скачать книгу бесплатно
Отец сопровождает новейшие тренажёры космических буксиров, наших с вами любимых «крабов» – и будет там, у вас монтировать и налаживать их. Заодно, он сдаст меня на попечение «юниорского» учебного центра – и поверьте, я жду этого даже больше, чем новых космических запусков! Ведь там я увижу и вас, и Юрку «Kashchei» (ещё одно непроизносимое русское слово!), которому пишу с этой же почтой. Так что надолго не прощаюсь, скоро мы все увидимся и будем, как и в Артеке, работать вместе. Из частной школы в Париже, где я учился раньше, мои документы уже забрали. Мама ещё весной собиралась отдавать меня в частный пансион в Тулузе, чтобы я был поближе к отцу (космический центр, в котором он работает, как раз там и располагается!) но теперь-то я даже слышать об этом не хочу – только «юниорская программа, только так «Kaliningrad»! Мама пыталась возражать, но отец занял мою сторону – заявил, что это будет лучше для моей дальнейшей карьеры. Так что теперь я жду – не дождусь, когда стану, как и вы, советским школьником!
Жалею только об одном: что с нами не будет нашего командира, Алекса, не будет. Несправедливо получилось – он, автор и вдохновитель проекта остался в стороне, а мы, те кто просто помогали ему устраивать prеsentation – отобраны и получили места в космической программе.
Боюсь, без его прежней, способной справиться с чем угодно команды у нас не получится. Что там у вас говорят: может, можно будет что-нибудь придумать? Очень на это рассчитываю и готов, если надо, сделать всё, что понадобится.
В любом случае – он ведь тоже из Москвы? Так что надеюсь, мы, все пятеро, сможем встретиться!
С любовью, ваш добрый друг
Шарль-Франсуа д'Иври,
Париж, 19 августа 1975 г.
Рost scriptum
А вас, mademoiselle Julia, целую в щёчку. Надеюсь, наш командир Алекс не рассердится на меня за эту вольность – я-то помню, как он смотрел на тебя всю смену. Уж можешь мне поверить, я ведь француз, да ещё и парижанин, а в Париже в таких вещах разбираются!
Ну-ну, не сердись – а если всё же рассердишься, то скоро сама сможешь отвесить мне пощёчину за эту вольность. Клянусь честью древнего рода д'Иври, я пальцем не пошевельну, чтобы тебе помешать!»
III
Лето, а вместе с ним и школьные каникулы, мои первые в попаданческой ипостаси, быстро катились к финалу. Я по-прежнему успешно отбивался от бабулиных попыток законопатить меня на дачу, однако с дедом за город выбрался, и даже дважды. Сезон утиной охоты начинается в середине августа и продолжается до декабря, и поехали мы не в Запрудню, а в Завидово, к дедову куму дяде Игнатию. Московское море с его обширными прибрежными мелководьями, густо поросшими осокой и камышами – идеальное место для охоты на утку с подхода или с лодки. Здесь к дичи можно подобраться на небольшую дистанцию, пригодную для прицельного выстрела – особенно в вечернее время, когда утки сбиваются в стайки и перелетают к местам кормёжки. Правда, в сумраке, да ещё и среди зарослей водной растительности, отыскивать подстреленную птицу непросто, но у нас на этот случай есть универсальное средство – Бритька. Ретриверская сущность проявляется в полной мере – мы с дедом не потеряли ни одной утки, без чего не обошлись прочие охотники, и в итоге наша плоскодонка была буквально завалена битой птицей.
Уже в Москве, когда мы сдавали всё это богатство бабуле, оно не помещалось в холодильник, и пришлось прибегать к помощи соседок. Впрочем, они привычные – дед всегда, возвращаясь с удачной охоты делится с соседями добычей, и половина подъезда неделю, не меньше, наслаждается блюдами из настоящей дичи – таких ни в одном московском ресторане не подадут, между прочим…
Ближе к концу августа пришло время готовиться к школе. Признаюсь честно: из списка книг, заданных на лето для прочтения, я не открыл ни одну, понадеявшись на накопленный в прежней жизни багаж. Впрочем, не припомню, что в «той, другой жизни» я хоть раз исполнял летом рекомендации этого списка, а если что и читал – то фантастику и приключения из библиотеки госплановского дома отдыха «Тучково», куда, что ни год, возила нас с двоюродной сестрой бабуля. Этим летом, однако, обошлось без Тучкова – мне было чем заняться в Москве, а когда до первого сентября осталась неделя с небольшим, времени и вовсе стало не хватать.
Что ещё? Мама убедила отца взять один день посреди недели за свой счёт, и мы целиком посвятили его шопингу – здесь это импортное словечко ещё не в ходу. Стандартная, знакомая любому школьнику семидесятых программа, сводящаяся, как правило, к посещению Центрального «Детского Мира», что на Лубянской площади – сейчас она носит название «Площадь Дзержинского», и Железный Феликс привычно смотрит на москвичей со своего постамента.
Посещение этого главного детского магазина страны вызвало у меня очередной приступ ностальгии. На моей памяти «Детский Мир» внутри перестраивали раз пять – причём на результаты последней перепланировки, уже в десятых годах двадцать первого века я, помнится, так и не удосужился взглянуть. А здесь всё в точности, как отложилось с детства: и главный зал игрушек на первом этаже, и любимые мной прилавки с модельками в одной из боковых линий, и обширные отделы канцелярских принадлежностей, в одном из которых я застрял на полчаса, несказанно удивив родителей скрупулёзностью в подборе учебного инвентаря. А в особенности, настойчивыми отказами иметь дело с перьевыми ручками – только шариковые, не нужно мне это ваше изощрённое издевательство над пальцами и разумом! Оказывается, ещё год назад в школе запрещали пользоваться этим полезнейшим изобретением, и теперь-то, задним умом я понимаю почему – наверное, с отказа от перьевых, чернильных ручек и закончилось чистописание. Но что поделать, прогресс не стоит на месте, и через какие-нибудь четверть века текстовые редакторы вообще искоренят это понятие из нашей жизни. А пока мы приобрели большой набор разноцветных ГДРовских ручек, включая несколько двух- и трёхцветных. На моей памяти это был страшенный дефицит – а тут лежат себе свободно, и не очень-то их даже покупают.
К ручкам прилагались три коробки «кохиноровских» карандашей, треугольники, лекала и линейки из прозрачного цветного пластика и – о, ужас! – логарифмическая линейка. Этот аксессуар значился в списке, который нам продиктовали на последнем уроке алгебры в прошлом году, и я тогда совершенно упустил этот факт, просто записал его на листок вместе с остальным прочим. А вот мама ничего не упустила и не забыла, и теперь я держал в руках новенькую логарифмическую линейку, с ужасом осознавая, что придётся заново учиться пользоваться этой кошмарной штукой – ведь карманные калькуляторы, даже простейшие, на четыре арифметических действия, проходят здесь по разряду дорогой экзотики. Хотя в продаже имеются, в двух-трёх специализированных московских магазинах.
За канцпринадлежностями (учебники мы покупать не стали, ограничившись набором атласов и контурных карт – остальное должны были выдать в школе, в первый же день) последовал второй этаж, где мне приобрели новый комплект школьной формы – для этого мама предъявила на кассе талончик, по которому форма досталась нам примерно за треть цены. Дополнительно купили форменные брюки, но уже за полный прайс – государство субсидировало только один комплект. А так же несколько белых рубашек и – о чудо! – джинсы «Левайс», из самого настоящего «денима», с пятью карманами, тёмно-жёлтой строчкой и медными заклёпками. Оказывается, в «Детском Мире» имелся целый отдел, торгующий заокеанской продукцией – цены кусались, но всё же были вполне по карману, да и особого ажиотажа по поводу американских штанов я что-то не заметил.
Завершился поход за покупками тоже традиционно – в кафе-мороженом «Космос», где мы употребили под кофе по три разноцветных шарика в «фирменных» вазочках из нержавейки, а я не упустил случая поглазеть на стены второго этажа кафе, выложенные сплошь синими, зелёными и бесцветными стеклянными шариками. Помнится, в более нежном возрасте, классе в четвёртом-пятом, шарики эти были у нас во дворе желанными сокровищами – их выменивали, выдумывали с ними всякие игры и всё время гадали, откуда они берутся и для чего нужны. И только во времена куда более поздние, я случайно узнал, что шарики эти – всего лишь сырьё для производства стекловаты и стекловолокна. Шарики эти перевозят вагонами, подобно гравию или песку, а на месте засыпают в бункера особых машин-экструдеров. Там они плавятся, превращаясь в полужидкую раскалённую массу, которая проходя через фильеры, превращаются в желанный полуфабрикат – те самые волокна из тончайших стеклянных нитей, которые идут потом на изготовление, стеклоткани, стеклотекстолита и разного рода утеплителей.
…Слыхали, наверное, недоброе пожелание особым, отборным упырям по случаю их смерти – «земля стекловатой»? Так это как раз про эти милые нити…
Всё это я и сообщил тут же, в кафе отцу – я хорошо помнил, что в «том, другом» детстве он не смог утолить моё любопытство касательно происхождения шариков. Как же он удивился, услыхав от меня объяснение сейчас!
Первый день в школе, в новом, по сути, классе. Что характерно – ни следа ностальгии, даже в том урезанном варианте, что одолевала меня в первые дни попаданческого бытия. И это странно, потому что именно с последними двумя классами, девятым и десятым, связаны самые тёплые, самые радостные воспоминания о школьных годах.
Объяснение тут одно: перегорело. То, что ещё как-то воспринималось тогда, сегодня уже неактуально. Я просто живу – а ностальгические воспоминания лишь дают материал для некоторых размышлений и переоценки происходящего вокруг. Если хотите – запасной, резервный взгляд, позволяющий лучше оценивать и людей и события. Очень помогает, кстати, тем более, что происходит это порой неосознанно, само собой, без какого-то специального усилия.
Есть, пожалуй, ещё одно соображение, не менее важное. За эти три месяца накопилось слишком много различий между предыдущим вариантом моей юности и этим, сегодняшним. Достаточно, чтобы воспринимать «здесь и сейчас» не как второе прочтение «той, другой» реальности, не как чистовую редактуру первого варианта моей жизни – а как нечто отдельное, лишь внешне напоминающее мой прежний опыт. Который, как выяснилось, приложим к «здесь и сейчас» только с большими оговорками. Не то, чтобы я начинаю с чистого листа – но послезнание не ведёт меня, как вело оно сотни книжных попаданцев, определяя целиком и полностью их поведение, пусть авторы порой и не отдавали себе в этом отчёта. Я из этой колеи выскочил – правда, никакой моей заслуги тут нет. Просто… жизнь вокруг другая, при всей своей внешней схожести – а значит и жить надо своим, теперешним умом, не хватаясь то и дело за костыли послезнания.
Не в меньшей степени это относится и к людям – к тем, кто в «том, другом» прошлом были моими друзьями, приятелями, недругами. Я уже сформулировал – и не раз имел случай убедиться! – что здесь люди… немного другие. Уж не знаю, что послужило тому причиной – может, отсутствие висящей над головой угрозы ядерного всесожжения вкупе с душным, давящим ощущением, свойственным обитателям осаждённой крепости: «кругом враги и завтра война!» Может, дело в том, что не случился здесь Никитка-кукурузник с его «догнать и перегнать США по мясу и молоку», что в наше время многие считали начальной точкой засилья массовой потребительской психологии? И, как следствие, крушения нравственных и идеологических опор, на которых стояла и росла наша страна – а стоило им пойти трещинами, то рано или поздно всё посыпалось. Говоря проще – неужели здешние люди куда ближе нас к образу строителя коммунизма, о котором мы читали в передовицах «Правды», рассуждали на комсомольских собраниях, по которому тосковали, листая Ефремова и Стругацких? Не уверен, но очень на то похоже…
Итак – первый день нового учебного года. Обязательные букеты гладиолусов в руках всех, от первоклашек, до моих новых одноклассников. Новые сумки, портфели – у некоторых старшеклассников в руках новомодные плоские чемоданчики «атташе-кейс», которыми они и гордятся до чрезвычайности. У меня, кстати, тоже мог быть такой – отцу пару недель назад выдали на работе фирменный кейс, и он заодно добыл ещё один, для любимого отпрыска. И чрезвычайно удивился, когда я предпочёл супермодной новинке (да ещё и с эмблемой Проекта, что и вовсе круть неимоверная) позаимствованный у дедова двоюродного брата в Завидово немецкий маршевый ранец с парой широких кожаных ремней, массивными железными пряжками ремней и крышкой, крытой рыжей коровьей шкурой. Что поделать, привык я к рюкзакам и ранцам, ношу, продев в лямку только одно плечо – руки свободны, удобно же! И даже в свои солидные шесть десятков предпочитал именно их – а тут такой раритет, валявшийся у дяди Игнатия на чердаке ещё со времён войны!
В ремешках, продетых в петли на крышке ранца, в штатном варианте», крепящие скатанную плащ-палатку, я продел мешок со сменной обувью, сшитый, по моей просьбе бабулей из брезента – чем и завершил образ. Одноклассники удивлённо взирали на ранец, кое-кто даже пытался острить – слишком непривычно он смотрелся на фоне тёмно-синей щегольской школьной формы и красных галстуков. Кстати, мы все, как один, галстуки надевать не стали, хотя некоторые (я, к примеру), еще не успели отпраздновать пятнадцатилетие. Ну, не принято это в старших классах. Засмеют.
Между прочим, мои прогнозы касательно состава нового девятого «Б» (такое название носит теперь наш класс) сбылись лишь отчасти. Кулябьева с Черняком нет, вместе с ними отсутствует ещё несколько человек, которых, я точно это помнил, продолжали учёбу вместе с нами. Осторожные расспросы помогли выяснить, что все они пошли в разные техникумы – Генка Симонов а авиастроительный, Таня Бочкарёва – в индустриально-художественное училище, на отделение бутафории, а Саня Федотов так и вообще в библиотечный техникум, чем всех нас несказанно удивил. Его закадычный приятель Лёня Данелян так объяснял Санин выбор: «он там один из двух на курсе парней, остальные сплошь девчонки. Цветник, лафа, пользуйся – не хочу!..» Я ухмыльнулся и вместе с остальными одноклассниками пожелал Федотову успеха в его начинании.
Лена Титова тоже здесь – она, оказывается, только вчера приехала с родителями из Паланги, где провела весь август, и едва успела забрать у тётки, маминой сестры, Джерри. Несчастный эрдель, брошенный хозяйкой на полтора месяца, весь вечер скакал по квартире, разбил две тарелки и чашку и унялся лишь за полночь, забравшись к Ленке под бочок. Что ж, собака есть собака, и она требует внимания – а потому мы договорились сразу после школы (разумеется, намерен её проводить) пойти и погулять с нашими хвостатыми питомцами. То-то будет радости!
Первый учебный день вышел, как всегда, несколько скомканный. Домой мы шли, тяжко нагруженные полученными книгами – вот где пригодилась вместительность германского ранца, куда кроме моих учебников вместилась ещё и половина Ленкиных. Их, ясное дело, нёс тоже я – нашу парочку провожали завистливые шепотки одноклассниц, насмешничать над такими вещами в девятом классе уже не принято. Так что проводить спутнице на этот раз пришлось до двери её квартиры, после чего я решительно отклонил предложение зайти, выпить чаю, и поспешил домой за Бритькой. Знаем мы эти чаепития – за столом, да за обсуждением летних каникул не на один час застрянешь.
А так беседа состоялась сначала во время неспешной прогулки по бульвару на улице Крупской, а потом и на «собачке» – обширной площадке, напоминающей пустырь, которую спокон веку облюбовали местные собаковладельцы. Сейчас тут пусто – не время, народ всё больше на работе. Джерри с Бритькой носились, как оглашенные, двумя мохнатыми молниями – одна чёрно-рыжая, другая палевая. Это сперва вызывало недовольство бабушек, выгуливавших внуков на соседней детской площадке, но когда выяснилось, что собаки дружелюбны, безопасны и охотно играют с детьми, вызывая у тех ответные восторги – сменивших гнев на милость. Так что никто не мешал нашему сеансу обмена впечатлениями в стиле «Как я провёл каникулы у бабушки».
Как я и ожидал, расспросы крутились вокруг Артека и «космической смены». Мои попытки перейти к обсуждению удобств жизни в Советской Прибалтике (три раза ха!) потерпели сокрушительную неудачу.
А чего, собственно, скрывать? Решительно нечего – и я выложил собеседнице всё, как было. И о красотах «Лазурного», и о тренажёрах орбитальных «крабов», и ребятах-иностранцах, с которыми мы прожили этот месяц бок о бок, и о забавной коллизии с именами «юных космонавтов» из Калуги.
Когда дело дошло до победы моего фантпроекта и последовавшего за этим фиаско, Ленка схватилась за щёки. «Как же так! – возмущалась она, – Это же несправедливо, ты всё придумал, а отобрали других!» Пришлось напомнить, что отбор проводился всё же не на праздничный утренник, а для серьёзного дела, в котором дисциплина и способность к самоконтролю играют далеко не последнюю роль – а вот с этим у меня, как выяснилось, проблемы. О том, что на авантюру с Пушкинским гротом я пошёл сознательно, предпочтя бонус в виде «юниорского» отряда космонавтов (о котором я ничего на тот момент не знал и даже не догадывался) сохранению положения отца-командира, я благополучно умолчал.
Повествование завершилось вполне резонным вопросом: «И как же ты теперь дальше?» Ленка умница, и понимает, что смириться с нынешним своим положением мне будет непросто – вернее сказать, было бы непросто, если бы я был тем самым четырнадцатилетним, полным амбиций подростком, за которого она меня принимает. Но мне-то, спасибо тому, кто организовал этот попаданство, лет раза эдак в четыре, побольше – если не в телесном, то в интеллектуальном и эмоциональном плане уж точно. Хотя, как раз эмоции в последнее время всё чаще и чаще дают сбой, пытаясь вырваться из-под контроля рассудка. Гормоны, будь они неладны…
Кстати, о возрасте. О грядущем в середине сентября моём пятнадцатилетии вспомнил не я, а Ленка – я ещё на её дне рождения имел неосторожность об этом рассказать и даже пригласить кое-кого из гостей к себе. А именно: Таню Воронину, голенастую, похожую на обиженного журавля, интеллектуалку Олю Молодых и, разумеется, Андрея Полякова. Теперь – хочешь, не хочешь, а придётся соответствовать.
IV
Отец вернулся домой поздно вечером, в пятницу – как обычно в последнее время, он проторчал в Центре Подготовки всю неделю. С утра, после школы он предложил всем вместе на машине отправиться в Серебряный Бор, к воде – искупаться, отдохнуть, пожарить шашлыки, в общем, провести время в счастливом семейном кругу. Я согласился, ясное дело, тем более, что у меня накопилось к отцу немало сугубо специальных вопросов. Серебряный Бор на мой взгляд, место чересчур людное, зато недалеко и сравнительно цивилизованно. К тому же, знаменитый с конца восьмидесятых нудистский пляж там ещё отсутствует, а пристань с беседками-колоннадами, наоборот, в исправности и принимает прогулочные катера и теплоходики – а значит, поехали!
Разговор о Проекте зашёл ещё по дороге. В числе прочего, отец рассказал, что им продемонстрировали американскую новинку – портативный компьютер на базе недавно разработанного в США процессора 6502. Проект, сообщил он, заключил с разработчиками большой контракт, согласно которому такие компьютеры (они получили название “Эппл-1») будут поставляться для всех трёх Центров Подготовки – в СССР, США и Франции. И в данный момент идёт разработка новой модели «Эппл- II», которую будут использовать уже не на земле, а на орбитальных и лунных поселениях, прежде всего, на станции «Остров-1», причём американцы активно сотрудничают в этом с нашими электронщиками из Зеленоградского центра «Микрон». Предполагается, что в результате этого сотрудничества возникнет совместный советско-американский «микроэлектронный гигант», который и будет снабжать своей продукцией все космические программы.
Отец с таким энтузиазмом рассуждал о применении «яблочных» компьютеров в Проекте, что я не удержался и спросил: а нет ли в планах нарождающегося микроэлектронного гиганта размещения производства в Китае? Он аж поперхнулся: «Откуда такая странная мысль? И почему именно в Китае? Ты ещё скажи на Тайване! Да, сейчас планируют строительство сразу трёх заводов – головной в Зеленограде (он будет выпускать, прежде всего, продукцию космического назначения) и ещё два в Штатах. Первый тоже будет работать на нужды космоса, а на втором развернут выпуск коммерческих моделей.
Что же, осведомился я, у нас «персоналки» производить не собираются? Конечно, собираются, ответил отец, но со временем, а пока придётся обойтись привозными, американскими. Их там сразу станут выпускать приспособленными для нашего пользователя, с клавиатурой, дублированной на кириллице.
«Кстати, – удивился он, – где ты подцепил это термин – «персоналка»? Пришлось выкручиваться: «само как-то с языка сорвалось…» На этот раз прокатило, но впредь надо внимательнее следить за словами…
Между прочим, первые компьютеры собираются установить в Центре Подготовки, и «юниоры» будут осваивать и работу в качестве операторов.
«И, знаешь что, – говорил отец, – у них имеются очень любопытные планы: выпустить на базе своей новой разработки домашний, бытовой компьютер! Представь, что такая штука будет в каждом доме по цене цветного телевизора! Нам обещали, что как только эта новинка появится, её выдадут для индивидуального пользования ведущим сотрудникам! То есть и у нас дома появится такое чудо техники – так что осваивай основы программирования, пригодится. Вон, в бардачке глянь, специально прихватил с работы, хотел вчера отдать, да забыл в машине…»
В бардачке оказался увесистый том «Программирование на IBM-360». Я едва сдержал вздох разочарования: именно по такому «талмуду» семьдесят третьего, между прочим, года издания, я пытался приобщиться к азам информационной премудрости в институте – без особого, надо сказать, успеха. Может, здесь получится лучше? Нет, вряд ли – тут понадобятся другие книги и другие языки программирования.
Хотя – могу ошибаться, конечно…
Память – странная штука. Порой она скрупулёзно сохраняет подробности самых незначительных событий, имевших место много лет назад, и одновременно в её закоулках совершенно теряется то, что произошло в то же самое время – гораздо более значительное, по-человечески важное и… трагическое. И, затерявшись там, это всё же существует, оно есть, но не подаёт признаков существования, пока не возникнет обстоятельство, прямо на него указывающее. И вот тогда – всплывает из черноты забвения, чтобы поставить всё с ног на голову и подвигнуть к таким вещам, о которых иначе и не задумался бы.
Она появилась в начале сентября, буквально на следующий день после памятной поездки в Серебряный Бор. Я возвращался из школы и увидел у нашего подъезда фургон с надписью «Грузовое такси» на борту – трое небритых грузчиков выносили из него столы, шкафы, шифоньеры, а вокруг суетилась миниатюрная женщина с ярко выраженными семитскими чертами лица, и ещё более миниатюрная девочка примерно моего возраста. Когда я подошёл к двери, незнакомка держала створки, пропуская грузчика со штабелем картонных коробок; тот неловко споткнулся о порог, коробки закачались – и посыпались бы, не подхвати я верхнюю. Грузчик буркнул что-то матерное и потопал вверх по лестнице, не озаботясь судьбой утерянного имущества. Я обернулся к девочке – и наткнулся на совершенно детскую, и вместе с тем задорно-очаровательную улыбку. «Спасибо, – сказала она. – Поставьте здесь, возле лифта, мы потом заберём». На что я выдавил из себя «Да ничего, мне не трудно…» и направился вслед за грузчиком, угадывая за спиной лёгкие шаги и обворожительную улыбку внезапной знакомой.
Её звали Мира, и об этом она сообщила мне, стоя перед распахнутой настежь дверью квартиры на пятом этаже. Они с матерью (отца у Миры не было, но об этом я узнал позже) только что получили эту квартиру – и вот, перебираются на новое место. Я занёс коробку в прихожую, обменялся парой слов с мамой, (Так вы наш сосед? Лёша? Заходите как-нибудь в гости, Лёша, мы с Мирочкой вас чаем напоим, только вот порядок наведём…) распрощался и заторопился вверх по ступенькам. И пролётом выше, перед нашей лестничной клеткой споткнулся и едва не полетел с ног от внезапно нахлынувшего узнавания.
Потом, когда я получил возможность хорошенько всё обдумать, стало ясно, почему это совершенно вылетело у меня из головы. Мира не училась в одном со мной классе, или хотя бы в одной школе – мать записала её в другую, с двух кварталах ближе к метро. И в нашем подъезде они прожили всего ничего, меньше недели. Наверное, даже вещи не успели толком разобрать и мебель расставить, когда одним недобрым сентябрьским вечером в четверга Мира, возвращаясь из музыкальной школы, (еврейская девочка, и чтобы не училась музыке?) за ближними гаражами была зверски изнасилована, а потом убита, зарезана какими-то подонками. И маму Миры я больше так и не видел – на следующий день после гибели дочери её увезла «скорая», как потом говорили соседки по подъезду, в психиатрическую клинику. Квартира их несколько месяцев стояла пустая, потом в неё заселились другие люди… в общем, черноглазая улыбчивая девочка Мира с их страшной судьбой канула в чёрные омуты моей памяти – чтобы вынырнуть оттуда вот сейчас, на лестничной площадке перед обитой дерматином дверью нашей квартиры…
Дома меня никто не ждал (Бритька и бабулин обед не в счёт) и я, не переодеваясь, присел на стул в своей комнате и принялся думать.
Итак, что мы имеем? А имеем мы сведения о предстоящей трагедии – и если не попытаться как-то пустить их в оборот, предотвратить, спасти – то я не смогу после этого без отвращения глядеть на своё отражение в зеркале по утрам. Обратиться к участковому, благо опорный пункт через дом от нашего? Но что я там скажу? Что мне привиделось, будто на нашу новую соседку по подъезду нападут злодеи с ножами? Так я даже не знаю, кто это такие – в «том, другом» семьдесят пятом их так и не поймали. Правда всплыла гораздо позже, в конце восьмидесятых, и узнал я о ней сугубо случайно – маме рассказала соседка, в свою очередь, узнавшая это от родственника, служившего в нашем Октябрьском РУВД. Помню только, что один из убийц вроде бы, отсидел год по малолетке, был опущен на зоне, причём уголовники наградили его ещё и сифилисом, озлобился на весь свет и, оказавшись на свободе, решил отомстить за свою загубленную молодую жизнь. Что и проделал в сентябре за гаражами вместе со своим шестнадцатилетним приятелем.
Жертва была выбрана случайно – соседка говорила даже, что ублюдки разыграли её в карты. Этому я не слишком-то верю: пожилые кумушки, к которым относилась мамина «информаторша», обожают такие жуткие подробности и сплошь и рядом додумывают их, сами того не осознавая.
Обращаться к родителям бессмысленно. Отец в своём Центре Подготовки до пятницы, а соваться с таким к маме или деду – нет уж, увольте! Друзей, которых можно было бы подписать на разборку у меня пока нет. А хоть бы и были – окажись здесь каким-то чудом Середа, Юрка-Кащей и француз Шарль, мне и в голову не пришло посылать их на зековские перья. Они бы пошли, не вопрос – но ведь не в них дело, а во мне…
Вариант с райотделом милиции тоже отпадает: даже если меня прямо оттуда не отправят по тому же адресу, по какому вскоре уедет мама Миры, что они могут мне сказать? «Если что-нибудь случится – приходите, будем разбираться, а сейчас – не можем же мы приставить охрану к каждой школьнице на районе? Если волнуешься так, то уговори её мать не выпускать дочку из дома, а если не выйдет – сам встреть и проводи до подъезда. Парень ты, вроде, крепкий, глядишь, злоумышленники поостерегутся вас задевать!»
А что, этот прозвучавший в моём воображении совет «дяди милиционера» пожалуй, неплох. «Если хочешь, чтобы нечто было сделано хорошо, делай это сам» – старый, проверенный подход. Пожалуй, и я им воспользуюсь: разумеется, ни о каких уговорах не отпускать Миру в музыкальную школу речи не идёт, не настолько я с ними знаком. А вот проводить – это, пожалуй, вариант. В памяти отложилась ещё одна деталь: вот я тороплюсь после уроков домой – и перед домом встречаю Миру. Она одета в какую-то пёструю курточку, из-под которой выглядывает подол длинной юбки; весёлая, улыбающаяся, как и при той, первой нашей встрече, в руках – скрипичный футляр. Видимо, тогда она и шла на своё последнее занятие в музыкальной школе…
А что, это мысль: поздороваться, завязать разговор и как бы между делом предложить проводить её вечером от метро до дома. Это у четырнадцатилетнего-меня могло бы не хватить духу столь бесцеремонно напрашиваться на встречу с малознакомой симпатичной девчонкой – но мне-теперешнему смешно даже думать о каком-то там смущении.
И ещё кое-что. А если злодеи всё же выберут жертвами нас обоих? Я, конечно, окреп за это лето, но схватываться с двумя подонками при перьях, один из которых уже напрактиковался с обращении с ножом на зоне – нет, идея эта никуда не годится, даже с учётом «бабочки» в кармане и кой-каких унаследованных из «той, другой» жизни навыков. Взять с собой Бритьку? Хоть она и готова облизать с ног до головы любого встречного, вряд ли те двое настолько отморожены, что рискнут наезжать на двоих в сопровождении довольно-таки крупной собаки. Но тут имеется нюанс: если они и минуют нас, то где гарантия, что тут же, минут через пять не найдут другую, беззащитную жертву? Да хоть мою маму – она как раз в это время возвращается домой, и тоже проходит мимо злополучных гаражей…
От этой мысли мне сделалось не по себе. Ладно, насчёт собаки сделаем зарубку в памяти, а пока – по счастью, у меня имеется ещё один вариант. И дома, как нарочно, никого, что мог бы помешать мне вдумчиво и неторопливо заняться им.
На то, чтобы открыть секретный ящик в отцовском столе ушло ещё меньше времени, чем в первый раз, и спустя две минуты искомое – пистолет системы Хелфрихта и вытянутая коробочка из рыхлого картона лежали передо мной. В процессе взлома мне подумалось, что отец не заметил предыдущего моего вторжения, иначе бы наверняка перепрятал куда-нибудь опасную игрушку. Вот хорошо, вот и пусть остаётся в неведении – «умножая знания, умножаешь скорби», так, кажется, у Экклезиаста?
..Поумничай тут ещё, с неудовольствием подумал я и потянулся к пачке. Ты смотри, а в прошлый раз я и не заметил, что они, в отличие от самого пистолета, являющегося плодом оружейного творчества сумрачного германского гения межвоенных лет, произведены в СССР! Надпись на этикетке: «Патроны к пистолету «Браунинг», кал. 6, з5. шт.50» ясно о том свидетельствовала.
Что ж, с этим-то как раз всё понятно: такие патроны действительно выпускались в нашей стране для многочисленных оставшихся после Первой Мировой и революционных бурь карманных «браунингов». А в середине тридцатых на Тульском заводе производился пистолет «Тульский Коровин» как раз под этот патрон; пистолетик предназначался для высшего командного состава РККА, а так же государственных служащих и партийных работников. Нередко ТК выступал и в качестве наградного оружия – я как-то читал, что им премировали даже стахановцев за ударный труд. Видимо, прежний владелец стола относился к одной из таких категорий (не к стахановцам, к чему им это резное чудище на львиных лапах?), вот и патроны к пистолету держал советские – пока не попал под каток репрессий, или не лишился своего имущества каким-то другим, не столь драматическим образом.
Советские патроны меня устраивали даже больше – мне приходилось где-то читать, что их выпускали с иной рецептурой порохов, вследствие чего они были несколько мощнее исходных. Но сейчас это имело не такое уж большое значение. Может, останавливающее действие этих «маслят» и выше, чем у «родных» 6,35 Browning (они же.25 ACP) – но мне-то с того что за радость? Напугать уголовников такой несерьёзной пукалкой – нет, это не вариант. По нынешним травоядным временам даже вполне солидный ТТ в руках школьника вряд ли кого-нибудь впечатлит – сочтут за игрушку, зажигалку, пугач, что уж говорить о крошечном «дамском сверчке»? Так что применять оружие придётся – если придётся, конечно, – сразу, без всяких там «стой, стрелять буду». Причём желательно так, чтобы не убить противника и даже не ранить всерьёз, и в этом малый калибр и относительно слабый звук мне как раз в помощь. Почему, спросите вы? Среди гаражей и выстрел посильнее будет не слишком хорошо слышен, а что до тех, кому достанутся пульки из германского жилетника – пусть себе бегут прочь с дырками в шкуре. Подобные типы не станут обращаться в больницу, откуда о пациенте с пулевым ранением моментально сообщат куда следует. А уж гильзы я потом не поленюсь собрать, да и заранее можно принять меры – например, запихнуть «пестик» в целлофановый пакет, заранее достлав патрон, и стрелять, не извлекая наружу.
Разборка и сборка, протирка промасленной тряпочкой полдюжины маленьких патрончиков, снаряжение магазина – это всё заняло ещё четверть часа, после чего я действительно завернул пистолет в пакет и запихал на самое дно ящика со всякими мелочами, среди которых были и давно заброшенные детские игрушки – туда мать никогда не заглядывает, полагая, что я сам должен наводить порядок в своих вещах. Сейчас это мне на руку – пусть оружие ждёт своего часа, а я пока займусь иным, не столь рискованным вариантом вооружения. Тем более, что раритет может в решающий момент и подвести: отец, даром, что инженер, все эти годы хранил пистолет в собранном состоянии, а значит, возвратная пружина наверняка села. Адекватная пружинная сталь появилась гораздо позже, лишь годах в шестидесятых-семидесятых, а всё изготовленное до тех пор, подвержено подобной неприятности. А значит – полагаться на «дамский сверчок» не стоит – один выстрел он сделает наверняка, а вот дальше могут начаться проблемы.
Итак, шаг первый: найти на антресоли кусок полуторадюймовой водопроводной трубы. Он оказался слишком длинным, примерно метр с четвертью – и чтобы укоротить его до нужных мне шестидесяти сантиметров, пришлось поработать ножовкой. Кончик с резьбой я оставил, подобрав, заодно, пару подходящих гаек. Пригодятся.
Шаг второй: покопаться в уже упомянутом ящике с собственным барахлом, и извлечь оттуда полдюжины свинцовых решёток от автомобильного аккумулятора – старых, покрытых беловатым налётом. По понятиям двадцать первого века, насквозь пропитанного экологическими иллюзиями – практически склад боевых отравляющих веществ. Здесь же это обязательное для любого пацана имущество, хотя, помнится, мама сердилась: «что за гадость ты тащишь в дом, свинец же ядовит!» Говорите, у вас дома такого не водилось? Что ж, это значит, что у вас не было нормального, счастливого советского детства…
Шаг третий – это, собственно, дело техники, причём самой, что ни на есть, незамысловатой. Я выстругал из подходящей деревяшки пробку и при помощи молотка и нашедшегося в отцовском слесарном хозяйстве стального стержня, заколотил её в трубу – в натяг, туго, так, чтобы она ушла внутри примерно на четверть длины. Прихватил на кухне спички, пару старых газет и с трубой под мышкой и кусками свинца и пассатижами в кармане отправился на улицу.
Я знал, куда идти: в соседнем дворе, между стеной дома и трансформаторной будкой и гаражом имелся чрезвычайно удобный закуток, используемый местной ребятнёй для разнообразных дел, способных вызвать неудовольствие взрослых. Там я и развернул свою «литейку»: развёл из досок от разломанного ящика костерок, дождался, когда появятся угли и водрузил на них найденную тут же консервную банку. На то, чтобы расплавить свинец, ушло минут пять; я воткнул трубу в землю одним концом, подхватил банку за край пассатижами и тонкой струйкой вылил расплав поверх пробки. Свинца хватило на то, чтобы заполнить свободное пространство; я дождался, пока он остынет, накрутил обе гайки и обстучал молотком оставшуюся часть резьбы так, чтобы она замялась внутрь, надёжно фиксируя «начинку» – и взвесил получившееся орудие на ладони.
А ничего так получилась дубинка, убедительная! Согласно УК РСФСР от 1960-го года – статья 218, палица, образчик ударно-дробящего холодного оружия, не больше, и уж никак не меньше. Если заехать такой со всей дури, то череп расколется, как гнилой арбуз. Ну, предположим, этого мне не надо – а вот обезоружить парочку уродов с ножами, переломав им шаловливые ручонки, я сумею – полтора десятка лет занятий историческим фехтованием не пропали даром и в новом теле, навык имеется, проверено…
Я засунул трубу в рукав куртки – старой отцовской брезентовой стройотрядовки, отданной мне как раз для подобных дел, когда жалко надевать школьный пиджак или другую приличную одежду, и оружие само скользнёт в руку. Осталось обмотать рукоятку несколькими слоями чёрной матерчатой изоленты, – такая отчаянно пачкает ладони, зато рука не скользит от слова совсем, да и отпечатки пальцев на клейком слое вряд ли останутся, и это соображение тоже стоит иметь в виду. Что до пистолета, то пусть он пока полежит в кармане, которые у стройотрядовской спецовки весьма вместительные. Глядишь, и не пригодится, зато некоторую уверенность придаст. Так, на всякий случай – не зря же говорят: «лучшая импровизация это та, что была подготовлена заблаговременно…»
V
«Всякое дело необходимо приносит успех, будучи надлежащим образом соображено» – в прошлый раз я припомнил это высказывание первого императора всероссийского перед артековской авантюрой с Пушкинским гротом. Видать, в тот раз соображалка меня подвела, потому что затея эта закончилась… так, как она закончилась. Что ж, остаётся надеяться, что на этот раз всё сложится удачнее, тем более, что и ставки сейчас не в пример выше. Жизнь и смерть без малейшего преувеличения, и напортачить тут легче лёгкого – а вот исправить ситуацию, если что-то пойдёт не так, будет наоборот, невозможно.
Поначалу события развивались в точном соответствии с моими планами. Я встретил Миру, прогуливаясь после уроков во дворе с собакой – Бритька немедленно выразила бурную радость по случаю знакомства, получила свою порцию восторгов, после чего я, кивнув на протёртый до белизны футляр, как бы между делом поинтересовался: «в музыкальную школу собралась?» Да, ответили мне, в музыкальную школу, только ехать приходится далеко – на Сокольники, где они жили раньше. Мира, занимается по классу скрипки с замечательным преподавателем, Моисеем Абрамовичем (ха-ха, кто бы сомневался!), уже переросла общий курс, впереди – подготовка в консерваторию. Только преподаватель старенький, уроки даёт у себя дома, сидя в кресле на колёсиках…
И так далее, и тому подобное. За разговорами о музыке, консерватории и Моисее Абрамовиче мы, все трое, успели дойти до метро «Университета». Я сделал вид, что припомнил, будто и сам вечером возвращаюсь с занятий во Дворце Пионеров – «если хочешь, подожду тебя тут, возле вестибюля, пойдём домой вместе?..» Ответом была задорная улыбка и не менее задорный и слегка загадочный взгляд огромных, чёрных, как греческие маслины, взгляд из-под приопущенных бровей. Собеседница, конечно, поняла истинную цену этим моим «я тут вспомнил…» и догадалась, что мизансцена и была разыграна, чтобы напроситься провожать её – только вот с оценкой моей мотивации она слегка ошиблась. Что ж, мне того и надо: получив согласие (сопровождавшееся ещё одним загадочным взглядом), я поспешил домой. Времени у меня был целый вагон; я уже решил, что на вечернюю вылазку Бритьку не возьму, а пока прикидывал: имеет ли смысл провести доразведку театра предстоящих боевых действий, или уже хватит суетиться, и пора бы прилечь на диван и часок-другой поспасть перед непростым делом?
Стрелки часов в вестибюле станции метро, показывают двадцать-пятнадцать. До рандеву с черноглазой скрипачкой ещё четверть часа – я нарочно пришёл пораньше и занял выгодную позицию напротив схода с эскалатора. Турникетов на выходе здесь пока нет, они появятся только в конце восьмидесятых, и ничто не мешает мне обозревать исходящий пассажиропоток. Слегка нервирует фигура милицейского сержанта в дальнем углу зала – для него я желанная добыча, обеспечивающая вместе с залитой свинцом трубой и огнестрельным пистолетом на кармане жирную «палку» в соответствующей ведомости. Но к счастью ни о чём таком сержант не догадывается, а беседует с контролёршей в будке возле турникетов и моей особой не интересуется. Да и с чего бы – вид у меня приличный, веду себя тихо, не нарушаю…
Стрелки метрополитеновских часов ползли убийственно медленно, и я крутился словно на иголках, словно действительно назначил свидание девушке, а та, как водится, запаздывает. Вот на циферблате двадцать-двадцать пять… двадцать семь… тридцать…
– Лёша? Привет, вот и я!
Маленькая, изящная фигурка в давешней пёстрой куртке машет мне рукой, зажав под мышкой футляр. Машу в ответ, искоса бросая взгляд на часы. Ты смотри – минута в минуту! Дивны дела твои, господи…
Место было выбрано грамотно, с умом – что, кстати, свидетельствует в пользу того, что преступление было задумано заранее, а не стало спонтанной выходкой перепившихся ублюдков. Асфальтированная дорожка, с одной стороны, сетчатый забор пустующего в это время суток детского сада, с другой – неопрятные коробки гаражей, теснящиеся один к другому. Между гаражами проходы, давно освоенные местной ребятнёй – именно пацаны в «тот, прошлый раз» и нашли истерзанное тело жертвы. Из такого прохода они и вынырнули: только что никого не было – и вот уже стоят на дорожке, неприятно как-то скособочившись, руки в карманах, где – я знаю! – прячутся ножи.
Нет, я не хвастаюсь – просто случилось это ровно там, где я и предполагал, когда сутками раньше осматривал местность. Ровно посредине дорожки; лампочка на ближайшем фонарном столбе не горит, и этот участок «трассы» тонет во мраке. Тополя за гаражами уже вымахали в рост достаточно, чтобы надёжно скрыть происходящее от жителей дома напротив – если тем взбредёт в голову глазеть в окно в столь поздний час вместо того, чтобы, как полагается всякому советскому человеку, сидеть у телека в ожидании программы «Время», за которой последует художественный фильм. А потому – никаких сомнений о том, что это может оказаться кто-то другой, непричастный, у меня не было. Да они и сами подтвердили это, когда, каркнув что-то матерное, шагнули нам навстречу, и в руке того, что был впереди – повыше, в низко надвинутой на глаза кепке, тускло блеснул металл.
Левая рука нервно тискала в кармане пистолет, а правая уже жила своей жизнью. Опускаю кисть и поворачиваю её наружу, высвобождая кончик трубы. Обмотанная матерчатой изолентой рукоять удобно ложится в ладонь, и я сразу, не тратя лишних секунд на всякие там «ты чё, козёл?..», наношу сильный тычковый удар – прямо в раззявленный в дегенеративной ухмылке щербатый рот.
Ну ладно, насчёт «щербатого» это, положим, дорисовало моё воображение – представитель мелкой шпаны, да ещё и опущенный на зоне, ведь и должен выглядеть помято, верно? – но после этого удара зубов урод точно недосчитался. Губы, дёсны – всё превратилось в кровавую кашу, а рука уже описывала дугу с отшагом влево, чтобы уйти от возможного, хотя и маловероятного тычка ножом. Ударный конец описывает короткую дугу и обрушивается на запястье, я отчётливо слышу хруст костей, дробящихся под гранями гаек, играющими роль насадки боевого шестопёра, и сразу – короткий вскрик, то ли боли, то ли пока ещё удивления. Но не останавливаюсь: ещё шаг влево-вперёд, левая, вырванная из кармана ладонь подбивает вверх локоть вооружённой ножом руки, а труба с размаха обрушивается на предплечье, круша кости, мозжа мышцы и прочие мягкие ткани. Нож уже на земле, и опасности его владелец для меня не представляет – его накрыло болевым шоком, и он издал вой, полный ужаса и страдания. Тем не менее, наношу ещё один удар – завершающий штрих, гарантирующий, что упырь-сифилитик никогда более не сможет воспользоваться этой рукой даже для того, чтобы ковыряться в носу. «Шестопёр» после кистевого проворота ударяет в локоть, дробя в хлам сустав и раскалывая плечевую кость так, чтобы ни один хирург не взялся бы сложить образовавшуюся мешанину осколков воедино.
Очень хочется добавить ещё один раз, уже по колену, чтобы обеспечить «клиенту» полную и окончательную инвалидность до конца его никчёмной жизни. Но нет – ему ещё предстоит отсюда сбежать, и я с сожалением отказываюсь от столь приятной перспективы.
Так, а где у нас второй? Да вот же он, стоит, прижавшись спиной к гаражу, в руке ходуном ходит узкая серебристая рыбка ножа. Это ты зря, парень – если бы бросил нож, то, может, и был бы шанс отделаться лёгким испугом. А так – извини, за ошибки надо платить. Да и зачем тебе, если вдуматься, целая, здоровая и работоспособная ключица? Чтобы пёрышком играть, пугая воспитанных девочек, возвращающихся из музыкальных школ со скрипками в потёртых дерматиновых футлярах? Так это баловство, это тебе ни к чему…
Под тяжестью залитой свинцом трубы кость дробится, словно она из стекла – мне кажется, что я даже слышу звон. Но ничего подобного, конечно: всё заглушает новый крик, и второй ублюдок поворачивается и, спотыкаясь и перекособочась, кидается в отступ.
Вслед за ним, завывая от ужаса и боли, ползёт, держась за стенки гаражей, первый.
Так и тянет извлечь из кармана пистолет и – в затылки упырям, чтобы упали и корчились тут в луже растекающейся крови, и никому, НИКОМУ больше не причинили вреда! Нет. Нельзя. Жизнь – она такая, несправедливая и, нередко, глухая даже к лучшим человеческим побуждениям…
Я вышел на середину дорожки – это только показалось, или под фонарём, мелькнула и пропала в проходе между кирпичными коробами ещё она тень? Выходит, злодеев было трое тогда дело плохо, тот, третий ушёл невредимым и наверняка меня запомнил.
Хотя… о чём это я переживаю? Этому третьему, если он даже и был, предстоит тащить подельников на хазу и там отпаивать водкой, а те будут требовать прямо сейчас, немедленно, привести врача, а «третий» будет отбрёхиваться, что нет, нельзя, врач наверняка запалит малину перед ментами, а пострадавшие, в свою очередь, заявят, что им это побоку, и если не будет врача, они и его на перо посадят – чисто по понятиям…
И так далее, и тому подобное. Первый «пострадавший» добрался наконец, до спасительного прохода и то ли рухнул, то ли нырнул в темноту. Позади меня раздался придушенный всхлип – я обернулся и встретился взглядом с огромными, полными страха, глазами спутницы.
Давно мне не бросались на шею! Правда, сейчас в этом не было ни капли романтики – Миру колотило, и ощутил это, когда хрупкое тельце оказалось в моих объятиях. Она зарыдала, спрятав лицо у меня на груди, а я бормотал что-то утешительное, гладил её по голове, по спине и даже, кажется, поцеловал раза два в пробор. Готов поспорить, это не осталось незамеченным…
Однако – пора рвать когти! Я осторожно высвободился из объятий спутницы и со словами «ты погоди минутку, сейчас пойдём, я тут только проверю кое-что…» наклонился. Так, следов крови, выбитых зубов и прочих улик, вроде, нет, но я на всякий случай нагрёб с обочины земли и тщательно растёр её подошвой по месту недавней схватки. Бережёного, как говорится, Бог бережёт, а не бережёного… ну, вы сами знаете.
Теперь – нож. Он лежал там же, куда уронил его владелец, и я присел на корточки, рассматривая орудие несостоявшегося преступления. Ничего особенного, обычная зоновская выкидуха с «щёчками» рукоятки из бурого бакелита и дюралевым «сапожком». Я огляделся – в двух шагах, под стенкой гаража виднелась промоина, довольно глубокая, и оттуда явственно несло застарелой мочой. Что ж, для сокрытия улики, в том числе, и от служебно-розыскной барбоски, лучше места не придумаешь – я ногой, чтобы не прикасаться к рукоятке пальцами, запихал нож в промоину, каблуками забил туда землю и притоптал. Пусть себе лежит, пока не снесут эти гаражи, что у нас случилось только в середине нулевых. А если припрёт, и история с «самосудом» всплывёт-таки наружу – что ж, можно будет указать на схрон следователю. Моих отпечатков на ноже нет, а те, что есть, принадлежат нападавшему – вот пусть их и снимают в качестве доказательства предпринятой мной «необходимой самообороны».
Трубу я засунул обратно в рукав. Эта улика посерьёзнее будет: на кончике наверняка остались следы крови, но я уже знал, что с ней делать – заранее приглядел за домом полуоткрытый люк ливнёвки, в котором на глубине нескольких метров шумела вода и густо тянуло гнилью. Там «орудие преступления» нипочём не найдут – да и кому придёт в голову расследовать это происшествие? Даже в том невероятном случае, если кто-то из пострадавших обратится в милицию, всё спишут на разборки между шпаной и поторопятся сплавить в архив. А то и на них самих повесят – просто чтобы не копить «глухари». Обычное дело: повздорили, сцепились, а в результате – тяжкое членовредительство. Расследовать такое – никаких следователей не хватит, как и бумаги для протоколов…
Теперь – Мира. Я хотел поговорить с ней по дороге до дома, постараться внушить, что рассказывать о происшествии не стоит никому от слова совсем и, прежде всего, маме. И тут меня ждал сюрприз: «Я всё понимаю…. – сказала она, подняв на меня свои чудные зарёванные глаза. – У нас папа служил в милиции, майором, особо опасных бандитов ловил. Его недавно убили, а нам с мамой потом эту квартиру дали…»
О как! Я пробормотал что-то сочувственное, а сам стал лихорадочно прикидывать, чем это может обернуться лично для меня. Запросто ведь может оказаться, что «наезд» на Миру – вовсе не выходка оборзевших подонков, как я считал раньше, а их подписали, чтобы свести счёты с семьёй насолившего кому-то из серьёзных уголовников сотруднику? Если так, то девочка по-прежнему в опасности – так просто подобные люди от своих замыслов не отказываются. Может, и правда стоило положить тех двоих – просто чтобы их неведомые «боссы» решили, что девчонку плотно опекают коллеги погибшего отца, и оставили её в покое? Вот уж действительно: знать бы, где соломки подстелить!
Н-да, дела… Одно хорошо: учится Мира не в нашей школе, да и во дворе пока никого не знает, а значит, здесь серьёзных утечек информации быть не должно. А вот матери она всё расскажет, проси-не проси. А та наверняка захочет поблагодарить за спасение дочери, и хорошо, если только меня – а вдруг и моих родителей тоже? Придётся объясняться. Лучше будет даже самому спровоцировать объяснение – прямо сейчас, по горячим следам. Довести девочку до двери, сдать с рук на руки, а на неизбежный вопрос: «что с вами стряслось?» рассказать… хотя бы часть правды. Что решил проводить Миру, что шли мимо гаражей, и тут те двое с ножами. Труба? Она попалась под руку случайно, стояла возле стенки гаража, а что Мира не заметила, как я её подобрал – так перепугана была, неудивительно… Что труба была залита свинцом и вообще тщательно изготовлена для этой схватки, Мира не знает и знать не может. Как я прятал нож в промоине, не видела, потому как была занята, рыдала – так что объяснение может и прокатить. Но тут возможны варианты: скажем, в виде сослуживцев отца, которым мать девочки решит рассказать о происшествии. Откуда мне знать – а вдруг они перебрались с прежнего места жительства, чтобы оказаться подальше от недругов погибшего майора, и как раз на подобный случай имеются договоренности? Но в любом случае, вдова милицейского опера должна понимать некоторые вещи, непонятные обычным перепуганным мамашам, и на определённое понимание с её стороны я рассчитывать, пожалуй, могу. Во всяком случае, что бы и кому она не рассказала – можно надеяться, что она хотя бы задумается, чтобы не подставить спасителя дочери.
…И всё равно, влип ты Лёха Монахов по самое не балуйся. Вот уж действительно: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Зато – каким огненным взглядом одарила меня на прощанье, закрывая за мной дверь, черноглазая девочка Мира!
Только придя домой, поужинав и растянувшись на кровати, я вдруг зашёлся нервным хихиканьем. Получается, что я уверенной поступью шагаю по накатанной колее попаданца! Вот и маньяка изничтожил… ну хорошо, пусть не маньяка, пусть не совсем изничтожил, но факт-то имел место?
Но Высоцкого я перепевать не буду, не дождётесь! Он тут и сам неплохо справляется.
