скачать книгу бесплатно
Две неравные половины одной жизни. Книга первая
Михаил Спартакович Беглов
«Как молоды мы были… Как искренне любили, как верили в себя» – эти строки вполне могли бы стать эпиграфом к первой части нового романа Михаила Беглова. Его герои – трое закадычных друзей-одноклассников. Они абсолютно разные, и каждый ищет свой путь в жизни. Первую половину своей жизни ребята прожили при социализме, добились определенных успехов в своих карьерах, но в конце 80-х годов им не оставили никакого выбора, кроме как пытаться выжить в новых экономических и политических условиях. Вашему вниманию предлагается первая книга романа – "До": рассказ о юности героев до «великого перелома» в жизни страны, их становлении и, конечно же, о любви. В романе перемешались все жанры – от комедии до мелодрамы. Впрочем, по-другому и не могло быть – все как в жизни. А в романе нет ни одного выдуманного эпизода. Уверен, что читателей не может не затронуть эта реальная история, отражающая жизнь нескольких поколений, которым пришлось жить в «эпоху перемен».
Михаил Беглов
Две неравные половины одной жизни. Книга первая
ВСЕМ, РОДИВШИМСЯ В 50-Х ГОДАХ ПРОШЛОГО СТОЛЕТИЯ, ПОСВЯЩАЕТСЯ…
От автора
У меня было тяжелое детство – я рос в период застоя. Эта шутка почему-то приходит мне на ум, когда я вспоминаю те времена. Причем уже не могу вспомнить, откуда она взялась. Да и не важно. Как не имеет значение и то, что она не очень корректна. Этот период в истории нашей страны на самом деле имел место, когда наше детство уже закончилось, и мы, молодые, активные, полные энтузиазма вступали во взрослую жизнь.
Мы – это те, кто родился в середине прошлого века.
Мы – это поколение семидесятых. Скажете, нет такого поколения. «Шестидесятники» есть, а «семидесятников» нет. Да нет, есть, потому что каждое следующее поколение всегда отличается от предыдущего, и в том числе благодаря тому, что для них сделали предшественники. Это и есть развитие или эволюция, в результате чего человечество то медленно, то рывками, но неумолимо движется вперед. Быть может, в этом и есть смысл жизни каждого из нас – обеспечить в рамках своих возможностей переход следующего поколения на новую ступень.
«Шестидесятники» совершили своего рода «тихую революцию» в СССР, продемонстрировав, что даже в рамках жесткой идеологической пост-сталинской системы возможно инакомыслие и свободомыслие, что соцреализм не является единственным возможным видом искусства, а любовь к Родине вполне может уживаться с критикой ее недостатков.
Десять лет – огромный период для любого общества. И СССР образца начала 70-х радикально отличался от того, каким он был в те годы, когда мы еще ходили в детский сад или начальную школу и не задумывались о глобальных проблемах мироздания.
Мы росли, освященные космической романтикой. Для нас полеты в космос стали тем же, чем для предыдущих поколений были первые трансконтинентальные перелеты. Сейчас запуск ракет с людьми на борту, многомесячные «дежурства» на орбитальной станции стали таким же обыденным делом, как регулярные рейсовые полеты через океан в любую точку земного шара. Мы знали фамилии всех космонавтов наизусть, а сейчас вряд ли найдется много людей, которые помнят имена тех, кто побывал там, за пределами земной атмосферы. Мы даже не держим в памяти фамилии тех, кто сейчас «дежурит» на орбите.
«Вашему поколению жить при коммунизме» – обещало нам выцветшее красное полотно над входом в школу. А в домах отдыха, санаториях и пионерских лагерях стояли полинявшие от времени скульптуры Маркса, Энгельса, Ленина и еще кого-то четвертого, о котором нам предпочитали не рассказывать. Но оставшийся в постаменте железный штырь от этой четвертой фигуры вызывал неудовлетворенно любопытство. Мы росли, особо не задумываясь, что происходит вокруг, но нам так хотелось догнать и перегнать Америку. И казалось, что цель столь близка, столь реальна. Только бы еще немного поднажать, и бегун в красной майке с серпом и молотом на груди вырвется вперед.
Мы росли в бурное, динамичное время под музыку «Битлз» и «Ролинг Стоунс», под песни Высоцкого и Окуджавы. Мы взрослели уже в иное время, но даже тогда тля цинизма не успела повсеместно расплодиться. Мы так хотели настоящих, больших дел, таких же, какие вершили наши отцы и деды, но вместо этого нам предлагали пустые слова и лозунги, демагогические призывы. Нашим молодым, энергичным душам был противен бюрократизм и функционерство. Мы, родившиеся спустя десятилетие после огненных катаклизмов Великой Отечественной, голода и разрухи, смотрели на мир иначе, чем те, кто прошел через эти страшные испытания. Мы жили в относительном достатке, а будущее представлялось нам в-основном в розовом цвете. Мы росли в то время, когда телевизор уже перестал быть роскошью, а превратился в естественную составную часть интерьера почти каждого дома, пусть не очень большим, но все же окном в мир, открывающим нам другие страны и народы.
Нас так хотели воспитать «правильными людьми», нам читали нудные лекции и нотации на собраниях. Но мы и так были правильными. Эта «правильность» перешла к нам на генетическом уровне от наших предков, которые прошли через кровь, пот и слезы, чтобы мы жили в мире и достатке. Мы искренне верили, что живем в самой лучшей стране планеты Земля, но своими молодыми, чуткими сердцами чувствовали пусть тогда еще слабые, но очевидные сигналы необходимости ее обновления.
Нам не нужны был искусственные вливания патриотизма. Любовь к Родине мы впитали вместе с молоком матери, с воздухом, красотой ее природы, вместе с первыми познаниями о ее великом прошлом.
Старшее поколение обвиняло нас в цинизме. Но мы не были циниками. Мы были реалистами и смотрели на общество, в котором росли, более трезво, чем предыдущие поколения. Мы не хотели революционных перемен, но искренне верили, что страна может быть еще лучше и еще чище. И ощущение потребности в таких переменах постепенно нарастала в нашем сознании из-за наслаивавшихся одна на другую ошибок престарелого партийного руководства, ошибок, которые в конце концов и привели к разложению общества и гибели той великой страны, которую создавали наши предки.
Все мы помним, чем это закончилось. В результате на самой середине пути, когда мы прожили уже как минимум половину своей жизни, страна, в которой мы родились и которую любили, из-за политической импотенции одного лидера и завышенных пьяных амбиций другого совершила самоубийство. И в одночасье оказалось, что все то, что мы делали предыдущие 30-35 лет, чего добивались, к чему стремились никому уже не нужно. И мы, как та известная старуха из пушкинской сказки, не по своей вине, и уж тем более не из-за собственной жадности, в один момент оказались у разбитого корыта.
Но жизнь продолжается даже на пепелище. Надо было продолжать жить, надо было – в конце концов – кормить семьи. Не все смогли вписаться в новую систему. Одни спились и раньше времени ушли из этого мира. Другие тупо плыли по течению в надежде, что их когда-нибудь куда-нибудь вынесет. Многие просто сбежали подальше от этих катаклизмов в тихие заграничные гавани. Третьи собрали в кулак всю свою силу воли и действительно попытались начать свою жизнь заново. Каждый по-разному, каждый по-своему. Одни стали банкирами, другим пришлось осваивать иные профессии, а некоторые шаг за шагом, кирпичик за кирпичиком строили новую жизнь для себя и своих близких. Не без ошибок, конечно, но делали то, что могли.
Я часто вспоминаю еще одно известное восточное изречение: «Не дай вам Бог, жить в эпоху перемен!» Я смею утверждать, что именно нашему поколению больнее всех пришлось ощутить на себе жестокую правду этой мудрости. Для тех, кто родился на десять-пятнадцать и, уж тем более, двадцать лет позже этот переход из одного социально-экономического измерения в другое не был столь болезненным. Они в той или иной мере были к нему уже готовы, по крайней мере в большей степени, чем мы. Хуже, чем нам, пожалуй, пришлось только тем, кто родился в предыдущие десятилетия. Для большинства из них конец 80-х стал не просто водоразделом между прежней и новой жизнью, а фактически поставил точку в их созидательном существовании. Они были отброшены на обочину как отработанный и никому не нужный материал. «Возраст дожития» – этот ужасный по своему глубинному смыслу термин про них. Они оказались не у дел, и им ничего не оставалось делать, как просто доживать, хотя еще были полны сил и созидательной энергии. Но это – совсем другая тема. И я не готов писать от их имени, хотя слово «жаль» не отражает ту глубину чувств, которые меня одолевают, когда я думаю о том, сколь несправедливо поступила с ними судьба.
В этой книге я не собираюсь хаять ту систему, в которой прошла первая половина нашей жизни. Сейчас модно чернить все, что связано с СССР. Социальные сети, да и некоторые издания упиваются подборками черно-белых фотографий с отвратительными картинками из тех времен – пьяные мужики и бабы, валяющиеся в лужах, пустые полки магазинов, очереди за продуктами, одутловатые лица молодоженов и тому подобные мерзопакости. Их не смущает, что подобных фотографий, только сделанных в любой другой, так называемой «процветающей» стране мире, можно за несколько минут найти десятки и сотни. Задача-то другая – здесь и сейчас вызвать у людей чувство омерзения по отношению ко всему, что связано со страной, которая вырастила их самих, да и их предков. Самое обидное, когда этим занимаются люди моего поколения. Тем более, что, зная некоторых из них, я прекрасно помню, как они сполна пользовались всеми теми благами и льготами, которые им и их родителям давало то общество. А теперь они пытаются процветать, поливая его фекалиями. Они, видимо, не понимают, что тем самым губят собственные корни. А дерево без корней, как известно, гибнет.
Но я не собираюсь и защищать в этой книге то общество, в котором мы сформировались как личность, в котором росли и мужали. У него было немало недостатков, о которых мы прекрасно знали уже тогда. Но у него было столь же много и достоинств, о которых помнят во всем мире, но у нас делают вид, что запамятовали. На русских людях поставили жестокий эксперимент по реализации утопической идеи создания общества всеобщего равенства. Это не удавалось сделать ни в одной стране мира, включая ту же Францию, подарившую миру красивый, но бессмысленный лозунг «свобода, равенство, братство». Не может быть в мире абсолютной свободы, а уж тем более равенства и братства. Как я уже как-то написал в другой книге, мы неравны уже при зачатии.
Не удалось этого сделать и в России. Сначала это вылилось в кровавую резню озверевшим быдлом всех несогласных, а заодно и случайно попавшихся под руку. В эпоху шизофренического правления Сталина она была легализована на государственном уровне. Тех, кого не успели дорезать и расстрелять мы сами, попытались добить фашисты во время Великой Отечественной, а затем снова мы сами на так называемых «великих стройках». В итоге этот эксперимент унес жизни нескольких десятков миллионов человек – точно вряд ли сможет кто-либо когда-нибудь посчитать.
Но все это, если так можно выразиться, было до нашей эры. И мое поколение вступило в жизнь, когда страна уже сумела восстановить некую внутреннюю гармонию. И мы тогда мало задумывались о том, что наше так называемое «счастливое детство» зиждется на крови наших предков. Но никакого равенства, хотя это и декларировалось на бумаге, не было ни тогда, ни уж тем более позже, когда тот прежний строй почил в бозе. Но в равной степени не было и того полного бесправия и всеобщей нищеты – тему, которую так любят сейчас мусолить неохулители жизни в СССР. Не было того изобилия, каким оно было на тот момент в западных странах, не было сверх богатых, но и нищеты в реальном, осмысленном понимании этого слова не было. Советская система обеспечивала всем людям минимальный прожиточный уровень. Причем не такой издевательски-смехотворный как сейчас. Кому-то его тогда хватало, кому- то нет, и хотелось большего. Но не было такого, чтобы матери не спали ночами, думая, чем они будут завтра кормить детей. Не было такого, чтобы кто-то просыпался ночью от страшной мысли, что он в любой момент может потерять работу. Дети спокойно ходили в детские сады и школы, при желании поступал в ВУЗы, а их родители не искали лихорадочно денег на обучение своих чад. Врачи и учители получали зарплаты, на которые можно было жить, а не выживать как сейчас. Да и пенсий тоже хватало на относительно спокойную жизнь.
Люди влачили в Советском Союзе жалкое нищенское существование, прочитал я недавно реплику одного любителя копаться в грязи. Да, ладно, увольте. Да я уверен, что, предложи тогда любому американскому безработному, выживающему на пособие по безработице, вместе со своей семьей, переехать в СССР и получить все положенные ее гражданину права и льготы, он согласился бы, не раздумывая. Кстати, совсем недавно в США было проведено исследование и к ужасу его авторов оказалось, что большинство молодых американцев предпочли бы жить при социализме.
Вы хотите знать, что такое нищета? Так может быть вам освежить реальный смысл этого слова и съездить в Африку, Азию, да в конце концов в те же Соединенные Штаты и прогуляться по Гарлему или Бронксу, или проехаться там по провинции. Вот тогда вы поймете, что такое настоящая нищета.
Да, большинство жило небогато. Но не голодали и – самое главное – была стабильность и уверенность в завтрашнем дне.
Вот именно это и бесило больше всего западных критиков советского строя, который давал людям то, что сами они своему населению обеспечить не могли. СССР был бельмом на глазу у всего остального человечества, потому что попытался дать новый образец системы социальных льгот и гарантий. И тут мы из области эмоциональной возвращаемся в реальный мир экономики и политики, потому что именно существование Советского Союза заставило Запад во второй половине прошлого века задуматься над улучшением собственной системы социальных льгот и гарантий, а затем и раскошелиться на новые выплаты. А лишние траты не любит никто.
Один из умнейших людей прошлого века, сэр Уильям Черчилль сказал: «Главный недостаток капитализма – неравное распределение благ; главное преимущество социализма – равное распределение лишений». На самом деле этот самый редкий случай, когда я с ним не совсем согласен. Не получилось при социализме равного распределения лишений. И я сейчас резко переметнусь из одной крайности в другую. Как бы парадоксально это не звучало, но социализм в том виде, как он в конечном итоге сформировался в СССР, по своей глубинной сути очень мало чем отличался от капитализма. И там, и там была, есть и будет всегда эксплуатация человека человеком. У них в роли эксплуататоров выступают злобные капиталисты, а у нас роль таковых по сути исполнял класс зажравшихся партийно- правительственных функционеров, более высокий уровень жизни которых обеспечивался за счет труда низших слоев – рабочих и крестьян.
«Американец» с очень русским именем и фамилией Питирим Сорокин еще в 1944 году выдвинул так называемую теорию конвергенции, согласно которой со времен происходит сближение капиталистической и социалистической систем, то есть они заимствуют друг у друга какие-то наилучшие черты. Очень популярной эта концепция стала в 70-х годах прошлого века, когда ее поддержали и развили ведущие американские ученые. У нас ее «апологетом», – уж, извините за это получившее у нас негативный оттенок слово, – стал академик Сахаров. Но я все же говорю совершенно о другом и смею утверждать, что по своей фундаментальной экономической основе западное и советское общества, как они сформировались к 80-м годам, практически ничем не отличались друг от друга. Не знаю, действительно ли «дедушка Ленин» и другие отцы-основатели верили в возможность создания в стране общества всеобщего равенства, но в итоге это вылилось в то, что мы получили, а сама мысль о возможности создания такого общества представляется мне наивной и утопичной. Если появляется собственность в любом виде – фабрика или земля, – то у нее неизбежно должен быть хозяин, а у него наемные рабочие для обслуживания этой собственности. А коллективный собственник – это опять же миф, потому что, когда что-то принадлежит всем, то оно не принадлежит никому.
Если на Западе реальная власть принадлежит финансовым олигархам, то в СССР узурпировавшим ту самую власть олигархам партийным. Идеологическая обертка обеих систем, на первый взгляд, была разная. Хотя, если вдуматься, то не так уж и сильно она и отличалась. В Советском Союзе во главу угла ставились интересы общества, хотя при этом на каждом углу висели плакаты, утверждающие, что все в стране делается «во имя человека и его блага». Людей пытались убедить, что им должен быть чужд индивидуализм, а счастье и процветание каждого может быть достигнуто только через достижение процветания всего общества. Вот построим сначала социализм, а потом коммунизм и будет тебе хорошо! При этом общество декларировало свою обязанность обеспечивать минимальный или, скажем так, усредненный набор потребностей этого самого человека.
У «супостатов», казалось бы, все было наоборот. Во главу угла общества поставлен человек, а потому всеобщее процветание может быть достигнуто через процветание каждого отдельного индивидуума. Но при этом общество как-то особенно не стремилось помогать этому человеку, предпочитая действовать по принципу «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Сколько не говори «халва» – во рту слаще не станет. Так и призывы наращивать потребление, чтобы обществу стало лучше, в общем-то не приводили к желаемому результату. Хотя, безусловно, капиталисты без устали придумывали немало «заманушек», чтобы стимулировать это самое потребление. И потому в усредненных цифрах получается, что их уровень жизни был выше, чем у нас. Да и декорации были попышнее, чем у нас. Хотя парадоксально, что с точки зрения элементарного выживания и обеспечения населения минимальным жизненно необходимым набором, в СССР ситуация была гораздо лучше.
Но конечный результат, что у них, что у нас получался плачевный. Ни та, ни другая система не могла обеспечить для всего населения равномерного распределения благ и всеобщего процветания. Что понятно, потому как никто не отменял простейшего арифметического закона – «От перемены мест слагаемых сумма не изменяется».
Оба общества – и наше «славное», социалистическое, и их «разлагающееся», капиталистическое, – были и есть по своей сути репрессивными. Что понятно. Ибо когда общество не может полностью обеспечивать декларируемые блага, то ему для самосохранения приходятся подавлять всякие проявления инакомыслия и недовольства. А еще надо придумывать врага – внешнего или внутреннего, чтобы было на кого сваливать свою недееспособность. Именно поэтому советские власти так ненавидели Запад, а там приходили в бешенство от того, что им приходится все время смотреть на Восток и корректировать свою социально-экономическую политику, чтобы приглушать недовольство собственного населения.
Больше всего меня бесит, когда говорят, что СССР был огромным трудовым лагерем, а то и вообще концлагерем и что люди там жили как рабы Древнего Рима. Какие-то вы, господа, очень разговорчивые для потомков рабов! Переходящее в понос словесное недержание не есть признак свободы. А скорее является симптомом морально-этической диареи.
Мы жили полноценной, полнокровной жизнью. Что бы кто сейчас не говорил, но мы чувствовали себя свободными людьми. Мы любили, дружили, ссорились, расходились, занимались любовью, спорили до хрипоты. У большинства из нас были амбиции, которые мы не скрывали. Мы ставили перед собой цели и старались их достичь. Эмоции подчас били через край. Мы жили нормальной жизнью, Жизнью с большой буквы. И никто не смеет этого у нас отнять.
Говорят, что мы существовали, отделенные от всего мира железным занавесом. Но это – миф, который пытаются выдавать за правду уже много десятилетий. В какой-то степени это было справедливо по отношению к предыдущим поколениям, но наше поколение уже жило совсем в другое время. И хотя тогда еще не было Интернета, но тем не менее были другие возможности получать достаточно большой объем информации о том, что происходит по другую сторону границы. А что касается доступа к мировой культуре, то советские люди как никто другой в мире имел такую возможность. Нигде не издавалось такого огромного количества переводной литературы как у нас. Так что те, кто этого хотел, мог развиваться и черпать из мировой сокровищницы знаний.
В СССР не было свободы слова, говорят нам. И тут мне приходится сказать то, что говорить то самому не очень приятно, а уж у псевдо-интеллектуалов, наверняка, вызовет приступ бешенства с пеной в уголках рта. Да, общество, как я уже и написал выше, себя защищало очень рьяно, подавляя инакомыслие. Но свобода мнений была. Не было свободы их открыто высказывать.
А теперь вот такое на первый взгляд безумное утверждение: а кому-то вообще нужна эта свобода слова, когда жрать нечего? Реалии жизни показывают, что как минимум 90 процентам населения планеты абсолютно по фигу, есть у их или нет так называемой свободы слова. Для них самое важное – это уверенность в завтрашнем дне, в том, чтобы у них была работа, а у детей еда и одежда. А все остальное – это от лукавого. Скажете не так? Тогда спросите об этом у какого-нибудь фермера в Миссури или колхозника на Алтае. Уверен, что если его поставить перед выбором – то или другое, то он пошлет вас так далеко, что вы забудете и про свободу, и вообще растеряете все слова, пока туда доберетесь.
Но хватит про политику. Выпустил пар и достаточно. Тем более, что эта книга совсем о другом. Она не о политике. Она, – повторюсь, – о моем поколении, о том, как людям приходилось выживать, меняясь вместе с теми новыми обстоятельствами, в которые их поставило общество. Эта книга не является моей абсолютной автобиографией, но там нет ни одного придуманного события. Все, о чем рассказывается в книге, действительно происходили либо со мной, либо с кем-то из моих друзей или знакомых.
Книга, как и наша жизнь, поделена на две части. Первая называется «До» и содержит рассказ о том периоде, когда герои только вступали в жизнь, полные наивных надежд и чаяний, повествование о первой любви, о том, к чему они стремились и чего смогли добиться в первой половине своей жизни, пока по их судьбе не прошелся тяжелый плуг, поделившей ее на две части. На две оказавшиеся абсолютно неравными половины. А вторая половина книга соответственно называется «После» и рассказывает о том, что происходило с нашими героями после того «Великого перелома».
И последнее. Хотя книга посвящена всем тем, кто родился в середине прошлого века, на самом деле она в равной степени могла бы быть и должна быть посвященной моей жене и всей моей семье. Тем, кто за эти десятилетия, прошли со мной огонь, воду и медные трубы, делили со мной нищету и процветание, падения и подъемы. Все, что я делал в этой жизни, я делал ради них. Я люблю вас и искренне благодарен за ваше терпение и понимание. В этой книге очень много написано о любви, потому что именно она заставляет нас двигаться вперед, подниматься с колен, не сдаваться, превозмогая боль идти к поставленной цели. Спасибо Господу, что он даровал мне любовь. Спасибо моим любимым за то, что вы у меня есть!
Надеюсь, что вы получите удовольствие от этого чтения.
КНИГА ПЕРВАЯ
ДО
ГЛАВА ПЕРВАЯ
НА СВОБОДУ С ЧИСТОЙ СОВЕСТЬЮ
Скучно! Господи, как же это скучно и предсказуемо. Андрей заерзал, пытаясь устроиться поудобнее на деревянном откидывающемся сиденье, отполированном до блеска задами нескольких поколений школьников. В актовом зале школы проходило событие, о котором, поначалу сам того не осознавая, мечтает каждый ребенок. Мечтает с того самого дня, как только он переступает порог учебного заведения. Выпускной – как много в этом слове для сердца детского сдалось, как много в нем отозвалось, перефразировал Андрей в голове известные пушкинские строки.
Возложив свой необъятный бюст на трибуну, «толкала» речь директриса. «Интересно, она скажет что-нибудь новенькое или повторит все то же самое, что говорит каждый год», – подумал юноша. «Дорогие дети, извините, что я вас так называю, ведь сегодня вы уже отправляетесь во взрослую жизнь. Но для нас, ваших учителей, вы навсегда останетесь детьми. И мы помним каждого из вас, когда немного испуганные вы первый раз робко вошли в школьные двери… Бла бла бла бла бла бла бла бла…», – Андрей как бы приглушил бьющий по ушам хрипловатый звук динамиков. Какой-то я слишком циничный, подумал он. Вон у девчонок уже глаза на мокром месте, вот-вот заплачут. Нарядились как на похороны в выходные, но строгие платьица. Никаких тебе ярких расцветок, декольте, да и длина «нормативная» – чуть повыше колен. Смотри-ка, осмелели – ресницы немного подкрасили. Жалко, что не надели парадную школьную форму – белые кружевные фартучки поверх коричневых платьев, да не вставили в волосы огромные белые банты как у первоклашек. На округлившихся в правильных местах фигурах смотрелось бы очень сексапильно!
А у меня почему-то в груди какая-то тяжесть, а, может, наоборот пустота – нет ни печали, ни радости, ни облегчения, удивился Андрей. Печалиться, собственно, нечему, – слава богу, что закончились эти бессмысленные годы зубрежки и унижений. Отсидели десять лет и на волю с чистой совестью. Но и повода для радости тоже особо нет. Это все равно, что какому-нибудь контрабандисту возрадоваться, оказавшись после перехода первой границы на нейтральной полосе. Ну да, первую границу прошел, – а кто знает, какая засада ждет впереди на следующей. И сколько их там таких неожиданностей может быть в будущем.
Андрей поднял глаза и посмотрел на сцену. За годы учебы на ней почти ничего не изменилось – на дальней стене инсталляция из красных флагов, обязательный бюст Ленина, по краям выгоревший занавес. Он оглядел сидевших в президиуме за покрытым зеленым сукном столом учителей. С краю сидит с каменным лицом Галина Петровна, историю у нас преподавала жаба-очкастая. Дивлюсь я, однако, подумал юноша, как же можно так не любить свой предмет, а уж тем более такой как история. Четверку мне поставила на экзамене, стерва. Причем обосновала: «Ты отвечал без присущего тебе воодушевления». А откуда было этому воодушевлению взяться, когда ночь не спал перед экзаменом, готовился, хотя мог бы учебника вообще не открывать. Уж что-что, а историю знал и, может, даже получше ее. Сначала два часа промариновала – ждала представителя Гороно и хотела, чтобы он перед ним отвечал, как примерный ученик. А тот так и не появился. За что-то отомстила – наверное, за то, что спорил с ней часто на уроках. Ты мне не аттестат испортила, чертыхнулся про себя Андрей. Ты мне, быть может, всю жизнь поломала этой четверкой, ведь знала, что в ВУЗе, куда я собираюсь поступать, существует «конкурс аттестатов» и теперь мне до стопроцентной гарантии поступления уже одного балла не хватает.
Рядом с ней сидела его вторая «любовь» – преподавательница русского языка и литературы Лариса Ивановна, продолжил Андрей осмотр президиума. Для нее наивысший авторитет – автор передовицы в «Учительской газете». Как он напишет, так и надо трактовать какое-нибудь произведение. Раньше по наивности считал, что литературу надо преподавать так, чтобы книги захотелось читать. А еще, потому что они учат думать. Но после ее уроков читать книги не хотелось, а думать тем более. Странно, а я-то полагал, что стране нужны думающие люди, а не бездушные роботы с набором заученных цитат в голове. Хорошо хоть охоту читать у меня отбить не смогла.
В семье Андрея с книгами проблем не было. Напротив, собирать свою библиотеку, как и у большинства московских интеллигентов, было своего рода общесемейным хобби. Одной из самых приятных «номенклатурных льгот» отца была возможность выписывать книги через так называемую «книжную экспедицию». Отец периодически приносил домой отпечатанную на ротапринте черно-белую брошюрку. Этих дней вся семья ждала с нетерпением. Всем хотелось поскорее увидеть, какими новыми книгами на этот раз порадовали издательства. А печатали в стране тогда много всего, и в том числе переводной зарубежной литературы, причем как классической, так и современной. Каждый выбирал то, что ему хотелось. А еще через несколько дней отец приносил домой тяжелые завернутые в шоколадные цвета крафт-бумагу пакеты. Так что к окончанию школы Андрей прочитал все лучшее, что к тому моменту было написано человечеством – по крайней мере, он так считал.
Андрей невольно улыбнулся, вспомнив свой дневник с отметками по литературе – пять, два, пять, два, три, пять. Примерно так чередовались оценки за сочинения. Двойка – это когда он писал то, что думал, а пятерка – это за то, что от него ожидали. Спасибо, Лариса Ивановна, что научили лицемерить и держать язык за зубами, а мысли за ушами, – наверное, это пригодится в жизни, мысленно поблагодарил он преподавательницу.
У самого края стола сидит, подергивая, как всегда, левым уголком седого уса, учитель математики Павел Владимирович. Уважаю, вот его уважаю, – Андрей даже чуть склонил голову, будто преклоняя ее перед преподавателем. Арифметика, алгебра, тригонометрия и прочие математики – это совершенно не для него. И Павел Владимирович это прекрасно знал. Его любимое высказывание: «Господь Бог знает мой предмет на пятерку, я – на четверку, а вы в лучшем случае на тройку». Но ему хватало мудрости не требовать от всех того, чего в любом случае нельзя было получить. И тех, кто действительно готовился поступать потом в технические ВУЗы, вытягивал на пятерки, но и гуманитариям аттестат тройками не портил. «Научить вас всеми премудростями моих наук я не смогу, – говорил он. – Но, по крайней мере, постараюсь развить у вас пространственное воображение». И ему это удалось – с воображением, слава богу, у меня очень хорошо, подумал Андрей. А еще как бы странно это не звучало, когда говорят про преподавателя точных наук, именно он научил меня иронии и самоиронии. Чего стоит один его фирменный скептический взгляд из-под поседевших бровей. Молодой человек долго тренировался перед зеркалом, пытаясь его повторить, но так и не удалось, – наверное, жизненного опыта не хватает. Жалко, что не записывал все его философские рассуждения – или, как мы их называли, лирические отступления – на уроках. По его высказываниям о школьниках, жизни и стране можно было бы написать отдельную книгу. Но одно запомнил. В тот день он начал урок как всегда с неожиданной сентенции: «Вчера вечером услышал по радио новую песню. «Я люблю тебя жизнь» называется. Подумал, пока слушал – вот, наконец-то, хорошая умная песня появилась. Так нет же последней строчкой умудрились все испортить – «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно». Эгоизм и идиотизм в одном флаконе. Получается, что если тебя кто-то любит, то он – хороший, а если нет, то – плохой. Запомните, мои хорошие, нас никто в этой жизни любить не обязан. А уж тем более жизнь, поскольку это предмет неодушевленный и любить кого-то никак не может. Все, что вы сделаете в этой жизни, зависит только от вас самих. Конечно, надо любить жизнь и наслаждаться ею, но вот только ждать от нее взаимности бессмысленно».
От монотонных выступлений на трибуне и плавного течения собственных мыслей Андрей в какой-то момент, видимо, задремал. Сказалась и усталость после бессонных ночей перед выпускными экзаменами. Его привел в чувство сильный толчок в бок локтем сидевшего рядом друга – Сашки, с которым они несколько последних лет делили парту. «Твою фамилию уже назвали. Иди получать аттестат», – прошептал тот. Андрей медленно, как бы нехотя, встал, делая вид, что эта пауза была преднамеренной. Не зря же он играл в школьном театре заглавные роли. Также, не торопясь, поднялся на сцену, получил свой «аттестат зрелости» и хотел было уже вернуться на свое место в зале, но его остановил голос директрисы: «А, может, Андрей хочет нам что-нибудь сказать на прощание?» Поп Гапон в юбке,провокатор от образования, пробурчал он про себя. Сказать-то я много чего вам хочу, только вряд ли вы захотите это услышать. Но не зря он проходил в течение десяти лет «школу выживания». Так что быстренько собрался и сказал в микрофон все те слова, которые от него ждали. Как он благодарен школе и учителям за то, что они вложили в его пустую детскую головенку столько нужных знаний, что научили думать, писать и говорить. Да и вообще, чего уж там греха таить, сделали из него человека. И теперь, конечно, его единственная цель в жизнь – это их не подвести, оправдать доверие и потраченные на него силы учителей. Пришедшие на собрание родители дружно захлопали, а по щекам некоторых преподавателей даже скатилась скупая учительская слеза.
«Ну, ты – и подлец. Сказал, так сказал. Даже у меня какой-то комок в горле появился, – одобрил его речь Сашка, когда Андрей вернулся, наконец, на свое место. – Умеешь ты выступать. Тебе, как и Петру, надо точно по комсомольской линии продвигаться. Далеко пойдете…»
– Ага, пока милиция не остановит. Учись, пока я жив, – угрюмо прервал его Андрей. Он знал, что может, когда надо, говорить красиво и правильно, но уж больно этого не любил. «Лицемер хренов», – обозвал он сам себя.
Кстати говоря, Петр был третьим в их неразлучной троице друзей. Высокий статный парень он, как писали в характеристиках, всегда «активно участвовал в общественной жизни» школы и даже стал в десятом классе секретарем ее комсомольской организации. Каких-то особых успехов ни в одном из предметов не демонстрировал, но учителя как активисту ему многое прощали. Так что аттестат у него вышел вполне приличный.
Наконец, официальная часть собрания закончилась. Еще в программе были показательные выступления младших классов и нескольких сольных номеров выпускников, в том числе и Андрея, которому было велено прочитать какое-нибудь соответствующее духу дня произведение. На этот раз он сумел настоять на своем и вместо высокопатриотических или слезливых произведений современных «классиков» решил прочитать монолог Гамлета на языке оригинала. А для гостей, не знающих язык Шекспира, повторить на русском в переводе Пастернака. В конце концов у нас же спецшкола с углубленным изучением английского, убедил он отвечавшую за «культурную программу» завуча. Кстати, очень милую и достаточно молодую, а потому еще не успевшую закостенеть даму. Да, в этом был некий вызов, но она его приняла, хотя прекрасно понимала, что Андрей вкладывает в этот монолог некий свой смысл. А для него апофеозом монолога была его середина про «униженья века, неправду угнетателей, вельмож, заносчивость, отринутое чувство…»
Быть или не быть, вот в чём вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель Желанная?
Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А тот, кто снёс бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Но довольно! Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.
В наглости юноше, конечно, не откажешь. Ведь как раз в это время, – а шел 1971 год, – в Театре на Таганке гремела достаточно скандальная постановка Гамлета с Высоцким в главной роли, которого Андрей, как, впрочем, и большинство ребят из его поколения, просто боготворил. Тягаться юноше с великим актером, конечно, было, мягко говоря, трудновато, но публика в зале приняла его выступление достаточно благосклонно и даже наградила аплодисментами. Классика – она потому и называется классикой, что каждый, независимо от возраста и жизненного опыта, может найти в том или ином произведении что-то свое.
Была еще одна причина, почему Андрей решил прочитать именно этот монолог. На одном из последних уроков литературы он вступил в спор с преподавателем, поскольку ему вдруг пришло в голову, что Пастернак не совсем корректно перевел первые строки Шекспира. Правильнее и точнее было бы написать «Жить или не жить, вот в чем вопрос…». Во-первых, это соответствует и смыслу английского «to be», а, во-вторых, и самой сути монолога, поскольку речь в нем идет именно о выборе между жизнью и смертью. Естественно, преподаватель с ним не согласилась. До последнего момента перед выступлением Андрей хотел прочитать свой вариант первой строки, но потом все же решил оставить все, как есть. Строки великого Пастернака давно уже приобрели некий афористический смысл, независимо от того, корректны они или нет. Так что пусть это будет на его совести, решил Андрей, поразмыслив еще и о том, что, быть может, Пастернак специально написал именно так, чтобы не упрощать для читателей понимание сути шекспировских строк.
Молодым свойственна здоровая наглость. Они готовы мгновенно создавать себе кумиров, но и столь же быстро ниспровергать их с пьедестала.
Концерт закончился. Парни быстренько сдвинули ряды сидений в угол, освободив место для танцев. Девчонки сбегали в туалет, чтобы «припудрить носики». Ребята небольшими группами тоже куда-то исчезали на некоторое время – кто в находившуюся рядом раздевалку спортзала, а кто, как Андрей с друзьями, в гримерку за сценой. И те, и другие возвращались в актовый зал подозрительно возбужденные. К счастью, к этому моменту директриса и почти все преподаватели удалились в учительскую, чтобы там отметить выпускной. Конечно же, никакого алкоголя, только чаем с тортиком! Ха ха…
Оставшиеся в актовом зале завуч и представители родительского комитета делали вид, что не замечали резко поднявшегося у ребят настроения. Да и вели себя все достаточно пристойно. Вообще пить спиртные напитки – по крайней мере, в их классе – было как-то не модно. К тому же еще свежа была в памяти произошедшая совсем недавно скандальная история, когда на дне рождения одной из девчонок их угостили шампанским, а один из ребят «спалился» вечером дома, и его родители подняли страшный шум. Требовали даже исключить из школы виновницу торжества за то, что она, якобы, «спаивает» остальных ребят. К счастью, все закончилось благополучно. Но, конечно, в такой день – в выпускной – позволить себе немного вина было совсем не грешно.