скачать книгу бесплатно
Не хватает сердца и легких.
А танец только вступает в права.
Паузы – как сердечный перебой. Слышны лишь учащающие дыхание удары тамбуринов, постанывающие выкрики:
– Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему, Солнцу поднебесного мира!
– Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!
Что-то кольнуло сердце Месу – чей-то внезапный мимолетный взгляд из глуби экстатического вихревого танца.
Только через несколько мгновений удается Месу, как бы не видя, уловить сверкающий проблеск черных женских глаз одной из танцовщиц, закутанной, как и все остальные, в темную, развевающуюся в танце ткань.
Сомнения нет, несмотря на мимолетность, взгляд этот направлен только на него, жгуче и требовательно устанавливая ось между их глазами, подобную оси глаз мертвецов, связанных с Амоном-Ра, о которой вещал дед, выйдя из мира Озириса.
Но ось эта живая, и связывает она нечто кровное, тайное, близкое и пугающее…
Что с ним происходит?
Он чувствует себя подобно мякоти плода, растекшейся по нёбу или ускользающей в глотку – проход между двумя мирами, а собственная его душа, суть его сути, слабо ощущается косточкой того плода, которую сейчас небеса или эта неизвестно кому принадлежащая всепоглощающая глотка выплюнут в песок, в прах.
– Хвала и приве-ет…
– Хвала и приве-е-ет…
В исчезающую долю времени – среди всего этого рева, вихря, потери всяческих опор, пронзительно устанавливается слуховая ось безмолвия между ним и приблизившейся к нему почти вплотную танцовщицей.
И сквозь стихию всеобщего пения пробивается твердый, как та самая косточка плода, голос, услышанный только им:
– Привет тебе от истинной твоей матери и кормилицы! Я – сестра твоя!
В черноте, вставшей перед глазами, знакомо сверкнул огненный лик, вознесся вихрем из медово-молочной размытости.
Обозначил живое присутствие Месу.
Пылающей головешкой обжег ему язык.
Все это может ощущаться блажью, галлюцинацией перегретого и обессиленного экстазом воображения, но сверкнувший в черноте за-глазья лик подобен огненному клинку, касающемуся того, самого сокровенного, за которым уже нет места сомнению.
И падает пелена, и устанавливается бессильное, но спокойное равнодушие.
И все происходящее вокруг воспринимается как сплошной психоз охваченного истерикой подобострастия массового сознания.
Миг, когда слепой напор вод вот-вот сломит одинокое, борющееся за свою жизнь течение.
Внезапно обострившийся взгляд Месу замечает масковидность.
Глава четвертая
Ангел спасающий
1. Соты, хранящие мед и горечь вечности
Врачи, знахари, жрецы из кожи вон лезут, но облегчение не наступает. Месу замыкается в себе, с головой погружается в чтение и письмо. Потому больше всего проводит время с великим знатоком языков и разных видов письма – иероглифического, жреческой скорописи, упрощенного, клинописного – жрецом и учителем Итро, несмотря на жесточайшее сопротивление великого Анена, клятвенного ненавистника Итро: чужак возомнил себя чуть ли не пророком.
С какой-то странной надеждой, тлеющей в уголках глаз, ожидает Месу вечера, чтобы появиться со своим черным ларцом на необъятной крыше дворца, не отказываться ни от одной игры и все партии выигрывать с нескрываемым ожесточением, доказывая окружающим, а по сути самому себе, что тяжкое косноязычие и даже опасность полной немоты вовсе не превратили его в существо с изъяном, которое надо жалеть.
Наоборот – предельно обострили его интуицию и ум.
Он поражает Итро цепкостью своей памяти, с одного раза схватывающей внутренние таинственные пружины языка и письменности, то, что делает их подобными сотам, хранящим в себе мед и горечь вечности.
Письменные его ответы предвосхищают то, что Итро лишь собирался ему объяснять. «Этак, чего доброго, и я начну заикаться», – потрясен Итро, про себя читая текст Месу: «Рисунок, начертанный с целью передать звук или смысл, тут же с начертанием теряет свою первородность, свое первичное значение. Это уже знак. Он вступает во взаимодействие с другим знаком – и в тот же миг выступает уже как орнамент, рисунок, отвлечение, речь, закрепленная на папирусе, – но не птица, бык, дверь, верблюд, посох».
Итро, обладающий даром ясновидения, пасует перед умением этого молодого человека находить корни слов. Ведь язык в значительной степени некое чудо-чудище, само утвердившее себя и развивающееся по собственным законам. А ведь в начале, скорее всего, порождено было людьми, но так давно, что стало мифом.
Мифы, байки, шепотки.
Однажды, когда обеспокоенная мать Месу пытается через Итро хотя бы чуть укрепить явно ослабевшую связь с сыном, Итро осеняет: шепотки и байки о том, что он, внук повелителя, был найден в лоне вод нильских, доходят до уха Месу. Вот где корень внезапных изменений и скачков в настроении, в какой-то миг приведших к тяжкому косноязычию на грани немоты.
Обычно замкнутый и медленно размышляющий, Итро до безответственности скор на необдуманные решения. С каждым последующим словом жалея, что начал разговор, но уже не в силах остановиться, говорит дочери повелителя миров: он уверен, что может вылечить Месу. Единственное условие: не удивляться самым необузданным поступкам и прихотям сына и, главное, никакой слежки. Охрана – так и быть, но на почтительном расстоянии.
Позднее, взвесив сказанное, Итро остается доволен. Этот сентиментальный убийца младенцев ни за что не согласится на снятие слежки. Да и дочь не решится ему это сказать. Ведь однажды именно ей в присутствии Итро, который, как и все окружающие, воспринимается им не более чем тень, этот ласковый изверг с небесного цвета глазами, в углах которых, несмотря на все капли и мази, к вечеру накапливается гной, сказал, что в поднебесной империи Кемет не было и нет места доносам и слежке.
На этот раз Итро ошибся. Дочь повелителя миров проявляет невиданную доселе настырность. При разговоре присутствует великий Анен, который тут же становится на дыбы. Повелитель миров знает слабость великого Анена выходить из себя даже только при упоминании имени Итро.
Он изучает великого своего жреца все тем же загадочным взглядом Горемахета, которого северные народы, погибая от страха, зовут Сфинксом, взглядом крокодила, готовящегося проглотить ничего не подозревающую жертву, и странная улыбка, то ли обращенная внутрь, к своим мыслям, то ли откровенно презрительная к окружающему миру, блуждает на его таинственно-плоском лице.
2. Итро учится мыслить в движении
Первым делом Итро, после нескольких отказов, скрепя сердце дает согласие Месу: он взберется на столь ненавистную ему колесницу, видя, насколько важно внуку повелителя показать ему, Итро, свое искусство управления этой сатанинской игрушкой, предназначенной главным образом сеять смерть. Морщась, он сам удивляется легкости, с которой нарушил собственный зарок.
Дело еще осложняется тем, что Месу не хочет гонять по накатанным дорожкам. По его прихоти быстро снаряжают кораблик на юг, против течения Нила, до первого порога. Вот где, на скальных высотах, Месу покажет свое искусство, если не сломает шею себе и своему учителю.
Сидит Итро на палубе под зонтом, обвеваемый полдневным жаром. Их только двое на палубе: он да капитан в своей будке, плавно ведущий кораблик против течения. Но каково гребцам, там внизу, которые истинно в поте лица волокут длинными веслами тяжкие, как масло, воды.
Три охранника, по мнению Итро, профессиональные ищейки, дрыхнут по каким-то углам за неимением дела. Месу в своей каюте то ли дремлет, то ли угрюмо смотрит в бревна замершего и в то же время движущегося потолка.
За последние недели Итро уже привык к своенравию этого молодого человека и многое прощает ему за его невероятные способности, которые сами по себе залог будущей нелегкой жизни, уже накатывающей на него, как сворачивающийся в жгуты и змеи вал нильских вод накатывает на кораблик.
И хотя нити этих вод весело сверкают на солнце, срываясь с весел, но истинная их суть в обнаруживающейся до отрыва от весла осклизлой тягучести, делающей их похожими на каких-то несуществующих и тем не менее мерзких речных мокриц-многоножек.
Итро учится мыслить в движении.
Этот урок, сам того не зная, опять же преподал ему Месу. Перед тем как сесть за выполнение домашнего задания, он вскакивает на чертову колесницу и часа полтора носится где-то как угорелый. Это можно определить при его возвращении по взмыленным лошаденкам и осунувшимся лицам охранников.
Обычно, находясь в дороге, к примеру на родину, в дальний Мидиан, передвигаясь пешком или на верблюжьем горбу, Итро жадно вбирал в себя окружающую жизнь, лица, их судьбы, жалобы и шутки. Но мыслить он мог лишь в абсолютном одиночестве, погружаясь в самого себя.
А этот молодой человек после двухчасовой скачки по каким-то кочкам сел и одним духом написал поистине целый трактат о водах многих, струях, жгутах, змеях, водоворотах, смертельно втягивающих омутах и воронках, обозначающих рождение независимого потока в толще катящихся вод и его борьбу за свое существование. Прочитав это, Итро неделю ходил под впечатлением и не мог думать ни о чем другом. Вот и сейчас эти тягучие нити вод зацепили его сознание витком тех же водоворотов из трактата Месу, который ведь и сам подобен такому лишь зародившемуся и еще не развернувшемуся потоку в неохватной массе прущей вслепую жизни.
Кораблик замедляет движение. Несмотря на ускорившуюся дружную работу весел, его начинает относить по кривой к берегу, и значит, согласно трактату молодого человека, ощутимо влияние еще невидимот, но приближающегося порога, который денно и нощно превращает мирно-слепую массу вод в клубок выпучивших незрячие бельми, дерущихся водяных змей, так и рушащихся в этой схватке с высоты. Молодой человек тут как тут, наклонился над неспокойными водами, будто усиленно ищет собственное отражение.
3. Равновесие и гон колесницы. Предчувствие падения или мощи рушащейся водопадом жизни?
Кораблик стоит в небольшой бухте, примерно в двух километрах от глухо рокочущего, отчетливо видного на солнце порога, плавание к которому длилось несколько суток. Ночью они обычно причаливали к берегу: гребцам требовался отдых и сон. Ужиная, они о чем-то бубнили внизу, и чуткое к языкам ухо Итро улавливало не-проваренную, но знакомую смесь египетского просторечия со словечками языка хабиру, ливийцев и нубийцев. Так из варварской смеси туков и возникают, вероятно, предьязыки. Болтовня охранников была менее интересна, ибо говорили они, рабски копируя и без того стерильную речь своего начальства, которая считалась языком дворцовой знати.
Итро сидел с Месу на палубе и, как истинный звездочет, вслух разговаривал с небесными телами, зная, что безмолвный собеседник весь превратился в слух.
– На родине моей, – говорил Итро, – в пустыне, после такого испепеляющего дня, воду жизни вливают в тебя ночные беседы со звездами. За многие годы я научился различать беспокойство, напряжение и даже схватки звезд. Но это случается очень редко. В основном они стоят на страже равновесия мира и души. Они-то и устанавливают ось этого равновесия между твоей душой и собственным светом. – Итро оглянулся: охранники на другом конце палубы о чем-то громко и отчаянно спорили. И все же Итро, понизив голос, почти приник к уху Месу: – Именно на этой оси крепится вечность, а не на той оси мертвых глаз, о которой вещал наш повелитель, вернувшись из преисподней Озириса.
О чем бы в стране Кемет ни говорили, всегда каким-то пугающим витком вворачивается имя этого голубоглазого, дряхлого, но еще полного сил повелителя. И всегда грозит затянуть этим витком в глубокую глотку смерти.
Месу встает, подходит к борту, некоторое время следит за змеящимися на водах отражениями звезд, затем спускается к себе в каюту, зажигает светильник, пишет.
На следующее утро, после ночного бдения Месу, Итро получает от него текст на папирусе, которого еще не касались вечно влажные от жира и пота руки ищеек, ибо местами даже чернила не просохли.
«После звездной беседы я всю ночь думал о чуде равновесия и неравновесия. Последнее, может быть, не менее, если не более важно для мира. Я подолгу следил за тем, как пресные воды Нила вливаются в соленые Великого моря. На зыбкой линии или грани этого неравновесия между соленым и пресным, горячим и холодным, медленной ширью и быстрым падением вод рождается не только новая струя, поток, течение, а вообще расцветает жизнь.
Я пытался уловить момент рождения воронки, начертить эту суживающуюся спираль, которая как бы ввинчивается вглубь. В живой форме этой воронки своя гармония, но, может быть, иного мира.
Это мучит меня, но с момента лишившего меня речи тяжкого косноязычия я интуитивно чувствую ось такой воронки и другой, которая схлестывается с первой, срезает ее или мягко вворачивается в нее.
Я думаю, что благодаря этому чувству оси равновесия я так устойчив на колеснице, когда в гоне по кочкам она даже встает на одно колесо».
«Только этого не хватало, – думает Итро, – оказаться с этим безумцем на колеснице, вставшей дыбом».
На самом деле Месу довольно бойко, но осторожно ведет колесницу вверх по скальной дороге, более похожей на редко посещаемую тропу. Совсем отстав, примостившись на двухместной колеснице втроем, боясь оступиться с каждым лошадиным шагом, с трудом справляющие колесничье дело и на ровном поле, ползут сзади охранники. Они так и застрянут на полдороге, то ли ось у них сломается, то ли лошадь ногу подвернет, и вольно будет говорить Итро с Месу на жарких этих высотах, удалившись вверх по течению от порога в то место, где воды спокойны и гладки, текут себе, как бы и не подозревая, какое крушение и провал их коварно поджидает.
– Косноязычие изводит и унижает. Но общение при помощи письма не менее опасно. Не оттого, что запись – всегда улика, хотя и это не стоит сбрасывать со счета.
Дело в том, что даже боги и демоны не обязаны знать сокровенную тайну души, в которой скрыта сама суть существования человека. Вспомни: повелитель миров, отец твой и дед, пишет редко и только под диктовку самого бога Амона-Ра. Знай же, предавать папирусу следует лишь то, что выношено всей твоей сутью, взвешено на весах души, способно к лучшему изменить пути мира и жизни.
Давно сам Итро не ощущал такого чувства раскованности и внутренней свободы и за это благодарен Месу. Более того, мгновениями собственные слова кажутся ему какими-то блеклыми и незначительными, стоит вспомнить тексты, начертанные рукой этого молодого человека, который, не отрывая глаз от гладко текущих вод, медленно ведет своих лошадок под уздцы обратно, в сторону порога.
Покой и изобилие принес стране Кемет повелитель миров, твой отец и дед, хвала ему и слава за это. Но горе окружающему нас миру. Он потерял бдительность, как теряют душу, – ищет лишь удовольствий без счастья, счастья без знаний, знания без мудрости.
Мир этот похож на страуса, который прячет голову в песок, чтобы не видеть. В лучшем случае мир этот затыкает уши. А ведь покой, в который мы погружены, мним и ненадежен, – говорит Итро.
Месу присел у края вод. Еще далеко до порога, но в гладких водах начинает ощущаться возбужденность, возникают буруны и тут же исчезают, в разных местах чувство тревоги пробегает внезапно и коротко трепетной морщью.
Испытывая внутренне неудобство на грани закипающей злости, Итро пытается понять, стоило ли столько времени переться в такую даль, мучая гребцов, ради такого краткого, пусть и важного наблюдении. Себя он уже в счет не берет, ибо, во-первых, сам виноват: нечего было петухом выскакивать перед дочерью повелителя; во-вторых, где-то в глубине души крепнет отгоняемое им, как назойливая муха, ощущение, что с этой поездки и всего, что в ней происходит, многое в понимании жизни его, Итро, коренным образом изменится. Именно это отгоняемое им ощущение уже овладело его речью и несет его неуправляемо к взлету или крушению, как воды Нила к порогу:
О, этот миг на берегу моря… Поднял глаза и внезапно видишь: все пространство покрыто возникшими как бы из бездны кораблями неприятеля. Гибель твоя перед глазами твоими, и не успеешь спастись.
Это не выдумка. Шесть столетий назад был такой миг: не успел оглянуться, хлынули полчища с севера. Колесницами их, запряженными множеством коней, массами пеших воинов с новейшими луками были полны долины и пустоши за горькими озерами. Но взгляд сновидцев страны Кемет мечтательно скользил поверх горизонта и их не замечал. И не думай, что толкователи снов, подобные мне, да и лазутчики, не предупреждали. Однако верят лишь своим, хотя они и близоруки, но не чужакам, как меня называет Анен…
Месу вздрагивает, вспомнив свои размышления о народах моря, внезапно возникающих из волн, как из кратера вулкана, и впервые услышав имя «Анен» без приставки «великий». Это не ускользает от внимания Итро:
А ведь чужаки не только те, кто родился в других краях. Это и те уроженцы Кемет, которым не изменяет чувство реальности, а врожденное достоинство не позволяет поддаваться всеобщей истерии и пресмыканию перед властью, которая, оказывается, завтра может исчезнуть. И хлынут эти полчища гиксосов, царей-пастухов, и затопят Дельту, разорят, растопчут, уничтожат целый прекрасный, но незнакомый им и потому враждебный мир. На обломках его и развалинах возведут они свои города и – это не шутка – более двух столетий будут властвовать. И сильно нарушат не только политическое, но и моральное равновесие всего процветающего Полумесяца до самой Передней Азии.
Теперь уже воды бурлят вовсю, мечутся, сталкиваются, словно пытаются сами не зная от чего спастись. Гул водопада сотрясает воздух, раздувает страхом ноздри лошадок, еще миг, и ты рушишься вниз навстречу гибели или обновлению. Итро и сам возбужден, говорит не переставая, не в силах себя сдержать, и в то же время понимая, как больно молодому человеку, который не может раскрыть рта, слышать человеческую речь.
– Удивительно то, что гиксосы никакой зримой памяти о себе не оставят. Никаких выдающихся сооружений или памятников, никаких письменных упоминаний о своих царях-тиранах. После поражения, которое нанесли им пришедшие в себя через поколения сыны Кемет, они почти мгновенно исчезают. Растворяются в истории так же, как и возникли. Они тоже чужаки, но в их руках была власть, грубая и жестокая, потому перед ними пресмыкались, им пели хвалебные гимны. Пресмыкание – вот единственное наследие, внедренное ими в чернь страны Кемет, которая может быть и во дворце.
Но провидящий, да еще говорящий правду, – чужак среди своих. Он иной. И говорю я это тебе потому, что ты – иной. Это видно невооруженным глазом. Скажи мне, внук и сын повелителя миров, не ощущаешь ли ты нередко своей как бы вторичности, непринадлежности окружающему тебя миру?
Месу не отвечает, Месу вскакивает на колесницу, подает руку Итро, который едва успевает за нее ухватиться, и уже летит вниз колесница, подобно водам, летящим с высоты. Дух заходится у Итро: этот мальчишка принял его, несмотря на возраст, за равного соучастника в опасных играх. Охранников с расширенными от страха глазами, замерших вместе с колесницей, Месу буквально огибает по воздуху. И внезапно Итро и вправду ощущает спадающие с плеч, как ткани одежды, годы; незнакомая, внезапно обретенная от этого юноши легкость позволяет ему балансировать на утлой площадке да еще почти кричать в ухо безумному колесничему:
– Я давно слежу за тобой, сын и внук наместника Амона-Ра на земле. Я умею читать по лицам: на твоем всегда наивное удивление всему, что тебя окружает, – одеждам, пирамидам, циклопическим дворцам.
А ведь ты сын дочери правителя миров. Но нет, это не удивление, а чувство вкорененной чуждости, как будто ты из иного, самому тебе неведомого мира.
Вот и кораблик, милое прибежище покоя. Почти свалившись на палубу, Итро долго утоляет жажду в удивительно прохладных, едва веющих после безумной скачки сумерках.
А Месу уже в каюте, зажег светильник, пишет.
Совсем поздно, вконец обессилевшие, приползают охранники, лошади-то у них неприученные, наверх еще кое-как двигались, а под откос ни за что. То-то была поездочка.
На раннем рассвете кораблик снимается в обратный путь. Гребцам праздник: вниз по течению им-то и делать нечего.
Итро на палубе под зонтом, читает новые строчки Месу:
«За более чем сто метров до обвала воды начинают испытывать беспокойство: торопятся, прыгают, пускают струи в обратном направлении, будто хотят сбежать от неминуемого, бурлят.
Что это? Предчувствие падения?
Предчувствие грандиозности ожидаемой новой жизни?
Выход из такой приятной глазу, но смертельно сковывающей тиши да глади?
Не таково ли предчувствие прорыва к свободе, о которой наши учителя так мечтали в молодости и иногда вспоминают в старости?»
Намек понят. Пользуясь тем, что охрана да и охраняемый спят без задних ног, закинув на плечи края хитона, как взваливают старость на спину, Итро кряхтя спускается в свою каюту и профессионально на пламени светильника сжигает текст, чтоб осторожно развеять его по ветру в утренних сумерках.
4. Волны моря, стирающие второстепенное
Дочь правителя миров, мать Месу, просит Итро срочно явиться к ней.
– Наместник Амона-Ра на земле проявляет нетерпение, – мягко говорит она, – охрана валится с ног. Те, кого посылают охранять Месу, принимают это как наказание. Я его совсем не вижу. Есть ли сдвиги?
«Нетерпение? – размышляет про себя Итро. – Видно, изверг не на шутку рассержен. Меня ведь и вовсе не призывает для советов, хотя положение дел не из лучших. Ну и ввязался же ты в дело, Итро. Сидел бы тихо, тебе же скоро срок отправляться домой, как бы не отправили тебя в другой дом или в другой мир. Охрана устала? Просто ни слова не удалось подслушать? Это же недопустимо, это провал всей системы сыска и фиска. Ай да Месу, дьявол этакий. Мерзких доносчиков только так и можно проучить, комар носа не подточит. До поры до времени».
Вслух говорит:
– Слишком мало времени прошло. Что такое две недели в сравнении с полугодом внезапной немоты? Я ведь не волшебник, но я почти уверен, что смогу его вылечить. Необходимо лишь время и терпение.
– Через неделю праздник с восхождением к пирамиде Хуфу. Хотя бы приведите его. Он же вообще перестал ходить на храмовые службы, не говоря уже о школе.
– Это я обещаю.
