скачать книгу бесплатно
Фанфарон и Ада (сборник)
Георгий Викторович Баженов
В книгу Георгия Баженова входит новая повесть «Фанфарон и Ада» и лучшие повести автора о любви, семье и верности, написанные за 40 лет работы в литературе.
Георгий Баженов
Фанфарон и Ада. Фанфарониада
«Жизнь наша (наша биография) есть организм, а вовсе не отдельные поступки: все наши ошибки, грехи, злые мысли, злые отношения с самого детства и в юности имеют себе соответствие в пожилом возрасте и особенно в старости».
В. В. Розанов
Фанфарон и Ада
Фанфарониада
История эта случилась на Урале, в небольшом пригородном поселке.
Когда они наконец развелись, Ада смело привела в дом нового сожителя. Получилось забавно: в одной комнате жили Ада с Кириллом, а в другой – бывший муж Захар с сыном.
Захар давно потерял работу, ничего нового найти не мог да и не особенно к этому стремился, в основном он долго и нудно рассуждал о превратностях судьбы. Слушателем его чаще всего был он сам или сын Егорка, который беззаветно любил отца, любил, конечно, и мать, а вот нового ее сожителя ненавидел.
Егорка был молчун, мать – хохотушка, а отец – безработный философ-любитель, который мог вести обличительные речи на любые темы, в любом направлении и с самыми неожиданными заключениями.
Кирилл с Адой уходили на работу, Егорка – в школу, а Захар (делать нечего) принимался опустошать холодильник. Еды своей у него не было, но это Захара не смущало: «Жирные коты, ведущие безнравственную половую жизнь на глазах у сына и у бывшего мужа, не должны еще больше жиреть рядом с голодным пролетарием». Жирные коты – это, конечно, Ада с Кириллом, а голодный пролетарий – это, разумеется, Захар.
Не один раз новый сожитель заставал Захара врасплох за этим занятием, грозился, ругался, но с Захара всё как с гуся вода.
Если это случалось при Аде, она просто весело хохотала, приговаривая:
– Кирюша, мы должны делиться своим счастьем! – на что Кирилл резонно замечал:
– Счастье – это одно, а еда – совсем другое.
– А он у тебя тоже философ, – вставлял словцо и Захар. – А в философии главное – не превратить мысль в полную себе противоположность.
– Чего-чего? – удивлялся Кирилл.
– А то, что как пожалеешь – тут же и потеряешь, а кто потеряет – тот больше никогда не найдет.
– Вот ты и потерял свою жену! – заключил усмешливо Кирилл.
– Я потерял, ты – нашел, это одно и то же. Не для нас с тобой, а для Ады. Пусть хоть она будет счастлива рядом с нами!
– Особенно рядом с тобой! – смеялась Ада, на что Кирилл только угрожающе хмурился.
Но это все цветочки.
Однажды Захар переборщил, не только опустошил холодильник, но и всю раковину завалил объедками и грязной посудой; обычно вечером всю эту посуду терпеливо мыла Ада, как бы даже ласково улыбаясь: надо же, какой прожорливый ее бывший муж, чем меньше работает – тем больше ест, бедолага. Но тут получилось так, что в обеденный перерыв вернулся домой Кирилл, в холодильнике – пусто, в раковине – гора посуды, а Захар лежит на диване – разговаривает сам с собой об обычных превратностях судьбы.
Кирилл медленно подошел к Захару и, не говоря ни слова, приподнял его над диваном и поставил на пол.
– Слушай, ты! если еще! хоть раз! залезешь в холодильник, – убью!
И, чтоб Захар действительно уяснил эту мысль, Кирилл дважды ударил Захара – слева направо и справа налево. Не кулаком, конечно, нет; если б кулаком – худо было бы, а так, ладонью, вроде как слегка постращал Захара.
На это Захар смело заявил:
– Был, есть и буду Ваш неубиваемый поклонник. Поклонник семейного счастья! Но и жить голодным тоже не могу. Тебе что, куска насущного хлеба жалко?!
Тут надо сказать: Захар был небольшого роста, несуразный, кургузый, с брюшком, а Кирилл выдался под два метра, статный, красивый, с кулаками – кувалдами, которыми, правда, никогда не злоупотреблял.
Но тут, кажется, был особый случай.
Кирилл покраснел, как рак, от философски – наглого вопроса Захара, не сдержался и самым прямым образом заехал Захару в зубы.
Именно в этот момент (именно в этот) открылась входная дверь: вернулся из школы Егорка. Он успел увидеть и услышать этот удар, а кроме того – два передних зуба не только вылетели у Захара, но и полетели в сторону Егорки, и один зуб даже поцарапал правую щеку пацана (кровь еще долго не засыхала на его лице).
Егорка пулей подскочил к Кириллу и крепенькими своими кулаками стал бить его куда попало: в грудь, в живот, в пах (но что эти удары для Кирилла?!), приговаривая:
– Сволочь! Скотина! Подлец! Мерзавец! Ненавижу, ненавижу! Не-на-ви-жу!
С тех пор Захар слегка шепелявил, когда произносил свои обличительные и философские речи, а в тот момент, отплевываясь кровью в платок, глубокомысленно заключил:
– Кто ничего не уяснил – тот ничего не понял. И зачем такие люди живут на Земле, а, Кирюша? Оглянись во гневе – что ты видишь?! Война любящих людей и война ненавидящих людей, – две войны как суть смысла жизни. А смысл-то жизни – в ее безумности. Это ты еще раз подтвердил, дорогой Кирюша!
К вечеру Захар с сыном собрались на Красную Горку – маленькая такая деревушка в нескольких километрах от поселка. Там с незапамятных времен жила мать Захара, Антонина Ивановна. Деревенские, правда, звали ее просто Тошей; так и прикрепилось: Тоша да Тоша.
Тоша жила одна, но не одиноко. Не скучала, не тосковала, не убивалась, что сын у нее – непутевый; да она его таковым и не считала. Она твердо знала: любой сын у любой матери – это ее гордость. По-другому и думать нельзя. Никто не знал душу Захара, а она знала: сумасброд, конечно, басурман, да ведь он додумался, дочитался в разных книгах, что главное – не то, как ты живешь, а то, как ты к жизни относишься. Вот, к примеру, как она сама живет? Бедно, худо живет. А она счастлива. И этому счастью научил Тошу ее непутевый сын. Такой парадокс.
Сложил Захар свой немудрящий скарб в котомку (что-то вроде рюкзака), и они вышли с сыном из дома. Улица Миклухо-Маклая – древняя улица в поселке, многие дома в нем строили еще пленные немцы, а вот последние семь-восемь домов – это новострой. Ну, как новострой? Тоже лет двадцать уже стоят, но стоят как бы не совсем законно. Когда-то здесь, в низине, протекала речка Полевушка, вроде небольшая, но очень бурная, глубокая; и что вы думаете? Один из рукавов Полевушки облюбовали бобры. Вот течет-течет Полевушка, потом вдруг раздваивается, а через какое-то время рукава вновь объединяются-соединяются в одно русло, и Полевушка течет себе и течет дальше. Один из рукавов облюбовали бобры, год, два, три строили свою плотину, валили сосны, березы, осину, даже дубы, тащили и валежник с кустарником; много раз плотину сносило взорвавшимся бурным потоком, но бобровая смекалка и долголетнее упорство победили: перекрыли они один из рукавов Полевушки и возвели для себя царственный пруд-водоем, где десятилетиями чувствовали себя полными хозяевами.
Там, наверху, за плотиной, – царство бобров, а здесь, внизу, – не одна, не две, а многие сотки никем не паханной богатейшей плодородной земли, в которую только брось семя или картошку – все само собой подымется богатым урожаем.
Но земля эта не числилась ни в каких реестрах и кадастрах, и много прошло времени, прежде чем заводские власти получили разрешение на продолжение улицы Миклухо-Маклая вот сюда, в низину; и пусть всего семь-восемь домов построили (дома двухсекционные: с одной и с другой стороны – отдельные квартиры, отдельные хозяева) – но и это немало: примерно пятнадцать-шестнадцать семей получили новое жилье плюс шесть-восемь соток наижирнейшей земли для садов-огородов. Среди новоселов оказались и Ада с Захаром.
(Давно это было, давно…)
А вот сейчас Захар с сыном неспешно шагали в сторону от поселка – к бабушке Тоше на Красную Горку.
Она их встретила не охами и не вздохами, только сказала:
– Ну что, выставили тебя, горемычный?
– Меня не выставишь, – гордо ответил Захар. – Я, мать, сам выставляюсь в любую сторону: куда хочу – туда и иду. Пожить-то у тебя можно?
– И Егорка с тобой? – Она потрепала внука по вихрастой, с рыжинкой, голове. На лице у Егорки тут же вспыхнули и рыжие веснушки.
– Нет, мать, Егорка должен учиться. Не просто учиться, но и учить других.
– Кого это?
– Бывшую мою жену Аду и ее сожителя Кирилла.
– Учитель больно молодой…
– Только молодые и могут возжечь чужое сердце. Чему научишься у толстокожих и пустых оборотней?
– Ладно, проходите… Сейчас самовар поставлю.
Вечером, вернувшись с работы, Ада увидела гору немытой посуды в раковине. Рассмеялась: «Ну, дает Захарка!»
– Вот и я ему дал, – мрачно пробурчал Кирилл.
– Не надо трогать убогих, пусть себе живут! – Ада еще веселей рассмеялась, и ее большие лучистые глаза засветились озорством, словно бы говоря Кириллу: «Какая у нас ночь впереди, какая у нас необыкновенная ночь впереди, дорогой!»
Как она любила Кирилла! Просто обожала! Она увидела его впервые на автобусной остановке, высокого, стройного, уверенного в себе, – что-то совершенно другое, чем Захар, чем все мужчины, которых она встречала до того. Оказывается, она не знала, что идеал для нее – это высокий мужчина. Сколько лет прожила на свете, а не знала этого. Бывает такое. Надо же, бывает. Открываются глаза – и ты понимаешь: ничего другого не надо. Только он. Он один. Кто он, что он, чем занимается, что делает, – неважно. Важно, чтобы он теперь был всегда рядом. И всегда знал: я люблю тебя! (Но пока они не сказали друг другу ни слова.)
А он вдруг шагнул в сторону от автобусной остановки, хотя автобус уже приближался, и Аде нужно было решить: что делать? Он же, как зачарованный, шагнул в сторону и остановился около полусгоревшего тополя. Что ему там надо? Вот автобус остановился, вот люди выходят, вот люди входят, а он…а она… она остается на остановке и смотрит на него: что же он делает около этого почерневшего тополя? А он стоит и стоит; и правда, как зачарованный.
Она медленно, неуверенно, сомнамбулически подходит к нему:
– С Вами все в порядке? У Вас что-то случилось?
– У меня – ничего.
– Кто же Вы?
Он внимательно посмотрел на нее:
– А Вы кто?
– Это неважно, – сказала она. – Важно, что я встретила Вас наконец.
– Вообще-то я электрик. И обычно электрикам радуются только те, кто вызывает нас по делу.
– А просто так никто Вам не радуется?
– Видите – дерево? Тополь? – показал он. – Так вот, его ударило молнией.
– Да, вижу. – Она была готова соглашаться со всем, что только он ни скажет.
– Я считаю, что молния – начало жизни на земле. Вначале – молния, затем – огонь. «Знайте, что смертным огонь на Землю доставлен впервые молнией был!» Слышали древних?
– Да, да.
– Причем здесь Ваше «да»? Я стал электриком, только потому, что считаю началом жизни на Земле молнию.
– Я понимаю. Я правильно понимаю: Вы язычник?
– Какой я язычник? Нет. Я просто электрик, который верит: жизнь на земле от молнии.
– Знаете, и я так считаю. Я даже считаю, что вообще все в жизни, то есть самое главное, самое важное, – происходит молниеносно. Подобно молнии. Вот, к примеру, наша встреча…
…Ну, и когда Ада развелась с Захаром, она привела в дом Кирилла. Как говорил Захар: «Я – потерял, ты – нашел, хотя для Ады это одно и то же».
Но тут Захар ошибался.
Утром Аду с Кириллом разбудил стук в стенку.
– Ты слышишь? – Ада тихонько погладила Кирилла по плечу.
– Чего опять нужно твоей подружке? – недовольно пробурчал Кирилл.
Вместо ответа Ада рассмеялась тихим счастливым смехом: ночь была прекрасна и нежна.
Стук в стенку повторился: более настойчивый, даже требовательный.
Квартиры в двухсекционных домах на улице Миклухо-Маклая разделялись одной общей стеной, так что с соседями можно было перестукиваться и переговариваться напрямую, через стенку.
– Ты, Марьяна?
– Я, я…
– Что случилось?
– Зайди ко мне. Срочно.
Ада соскочила с постели, накинула халат и быстро юркнула в ванную. Наспех ополоснула лицо, прополаскала-почистила зубы и вот так, в халате, побежала к соседям. Дел-то было: обойти дом и зайти точно по такому же крыльцу, как и у них, в соседскую квартиру.
– Ты где?
– Да здесь я, в спальне, – крикнула Марьяна.
Вообще в двух самых крайних домах на улице Миклухо-Маклая жили четыре семьи. Дом № 100 и дом № 99 стояли на самом отшибе, напротив друг друга, и жили в них со своими семьями четыре подруги, три из них – одноклассницы, очень дружные между собой, почти сестры. Они даже и замуж, кроме Марьяны, вышли в один год, и дети-сыновья появились у них с разницей в один-два года. Пацаны тоже дружили друг с другом, а летом день и ночь пропадали на рыбалке – либо на Бобрином омуте, либо на Полевушке.
Ада подошла к Марьяне и со света не сразу разглядела, что та в постели не одна, с сыном Павлушей.
– Что случилось?
– Да вот, погляди! – Марьяна откинула одеяло и показала на свою руку и на руку Павлуши.
«Ну и что?» – подумала про себя Ада.
– Ты что, не видишь?
– Что именно-то?
– Да посмотри внимательней!