скачать книгу бесплатно
Мортон не считал, что крестьяне выглядели необычно. Мужчины носили короткие пиджаки, вроде тех, которые он видел на вечеринке с Твен Джон; женщины носили кружевные шапочки, а некоторые белые воротнички необъятных размеров. Это и есть причудливость? И почему нужно рисовать причудливость? «Я думаю, что художник скорее захочет нарисовать что-то обычное. Из реального мира.
– А это что, разве не реальный мир?
– Реальные клопы и реальные крестьяне. Но клопов они не рисуют, а крестьяне у них выглядят совершенно не похожими на человекообразных обезьян, каковыми они выглядят в действительности. Не понимаю этого.
– Говорят, что свет здесь ужасно хорош, – пробормотал Корвуд. – И климат. На него это похоже, размышлял Мортон, говорить о том, что говорят, нежели о том, что он сам думает. Чем дольше они были вместе, тем поверхностнее Корвуд останавливался на предмете любого разговора.
– Я не для этого проделал этот не ближний путь.
Корвуд рассмеялся. – Трудно представить, чтобы французский художник отправился в Лондон порисовать.
– Я видел, как рисовали Лондон. Лондон – это реально. А вот это…
– Считается, что побережье здесь весьма эффектное. Казалось, что Корвуд защищает это место, куда они приехали. – Знаете, а это, ведь, те люди, из которых французы отправили соотечественников на поселение в Канаду. Некоторые из них стали героями поэмы «Евангелина» вашего поэта Лонгфеллоу.
Мортон прекрасно знал, кто такой Лонгфеллоу, и имел представление, о чем была поэма «Евангелина». Он поправил, – Это было не в Канаде.
– Нет, знаю, это был ваш штат Луизиана. Мы, британцы, отправили их туда после победы в какой-то войне.
Мортон подумал о парнях из Луизианы в концлагере в конце Гражданской войны. Одетые в тряпье, невнятно мямлящие, они казались ему неотёсанными и враждебными, но набожными и обуянными какой-то животной злостью, которая даже после поражения представляла собой опасность – сержант называл их «законченными ненавистниками», и говорили они с таким акцентом, что он не мог их понять. Он попытался увидеть их в тех крестьянах, мимо которых они проезжали, но общего между ними, как он полагал, была только замкнутость и подозрительность, никак не принадлежность к французской нации. – Не думаю, чтобы Луизиана пошла им на пользу.
Они нашли ферму во второй половине дня, когда солнце уже не грело и становилось холоднее. Большое стадо возвращалось с полей, за ним тащились ещё несколько животных, покачиваясь туда-сюда, как бы не желая терять из вида основное стадо, пока оно не скрылось в группе дубов. Местность, отмеченная сплошными посадками вдоль дороги, канавами и двумя рядами тополей по обеим сторонам дороги выглядела в основном угловатой и неприветливой, строгость линии которой прерывалась вдалеке шпилем церкви. Справа от них, в стороне от побережья, земля постепенно поднималась вверх; и на самом верху силуэтами виднелись удалённый дом и большой амбар. В воздухе пахло морем.
Слева стояли фермерские постройки: каменный дом, конюшня, и два каменных амбара – огораживали внутренний двор, они почувствовали резкий запах мочи и навоза, ещё не доехав до них. Самого фермера, если он был вообще, видно не было; женщина, подошедшая к двери дома, была грузной и настороженной. На ней был широкий белый воротник и кружевная шляпка, и Мортон подумал, что выглядела она не более необычной, чем лондонский извозчик. Корвуд быстро заговорил с ней – слова «миилор, кот рис овал» звучали часто, а она отошла в тень дверного проёма, будто пытаясь там спрятаться. У неё была привычка смотреть по сторонам через уголки своих глаз. Её рот был неподвижным и недовольным. Он предположил, что её любимым словом было, нет.
– Она сказала, что «миилор, кот рис овал» жил недалеко отсюда, но я с трудом вытягиваю из неё детали.
– Спросите её, было ли два человека.
Протараторив ещё, он сказал:
– Она хочет знать кто мы такие.
– Скажи ей, что мы оба «миилоры» и ищем молодого человека, который был с «миилором, кот рис овал».
Поговорив с ней ещё, Корвуд сказал:
– Я сказал ей, что молодой человек ваш сын.
– Вот тебе раз!
– Должен же я был что-то ей сказать. Она думает, что мы из таможни. Здесь полно контрабанды.
Мортон осмотрел окружавший их скучный пейзаж. – Скажите ей, что мой сын убежал из дома, и я пытаюсь найти его, потому что сердце её матери убито горем.
Корвуд заговорил на французском, она ответила. А по-английски он перевёл, – Эта женщина совсем не сентиментальна.
– Ей наплевать на убитую горем мать?
– Её волнуют только свои коровы.
– Дайте ей немного денег.
Они простояли там ещё несколько минут. Несмотря на своё длинное пальто Мортон начал дрожать. Поднялся ветер, делая воздух ещё холоднее. Их препирательство продолжалось ещё какое-то время, пока большой краснолицый человек не провёл мимо них стадо дойных коров, которые проследовали в загон для скота. Мортон увидел размешанную копытами грязь и вспомнил чикагские бойни. Когда мужчина вернулся, он подтолкнул женщину в дом и закрыл дверь, сказав при этом что-то по-французски так агрессивно, что даже Мортон понял, он спрашивает, какого черта им.
Дальше вопросы и ответы звучали кратко. – Да, «миилор, кот рис овал» был там, не здесь – и большая рука с ладонью как огромный шмат говядины указала на стоявший позади вдалеке дом и амбар. Да, там был ещё мужчина. Да, да, они уехали. А какое это имеет для них значение – посмотреть, где они останавливались? Стало понятно и без перевода, что ему всё равно, кто они такие, если они заплатят деньги.
– Скажите ему, да, мы заплатим деньги, чтобы посмотреть, где они останавливались. Скажите ему, что мы заплатим ему и за ночлег сегодня, если место чистое и без клопов.
Что-то в сказанном вызвало взрыв возмущения у краснолицего. Корвуд сказал:
– Он понял так, что мы допускаем, что у них не чисто. Он говорит, что они чисты как ангелы.
Расскажите ему про прошлую ночь.
Корвуд начал говорить, потом закатал рукав и показал укусы на себе. Фермер разразился громким смехом, обнажив ужасные зубы, и неожиданно стал столь же добродушным, сколь неприветливым был только что. Он похлопал Корвуда по плечу. Для него это показалось таким смешным, что он пошёл внутрь дома рассказать жене.
– Он сказал, что поставит лошадь в конюшню, что-то там подправит в повозке, я не понял что именно. За ночь он хочет с нас сумасшедшую сумму – за такие деньги я бы смог остановиться в Браунс
в Лондоне, но… Он огляделся по сторонам окружавшей их суровости, уже накрываемой темнотой.
– Беднякам не приходится выбирать.
– Едва ли назовёшь нас бедняками.
Им каждому выделили по комнате с выложенной на полу плиткой и пуховым стёганым одеялом на кровати. Сверху крепились отёсанные вручную дубовые балки. Большой кувшин с водой, таз, ночной горшок, подсвечник. В большом крашенном гардеробе, которому от роду могло быть как год, так и пятьсот лет, висела чья-то одежда, как мужская, так и женская. Ни освещения, ни отопления.
Теперь о еде.
Раздражительная хозяйка совершенно очевидно привыкла готовить еду для дюжины прожорливых людей; двумя больше ничего не меняло. Они сели за огромный стол, на одном конце которого уселся краснолицый фермер, на другом пустовал стул – женщина не села только тогда, пока они почти не закончили есть. Между ними на лавках по обеим сторонам были ещё три молодых парня и две женщины. Корвуд сел в конце одной из лавок, Мортон – напротив него. Ещё три молоденькие девушки, почти девочки, помогали несчастной женщине подавать еду, которая, если и не была необычной, то оказалась по-настоящему свежей, обильной и очень вкусной: одно блюдо было рагу из свежего цыплёнка с бобами и свининой; ещё одно – как он понял, дикий кролик в тёмной подливке; кусок щуки, которая, когда её поймали, целиком весила никак не меньше пяти килограмм; домашнее сладковатое масло, домашний горшечный сыр; нечто тёмное, похожее на пудинг, приготовленное, как он предположил, из свернувшейся крови; фасоль, цикорный салат и картофель величиной с шар для крикета; три буханки хлеба из муки грубого помола, которые испекли сегодня днём, и странный, в сравнении с остальным, этакий немецкий штрих – подслащённый хлеб с джемом из крыжовника. Начали они с супа, который сам по себе мог заменить целый ужин, густой, из сушёного гороха, с большим количеством моркови и лука, приправленный розмарином. После супа начали появляться и другие упомянутые блюда, каждое из которых, как полагал Мортон, будет последним. Перед ним стояли стаканы с пивом и вином.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
