скачать книгу бесплатно
Родители с удивлением смотрели на сына. Наконец Лидия сказала:
– Сашенька, это все очень похоже на правду. Но зачем нужно было написать в газете, что смерть произошла позднее, чем на самом деле?
– Пока не знаю, но для этого точно есть причина.
– Ты прав, причина есть у всего на свете, – задумчиво проговорил Аркадий.
* * *
Аркадий Лаврентьевич Пушкин родился в Ярославле, он был сыном губернского стряпчего по казенным делам[16 - Стряпчий по казенным делам – в Российской империи XVIII–XIX веков чиновник, являвшийся советником прокурора и выступавший истцом по нарушающим общий порядок делам, не попадающим под регулирование уголовным правом.]. Однако судопроизводство и юриспруденция его ни в коей мере не интересовали. Наблюдая, как болезни преследуют и правых, и виноватых, он мечтал научиться противостоять их натиску, лечить людей не вслепую и по наитию, а со знанием и пониманием. Получив приличествующее для губернского города домашнее образование, Аркадий сообщил родителям, что хочет продолжить учиться в Петербурге, в медико-хирургической академии[17 - Санкт-Петербургская медико-хирургическая академия – высшее специальное учебное заведение Российской империи для подготовки врачей преимущественно для военного и морского ведомств. Ныне Военно-медицинская академия имени С. М. Кирова.]. Отец был рад, что сын выбрал самостоятельное поприще, потому что кроме Аркадия у него было еще четверо детей, и отпустил его с легким сердцем.
В Петербурге, еще будучи слушателем академии, Аркадий страстно влюбился в Ирину Малыгину – дочь чиновника из Министерства коммерции. Он долго ухаживал за кокетливой красавицей и наконец добился ее руки. Сам Аркадий не был красив в классическом понимании: он был среднего роста, имел немного вытянутое лицо с большим прямым носом и тонко очерченными губами. Его карие глаза из-под ниспадающих на лоб каштановых кудрей смотрели вопрошающе внимательно – это были глаза настоящего врача. Аркадию совершенно не хотелось думать, что благосклонность Ирины вызвана не столько ответным чувством, сколько увещеваниями ее родителей, считавшими, что если молодой доктор, пусть и провинциал, получил место в военном госпитале лейб-гвардии Семеновского полка[18 - Госпиталь лейб-гвардии Семеновского полка, или Семеновско-Александровский госпиталь, – одно из лучших лечебных учреждений XIX века в Санкт-Петербурге. Ныне в сохранившемся здании госпиталя на территории Семеновской слободы развернута экспозиция Военно-медицинского музея Министерства обороны Российской Федерации.], то это отличная партия.
Женившись на любимой женщине и приступив к работе, Аркадий чувствовал себя удачливым и счастливым. Однако продолжалось это недолго: через два года после свадьбы Ирина заболела чахоткой. Ее страдания явились для Аркадия невероятно тяжелым испытанием. Он был врачом и одновременно влюбленным мужчиной, и потому перевернувшая весь жизненный уклад тяжелая болезнь жены, вызывавшая в нем липкое чувство неотвратимой и, главное, близкой смерти, обессмысливала, как ему казалось, и его работу, и саму жизнь. Аркадий старался гнать от себя эти мысли и сохранять самообладание и делал все возможное, чтобы жене стало легче. Сам он специализировался на хирургии, но с помощью коллег узнавал о новейших лекарствах и методах лечения внутренних болезней. Он даже нашел возможность отправить Ирину вместе со знакомой супружеской парой, где жена также страдала от чахотки, на два месяца в Крым, в Феодосию. Целебный крымский воздух сделал свое дело – страшный недуг отступил. В Петербург Ирина вернулась посвежевшей, но какой-то отчужденной. Она для себя решила, что в компенсацию за болезнь заслуживает большего, чем хотя и любящий, но постоянно занятый муж, стала часто выезжать, увлеклась покупками. Аркадий не возражал. Он хотел радоваться, что Ирине стало легче, но почему-то не выходило. А вскоре получил анонимное послание, где говорилось, что жена изменяет ему с красавцем-приказчиком из магазина готового платья. Аркадий письмо сжег, ничего не сказав Ирине. Для себя он понял, что люди, которые ему завидуют и способны радоваться его бедам, существуют в реальности. Аркадий очень беспокоился об Ирине, просил ее беречь себя, не посещать многолюдные мероприятия, не пить вино, больше гулять на свежем воздухе. Она улыбалась ему в ответ и качала головой.
Вскоре болезнь возобновилась. Ирина слегла. Она снова изменилась: стала тихой и смиренной, старалась не отпускать от себя Аркадия, расспрашивала его о прошлой жизни в Ярославле, о работе в госпитале и просто обо всем, что приходило в голову. Казалось, она стремилась в оставшееся ей время восполнить недостаток обычного человеческого общения. Или просто таким образом цеплялась за жизнь, а рядом не было никого, кроме мужа. Аркадий хотел верить в лучшее, но мысли были переменчивы и мучили его, когда он оставался наедине с собой или лежал по ночам без сна. Но Ирина не должна была ничего этого замечать. В общении с ней Аркадий старался не выходить за рамки текущего момента, быть рядом здесь и сейчас, стараться облегчить приступы мучительного кашля, рассказывать что-нибудь интересное и даже забавное, когда приступ заканчивался.
Однажды утром Ирина не проснулась. После ее смерти Аркадий, несмотря на свои успехи как хирурга, чувствовал себя неприкаянным, ненужным. Привычка постоянно заботиться о ком-то, выработавшаяся за время болезни жены, оказалась невостребованной. Но он был честным и добросовестным врачом, которому иногда удавалось помогать людям в достаточно тяжелых случаях, и это не осталось незамеченным. У него, помимо работы в госпитале, появилась частная клиентура. Аркадий пробовал писать для медицинского журнала, и ему было приятно видеть свои статьи напечатанными. Но вместе с успехом явились завистники. На него писали доносы руководству. А однажды он нашел свои вещи и инструменты разбросанными по полу в кабинете и залитыми нечистотами. С тех пор Аркадий стал запирать кабинет на ключ. О скорой медицинской карьере, которую ему пытались перекрыть с помощью кляуз, он и не мечтал, и потому недоброжелатели впоследствии стали досаждать ему не так активно. Аркадий просто работал, делая, что от него требовалось, но более ничего не предпринимал, жил, как будто бы плывя по течению.
Так прошло около двух лет. Однажды августовским утром к нему в дверь постучался невысокий крепко сложенный человек примерно такого же возраста, как сам Аркадий. На его простоватом круглом лице читались волнение и озабоченность. Он представился как помещик Илларион Данилович Верейский.
– Я чрезвычайно рад, что застал вас дома, – говорил посетитель, переминаясь с ноги на ногу и вертя в руках свою шляпу. – Сначала я обратился к своему знакомому врачу Пустовойтову, но он уезжал в госпиталь и дал ваш адрес, сказав, что у вас сегодня вроде как неприсутственный день. Помогите нам, пожалуйста.
Пустовойтов был одним из немногих врачей, с которыми Аркадий поддерживал дружеские отношения.
– Что у вас случилось? – спросил Аркадий.
– Моя теща уже несколько дней страдает от огромной гноящейся опухоли на руке. Конечно, старается терпеть с достоинством, ведь она вдова погибшего в войну майора. Но мы-то знаем, что и по ночам не спит, и плачет от боли… А это ужасно: видеть, как человек мучается, и не иметь возможности ничего сделать. Поедемте, пожалуйста: я вас отвезу, привезу и заплачу, сколько требуется. Это не очень далеко, верст тридцать в сторону Петергофа…
Аркадий переоделся, собрал инструменты и другие необходимые вещи, попросил служанку упаковать немного холодной говядины, хлеба и овощей и вышел на улицу вслед за гостем. Возле парадной стояла бричка, запряженная парой лошадей, на козлах дремал молодой кучер.
– Садитесь, пожалуйста, Аркадий Лаврентьевич, куда вам удобно. Сейчас Федор сумки ваши разместит и верх поднимет, а то солнце уже высоко, жарко будет.
– Илларион Данилович, а может быть, без отчества? – предложил с улыбкой Аркадий. Ему был симпатичен этот немного суетливый, но искренний в своих проявлениях человек.
– Хорошо, – улыбнулся в ответ Илларион, – По правде говоря, господин Пустовойтов вас отрекомендовал как очень опытного врача. Я опасался, что вы в почтенном возрасте и вам непросто придется, ведь нужно будет проехать более двух часов по жаре.
– После поездки из Ярославля в Петербург меня никакие дороги не страшат, – ответил Аркадий.
– Ух ты, так вы из Ярославля! Это же страсть как далеко! А я вот из Петербурга, дальше ста верст никуда не ездил.
Все неловкости были сняты, и по дороге новые знакомые уже непринужденно беседовали. Аркадий угостил Иллариона и возницу своими припасами, чему те весьма обрадовались, потому что выехали из дома в седьмом часу утра и так волновались об успехе своей миссии, что не взяли с собой ничего съестного. Илларион рассказал, что поместье свое он получил в наследство от дальней родственницы в очень запущенном состоянии и сначала собирался его продать. Но вскоре встретил замечательную барышню и женился. Тогда и возникла идея всей семьей попытать счастья в деревенской жизни. Вместе с молодой женой Анастасией Илларион привез в поместье ее мать Марию Степановну, сестру Лидию и маленького брата Алешу.
Поначалу, продолжал Илларион, им пришлось очень непросто. Урожай был собран плохой, а в доме дымили печки, протекала крыша, проваливались полы и не закрывались окна и двери. Когда наступила осень, жена стала проситься обратно в город. Илларион колебался: он хотел для своих близких лучшей участи, но никак не мог переступить через себя и признать свое фиаско как помещика, потому что перспектива возвращения на нелюбимую службу совсем не радовала. Выручила Мария Степановна. Она сказала, что при всех неудобствах польза от деревенской жизни очевидна: у Насти прекратились давно мучившие ее мигрени, а Алеша здесь вообще ни разу не болел, хотя в Петербурге постоянно простужался. Мария Степановна выделила из своих сбережений некоторую сумму на ремонт дома, и дело пошло скорее.
Соседи, приезжавшие познакомиться с вновь прибывшими помещиками, сочувствовали их непростому положению, но Иллариону казалось, что все они втайне радуются, что у них самих все не так плохо. И только один из соседей, Иван Федорович Мелентьев, не стал сокрушаться по поводу ситуации, в которой оказался Илларион с семьей, а предложил помощь. Свое нынешнее поместье Иван Федорович поднял практически из руин и хорошо понимал, каково приходится молодому соседу. Он уступил ему на время своего управляющего, очень опытного по части ремонта и стройки человека, и порекомендовал хороших плотников и резчиков по дереву. Также дал ценный совет: в первую очередь следует восстанавливать не то, что более всего разрушено, а то, что более востребовано.
Мартынов А. Е. (1768–828). «Вид усадьбы летом». 1820-е годы
Заботясь о будущих урожаях, Илларион решил применить научный подход, почерпнутый им из выписанных из Москвы сельскохозяйственных журналов. Он велел крестьянам засеять земли, которые должны были быть оставлены под паром[19 - Пар в земледелии – вспаханное поле, оставляемое на одно лето незасеянным с целью подготовки к будущим посевам.], смесью из кормовых трав. Крестьяне ворчали, но ослушаться барина не смели. Соседи сочли это глупостью городского человека, ставшего помещиком без году неделя. Однако результаты не заставили себя ожидать. Когда появилось больше кормов, стало больше скота и навоза, и дела с удобрением и обработкой полей пошли лучше. На третий год у Иллариона получился очень приличный урожай. Тогда же, к его огромной радости, родилась дочь Сонечка.
– И, знаете, Аркадий, мне все это так интересно, так нравится наблюдать, как вспаханная земля превращается в колосистое поле, как коровы пасутся, как яблоки созревают, как амбары наполняются. Видимо, я хоть и петербуржец, а по натуре деревенский житель. Жаль только, что маменька с папенькой не дожили, они бы за меня порадовались, я у них единственный сын, – рассказывал помещик.
Аркадий вдруг подумал, что он, оправдывая себя занятостью и непростыми жизненными обстоятельствами, фактически перестал общаться со своими родственниками. Маменька в письмах горько сетовала на его редкие и короткие письма, но все равно почему-то не находил для нее ни времени, ни слов. А ведь настанет день, когда писем от маменьки больше не будет… От этой мысли Аркадий поморщился и съежился. Он тут же дал себе слово по возвращении домой обязательно написать в Ярославль. Илларион же, увлеченный рассказом, не заметил внутренних метаний своего слушателя и продолжал:
– Вот когда урожай удается, то мысли такие приходят приятные, теплые, мол, не зря я на белом свете живу. Но мне нельзя останавливаться, здесь земля такая, что ничего просто так не дает. В моем деле невозможно, сделав однократное усилие, получать доход долгое время, надо постоянно поворачиваться. Вот костной муки сейчас закупили побольше, очень хорошее удобрение. Правда, многие в агрономию не верят, считают меня просто чудаком, которому повезло. Пусть считают, их дело. А я скоро хочу новый севооборот попробовать. Чувствую, что непросто будет: это же от многолетних привычек надо будет отказаться, от традиций. Я и сам боюсь, но понимаю, что нужно. В журналах пишут, что результаты очень хорошие получаются и рано или поздно многие к этому придут.
Слушая рассказ Иллариона про сельскохозяйственные премудрости, Аркадий задремал и проснулся только на подъезде к усадьбе.
– Простите, Илларион, я, кажется, заснул.
– Так и славно, в дороге не утомились! Федор, иди пообедай, сегодня ты еще понадобишься, – сказал Илларион вознице, остановившему бричку у крыльца большой выкрашенной в серый цвет усадьбы с белыми колоннами и наличниками.
Из дверей дома вышла барышня лет восемнадцати – двадцати. Илларион представил ее Аркадию как свояченицу Лидию.
– Вы хотите отдохнуть с дороги или сразу к маменьке пойдем? – спросила она, умоляюще глядя на приезжего врача.
– Я выспался, пока мы ехали, – ответил Аркадий.
– Ну да, – засмеялся Илларион, – я так заболтал доктора, что он полдороги провел в объятиях морфея.
– Ты молодец! – сказала Лидия и повела Аркадия в дом. Поднявшись на второй этаж, она постучалась в одну из комнат:
– Маменька, к вам гость из Петербурга!
– Из Петербурга? Замечательно! Заходите! – раздался из-за двери делано бодрый голос.
Мария Степановна в чепце и халате сидела в кресле возле окна. Ее правая рука от кисти до локтя была перевязана белой тряпицей. На лице присутствовало выражение, которое Аркадий часто видел у людей, долгое время терпящих боль: напряженно застывшие мимические мышцы и ввалившиеся глаза с темными кругами. Но с приходом молодого доктора у Марии Степановны появилась надежда на скорое избавление от страданий, и потому она старалась улыбаться и быть приветливой.
– Я осмотрю вас? – спросил Аркадий Марию Степановну и в ответ на ее молчаливое согласие размотал повязку. – Что это вы приложили к больному месту?
– Это корень лопуха, наш местный травознай посоветовал.
– Да, это в некоторых случаях помогает: если часто менять такие компрессы, то через какое-то время гнойник прорвется.
– А через какое время? – спросила Мария Степановна, сразу погрустнев.
– Не могу сказать. Но я предлагаю вам прямо сейчас вскрыть опухоль и выпустить гной. После этого вам сразу должно стать легче, и заживление пойдет быстрее. Вы согласны?
– Конечно, согласна.
– Тогда нужно распорядиться приготовить теплой кипяченой воды, чтобы помыть руки, а еще принести что-нибудь чистое, но не очень нужное, чтобы застелить вот этот столик.
– Сейчас все будет! – сказала Лидия, заглянув в комнату. Она стояла за дверью, чтобы никого не смущать, но удалиться совсем и ничего не услышать было выше ее сил.
Вскоре принесли кувшин с водой и чистую наволочку.
– Вам придется немного потерпеть, – предупредил Аркадий, раскладывая на столике необходимые инструменты и материалы. Их вид навел Марию Степановну на мысль, что испытание ей предстоит нешуточное.
– А вот и не буду терпеть, – заявила Мария Степановна, но в ответ на удивленно-вопросительный взгляд Аркадия она сделала жест, поощряющий его продолжать начатое, и произнесла театральным голосом: – Вы мне сейчас будете рассказывать обо всех-всех петербургских новостях. Что там сейчас на слуху?
Аркадий, поняв, что Мария Степановна хочет с помощью занимательного разговора отвлечься от боли, старался как мог ее в этом поддержать:
– Эээ… М-да. А, Каменный театр[20 - Каменный театр (Большой театр) – петербургский театр, существовавший в 1784–1886 годах. Первое постоянное в Санкт-Петербурге, крупнейшее в России и одно из крупнейших театральных зданий в Европе XVIII – первой половины XIX века. Находился на Театральной площади.] открылся после пожара. Раньше там внутри все было в полосатом шелке, а теперь в малиновом бархате, а императорская ложа отделана золотом.
Неизвестный художник. «Вид площади перед Большим театром в Санкт-Петербурге». 1815 год
По поводу петербургских новостей Аркадий оказался абсолютно несведущ, так как не интересовался ничем, кроме своей работы. В театре он, конечно, не был и рассказывал о нем со слов одной своей пациентки.
– А что там сейчас дают? – спросила Мария Степановна.
– Дают? Балет, все больше балет. Вы любите балет?
– Н-не очень.
– А что вы любите?
– Я? Книги люблю. Басни Крылова[21 - Крылов Иван Андреевич (1769–1844) – русский публицист, поэт, баснописец.] люблю, читаю с сыном.
– И я Крылова люблю. «Слон и Моська», «Квартет», «Мартышка и очки»…
– Да, «Мартышка и очки», – Мария Степановна откашлялась и начала декламировать:
Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей она слыхала, (Ой!)
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.
Очков с полдюжины себе она достала; (Ой, сил нет, больно!)
Вертит Очками так и сяк:
То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,
То их понюхает, то их полижет;
Очки не действуют никак…
(Уф, спасибо! Кажется, легче стало…)
Аркадий завершил операцию и наложил на разрез тампон, смоченный в водке. Мария Степановна сидела в кресле без сил, ее лоб был покрыт испариной, но улыбалась она уже не вымученно, а абсолютно искренне.
– Позвольте поцеловать вашу руку. Я много раз делал подобные операции, но никогда с помощью мартышки. Это было великолепно.
– А вам какую: обыкновенную или результат вашей работы? – спросила Мария Степановна, протягивая Аркадию обе руки. Доктор и пациентка засмеялись, а Мария Степановна добавила:
– Как хорошо, что Илларион вас привез…
В тот день Мария Степановна впервые после начала болезни вышла к обеду, была она уже не в халате, а в домашнем платье и выглядела хотя и уставшей, но счастливой. Увидев разительную перемену, произошедшую с маменькой, Лидия хотела высказать доктору свое восхищение, но нужные слова почему-то не находились. Вниманием гостя, как ей казалось, полностью завладели словоохотливый Илларион, соскучившаяся по общению Настя и маленькая Сонечка, которая протопала вдоль стола на своих еще нетвердых ножках и с милой детской улыбкой ухватила доктора за полу сюртука. Но Лидия ошиблась: ее восторженный взгляд не скрылся от Аркадия.
Через несколько месяцев Аркадий и Лидия поженились.
* * *
– Барыня, там Елизавета Степановна приехали, – сказала Луша, заглядывая в гостиную, но Лидия, услышав из прихожей знакомый голос, уже отложила вышивание и направлялась встречать гостью.
– Тетя Лиза, здравствуйте! Ой, какое платье! Повернитесь, пожалуйста, хочу со всех сторон посмотреть…
– Ах, Лидочка, это ты у нас можешь собой любой наряд украсить, а мне, чтобы прилично выглядеть, надо во что-то приличное облачаться. Но, ежели честно, мне это платье и самой нравится. Кстати, очень модный сейчас цвет – нежареный кофе.
– Я бы сказала c'est magnifique[22 - Это великолепно (франц.).], но Саша не любит, когда французский с русским смешивают.
Саша со свойственной молодости категоричностью протестовал против употребления французских слов в обычном разговоре. Он считал это глупым позерством.
– Маменька, ну скажите «прекрасно!» или «великолепно!» или еще лучше «восхитительно!», и все будут довольны.
– И как же это тебе, хитрецу, удается угодить всем, оставаясь при своих? – сказала с улыбкой тетя Лиза, целуя внучатого племянника в лоб.
Елизавета Степановна, младшая сестра Марии Степановны, в свои неполные пятьдесят выглядела очень хорошо и потому могла немного лукавить, говоря о необходимости для себя каких-то выдающихся нарядов. Это была миниатюрная женщина с очень подвижными чертами лица. Ее серые глаза, окруженные мелкими морщинками, смотрели на мир со все еще детским любопытством. Елизавета Степановна была женой конезаводчика Арсения Лукича Хазова. В теплое время года конезавод Хазовых представлял собой центр активной жизни всей округи – с вечеринками, приемами и выездными пикниками. Тетя Лиза очень любила общество, а ее муж, поначалу тяготившийся подобными мероприятиями, постепенно вошел во вкус, поняв, что благодаря такой известности дела его идут все лучше и лучше. Зимой Елизавета Степановна предпочитала жить в Петербурге, где при наличии большого количества сложившихся благодаря конезаводу связей она могла удовлетворять свою жажду общения, выезжая чуть ли не каждый день. Племянницу свою Лидию Елизавета Степановна очень любила, в ее доме она всегда находила для себя благодарных слушателей. Вот и сейчас, едва пригубив из чашки, Елизавета Степановна приступила к выполнению главной цели своего визита.
– Вы знаете, что произошло с поэтом Пушкиным? – спросила она.
– Мы знаем, что он умер, более ничего, – ответила Лидия.
– Он не просто умер. Его на дуэли убили, – заговорщицки сказала тетя Лиза, многозначительно помолчала, а потом продолжила: – Вчера на балу у Синявских подробности рассказывали. Хозяйка, Ариадна Семеновна, в литературных салонах бывает – и у Олениных[23 - Оленин Алексей Николаевич (1763–1843) – директор Государственной публичной библиотеки, президент Академии художеств. Длительное время содержал один из самых известных в Петербурге литературных салонов.], и вроде даже у Карамзиных. Ей все известно, что называется, из первых уст.
– Первые уста в нашем случае, к сожалению, уже замолкли, – грустно пошутил Саша.
– Сашенька, не надо так, – покачала головой Лидия. – Тетя Лиза, рассказывайте, не томите.
– Так вот я и говорю, что была дуэль. Пушкин вызвал офицера одного, француза, Дантес[24 - д’Антес де Геккерн Жорж Шарль (1812–1895) – французский монархист, офицер-кавалергард. В 1830-е годы служил в российской армии. После отъезда из России занимал высокие политические посты во Франции.] его фамилия. Этот француз до жены его имел охоту, хоть, говорят, и безуспешно, но очень предприимчиво. До того дошло, что по Петербургу стали пасквильные письма ходить, будто бы Пушкин cocu[25 - Cocu – рогоносец (франц.).].
На лице у Лидии появилось выражение крайнего удивления.
– Так это верное самоубийство: из-за какого-то пасквиля вызывать на дуэль военного, будучи штатским. Пытаться опровергнуть слухи ценой своей жизни, защитить честь жены, сделав ее вдовой, – это чем-то сродни сумасшествию. Про Пушкина уже лет десять газеты и журналы писали исключительно в ругательной манере, а он не обращал внимания и продолжал творить. Мне трудно поверить, что Пушкин поддался на провокацию, – сказала она.
– Лидочка, ты подожди, я не все рассказала, – продолжила тетя Лиза. – Этот скандал еще в прошлом году начался, в ноябре. Но тогда вмешался приемный отец Дантеса, Геккерн[26 - ван Геккерен де Бевенваард Луи Якоб Теодор (1792–1884) – голландский дипломат, служил в дипломатических миссиях в Лиссабоне, Стокгольме, Берлине, Вене. С 1826 по май 1837 года был чрезвычайным посланником и полномочным министром при императорском дворе в Санкт-Петербурге.], а он не кто-нибудь, а посланник голландского короля. Они так ловко все обставили, как будто Дантес просто собирается жениться на сестре жены Пушкина и его не так поняли. Дуэли не было, а свадьба состоялась. Но Дантес своих притязаний не оставил. Тогда у Пушкина просто не осталось другого выхода, как высказать Геккерну, который в этой истории выступал как сводник, все, что он думает. Тот оскорбился, и Дантес от имени своего приемного отца вызвал Пушкина на дуэль, потому что Геккерну из-за дипломатического статуса участвовать в поединках не подобает. 27-го февраля вечером они стрелялись. Дантес ранил Пушкина в живот, а тот ему в свою очередь руку прострелил. Умер Пушкин не сразу, а почти через два дня, 29-го. И пока он лежал, умирающий, то очень мучился, но к нему многие приходили попрощаться.
Он для всех какие-то слова хорошие нашел, перед царем[27 - Имеется в виду Николай I Павлович (1796–1855) – с 14 (26) декабря 1825 года император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский.] просил за него покаяться, что в дуэли участвовал, мол, жду царского слова, чтобы умереть прощенным. Жуковский[28 - Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) – русский поэт, переводчик поэзии и литературный критик.] с Вяземским[29 - Вяземский Петр Андреевич (1792–1878) – русский поэт, литературный критик, историк, переводчик, публицист, мемуарист.] находились при нем постоянно, они и рассказали, как мужественно Пушкин переносил страдания, да и другие подробности его смерти.
– Вот тебе и раз… – горестно вздохнул Саша. – Однако писать оскорбительные письма послу иностранной державы – это совсем не патриотично, можно международный скандал вызвать. Вдруг этот Геккерн решит, что оскорбленным является не он сам, а в его лице вся Голландия во главе со своим королем? Тетя Лиза, неужели там, у Синявских, никто не усомнился в правдивости этой истории?
– Знаешь, Сашенька, практически никто. Там все старались вытащить из Ариадны Семеновны как можно больше подробностей, ведь она слышала рассказ Жуковского, который у постели умирающего Пушкина стоял. Но был там один человек, Вениамин Бушуев, он часто выступает как резонер, лезет со своими мнениями и поучениями во все разговоры. Его многие недолюбливают, но на балы традиционно приглашают. Так вот он так прямо и заявил Ариадне Семеновне, что дуэль Пушкина была вовсе не по амурным причинам, это было все подстроено, чтобы его убрать, потому что он опасный элемент, наводнивший весь Петербург своими крамольными стихами, а его друзья и соратники суть заговорщики, которые под видом литературной деятельности борются против государя и правительства. А Жуковский рассказывает о лояльности Пушкина к царю, чтобы его покрыть и себя выгородить, потому что они с Пушкиным якобы в одном и том же тайном обществе состоят.
– А этот Бушуев один так думает или его кто-нибудь поддержал? – спросила Лидия.
– Практически никто. Но стали спрашивать, не читает ли он, часом, эту самую нелегальную литературу, на что Бушуев ответил, мол, половина присутствующих этим занимается, только признаться никто не хочет. На том тема про политику вроде закрылась, и все опять стали обсуждать подробности смерти Пушкина.
– Н-да, политическая версия выглядит особенно странной в свете того, что Пушкин издавал свои произведения, в частности «Бориса Годунова» и «Полтаву», под грифом «с дозволения правительства», а не просто с разрешением от цензурного комитета. Я замечала это, когда покупала книги. Но даже если не обращать внимания на грифы, смысл всего творчества Пушкина очень далеко отстоит от какой-либо политической крамолы. Лично я не могу себе представить, что одновременно с написанием «Капитанской дочки», где эпиграфом пословица «береги честь смолоду», Пушкин поддерживал каких-то бунтовщиков и распространял антиправительственные стихи, – сказала Лидия.
Тетя Лиза помолчала, словно вспоминая что-то, и, внимательно посмотрев на Лидию, проговорила:
