скачать книгу бесплатно
– Ведь ты только сегодня сомневался в их мыслительных способностях, – супруга ласково улыбнулась, считая, что подловила Гришу.
– Что ты, любимая! Мои сомнения относятся исключительно к индюкам, которые это по гостиным да салонам разносят. Они ведь в силу своей ограниченности даже не понимают всей опасности…
– Ты уже видел это? – Вера Федоровна не оставляла попыток сменить тему. Гришины рассуждения ввергали ее в тревогу и уныние. Она протянула мужу газету.
– «В 8 часов 30 минут вечера в театре «Фарс» по адресу: Невский проспект, 56 (дом Елисеева), начался самый забавный, самый веселый и интересный боевой фарс „Девушка с мышкой“», – прочел Гриша заметку вслух: – Что ж, будем надеяться, что он будет успешен даже без госпожи Лин. Посмотрим, на что способен Рассудов-Кулябко без примы…
– А что с ней сейчас?
– Да что с ней станется? Это же Валентина Феликсовна! Открывает новый театр, в другом доме на Невском же, – рассмеялся Елисеев, погрузившись в воспоминания, – а ты видела ее пародию на скандалиста Пуришкевича? Это было совершенно уморительно! Лин пела куплеты «Володя, не шуми», а седок в колясочке на сцене, невероятно напоминающий Пуришкевича, отвечал пронзительным свистом в свисток. Публика была в восторге! Однажды на Валентину Феликсовну даже набросились его поклонники. Прямо на сцене! Пришлось полицию вызывать, чтоб разнять!
Григорий Григорьевич хохотал так заразительно, что Вера Федоровна тоже рассмеялась.
– Зачем только она стала приваживать этого мерзавца Закретского, – отсмеявшись и вытирая слезы с глаз, с некоторой грустью заметил Гриша. – Потому я и расстался с ней без большого сожаления. Иначе уговорил бы ее остаться в театре и Рассудова-Кулябко урезонил бы.
Валентина Феликсовна Лин была незаурядной дамой – австрийская шансонетка, вышедшая замуж за немецкого подданного, успешно выступающая на подмостках России. Какое-то время она арендовала театр в магазине Григория. Фарсы, в которых она блистала, пользовались неизменным успехом. Была в этой женщине загадка, которая заставляла Веру Федоровну волноваться. Такие хищницы были способны увести любого мужчину из семьи. К счастью, в театре произошла мини-революция, и власть захватил режиссер Рассудов-Кулябко. Прима ушла, хлопнув дверью. Гриша принял это как данность и уговаривать госпожу Лин не стал по известным причинам – в последнее время ее часто видели в компании графа Закретского, закадычного Гришиного недруга. Валентина Феликсовна, возможно, понятия не имела о вражде мужчин, но такова несправедливость жизни – можно легко оказаться на обочине, просто попав в историю из-за своего незнания. Чтобы быть на коне, нужно обладать информацией, даже если она скрыта от большинства других глаз.
X
Близилось Рождество. Волшебное время, когда все, даже до предела разочарованные и циничные люди, все равно ждут чуда. Ждали его и солдаты на полях сражений. И оно произошло. Воюющие стороны Западного фронта объявили спонтанное Рождественское перемирие, сопровождая его братанием, игрой в футбол, пением друг другу рождественских гимнов и обменом угощений. Как будто люди, оказавшиеся волею судеб на войне, вдруг осознали, что по ту сторону, такие же создания Божие. Командования воюющих стран пришли в ужас и впредь запретили солдатам общаться с противниками на дружеской ноте. Как иначе воевать? Как убивать друг друга? Но это будет позже, а в тот день казалось, что человечество еще не потеряло своего цивилизованного лица, и у мира есть надежда на светлое будущее.
В петроградских домах наряжали елки. Бедняки использовали яблоки и мастерили игрушки из подручных материалов. В обеспеченных домах украшения потрясали своим разнообразием – среди них были и стеклянные шары, и дрезденские картонажи, и бонбоньерки с конфетами, и мишура из металлической проволоки. Непременным атрибутом были свечи в специальных подсвечниках с боковым зажимом. Электрические гирлянды с разноцветными лампочками могли себе позволить только самые богатые семьи. Надо ли говорить, что у Елисеевых была одна из самых шикарно украшенных елок.
Это были первые праздники без Марии Андреевны.
Братьев пригласила к себе в Белогорку семья дяди Саши. Перед взором молодых людей предстал настоящий замок. Нойшванштайн в миниатюре. Заснеженные ели вокруг дома придавали ему совершенно сказочный вид.
– Я помню, как мама предложила построить рыцарский замок! – прошептал Шура.
Их уже ждали. Лиза приготовила всем комнаты. Елисеевы не видели свою двоюродную сестру после похорон матери и были удивлены, как резко она постарела. Заметные синяки под глазами выдавали серьезные проблемы со здоровьем.
В сочельник Александр Григорьевич с Еленой Ивановной отстояли службу в деревенском храме. Молодежь, придумав различные предлоги, идти в церковь отказалась. Дядя Саша был не из тех, кто бы стал кого-то неволить, поэтому принял их решение без возражений.
На Рождество в бальном зале был накрыт богатый стол, в центре которого, источая невероятные ароматы, красовался запеченный гусь. Вокруг него слаженным кордебалетом шли осетры отварные, жаркое из каплуна и рябчика, консоме из дичи с пирожками и гренками, различные соленья и сладости. Шарлот а ля рус одним своим видом возбуждал зверский аппетит. На небольшом расстоянии друг от друга стояло несколько одинаковых серебряных ваз эпернэ, усыпанных разноцветными фруктами.
Праздник начался с детского концерта. Платон, которому было уже девять лет, счел себя взрослым и выступать отказался. Зато Тася и Алла долго не отпускали публику, исполняя популярные песни и танцы. Все отметили, насколько ловко и складно все получалось у пятилетней Гулиной дочки. Малышка обожала водевили и оперетты. Как заправская артистка, исполнив а капелла женскую партию дуэта из «Сильвы», она сорвала самые искренние и бурные аплодисменты. Ее страстное тра-ля-ля-ля-ля-ля с легкой детской картавостью не могло никого оставить равнодушным. Взрослые рыдали от смеха и восторга. В семье росла настоящая звезда. Аллочка, которая была всего на год старше своей троюродной сестры, не была настолько артистична, и заметно расстроилась. Она прижалась к матери и надула губы, готовая вот-вот расплакаться. Но Лиза тут же нашла, чем отвлечь дочь и Тасю. Она отправила девочек снимать с елки игрушечные орешки с сюрпризами. Тут же воцарились тишина и спокойствие, периодически прерываемые радостными возгласами, когда из новогодних украшений извлекалось что-нибудь особенно ценное – миниатюрные флакончики духов или крошечные куколки.
Взрослые, наконец, смогли спокойно распробовать угощения и вести беседы. Безусловно, не обошлось без обсуждения войны и общей ситуации в России.
– И все же я не понимаю, зачем республиканская Франция дает финансовые займы России? Они что не понимают, что они поддерживают самодержавие? – вдруг неожиданно выдал захмелевший Шура.
Сережина супруга захлопала ресницами. Верочка Эйхе была полу-француженка. Во время войны с Германией было странно слышать нападки на страну, которая сражалась на одной стороне с Российской Империей. Однако радикально настроенная интеллигенция выдавала и такие сентенции.
– Что же здесь непонятного? – удивился Иван Яковлевич, муж Лизы: – они заинтересованы в сильном союзнике.
– Именно! Франция и втянула нас в эту военную авантюру, чтобы вернуть себе Эльзас. А русский мужик заплатит за это своей кровью!
– Шура, пожалуйста! Только не сегодня! – взмолилась Гулина супруга. Разговоры о войне, где ее супруг ежедневно рисковал жизнью, разрывали ей сердце.
– А у меня есть новости, – решил спасти ситуацию Коля. – Я подал прошение на имя ректора университета о разрешении вступить в брак…
Все оторопели, но быстро пришли в себя и бросились к Николаю с поздравлениями.
– И как величать избранницу? – поинтересовался Александр Григорьевич.
– Екатерина Карловна Абрагам, – ответил Коля и засмущался.
– Хотя бы не Верочка, – захохотал Шура. Гулина супруга шутливо потрепала его по вихрам. Они с Верой Эйхе не обижались. Шутки на эту тему стали уже традиционными в семье.
– Карловна, но хотя бы не Маркс, – передразнил Сергей брата, который был большим поклонником автора «Капитала».
– Да что ты прицепился к Марксу! – Шура не собирался сдаваться. – Ты его читал?
– Кто ж не читал эту утопию?
– Просто твое сознание ограничено буржуазным воспитанием, купеческой средой, в которой ты вырос, – начал было Шура: – Коля, хоть ты ему скажи!
– Удивительно, как это ты у нас вырос свободный, как ветер, ничем не ограниченный!
– Мальчики, довольно! – потребовала Сережина супруга. – Порадовались бы лучше за брата!
Вера попала точно в цель. Сергей вдруг осознал, что в глубине души он не очень рад Колиной женитьбе. Он ведь просил брата не торопиться. Но тот не послушался. Поступил по-своему, наперекор.
– А давайте танцевать! Заводите граммофон! – Лиза добросовестно исполняла роль радушной хозяйки, стараясь как можно тщательнее скрывать свое плохое самочувствие.
XI
Григорий Григорьевич проснулся от головной боли. Было уже довольно поздно. Рассвело. Обычно он вставал гораздо раньше, возраст давал о себе знать. В молодости Гриша мог проваляться в постели до обеда, если можно было позволить себе не ходить в лавку, а теперь нет, все как у Чацкого – «чуть свет – уж на ногах…». Но не в этот день. После вчерашнего маскарада у Степана Петровича голову словно поместили в чугунные тиски и постоянно подкручивали их, чтобы сжать сильнее. Он встал, медленно подошел к окну. За ночь резко потеплело. Снег превратился в грязную жижу. Подкатила тошнота.
Скрипнула дверь. Мерзкий звук пронзил голову Елисеева. Григорий не замечал раньше, что дверь такая визглявая.
Вошла Вера Федоровна с подносом, на котором дымился только что сваренный кофе в изящной фарфоровой чашке. Гриша поморщился.
– Мне что-то нездоровится. Я, пожалуй, полежу еще немного. Передай, чтобы отменили все встречи. Не смогу сегодня никого принять.
Он лег в кровать.
– Что случилось? – Вера Федоровна поставила поднос на стол, подошла к нему и села рядом. Она положила руку на его лоб. – Господи, ты горишь! Неужели инфлюэнца?
Гриша закрыл глаза. Как же было хорошо, чувствовать ее прохладную руку. Боль как будто даже отступила на мгновение.
– Посиди со мной, – попросил Гриша. – Может, на погоду…
– У тебя жар! Нужно позвать доктора! – супруга заметно разволновалась. До этого она никогда не видела Григория больным. – А пока заварю тебе чай из бузины или мать-и-мачеху с анисом.
– Не хочу. Принеси лучше сбитня, – закапризничал Гриша.
Вера Федоровна поспешила на кухню. Когда она вернулась, больной уже спал. Она не стала его будить. Известно, что сон лучшее лекарство.
После полудня прибыл врач. Он разбудил Григория и тщательно его осмотрел. Покачал головой, но ничего толком не сказал. Велел больному принимать аспирин, а Вере Федоровне обтирать мужа уксусом и обкладывать капустными листами, чтобы сбить температуру. У Елисеевых нашлись запасы аспирина, который производился известной немецкой фармацевтической компанией, и поставки которого в Россию с началом войны прекратились. В свое время Гуля, пока еще жил в родительском доме, будучи поклонником этого средства, собрал большую коллекцию всевозможных его форм выпуска для своих наблюдений.
Елисеев провалялся в лихорадке три дня. Его знобило и трясло так, что зуб на зуб не попадал. Обтирания помогали, как мертвому припарки. Вражеский аспирин тоже не слишком старался ослабить страдания русского тела. Организм справился сам, и на третий день болезнь стала отступать.
Удивительно, но даже, несмотря на то, что больной несколько дней находился в полузабытьи, никакие пугающие образы не являлись ему во снах. Словно со смертью Марии Андреевны отступили и ночные кошмары. Покойная сестра в наряде невесты уже несколько месяцев не ввергала его в холодящий кровь ужас.
На четвертый день, пообедав в постели, Гриша почувствовал в себе силы встать. Он подошел к окну. Подморозило. Мелкие снежинки искрились в воздухе.
Вдруг Григория Григорьевич заметил под окнами кадета, которого он уже однажды видел. Тот улыбался кому-то в Елисеевском доме. Из комнаты Григория не было понятно, куда конкретно смотрел молодой человек. Сначала Гриша подумал, что у мальчишки роман с какой-нибудь горничной. Потом он вдруг вспомнил о Вере Федоровне. Где она? Он не допускал мысли, что его супруга может кокетничать с кем-то, особенно с таким желторотиком, но все же опыт сигнализировал, что что-то с этим юношей нечисто. Жди беды. Григорий позвонил в колокольчик.
– Где хозяйка? – хрипло поинтересовался Григорий Григорьевич у прибежавшей горничной.
– Нету-с. Четверть часа как ушла к модистке-с.
– Как только вернется, пусть зайдет.
Молодой человек показал кому-то в окне свернутый лист бумаги, положил его под камень, скрываемый ветками кустарника, и заторопился прочь. Григорий хотел было снова вызвать прислугу и отправить за запиской. У него до сих пор не шли из головы пошлые карикатуры на Распутина и Государыню. Но не успел он дотянуться до колокольчика, как из дома уже выскочила горничная. Она забрала послание и забежала внутрь.
Григорий Григорьевич поймал девушку на лестнице.
– Милочка, изволь-ка объясниться, что это за тайная переписка в моем доме? – просипел хозяин.
– Я ничего не знаю-с!
– А что это у тебя в руках? Революционная прокламация?
– Нет-с, что Вы! Я бы никогда… – голос у девушки задрожал.
– А что же тогда?
– Это амурное-с…
– Что ж, милочка, вместо того, чтоб работать, ты здесь амуры крутишь?
– Это не мое-с! – горничная разрыдалась.
Все это казалось Григорию крайне подозрительным. Для кого же она тогда носит любовные записки, если это не ее? Григорий Григорьевич протянул руку, и девушка послушно отдала хозяину письмо.
Елисеев развернул листок и чуть было не рухнул с ударом.
XII
«Милая моя, драгоценная Мария Григорьевна!» – начиналось послание. Елисеев побледнел, потом резко побагровел. Он будто забыл, что его дочка растет. Через несколько месяцев ей должно было исполниться пятнадцать. Самый возраст для первых невинных романтических чувств.
«Ни на минуту, ни на секунду Ваш волшебный образ не покидает меня! Нет в мире ничего более прекрасного, чем Ваша улыбка! Она меняет все вокруг, делая мир чище и светлее! Жаль, я не могу говорить с Вами и, не таясь, осыпать Вашу руку поцелуями не только в своих грезах! Если б можно было не пробуждаться вовсе!
Какое же было счастье, когда третьего дня я снова видел вас в больнице, слышал, как вы читали… Когда Вы передавали мне записку, Вы коснулись меня своими пальчиками. Не могу передать, что я испытал в тот момент!»
– Что? – взревел Григорий Григорьевич.
«Признайтесь, Вы тоже что-то почувствовали? Мне показалось, что Ваш румянец стал немного ярче. Еще недавно я рвался на фронт. Моим единственным желанием было служить Царю и Отечеству. Теперь же я не знаю, как выживу без возможности хоть изредка, пусть на расстоянии и через окно, видеть Вас. В мае меня отправят на войну. Это мой долг, и я никогда от него не отрекусь. Но пообещайте мне, моя драгоценная Мариэтта, что мы встретимся до моего отъезда! Хочу увезти с собой на фронт воспоминания об аромате Ваших золотых волос! Ваш преданный Паж»
– Мариэтта? Мариэтта! – завопил Елисеев, срывающимся голосом. – Немедленно ко мне в кабинет!
Когда Вера Федоровна вернулась от модистки, ее встретила зареванная горничная и раскаты Гришиного возмущения, громыхавшие на весь дом из кабинета. Женщина поспешила к мужу.
– Вот, полюбуйся, Вера Федоровна, кого мы вырастили! – срывающимся голосом хрипел Гриша, сунув ей в руки письмо.
Пунцовая Мариэтта с гордым видом стояла у окна, скрестив руки на груди. Она бросила презрительный взгляд на отца. Вера пробежала глазами первую строчку.
– Но это же личное! – она вернула письмо Григорию, не прочтя его.
– Именно! Но он, видимо, не знает, что читать чужие письма – недостойно! – высказала дочь.
– Ты еще ребенок! – голос Елисеева сорвался. – И пока у тебя нет своей головы на плечах, мне, видимо, придется читать всю твою корреспонденцию! В конце концов, я за тебя отвечаю! Ты что, не понимаешь, что он обесчестит тебя и бросит? Умчится на свой фронт, а мы будем здесь твой позор расхлебывать!
– Гриша, пожалуйста, успокойся. Тебе нельзя кричать. Ты совсем потеряешь голос, – закудахтала Вера Федоровна.
– Мы теряем ее честь, а ты мне про голос говоришь! – возмущенно хрипел Елисеев.
– Ты потеряешь дочь, если не прекратишь! – вдруг заявила Мариэтта. – Мы с Глебом любим друг друга! И никто нас не разлучит!
Гриша оторопел. Он никак не ожидал подобной дерзости от своей маленькой принцессы.
– Ах, ты… – у Григорий язык не поворачивался обозвать дочь словами, которые лезли в голову. – Бесстыдница! Прочь с глаз моих! Больше никакой больницы! Будешь сидеть дома, под охраной! Пока не поумнеешь! А если я увижу около дома этого наглеца, я вызову его на дуэль! И убью!
Мариэтта ушла, хлопнув дверью.
Григорий, обессилев, рухнул в кресло.
– Гриша… – начала было Вера Федоровна.
– Ты-то как могла проморгать? Он был в больнице, слушал, как она читает… Они там познакомились?
– Прости, я абсолютно ничего не замечала… – супруга лишь пожала плечами. Что тут скажешь? Недоглядела.
Весь оставшийся день Григорий мерил шагами кабинет, не находя себе места.
– Позор! Стыд! – его осипший голос становился все тише и тише, и, в конце концов, совсем исчез.
XIII
Мариэтта устроила бойкот. Из комнаты не выходила, рыдала без перерыва, отказывалась есть и впускать к себе учителей.
Сердце Веры Федоровны разрывалось, глядя на страдания падчерицы. Но еще больше она переживала за Григория Григорьевича, который хоть и делал безразличный вид, безумно волновался за дочь. Кроме того, он еще не до конца поправился. Помимо здоровья мужа, ее пугала мысль о возможной дуэли. Хоть она и надеялась, что Гриша ляпнул это сгоряча, но все же. Хозяйка выпытала у горничной, когда обычно появлялся кадет, и в назначенный час уже поджидала его, чтобы развернуть и отправить восвояси. Вера Федоровна заранее предупредила Мариэтту об этом, чтобы избежать новой волны истерики, напугав девочку перспективой поединка между отцом и поклонником. Та согласилась, но с условием, что мачеха передаст молодому человеку прощальную записку.
Мариэтта знала, что Вера Федоровна, следуя своим моральным принципам, письма читать не станет. Поэтому помимо слов любви она написала ему инструкцию, как ее вызволить из родительской клетки. Самому Глебу была отведена весьма скромная и безопасная роль. Ему просто нужно было отнести еще одну записку в дом на Песочную. Остальное должны были сделать братья.
Вера Федоровна вернулась в дом с чувством выполненного долга. Это не была полная победа. Но, по крайней мере теперь ее супругу не грозила смерть из-за какой-то глупой сатисфакции. Молодой человек показался ей знакомым, хоть она и не была уверена, где и при каких обстоятельствах видела его.
