cambridge: Cambridge University Press, 1981), 157.].

Более того, господство в Азии сопровождалось экспансией в Америке. Когда Испания, Португалия, Франция, Англия и Голландия захватывали гигантские территории в Америке, они увозили движимые богатства континента – золото и серебро. Несомненно, часть этих украденных драгоценных металлов и была средством покупки хлопковых тканей в Индии.

Однако со временем европейским поселенцам в Северной и Южной Америке не хватило золота и серебра, и они изобрели новый путь к богатству: плантации, на которых выращивались тропические и субтропические растения, особенно сахарный тростник, а также рис, табак и индиго. Такие плантации нуждались в больших количествах работников, и, чтобы раздобыть их, европейцы депортировали первые тысячи, а затем и миллионы африканцев в Америку. Европейские торговцы строили укрепленные торговые посты вдоль западного побережья Африки: Горе в сегодняшнем Сенегале, Элмина в сегодняшней Гане, Уида в сегодняшнем Бенине. Они оплачивали африканским правителям охоту на рабочую силу и обменивали пленников на продукцию индийских ткачей. Сначала испанские и португальские, а потом присоединившиеся к ним британские, французские, голландские, датские и прочие купцы в течение трех веков с 1500 года перевезли более 8 млн рабов из Африки в Северную и Южную Америку. В течение одного XVIII века они депортировали более 5 млн человек, в основном из западной части Центральной Африки, Бенинского залива, Золотого берега, залива Биафра[81 - “Assessing the Slave Trade,” The Trans-Atlantic Slave Trade Database, доступ 5 апреля 2013 г., http://www.slavevoyages.org/tast/assessment/estimates.faces.]. Рабы отправлялись почти ежедневно на Карибские острова, а также вдоль побережья обеих Америк.

В результате этой торговли рос спрос на хлопковые ткани, так как африканские правители и торговцы почти всегда требовали хлопковые материи в обмен на рабов. Хотя часто считается, что работорговля приводилась в движение простым обменом ружей и безделушек на человеческий товар, рабы чаще обменивались на гораздо более банальную вещь – на хлопковый текстиль. В исследовании британского торговца Ричарда Майлза о 1308 операциях бартерного обмена на 2218 рабов Золотого берега с 1772 по 1780 год показывает, что текстиль составлял более половины стоимости всех обмененных товаров. Португальский импорт в Луанду в конце XVIII – начале XIX века говорит о том же: ткани составляли около 60 % импорта[82 - David Richardson, “West African Consumption Patterns and Their In?uence on the Eighteenth-Century English Slave Trade,” in Henry A. Gemery and Jan S. Hogendorn, eds. The Uncommon Market: Essays in the Economic History of the Atlantic Slave Trade (New York: Academic Press, 1979), 304; Joseph C. Miller, “Imports at Luanda, Angola 1785–1823,” in G. Liesegang, H. Pasch, and A.Jones, eds. Figuring African Trade: Proceedings of the Symposium on the Quanti?cation and Structure of the Import and Export and Long- Distance Trade in Africa 1800–1913 (Berlin, 1986), 164, 192; George Metcalf, “A Microcosm of Why Africans Sold Slaves: Akan Consumption Patterns in the 1770s,” Journal ofAfrican History 28, no. 3 (January 1, 1987): 378–80.].

Африканские потребители имели дурную репутацию из-за своей привередливости и быстро менявшихся предпочтений, приводивших в отчаяние европейских торговцев. Один европейский путешественник отметил, что вкусы африканских потребителей были «самыми непостоянными и капризными», и что «две деревни редко бывали согласны в своих канонах вкуса». Когда корабль работорговцев «Дилижан» приплыл из своего французского порта в 1731 году, в трюмах был тщательно подобранный ассортимент индийского текстиля для обслуживания конкретных потребностей побережья Гвинеи. С той же целью Ричард Майлз посылал своему британскому поставщику очень специфические инструкции в отношении цветов и типов текстиля, которые в то время были востребованы на Золотом Берегу, вплоть до конкретных производителей, которых следовало нанимать. «(Мануфактуры) мистера Кершоу ни в коей мере не сравнятся с мануфактурами Найпа, – сообщал он своему британскому корреспонденту в одном из писем 1779 года, – по крайней мере, не в глазах черных торговцев здесь, а ведь именно им необходимо угодить»[83 - Harry Hamilton Johnston, The Kilima-Njaro Expedition: A Record of Scienti?c Exploration in Eastern Equatorial Africa (London, 1886), 45; цит. по: Jeremy Prestholdt, “On the Global Repercussions of East African Consumerism,” American Historical Review 109, no. 3 (June 1, 2004): 761, 765; Robert Harms, The Diligent: A Voyage Through the Worlds of the Slave Trade (New York: Basic Books, 2002), 81; Miles to Shoolbred, 25 July 1779, T70/1483, Public Records O?ce, London, цит. по: Metcalf, “A Microcosm of Why Africans Sold Slaves,” 388.]. Европейская торговля хлопковым текстилем связывала Азию, Америку и Европу в единую сложную коммерческую сеть. Еще никогда на протяжении четырех тысячелетий истории хлопка не была создана подобная система, охватывавшая весь мир. Никогда прежде изделиями индийских ткачей не платили в Африке за рабов, покупавшихся для работы на плантациях в Америке, где выращивались сельскохозяйственная продукция для европейских потребителей. Это была внушительная система, которая ясно говорила о преобразовательной мощи союза капитала и государственной власти. Наиболее радикальными были не отдельные характеристики этих торговых механизмов, а сама система, в которую они входили, и то, каким образом различные части этой системы подпитывали друг друга: европейцы изобрели новый способ организации экономической деятельности.

Экспансия европейских торговых сетей в Азии, Африке и Америке строилась не на предложении лучших товаров по хорошим ценам, а на подчинении конкурентов войной и на принудительном европейском торговом присутствии во многих регионах мира. В зависимости от относительного баланса общественных сил в конкретных местах этот центральный принцип реализовывался по-разному. В Азии и Африке европейцы селились в прибрежных анклавах и доминировали в заокеанской торговле, поначалу не занимаясь выращиванием и производством хлопка. В других частях мира, прежде всего в Америке, местное население эксплуатировалось, а часто вытеснялось с мест своего обитания или уничтожалось. Европейцы создали новый мир, начав разворачивать плантаторское земледелие в массовом масштабе. Когда европейцы занялись производством, они сделали экономическую ставку на рабство. Эти три движущие силы – имперская экспансия, экспроприация и рабство – стали основой возникновения капитализма.

Они сочетались еще с одной чертой нового мира: с государственной поддержкой этих предприятий торговли и поселений, однако это было слабым фактором в установлении власти над далекими территориями и народами. Вместо этого частные капиталисты, нередко организованные в учрежденные государственными хартиями компании (как, например, Британская Ост-Индская компания) устанавливали власть над землей и людьми и структурировали связи с местными правителями. Мощно вооруженные капиталисты-захватчики стали символом этого нового мира европейского господства, так как их начиненные пушками корабли, купцы-солдаты, вооруженная частная милиция и поселенцы захватывали земли и рабочую силу и подрывали, вполне буквально, позиции конкурентов. Приватизированное насилие было одним из их основных навыков. Хотя европейские государства предусматривали, поощряли и поддерживали создание огромных колониальных империй, они оставались слабы и беспомощны, предоставляя простор для частной инициативы и возможность создания новых форм торговли и производства. Этот момент в истории капитализма характеризовался не надежными правами собственности, а волной экспроприации труда и земли, что свидетельствует о нелиберальной природе истоков капитализма.

Сердцем этой новой системы было рабство. Депортация многих миллионов африканцев в Северную и Южную Америку сделала более интенсивными связи с Индией ввиду увеличения потребности в поставках хлопковых тканей. Именно благодаря этой торговле установилось более весомое коммерческое присутствие европейцев в Африке. Именно благодаря этой торговле появилась возможность наделить экономической ценностью обширные территории, захваченные в Америке, и таким образом преодолеть ресурсные ограничения Европы. Эта многогранная система безусловно существовала в разных вариантах и с течением времени изменялась, но она настолько отличалась от прежнего мира и от того мира, который возникнет из нее в XIX столетии, что заслуживает своего собственного названия – военный капитализм.

Военный капитализм опирался на способность богатых и могущественных европейцев делить мир на «внутренний» и «внешний». «Внутренний» мир включал в себя законы, институты и обычаи отечества, в котором царил поддерживаемый государством порядок. Напротив, чертами «внешнего» мира были имперское господство, экспроприация огромных территорий, уничтожение туземного населения, кража их ресурсов, порабощение людей и господство частных капиталистов на обширных землях при незначительном реальном надзоре со стороны далеких европейских государств.

К этим имперским владениям правила «внутреннего» мира были неприменимы. Здесь хозяева были важнее государств, насилие игнорировало закон, а бесцеремонное физическое принуждение со стороны частных лиц перекраивало рынки. Хотя, как утверждал Адам Смит, такие территории продвигались «быстрее к благосостоянию и величию, чем любое другое человеческое общество», это происходило посредством социальной tabula rasa, что, пожалуй, парадоксальным образом обеспечило фундамент для появления очень различных воплощений «внутреннего» мира военного капитализма[84 - См. также: Carl Wennerlind, Casualties of Credit: The English Financial Revolution, 1620–1720 (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2011); Adam Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth ofNations, bk. IV, ch. VII, pt. II, vol. II, Edwin Cannan, ed. (Chicago: University of Chicago Press, 1976), 75.].

Военный капитализм имел беспрецедентный преобразовательный потенциал. Будучи в основании зародившегося нового мира, характеризующегося устойчивым экономическим ростом, он стал причиной неизмеримых страданий, но при этом источником последующего преобразования организации экономического пространства: многополярный мир все больше приближался к однополярности. Власть, далеко распространявшаяся по многим континентам, с помощью множества сетей все больше концентрировалась вокруг центрального узла, где доминировали европейские капиталисты и европейские государства. Основой этих изменений был хлопок, а многочисленные и разнообразные миры производства и распределения этого товара все более подчинялись иерархической империи, организованной в глобальном масштабе.

Внутри самой Европы эта глобальная реорганизация экономического пространства имела последствия, затронувшие весь континент. «Атлантические» державы, такие как Нидерланды, Великобритания и Франция, вытеснили прежние экономические центры влияния, такие как Венеция и подвластные ей территории, расположенные на севере Италии. Когда атлантическая торговля вытеснила средиземноморскую, а Новый Свет стал серьезным производителем сырья, значимость в производстве хлопкового текстиля имевших связь с Атлантическим океаном городов также выросла. Ведь уже в XVI веке расширявшееся производство хлопка в Европе зависело от быстрорастущих рынков по всему атлантическому миру – от рынков материи в Африке до недавно возникших источников хлопка-сырца в Северной и Южной Америке. После того как Антверпен приобрел значительную роль в торговле хлопком-сырцом, а заморская экспансия открыла доступ к гигантским новым рынкам, в таких фламандских городах, как Брюгге (начиная с 1513 года) и Лейден (начиная с 1574 года), стало быстро развиваться производство хлопковых тканей. По тем же причинам в конце XVI века начали организовывать хлопковые прядильные и ткацкие предприятия и французские производители[85 - Mazzaoui, The Italian Cotton Industry, 162; Alfred P. Wadsworth and Julia De Lacy Mann, The Cotton Trade and Industrial Lancashire, 1600–1780 (Manchester: Manchester University Press, 1931), 116; Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 5; Wolfgang von Stromer, Die Grundung der Baumwollindustrie in Mitteleuropa (Stuttgart: Hiersemann, 1978), 28; H. Wescher, “Die Baumwolle im Altertum,” in Ciba-Rundschau 45 (June 1940): 1644–45.].

Среди этих тектонических сдвигов в географии отрасли наиболее важным в долгосрочной перспективе стало появление хлопкового производства в Англии. К 1600 году фламандские религиозные беженцы начали ткать хлопковые материи в английских городах. Самое раннее упоминание хлопка относится к 1601 году, «когда имя Джорджа Арнольда, ткача фустианов из Болтона, появилось в записях суда квартальных сессий». К 1610 году с хлопком работали уже довольно многие. Отрасль расширялась, и к 1620 году британские производители хлопка уже вывозили свои товары во Францию, Испанию, Голландию и Германию. Производители хлопка особенно процветали в северном английском графстве Ланкашир, где и отсутствие цехового контроля, и близость к Ливерпулю, важному для работорговли порту, стали решающими обстоятельствами для производителей, снабжавших торговлю рабами в Африке и плантации в Америке[86 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 11, 15, 19, 21, 72.].

Эта медленно возникавшая английская хлопковая промышленность использовала более ранний опыт производства льняных и шерстяных тканей. Как и на континенте, сначала хлопок производился в сельской местности. Торговцы, многие из них пуритане и другие диссентеры, раздавали авансом хлопок-сырец крестьянам, которые, используя семейную рабочую силу по сезонному графику, пряли и ткали этот хлопок, а затем возвращали свою продукцию торговцам для продажи. Когда спрос на хлопковые ткани резко вырос, прядение и ткачество стали играть еще более важную роль для крестьян с небольшими наделами, и некоторые из них в конечном итоге оставили традиционное занятие земледелием и попали в полную зависимость от хлопковой отрасли. Некоторые из торговцев, организовывавших надомное хлопковое производство, превратились в солидных дельцов. По мере накопления капитала они расширяли производство, обеспечивая еще больше кредита для еще большего количества прядильщиц и ткачей, поддерживая «экстенсификацию» производства – его географическое рассеяние по еще более обширным пространствам сельской местности. Это была классическая мануфактурная надомная система, очень близкая к своим воплощениям во всей Азии за века до этого или в британской шерстяной отрасли. Сельская местность становилась все более индустриальной, а ее обитатели – все более зависимыми от мануфактурной работы на удаленных торговцев[87 - 18. Ibid., 4, 5, 27, 29, 42, 55, 73. Эта тенденция в европейской сельской местности сначала появилась в обработке шерсти. См.: Herman van der Wee, “The Western European Woolen Industries, 1500–1750,” in David Jenkins, The Cambridge History of Western Textiles (Cambridge: Cambridge University Press, 2003), 399.].

В отличие от индийских прядильщиков и ткачей, растущий класс английских работников хлопковой отрасли не имел независимого доступа к сырью или к рынкам. Они были полностью подчинены торговцам – и поэтому естественно, что они пользовались меньшей независимостью и влиянием, чем их индийские коллеги[88 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 36.]. В результате британские торговцы-мануфактурщики имели больше власти, чем индийские banias. Занятые в хлопковой индустрии британцы были частью восходящей мировой державы, чей военный флот все увереннее доминировал в морях всего мира, чьи территориальные владения в Америке и Азии – и среди них прежде всего Индия – быстро развивались и чьи рабовладельцы создавали систему плантаций, которая во многих отношениях опиралась на возможности прядильщиков и ткачей в тысячах миль от них на далеких плоскогорьях Ланкашира и равнинах Бенгалии.

Несмотря на эти начинания, их значение стало заметно только в ретроспективе. На протяжении XVII и XVIII веков европейская хлопковая отрасль не была особенно выдающейся. В Англии, да и по всей Европе, «производство хлопка оставалось почти неподвижным». Даже после 1697 года оно росло медленно. Например, для удвоения количества переработанного в пряжу и ткань хлопка-сырца до 3,67 млн фунтов потребовалось шестьдесят семь лет. Это количество хлопка использовалось в течение целого года. Для сравнения, в 1858 году США могли экспортировать такое количество примерно за один день. Во Франции ситуация была такой же, а вне Британии и Франции спрос на хлопок был еще меньше[89 - Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 6; Edward Baines, History of the Cotton Manufacture in Great Britain (London: Fisher, Fisher and Jackson, 1835), 109; Bernard Lepetit, “Frankreich, 1750–1850,” in Wolfram Fischer et al., eds, Handbuch der Europaeischen Wirtschafts-und Sozialgeschichte, vol. 4 (Stuttgart: Klett-Verling fur Wissen und Bildung, 1993), 487.].

Так как хлопок не выращивался в самой Европе, необходимое для отрасли сырье должно было доставляться из отдаленных мест. Скромный спрос на хлопок-сырец со стороны европейских производителей XVII и XVIII веков – в период, предшествовавший расцвету новых машин, которые к 1780 году принесли революцию в хлопковое производство, – в основном удовлетворялся с помощью устоявшихся и диверсифицированных торговых каналов, по которым хлопок передавался все еще в числе множества других товаров. В 1753 году двадцать шесть судов с хлопком прибыли в порт Ливерпуля с Ямайки, причем на борту двадцати четырех из них было менее пятидесяти тюков волокна[90 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 187.]. Не существовало ни торговцев, ни портов, ни таких регионов мира, которые специализировались бы на производстве хлопка на экспорт.

Самым древним источником хлопкового импорта в Европу была Османская империя, особенно Западная Анатолия и Македония. На протяжении XVII века хлопок из Измира и Салоник преобладал на местных рынках, прибывая в Лондон и Марсель помимо прочих восточных товаров, таких как шелк и мохеровая пряжа. Поскольку в XVIII веке европейский спрос на хлопок-сырец рос медленно, хлопок из Османской империи продолжал занимать значительную долю рынка: с 1700 по 1745 год он составлял четверть всего британского импорта и такую же долю от привезенного в Марсель[91 - Обзор этой торговли см.: Elena Frangakis-Syrett, “Trade Between the Ottoman Empire and Western Europe: The Case of Izmir in the Eighteenth Century,” New Perspectives on Turkey 2 (1988): 1–18; Baines, History of the Cotton Manufacture, 304; Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 23. Эллисон ошибочно утверждает, что «приблизительно за двадцать лет до окончания прошлого века ввозимый в Великобританию хлопок почти полностью поступал из Средиземноморья, в основном из Смирны»; см.: Thomas Ellison, The Cotton Trade of Great Britain: Including a History of the Liverpool Cotton Market (London and Liverpool: E?ngham Wilson, 1886), 81. О Салониках см.: Nicolas Svoronos, Le commerce de Salonique au XVIIIe siecle (Paris: Presses Universitaires de France, 1956); Manchester Cotton Supply Association, Cotton Culture in New or Partially Developed Sources of Supply: Report ofProceedings (Manchester: Cotton Supply Association, 1862), 30, Цит. по: Oran Kurmus, “The Cotton Famine and Its E?ects on the Ottoman Empire,” in Huri Islamoglu-Inan, ed., The Ottoman Empire and the World-Economy (Cambridge: Cambridge University Press, 1987), 161; Resat Kasaba, The Ottoman Empire and the World Economy: The Nineteenth Century (Albany: State University of New York Press, 1988), 21. По поводу общего фона см. также: Bruce McGowan, Economic Life in Ottoman Europe: Taxation, Trade and the Strugglefor Land, 1600–1800 (Cambridge: Cambridge University Press, 1981).].

Небольшие количества хлопка-сырца прибывали из других регионов мира, например, это был индийский хлопок, который благодаря Ост-Индской компании начал поставляться в Лондон в 1690-х годах. Таким же образом в 1720-х годах Королевская африканская компания отчиталась о продаже «в их доме на Лиден-Холл-Стрит у Кэндла в четверг, в 12-й день сентября 1723 года в десять часов до полудня… хлопка из Гамбии». Годом позже они предлагали «бочки тонкого шелкового хлопка… из Уайдэй» и на следующий год «мешки гвинейского хлопка». Но эти незначительные объемы бледнели в сравнении с такими более важными предметами торговли, как слоновьи бивни[92 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 183; Treasury Department, T 70/1515, “Allotment of goods to be sold by the Royal African Company of England,” National Archives of the UK, Kew.].

Однако более важным был новый источник хлопка – Вест-Индия. Хотя хлопок оставался незначительной культурой по сравнению с сахаром, ряд мелких фермеров, обладавших меньшими ресурсами для инвестирования, чем сахарные бароны, выращивали «белое золото». Производство этих petits blancs, как их звали на французских островах, до 1780 года оставалось довольно статичным. Но даже такие небольшие количества вест-индского хлопка обеспечивали заметную долю потребностей британской и французской хлопковых отраслей. Однако важнее было то, что способ производства этого хлопка, как мы увидим, был ориентирован на будущее[93 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 186; Lowell Joseph Ragatz, Statistics for the Study of British Caribbean Economic History, 1763–1833 (London: Bryan Edwards Press, 1927), 22; Lowell Joseph Ragatz, The Fall of the Planter Class in the British Caribbean (New York: Century Co., 1928), 39.].

Импорт хлопка в Великобританию (1702–1780-е гг.), по месту происхождения, в миллионах фунтов, скользящие пятилетние средние значения

Таким образом, до 1770 года европейские торговцы получали ценное волокно с помощью прочно установившихся сетей из самых разнообразных мест. За исключением Вест-Индии их влияние не простиралось дальше самих портовых городов, и у них не было ни достаточного влияния, чтобы вникать в процесс выращивания хлопка в глубине страны, ни желания выделять капитал на дополнительное выращивание хлопка. Хлопок поступал к ним потому, что они были готовы платить запрошенную за него цену, но при этом они не могли влиять на то, как этот хлопок появлялся. Местные хлопководы и торговцы оставались влиятельными участниками глобального круговорота хлопка-сырца не в последнюю очередь потому, что они не специализировались на производстве хлопка ни на экспорт в целом, ни на экспорт в Северную Европу[94 - Этот вопрос также подробно разбирается в отношении Османской империи в Elena Frangakis-Syrett, The Commerce of Smyrna in the Eighteenth Century (1700–1820) (Athens: Centre for Asia Minor Studies, 1992), 14; Svoronos, Le commerce de Salonique au XVIIIe siecle, 246.].

По мере того как небольшие количества хлопка-сырца поступали в Европу для удовлетворения потребностей растущей, но в глобальных масштабах слабой европейской хлопковой отрасли, спрос на хлопковую ткань рос в Европе, а также в Африке и на рабовладельческих плантациях в Америке. Но европейское производство было недостаточным для его удовлетворения. В результате английские, французские, голландские, датские и португальские купцы, все с одинаково лихорадочной энергией, старались получить больше хлопкового текстиля из Индии на все более выгодных условиях. Если в 1614 году британские торговцы экспортировали 12 500 штук хлопковой материи, то с 1699 по 1701 год это число возросло до 877 789 штук в год. Экспорт тканей британцами увеличился в 70 раз в течение менее чем ста лет[95 - Joseph E. Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England: A Study in International Trade and Economic Development (New York: Cambridge University Press, 2002), 429–31.].

Чтобы обеспечить поставки этого баснословного количества текстиля из Индии по выгодным ценам, представители европейских Ост-Индских компаний начали глубже встраиваться в производственный процесс внутри самой Индии. Десятилетиями представители учрежденных государственными хартиями европейских Ост-Индских компаний сетовали на то, что индийские ткачи могли продавать свою продукцию конкурирующим европейским компаниям, конкурирующим индийским banias, купцам из других регионов мира или даже частным европейским купцам, которые действовали независимо от компаний, создавая конкуренцию и поднимая цены. Прибыльность могла возрасти только в том случае, если бы европейцам удалось заставить ткачей работать лишь на одну их компанию. Монополизация рынка позволила снизить доходы ткачей и повысить цены на некоторые товары[96 - Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 100; K. N. Chaudhuri, The Trading World of Asia and the English East India Company, 1660–1760 (Cambridge: Cambridge University Press, 1978), 259; Debendra Bijoy Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 1757–1833 (Calcutta: Firma KLM Private Limited, 1978), 5; Prasannan Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” in Burton Stein and Sanjay Subrahmanyam, eds., Institutions and Economic Change in South Asia (Delhi: Oxford University Press, 1996), 89.].

Получить хлопковые ткани в требуемом количестве и качестве и по желаемым ценам европейским купцам помогло то, что их деловая активность была подкреплена политическим контролем над все более обширными индийскими территориями. Они выступали не только как купцы, но все больше как правители. Например, к 1730-м годам в фактории Дакки размещался контингент военных и оружие для защиты интересов компании. За поразительно краткий период к 1765 году Британская Ост-Индская компания – группа торговцев – стала править Бенгалией, а в последующие десятилетия распространила свой контроль и на другие территории Южной Азии. Такие территориальные притязания реализовывались с помощью выросших к концу XVIII века инвестиций в торговлю хлопком-сырцом между Индией и Китаем, что давало им также надежду на присоединение хлопковых участков западной Индии к территориям Ост-Индской компании. Установление частной политической власти учрежденной государством компании над дальними территориями было революционной концепцией экономической власти. Государства разделяли власть над территориями и людьми с частными предпринимателями[97 - Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 85; Diary, Consultation, 18 January 1796, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; важность экономической и политической власти также подчеркивает Mitra, The Cotton Weavers ofBengal, 4; B. C. Allen, Eastern Bengal District Gazetteers: Dacca (Allahabad: Pioneer Press, 1912), 38–39; Subramanian, Indigenous Capital, 202–3, 332.].

Среди всего прочего это новое сочетание экономической и политической власти позволяло европейским торговцам получить большее влияние на производство текстиля, особенно увеличивая контроль над ткачами[98 - K. N. Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” in Roy, Cloth and Commerce, 59.]. Уже в XVII веке вдоль берега Коромандела влиятельных индийских торговцев, которые действовали в качестве брокеров между индийскими ткачами и европейскими экспортерами, все чаще сменяли агенты, которые гораздо сильнее зависели от европейских компаний. В Сурате, который, как и Бенгалия, оказался под управлением компании в 1765 году, Торговая палата генерал-губернатора в 1795 году выражала неудовольствие

практиковавшейся до настоящего времени системой использования подрядчика, который сам не имеет непосредственной связи с производителями или ткачами, а участвует в контрактах с большим числом местных торговцев, имеющих мало собственности и честности и потому недостаточно ответственных, неспособных платить штрафы в случае утраты товара, и тем, что в реальности товары никогда не переходят в их собственность, и предполагаем, что существующие сейчас трудности не исчезнут без ликвидации или самого существенного преобразования этой системы[99 - Commercial Board Minute laid before the Board, Surat, 12 September 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai.].

Устранение индийских посредников обещало иностранным торговцам лучший контроль над производством и способность обеспечить большие количества штучного товара. С этой целью Ост-Индская компания пыталась обойти независимых индийских banias, через которых исторически происходила ее связь с ткачами, передавая эту ответственность индийским «агентам», которым они поручали расплачиваться с работниками. Торговая палата в Лондоне во всех подробностях инструктировала генерал-губернатора, как следует изменить систему приобретения хлопковых тканей, надеясь посредством этого «вернуть компании ее естественное понимание бизнеса» и таким образом получить больше тканей по более низким ценам, применяя «великие фундаментальные принципы агентской системы». Компания теперь через своих индийских агентов непосредственно выдавала авансы ткачам – чего британцы не делали в прежние годы и чему весьма содействовал контроль над территориями и соответствующее политическое руководство. Так как ткачи всегда зависели от кредита, внедрение европейцев в эту кредитную сеть вместе с усилиями европейских торговцев, направленными на монополизацию экономического контроля в некоторых частях Индии, делало их все более зависимыми от компании. Уже к середине XVIII века европейские компании посылали агентов вглубь центров производства в сельской местности вблизи Дакки, агентов, которые все в большей степени определяли условия производства и таким образом могли снижать цены. В 1790-х годах Ост-Индская компания даже побуждала ткачей переселяться в Бомбей и делать ткани там – все с целью ведения лучшего надзора за ними, «не подвергаясь вымогательству со стороны слуг раджи Траванкора»[100 - Копия письма Gamut Farmer, President, Surat, to Mr. John Gri?th, Esq., Governor in Council Bombay, 12 December 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 86; Board of Trade, Report of Commercial Occurrences, 12 September 1787, in Reports to the Governor General from the Board of Trade, RG 172, Box 393, Home Miscellaneous, India O?ce Records, British Library, London; Letter from John Gri?th, Bombay Castle to William [illegible], Esq., Chief President, 27 October 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive; Hossain, “The Alienation of Weavers,” 121, 125; Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 9; Dispatch, London, 29 May 1799, in Bombay Dispatches, E/4, 1014, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London.].

Вторжение британской власти на субконтинент означало, что ткачи все больше теряли свою способность устанавливать цены на ткани. По мнению историка Синнаппаха Арасаратнама, «они не могли работать на любого клиента по собственному выбору; они должны были принимать часть платы в виде хлопковой пряжи; их производственный процесс подвергался строгому надзору со стороны служащих компании, размещавшихся в деревне». Ткачи теперь часто бывали вынуждены брать авансы у конкретных торговцев. Конечной целью, которая никогда не была полностью реализована, было превратить ткачей в наемных работников – аналогично тому, что торговцы того времени с успехом осуществили в деревнях самой Англии[101 - Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” 99–100; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 107, 109; Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” 58–59; Chaudhuri, The Trading World ofAsia and the English East India Company, 261.].

Чтобы добиться своих целей, компания теперь также применяла свою силу принуждения непосредственно к ткачам. Компания нанимала большое число индийцев для надзора и применения новых правил и требований, таким образом бюрократизируя рынок тканей. Новые обширные требования юридически прикрепляли ткачей к компании, делая невозможной продажу их материй на свободном рынке. Агенты компании теперь инспектировали материю на ткацких станках, стараясь добиться, чтобы ткань была согласно обещанию продана компании. Новая налоговая система наказывала тех ткачей, которые работали на других[102 - Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 102, 107; Mitra, The Cotton Weavers of Bengal, 48; Hossain, “The Alienation of Weavers,” 124–25.].

Компания также все активнее прибегала к насилию, включая телесные наказания. Когда агент компании пожаловался, что ткач нелегально работал на частного торговца, [sic] «служащий компании Гумашта схватил его вместе с сыном, жестоко высек его, раскрасил ему лицо черным и белым, связал руки за спиной и провел по городу под конвоем сипаев [нанятых англичанами индийских солдат], провозглашавших: „каждый ткач, замеченный в работе на частного торговца, будет наказан таким же образом“». Такие методы давали желаемый результат: доход индийских ткачей упал. В конце XVII века ткачу могло доставаться до трети цены ткани. По мнению историка Ома Пракаша, к концу XVIII века доля производителя упала до 6 %. Доход и уровень жизни снизился, и колыбельная ткачей Салии с тоской рассказывала о сказочных временах, когда у их ткацких станков были серебряные планки. К 1795 году сама компания отметила «беспрецедентную смертность среди ткачей»[103 - Bowanny Sankar Mukherjee цит. по: Hossain, “The Alienation of Weavers,” 129; по этому пункту см.: Om Prakah, “Textile Manufacturing and Trade Without and with Coercion: The Indian Experience in the Eighteenth Century” (unpublished paper, Global Economic History Network Conference Osaka, December 2004), 26, http://www.lse.ac.uk/economicHistory/Rese-arch/GEHN/GEHNPDF/PrakashGEHN5.pdf; Hossain, The Company Weavers of Bengal, 52; Vijaya Ramaswamy, Textiles and Weavers in South India (New York: Oxford University Press, 2006), xiii, 170; Copy of Letter from Board of Directors, London, 20 April, 1795, to our President in Council at Bombay, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, in Maharashtra State Archive, Mumbai.].

Неудивительно, что ткачи сопротивлялись принудительному проникновению европейского капитала в производственный процесс. Некоторые собирали вещи и уходили с территорий, подконтрольных европейцам. Другие тайно работали и на конкурентов, но необходимость скрываться делала их беззащитными перед низкими ценами. Временами группы ткачей коллективно обращались к Ост-Индской компании с жалобами на препятствия, которые компания чинила свободной торговле[104 - Важность сопротивления также подчеркивал Mitra, The Cotton Weavers ofBengal, 7; важность мобильности подчеркивал Chaudhuri, The Trading World ofAsia and the English East India Company, 252; Arasaratnam, “Weavers, Merchants and Company,” 103; см.: Details Regarding Weaving in Bengal, Home Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, India O?ce Library, British Library, London.].

Такое сопротивление иногда ослабляло власть европейских капиталистов. Так, несмотря на свое желание уничтожить индийских посредников, Ост-Индская компания поняла, что «невозможно обойтись без подчиненных поставщиков, работавших по контракту», чью намного более плотную социальную сеть в деревнях ткачей никогда нельзя будет полностью заменить агентами компании. Интересы независимых европейских торговцев также часто работали против компании, так как они предлагали ткачам больше денег за их продукцию, таким образом давая ткачам стимул препятствовать политике компании[105 - Commercial Board Minute laid before the Board, Surat, 12 September 1795, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai; Homes Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London. См. также: Parthasarathi, “Merchants and the Rise of Colonialism,” 94.].

Несмотря на такие ограничения, агрессивная политика обеспечила поступление еще большего количества материи на склады европейских купцов. Европейский экспорт тканей из Индии в 1727 году составил, по оценкам, 30 млн ярдов и к 1790 году вырос до 80 млн ярдов в год. Прежде всего британские купцы, но и их французские конкуренты контролировали получение и экспорт гигантского количества хлопка, сотканного на экспорт: в 1776 году один только район Дакки насчитывал примерно восемьдесят тысяч ткачей, а в 1795 году, по оценкам Ост-Индской компании, один город Сурат имел пятьдесят тысяч ткацких станков. И требовалось еще больше. Депеша 1765 года из лондонской конторы Ост-Индской компании корреспондентам в Бомбее о тех возможностях, которые сулил воцарившийся после Семилетней войны мир, превосходно обобщает суть революционных изменений в концепции мировой экономики[106 - Amalendu Guha, “The Decline of India’s Cotton Handicrafts, 1800–1905: A Quantitative Macro-study,” Calcutta Historical Journal 17 (1989): 41–42; Chaudhuri, “The Organisation and Structure of Textile Production in India,” 60; Количество работающих ткачей в 1786–87 годах в Дакке и вокруг нее оценивалось в 16 403 человек. Homes Miscellaneous Series, 795, pp. 18–22, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London; Diary, Consultation, 18 January 1796, in Surat Factory Diary No. 53, part 1, 1795–1796, Maharashtra State Archive, Mumbai.].

После заключения мира работорговля на африканском побережье значительно выросла, вследствие чего спрос на подходящие для этого рынка товары стал очень велик; и так как мы стремимся внести вклад по мере наших сил в поощрение торговли, от которой так сильно зависит процветание британских плантаций в Вест-Индии, и, следовательно, считая это национальным интересом, мы ожидаем от вас и явно поручаем вам как можно точнее придерживаться общих условий поставки не только нескольких товаров, заказанных в вышеупомянутом списке инвестиций (т. е. ткани), но и тех товаров, которые отмечены литерой «А» и которые более необходимы для этой торговли[107 - Dispatch from East India Company, London to Bombay, 22 March 1765, in Dispatches to Bombay, E/4, 997, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London, p. 611.].

Как ясно из этого послания, хлопок из Индии, рабы из Африки и сахар с Карибских островов перемещались по планете в сложном коммерческом танце. Огромный спрос на рабов в Америке делал необходимым получение большего количества хлопковой ткани из Индии. Неудивительно, что Френсис Бэринг из Ост-Индской компании заключил в 1793 году, что из Бенгалии «в руки Великобритании… утекли невероятные потоки сокровищ»[108 - Report of the Select Committee of the Court of Directors of the East India Company, Upon the Subject of the Cotton Manufacture of this Country, 1793, Home Miscellaneous Series, 401, p. 1, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London.].

Могло бы показаться, что растущий контроль европейских торговцев над процессом производства в Индии угрожал не особенно солидному и динамичному, только зарождавшемуся европейскому хлопковому производству. Как реально могли конкурировать английские, французские, голландские и прочие производители с индийскими тканями, которые были и качественнее, и дешевле? Но, видимо, европейское производство развивалось даже тогда, когда Индия экспортировала больше тканей. Парадоксально, но импорт из Индии помог европейскому хлопковому текстильному производству тем, что создал новые рынки для хлопковых тканей и позволил европейцам перенимать соответствующие технологии из Азии. Более того, в долгосрочной перспективе импорт из Индии существенно повлиял на европейские политические приоритеты. Как мы увидим, Великобритания, Франция и другие страны стали новыми мощными государствами с влиятельной группой капиталистов; и для государств, и для отдельных людей замена индийского импорта тканями, произведенными в родной стране, стала важным, хотя и труднореализуемым приоритетом.

Протекционизм играл ключевую роль в этом процессе, вновь подтверждая огромное значение государства в «великом расхождении». К концу XVII века под влиянием и хлопкового импорта, и расширения собственного хлопкового производства европейские производители шерстяных и льняных тканей оказывали давление на свои правительства, чтобы получить защиту от появившихся производителей хлопковых тканей в целом и от индийских в особенности. Текстиль был важнейшей отраслью производства в Европе: дезорганизация сектора за счет импорта и производства хлопка могла угрожать доходам и социальной стабильности[109 - Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 430; Inalcik, “The Ottoman State,” 355.].

Уже в 1621 году, лишь чуть больше чем через два десятилетия после создания Ост-Индской компании, лондонские торговцы шерстью протестовали против растущего импорта хлопковой материи. Спустя два года, в 1623 году, парламент, обсуждая импорт текстиля из Индии, назвал его «вредящим национальным интересам». Агитация против хлопкового импорта стала постоянной чертой политического ландшафта в XVII и XVIII веках. Памфлет 1678 года «Разрушение и восстановление старинных промыслов» предупреждал, что шерстяной отрасли «очень вредят наши собственные люди, которые носят много иностранных изделий вместо наших собственных». В 1708 году журнал Defoe’s Review напечатал горькую редакционную статью, в которой рассматривался «реальный упадок наших производителей» и которая приписывала ухудшение растущему импорту «ситцев и расписных коленкоров» Ост-Индской компании. Результатом было то, что «у [людей] вынули хлеб изо рта, и ост-индская торговля унесла прочь все рабочие места». Против индийского импорта обычно выступали производители шерстяных и льняных тканей, но иногда начинали протестовать также и производители хлопковых тканей: в 1779 году печатники коленкора, опасаясь, что Ост-Индская компания разрушит их бизнес, написали в казначейство, что «если не будет наложен запрет на Ост-Индскую компанию, продолжавшую печатное производство в Ост-Индии, еще очень многие должны будут оставить этот род деятельности»[110 - M. D. C. Crawford, The Heritage of Cotton: The Fibre of Two Worlds and Many Ages (New York: G. P. Putnam’s Sons, 1924), xvii; парламентские дебаты цит. по: Cassels, Cotton, 1; памфлет процитирован в Baines, History of the Cotton Manufacture, 75; Defoe and McVeagh, A Review of the State of the British Nation, vol. 4, 605–6; Copy of Memorial of the Callicoe Printers to the Lords of the Treasury, Received, May 4, 1779, Treasury Department, T 1, 552, National Archives of the UK, Kew. См.: на ту же тему “The Memorial of the Several Persons whose Names are herunto subscribed on behalf of themselves and other Callico Printers of Great Britain,” received July 1, 1780, at the Lords Commissioners of His Majesty’s Treasury, Treasury Department, T1, 563/72–78, National Archives of the UK, Kew.].

Такая агитация вела к протекционистским мерам. В 1685 году Англия установила пошлину в 10 % на «все коленкоры и другое индийское полотно и все отделанные шелка, которые произведены в Индии». В 1690 году эта пошлина была удвоена. В 1701 году парламент запретил импорт печатных коленкоров, что привело к импорту простых коленкоров для последующей обработки в Англии и гигантскому росту британской печати на коленкоре. Закон 1721 года дошел до того, что запретил людям носить печатные коленкоры, если сам белый коленкор происходил из Индии, – эта мера придала ускорение производству коленкора в Британии. Продажа индийского хлопка в конце концов была полностью объявлена вне закона: в 1772 году Робент Гардинер из Лондона сдал квартиру некоему У. Блэру, который «принес незаконные товары в свой дом», а именно индийский муслин. Его отправили в тюрьму. В 1774 году парламент постановил, что хлопковая ткань для продажи в Англии должна быть сделана исключительно из хлопка, спряденного и сотканного в Англии. Из Ост-Индии допускались только товары, предназначенные для дальнейшей перепродажи на экспорт. Не подпадавшие под этот запрет такие индийские хлопковые товары, как простой ситец и муслины, облагались высокими налогами. В конечном счете все эти протекционистские меры не помогли отечественной шерстяной и льняной отраслям, но стимулировали отечественное хлопковое производство[111 - Цит. по: S. V. Puntambekar and N. S. Varadachari, Hand-Spinning and Hand-Weaving: An Essay (Ahmedabad: All India Spinners’ Association, 1926), 49, 51?., 58; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 431–32; Crawford, The Heritage of Cotton, xvii; Baines, History of the Cotton Manufacture, 79; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 132; Crawford, The Heritage of Cotton, xvii; Lemire, Fashion’s Favourite, 42; Petition to the Treasury by Robert Gardiner, in Treasury Department, T1, 517/ 100–101, Public Records O?ce, London; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 128; Letter of Vincent Mathias to the Treasury, 24 July 1767, Treasury Department, T 1, 457, National Archives of the UK, London.].

Франция, как и Британия, также позаботилась о запрете импорта индийского хлопка. В 1686 году в ответ на давление со стороны промышленников, производящих товары из шелка и шерсти, она сделала незаконным производство, использование и продажу хлопка.

На протяжении следующих семидесяти лет не менее двух королевских эдиктов и восьмидесяти постановлений королевского совета пытались сдержать распространение хлопка. Наказания были даже еще более суровыми, с заключением в тюрьму, а с 1726 года нарушителей ждала смертная казнь. В 1755 году Франция снова сделала незаконным импорт индийского печатного текстиля для потребления во Франции, а в 1785 году король вновь подтвердил эти запреты для защиты «национальной промышленности». Двадцать тысяч стражников обеспечивали исполнение этих законов, отправив не менее 50 000 нарушителей на каторгу. Однако из длинного списка запрещенного индийского текстиля был исключен тот, который предназначался для Гвинеи, то есть использовался для целей работорговли. В конце концов, рабы могли быть получены только в обмен на хлопок из Индии[112 - Cousquer, Nantes, 12, 23, 43; Arret du conseil d’etat du roi, 10 Juillet 1785 (Paris: L’Im-primerie Royale, 1785), Andre Zysberg, Les Galeriens: Vies et destiny de 60,000 porcats sur les galeres de France, 1680–1748 (Paris: Sevid, 1987); Marc Vigie, Les Galeriens du Roi, 1661–1715 (Paris: Fayard, 1985).].

Другие европейские страны последовали этому примеру: Венеция запретила импорт индийских хлопковых тканей в 1700 году, так же поступила Фландрия. В Пруссии в 1721 году эдикт короля Фридриха-Вильгельма сделал незаконным ношение индийских печатных или раскрашенных ситцев и других хлопковых тканей. Испания сделала незаконным импорт индийского текстиля в 1717 году. А в конце XVIII века султан Абдул-Хамид I запретил подданным Османской империи носить определенные индийские ткани[113 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 118–19; Examen des e?ets que doivent produire dans le commerce de France, l’usage et lafabrication des toiles peintes (Paris: Chez la Veuve Delaguette, 1759); Friedrich Wilhelm, King of Prussia, Edict dass von Dato an zu rechnen nach Ablaufacht Monathen in der Chur-Marck Magdeburgischen, Halberstadtschem und Pommern niemand einigen gedruckten oder gemahlten Zitz oder Cattun weiter tragen soll (Berlin: G. Schlechtiger, 1721); Yuksel Duman, Notables, Textiles and Copper in Ottoman Tokat, 1750–1840 (PhD dissertation, State University of New York at Binghamton, 1998), 144–45.].

То, что началось в качестве политики защиты производителей отечественных шерсти, льна и шелка, превратилось в целенаправленную программу стимулирования отечественного производства хлопкового текстиля. «Запреты, наложенные промышленными странами на печатный текстиль с целью стимулирования собственного национального производства», говорил французский путешественник Франсуа-Ксавьер Легу де Флекс в 1807 году, обеспечивал европейских производителей, которые еще не могли свободно конкурировать с индийскими ткачами, пониманием того, насколько перспективным может быть рынок хлопка. Отечественный, а также экспортный рынки были гигантскими и исключительно эластичными. И как только протекционистские меры ограничили приток на европейский рынок текстиля индийских производителей, европейские государства и торговцы стали все больше доминировать в глобальных сетях, что позволило им захватить рынки хлопкового текстиля в других частях мира. Эти рынки на деле обеспечивали сбыт для хлопковых тканей, полученных из Индии, а также от отечественных производителей. Таким образом, европейцы смогли и увеличить приобретение тканей в Индии, и защитить свои собственные неконкурентоспособные отечественные отрасли – чудесное достижение, ставшее возможным только потому, что военный капитализм позволил европейцам господствовать в глобальных сетях хлопка, одновременно создавая новые типы еще более мощных государств, чьи постоянные военные действия требовали еще более грандиозных ресурсов и таким образом поддерживали отечественную промышленность[114 - Legoux de Flaix, Essai historique, geographique et politique sur l’Indoustan, avec le tableau de son commerce, vol. 2 (Paris: Pougin, 1807), 326; Lemire, Fashion’s Favourite, 3–42.].

Более того, имперская экспансия и все большее доминирование европейцев в мировой хлопковой торговле способствовали возрастающему проникновению знаний из Азии в Европу. Производители в Европе ощущали все большую потребность в применении этих технологий для того, чтобы иметь возможность конкурировать и по цене, и по качеству с индийскими производителями. В основе приближения европейцев к производству хлопкового текстиля на самом деле лежало то, что может рассматриваться как один из самых впечатляющих примеров промышленного шпионажа в истории.

Одной из причин того, почему индийский текстиль был так популярен среди европейских и африканских потребителей, был их превосходный рисунок и прекрасные цвета. Для того чтобы соответствовать сказочному качеству индийских конкурентов, европейские производители при поддержке правительств своих стран собирали знания об индийских производственных технологиях и делились ими. Например, французские производители хлопка приложили огромные усилия к копированию индийских технологий, непосредственно изучая индийское производство. В 1678 году Жорж Рокес, который работал на французскую Ост-Индскую компанию, на основе наблюдений в Ахмедабаде составил описание технологии индийской ксилографии, которое вскоре стало бесценным. Через сорок лет отец Тюрпен последовал этому примеру, а в 1731 году второй лейтенант на корабле французской Ост-Индской компании Жорж де Болье добрался до Пондишери, чтобы исследовать, как индийские ремесленники изготавливали ситец. В результате этих и других усилий к 1743 году французские производители были способны копировать весь индийский текстиль, за исключением самого тонкого. Но несмотря на столь быстрое заимствование индийских технологий, даже в конце XVIII века ткани с субконтинента оставались эталоном качества. Легу де Флекс в 1807 году восхищался качеством индийской пряжи и тканей («уровень совершенства далеко превосходит то, к чему мы привыкли в Европе») и вновь в мельчайших подробностях описывал индийские производственные технологии в надежде дать возможность французским ремесленникам скопировать их: «Все бёрда во Франции должны быть сделаны в соответствии с образцом, используемым в Бенгалии, – кроме всего прочего советовал он. – Тогда нам удастся сравняться с индийцами в производстве их муслина»[115 - См. также: George Bryan Souza, “Convergence Before Divergence: Global Maritime Economic History and Material Culture,” International Journal of Maritime History 17, 1 (2005): 17–27; Georges Roques, “La maniere de negocier dans les Indes Orientales,” Bibliotheque National, Paris, Fonds Francais 14 614; Paul R. Schwartz, “L’impression sur coton a Ahmedabad (Inde) en 1678,” Bulletin de la Societe Industrielle de Mulhouse, no. 1 (1967): 9–25; Cousquer, Nantes, 18–20; Jean Ryhiner, Traite sur lafabrication et le commerce des toiles peintes, commences en 1766, Archive du Musee de l’Impression sur Eto?es, Mulhouse, France. См. также: 1758 Re?exions sur les avantages de la librefabrication et de l’usage des toiles peintes en France (Geneva: n. p., 1758), Archive du Musee de l’Impression sur Eto?es, Mulhouse, France; M. Delormois, L’art defaire l’indienne a l’instar d’Angleterre, et de composer toutes les couleurs, bon teint, propres a l’indienne (Paris: Charles-Antoine Jambert, 1770); Legoux de Flaix, Essai historique, vol. 2, 165, 331, цит. по: Florence d’Souza, “Legoux de Flaix’s Observations on Indian Technologies Unknown in Europe,” in K. S. Mathew, ed., French in India and Indian Nationalism, vol. 1 (Delhi: B.R. Publishing Corporation, 1999), 323–24.].

Другие европейские производители следовали этому примеру. В конце XVIII века датские путешественники отправились в Индию, чтобы разобраться в индийских технологиях и перенять их. А на протяжении XVII и XVIII веков английские печатники на хлопке собирали и затем копировали индийские рисунки, используя индийские навыки печати. Такие публикации, как «Отчет о мануфактурах, работающих в Бангалоре, и о процессах, используемых местными жителями при окраске шелка и хлопка» или аналогичный по тематике «Оригинальный восточный процесс придания хлопковой пряже или материи прочного, или глубоко проникающего, цвета, известного под именем турецкого или адрианопольского красного» дают примеры устойчивого интереса к освоению технологий. Как и в случае с прядильным колесом и горизонтальным педальным ткацким станком в прошлые века, Азия с XVI по XVIII век оставалась самым важным источником технологий хлопкового производства вообще и печати в частности. По мере того как ускорялось доминирование европейцев в глобальной сети хлопка, ускорялся и темп ассимиляции европейцами индийских технологий[116 - Dorte Raaschou, “Un document Danois sur la fabrication des toiles Peintes a Tranquebar, aux Indes, a la ?n du XVIII siecle,” in Bulletin de la Societe Industrielle de Mulhouse, no. 4 (1967): 9–21; Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 119; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 432; цит. по: Philosophical Magazine 30 (1808): 259; цит. по: Philosophical Magazine 1 (1798): 4. См. также: S. D. Chapman, The Cotton Industry in the Industrial Revolution (London: Macmillan, 1972), 12; Philosophical Magazine 1 (1798): 126.].

Замена индийских тканей отечественными для экспортного рынка и для внутреннего потребления стала основной задачей. Производители хлопка из Глазго в 1780 году оказывали давление на правительство с тем, чтобы оно помогло им получить доступ к экспортным рынкам, так как с тех пор, как возник «излишек товаров, который внутреннее потребление не может исчерпать, и поэтому заграничные продажи в гораздо большей степени стали совершенно необходимыми для того, чтобы занять машины (которые в противном случае будут утрачены), а также для того, чтобы поддержать отрасль для людей, которые были подготовлены для этой работы»[117 - Cotton Goods Manufacturers, Petition to the Lords Commissioner of His Majesty’s Treasury, Treasury Department, T 1, 676/30, Public Record O?ce, London; Dispatch, November 21, 1787, Bombay Dispatches, E/4, 1004, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London.]. Более того, имперская экспансия познакомила европейских, и особенно английских, торговцев с глобальными рынками хлопка. К 1770 году стало ясно, что рынки хлопкового текстиля в Европе и даже в еще большей степени в Африке, Америке и, разумеется, в Азии были гигантскими, а возможности для получения дохода для каждого, кто способен работать на эти рынки на конкурентной основе, практически безграничны. Понимание эластичности и доходности этих рынков происходило непосредственно из опыта торговцев, приобретенного в мировой сети дальней торговли хлопком[118 - Chapman, The Cotton Industry in the Industrial Revolution, 16.].

Определенно экспортные рынки в результате стали самыми важными для европейских производителей хлопкового текстиля – рынки, которые сначала были захвачены с помощью экспорта тканей из Индии. «Величайшую важность для наших инвестиций представляет то, – писало лондонское управление коммерции своему корреспонденту в Бомбее, – что мы будем способны регулярно выставлять на продажу в значительных количествах товары из Сурата, в особенности для обеспечения африканской торговли». Западная Африка превратилась в важнейшего потребителя хлопковой ткани, получаемой французами из Пондишери не в последнюю очередь потому, что импорт в саму Францию был незаконным. Как замечал Легу де Флекс в конце XVIII века, «именно основание колоний (в Вест-Индии) и работорговля породили эту отрасль торговли с Индостаном… Но если колонии на Антильских островах перестанут покупать рабов, можно без сомнения сказать, что это направление будет все больше клониться к упадку»[119 - Marion Johnson, “Technology, Competition, and African Crafts,” in Clive Dewey and A. G. Hopkins, eds., The Imperial Impact: Studies in the Economic History of Africa and India (London: Athlone Press, 1978), 262; Irwin and Schwartz, Studies in Indo-European Textile History, 12. Мы знаем, что на протяжении XVIII столетия рабы были самым важным «экспортом» из Африки, составляя от 80 до 90 % от всей торговли. J. S. Hogendorn and H. A. Gemery, “The ‘Hidden Half ’ of the Anglo-African Trade in the Eighteenth Century: The Signi?cance of Marion Johnson’s Statistical Research,” in David Henige and T. C. McCaskie, eds., West African Economic and Social History: Studies in Memory of Marion Johnson (Madison: African Studies Program, University of Wisconsin Press, 1990), 90; Extract Letter, East India Company, Commercial Department, London, to Bombay, May 4, 1791, in Home Miss. 374, India O?ce, Oriental and India O?ce Records, British Library, London; Cousquer, Nantes, 32; de Flain is quoted in Richard Roberts, “West Africa and the Pondicherry Textile Industry,” in Roy, ed., Cloth and Commerce, 142.].

Английские производители и торговцы достаточно рано начали полагаться на экспорт отечественных и индийских тканей в Африку. Эта опора на заморские рынки стала особенно заметной после 1750 года. Как показал историк Джозеф И. Иникори, в 1760 году Британия экспортировала около трети произведенной в Англии хлопковой материи. К концу XVIII века доля ткани, отправлявшаяся за границу, увеличилась до двух третей. Африка и Америка были самыми важными рынками. К середине века туда отправлялось 94 % всего экспорта хлопковых тканей. Сам масштаб этого рынка означал, что те, кто был способен конкурировать на нем, могли заработать состояние. Адам Смит ясно видел это, когда в 1776 году писал о Новом Свете, что «открыв новый неисчерпаемый рынок для всех товаров Европы, оно дало возможность развития новым отраслям труда и усовершенствованиям мастерства, которые в узком круге старой торговли никогда не смогли бы появиться из-за отсутствия рынка, который забирал бы большую часть их продукции»[120 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 116, 127, 147; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 434–35; 448; Smith, An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth ofNations, bk. IV, ch. I, vol. I, 470.].

Высокая оценка этого хлопка африканцами была обусловлена существованием у них собственной хлопковой отрасли, а также намного более ранним приобщением к индийскому текстилю. Европейские работорговцы прежде всего старались привезти именно тот тип ткани, на который уже существовал спрос в Африке, особенно на хлопок цветов индиго и белого. Около 1730 года Ост-Индская компания отметила, что недостаток индийского хлопка «заставил людей заняться его имитацией здесь», в Англии, и европейские купцы даже экспортировали ткани под их индийскими названиями, потому что африканцы обычно предпочитали ткани, «сделанные в Индии». В меморандуме для Торговой палаты Элиас Барнс выражал надежду на то, что британские ткачи могут успешно копировать индийский хлопок. Он считал, что потенциальный рынок таких тканей был огромным: «Помимо того что они потребляются в наших собственных доминионах, весь мир будет нашим клиентом». Уже в 1791 году коммерческий департамент Ост-Индской компании принуждал Бомбей регулярно поставлять хлопок в Англию «для обеспечения в особенности африканской торговли»[121 - Wadsworth and Mann, The Cotton Trade, 131; цитируется там же, 122, 151, 154; Extract Letter to Bombay, Commercial Department, May 4th, 1791, in Home Miscellaneous 374, Oriental and India O?ce Collections, British Library, London.].

Имперская экспансия, рабство, экспроприация земли – военный капитализм – заложил основы для все еще малой и технологически отсталой хлопковой отрасли в самих европейских странах. Он обеспечил динамичные рынки, а также доступ к технологиям и необходимому сырью. Он также стал важным двигателем формирования капитала. Такие торговые города, как Ливерпуль, которые добывали свое богатство в значительной степени благодаря рабству, стали важными источниками капитала для зарождавшейся хлопковой отрасли, и торговцы хлопком в Ливерпуле обеспечивали все больше кредита для производителей, чтобы позволить им обрабатывать хлопок. В свою очередь лондонские торговцы, которые продавали пряжу и ткани, поступавшие от британских производителей, давали кредиты ланкаширским производителям. Фактически они обеспечивали очень важный и очень значительный оборотный капитал, так как доход от торговли перенаправлялся в производство, представляя собой «вливание торгового капитала». Более того, по мере того как эти торговцы богатели на дальней торговле, они могли требовать политической протекции от правительства, все более зависимого от дохода, источником которого они являлись[122 - Maurice Dobb, Studies in the Development of Capitalism (New York: International Publishers, 1947), 277; George Unwin, в предисловии к George W. Daniels, The Early English Cotton Industry (Manchester: Manchester University Press, 1920), xxx. Это блестяще изображено в Daron Acemoglu, Simon Johnson, and James Robinson, “The Rise of Europe: Atlantic Trade, Institutional Change and Economic Growth,” National Bureau of Economic Research Working Paper No. 9378, December 2002. Однако в их описании отсутствует упоминание о сохраняющейся важности институтов военного капитализма в других частях света, за пределами европейского ядра.].

Наконец, военный капитализм также поддерживал зарождение таких вторичных секторов экономики, как страхование, финансы и транспорт, – секторов, которые будут становиться исключительно важными для возникновения не только британской хлопковой отрасли, но и таких государственных институтов, как государственный кредит, собственно деньги и оборона страны. Эти институты возникли в мире военного капитализма «в качестве передовых производственных технологий и методов торговли», мигрировавших из экспортной торговли в отечественную экономику[123 - См.: важную работу Wennerlind, Casualties of Credit, esp. 223–25; Inikori, Africans and the Industrial Revolution in England, 478–79; P. K. O’Brien and S. L. Engerman, “Exports and the Growth of the British Economy from the Glorious Revolution to the Peace of Amiens,” in Barbara Solow, ed., Slavery and the Rise of the Atlantic System (New York: Cambridge University Press, 1991), 191.].

Европейские – и особенно британские – торговцы, при активном содействии британского государства, уникальными путями внедрились в глобальные сети производства хлопка – между хлопководами и прядильщиками, прядильщиками и ткачами, производителями и потребителями. Задолго до появления новых технологий производства хлопка они фактически перестроили глобальную хлопковую отрасль и глобальные хлопковые сети. В этих сетях доминировал союз частного капитала и укреплявшихся государств. В результате совокупного действия их вооруженной торговли, промышленного шпионажа, запретов, ограничительных торговых норм, господства на территориях, захвата рабочей силы, устранения коренного населения и спонсируемого государством создания территорий, которые затем были предоставлены в распоряжение широко распространившим свое влияние капиталистам, возник новый экономический порядок[124 - Цит. по: Peter Spencer, Samuel Greg, 1758–1834 (Styal, Cheshire, UK: Quarry Bank Mill, 1989).].

Благодаря этим грандиозным усилиям торговцев, производителей и правительственных чиновников Европа к XVIII веку получила принципиально новое положение в мировых сетях хлопка. Большая часть его мирового производства по-прежнему размещалась в Азии, оживленные очаги хлопковой отрасли оставались в Африке и Америке, но европейцы теперь решительно доминировали в заокеанской торговле. В Новом Свете они создали основанный на рабском труде режим производства сельскохозяйственных товаров – систему производства, которая в конце концов превращала все больше и больше европейцев в хлопководов, даже несмотря на то, что на европейской почве хлопчатник не рос. Сильные европейские государства одновременно воздвигли барьеры для импорта иностранного текстиля, как только создали систему заимствования иностранных технологий. Организовав экономический процесс в Азии, Африке и Америке, а также в Европе, европейцы получили парадоксальную возможность управлять мировой торговлей индийским текстилем, при этом все в большей степени удерживая азиатские ткани от проникновения в Европу и вместо этого торгуя ими в Африке и всюду, кроме европейских берегов. Возникла всемирная текстильная отрасль, и европейцы впервые захватили обширную сферу глобального спроса на товары из хлопка.

Европейских политиков и капиталистов на фоне их коллег из других частей света выделяла способность господствовать в этих глобальных сетях. В то время как торговля в Африке, Азии и Америке характеризовалась наличием сетей, которые функционировали благодаря взаимовыгодному обмену товарами, европейцы построили трансконтинентальную систему производства, подорвавшую имевшиеся общественные связи и на их собственном континенте, и где бы то ни было еще. Значение этой ранней истории глобального взаимодействия состоит не в мировой торговле как таковой (значение которой в количественном отношении для экономики всех стран оставалось небольшим), а в перестройке подхода к производству и во времени, и в пространстве, и в отношении социальных и политических последствий этого производства[125 - См., например: Kevin H. O’Rourke and Je?rey G. Williamson, “After Columbus: Explaining Europe’s Overseas Trade Boom, 1500–1800,” Journal of Economic History 62 (2002): 417–56; Dennis O. Flynn and Arturo Giraldez, “Path Dependence, Time Lags and the Birth of Globalization: A Critique of O’Rourke and Williamson,” European Review of Economic History 8 (2004): 81–108; Janet Abu-Lughod, The World System in the Thirteenth Century: Dead-End or Precursor? (Washington, DC: American Historical Association, 1993); Andre Gunder Frank, ReOrient: Global Economy in the Asian Age (Berkeley: University of California Press, 1988). Я согласен с Joseph E. Inikori, который рассуждает о важности «интегрированного производства товаров по всему земному шару» для истории глобализации. См.: Joseph E. Inikori, “Africa and the Globalization Process: Western Africa, 1450–1850,” Journal of Global History (2007): 63–86.]. Индия и Китай, империи инков и ацтеков не подошли даже близко к такому глобальному господству и тем более к изменению производственных процессов в дальних уголках мира. Европейские же капиталисты и богатые капиталом европейские государства, начав лишь в шестнадцатом веке, реорганизовали мировую хлопковую отрасль. Это раннее проявление военного капитализма было предпосылкой для промышленной революции, которая в конечном счете дала мощнейший импульс глобальной экономической интеграции и до сих пор продолжает формировать и изменять наш мир.

Произошедшее представляло собой переход от старого мира хлопка – дискретного, многоцентричного, горизонтального – к интегрированной, централизованной и иерархической империи хлопка. Еще в середине XVIII века современникам казалось невероятным, что Европа, особенно Британия, очень скоро превратится в самого значимого мирового производителя хлопка. Действительно, в 1860 году Джеймс А. Манн, член Статистического общества Лондона и Королевского Азиатского общества, еще мог припомнить:

Наше собственное состояние в весьма недавние времена было значительно хуже по сравнению с тогдашними обитателями Нового Света или Индии; наше моральное состояние со всеми преимуществами климата было неизмеримо ниже, чем у последних, а положение дел с искусством производства в Америке во время ее открытия или в Индии превосходило даже наше шерстяное производство; и до нынешнего дня, со всеми нашими приспособлениями, мы не можем превзойти в тонкости муслины Востока, а в солидности и элегантности – Hamaca, которые традиционно ткут жители Бразилии и Карибских островов. Когда наши люди находились в первозданном мраке, Восток и Запад были относительно просвещены.

Индия… является источником, из которого мы опосредованно получили наши представления о торговле; ремесленники этой страны, а также Китая, вдохновили наших предков жаждой роскоши в соответствии с принятыми в то время представлениями. Период, когда производство велось в Индии, образовал в переносном смысле зарю наших дней; солнце тогда двигалось из другой, прошлой эры к мировой коммерции. Индийское производство было предвестником этого света, который, усиливаясь по мере приближения, становился теплым настолько, чтобы рассеять утренний туман и развить зачаток государства; и, усиленный европейской энергией, он вызвал к жизни новую эру невиданного прежде коммерческого великолепия[126 - Mann, The Cotton Trade of Great Britain, 20.]