скачать книгу бесплатно
– Можно?..
– Да, Монахов, что у тебя? Сиди-сиди, не надо вставать…
Демократичная она у нас, Татьяна Николаевна. Впрочем, иронизирую я зря – педагог она замечательный, а как классная руководительница и того лучше. Правда, оценить это по достоинству я смог только в следующем, девятом классе.
– Какой должен быть объём сочинения?
На меня посмотрели с удивлением – все, начиная с русички, и заканчивая соседкой по парте, Леной Титовой.
Татьяна Николаевна справилась с недоумением быстрее своих подопечных – учительница всё же…
– Если одолеешь хотя бы три страницы, то будет уже неплохо.
– Ага, ясно… – киваю. – И ещё вопрос: можно сначала писать в черновике? Неохота править в тетрадке, неопрятно получится…
Мёртвая тишина была мне ответом, а брови у собеседницы полезли на лоб. Похоже, такая постановка вопроса здесь никому ещё в голову не приходила.
– Что ж, если тебе будет так удобно… а что, в твоей прежней школе, так было принято?
В моей прежней школе, чуть не ответил я, принято править каждую фразу в «Ворде». И если применить тот же подход к написанию сочинения – а я не смогу так вот, с ходу от этого отказаться – то черкать придётся каждое предложение раз по несколько, и финальный вариант будет состоять в-основном, из зачёркиваний и кривых строчек на полях. Вряд ли найдётся учитель, который это оценит.
– Да, – говорю, – нам разрешали. Сначала в черновик, ну а потом перенести в тетрадку. Заодно грамотность можно исправить и стилистику, по мелочи – ну, знаете, близкие повторы, несогласованные предложения, да мало ли чего всплывает в процессе редактуры?..
Кажется, она поперхнулась, а Ленка – та и вовсе смотрела на меня с откровенным испугом. Я что, сморозил глупость? Да нет, вопрос как вопрос…
– Хорошо, делай, как тебе удобно, но постарайся всё же успеть к концу урока. – она обвела класс строгим взглядом. – А теперь за работу, время идёт!
Не то, чтобы я совсем уж не помнил «Мёртвые души» – но в последний раз я открывал эту книгу лет эдак тридцать назад. Да и то, скорее всего, не открывал, а смотрел советский многосерийный телефильм с Калягиным в роли Чичикова, который здесь, к слову сказать, ещё даже и не начали снимать. А потому – уверенно выбрал третий пункт из предложенного меню: «отношение автора к главному герою».
Своё творение я озаглавил «Обаятельные мошенники», и построил на сопоставлении нескольких персонажей: собственно Чичикова, Остапа Бендера, весёлой парочки из О'Генри – Энди Таккера и Джеффри Питерса – а в самый последний момент приплёл ещё и лису Алису и кота Базилио. Не то, чтобы я хотел как-то по-особенному выпендриться – просто подобный материал позволял легко выстроить недлинное и не слишком перегруженное отсылками к оригиналам рассуждение. А уж за стилистику я не беспокоился – три с лишним десятка лет в журналистике и на постах редакторов чего-нибудь, да стоят.
Минут за тридцать я исчеркал с обеих сторон три вырванных из общей тетрадки листка в клеточку, после чего ещё за десять минут перенёс текст в тетрадку по литературе, сопроводив его (исключительно из хулиганских соображений) эпиграфом:
…Пока живут на свете дураки —
Обманывать нам, стало быть, с руки!
Какое небо голубое…
Мы не сторонники разбоя:
На дурака не нужен нож,
Ему с три короба наврёшь —
И делай с ним, что хошь!..
И, только сдав одним из последних в классе работу, сообразил, что «Приключения Буратино» здесь, может статься, ещё и не вышло на телеэкраны, а значит, придётся выкручиваться. Но было уже поздно – русичка убрала тощую стопку тетрадок с нашими литературоведческими изысками в портфель, прозвенел звонок и восьмой «В» в полном составе ринулся на перемену.
Следующий урок – физика. Здесь трудностей не предвиделось и не случилось: я наскоро пролистал нужную главу учебника («законы отражения света») и, когда меня пригласили к доске, не ударил в грязь лицом. Изобразил мелом на доске схему опыта, устанавливающего «угол отражения равен углу падения», потом набросал изображения перископов, добавив несколько живописных подробностей насчёт их применения в субмаринах, танках и окопной войне. И совсем, было собрался перейти от плоских зеркал к криволинейным – но тут выяснилось, что этого мы ещё не проходили, и пришлось садиться на место с заслуженной пятёркой в дневнике.
Вторая перемена длилась уже не пять, а целых десять минут – эти нюансы, как и многие другие, с составляющие суть школьной жизни я успел позабыть. Следующим уроком значилась история, кабинет которой располагался в левом холле четвёртого этажа – пятый целиком отводился под актовый и малый спортивный залы. Проходили мы, как я уже успел выяснить, русско-турецкую войну 1877-78 годов, и необходимости готовиться не было – тему я знал куда детальнее, чем это изложено в учебнике, а потому, бросив сумку на свою парту, вслед за одноклассниками выбежал в холл. И только вернувшись через пару минут, наткнулся на пакостливо-торжествующие взгляды Черняка и Кулябьева – и понял, что меня подловили.
Не знаю, как в других, а в этой школе был обычай на переменах выбрасывать из окон сумки и портфели одноклассников. В прежней моей школе такого не было, а в старших, девятых и десятых классах, до подобных дешёвых выходок уже не снисходили – вот и получилось, что в своей школьной жизни я столкнулся с этим малоприятным явлением лишь в течение тех полутора месяцев, которые провёл на новом месте учёбы, заканчивая восьмой класс.
На самом деле это была не сравнительно безобидная шутка (биться-то в наших сумках по любому было нечему), а своего рода способ прощупывания новичка на предмет податливости – а в перспективе и способ травли. Увы, я не раз становился его жертвой и хорошо помнил унизительное ощущение, когда сопровождаемый смешками и ухмылочками одноклассников сначала ищешь своё имущество, заглядываешь под чужие парты, открываешь шкафчики, стоящие по стенам класса – может, обошлось и засунули туда? И лишь потом, осознав глубину проблемы, высовываешься по пояс из окошка – и, обнаружив искомое на газоне, сломя голову бежишь вниз, а первый звонок-то уже прозвенел, и учительница вот-вот войдёт в класс! И придётся под насмешливыми взорами всего класса краснеть, оправдываться и пробираться на место с мокрой от весенней грязи сумкой под мышкой, потому как вытереть её времени не было…
Вот и моя сумка валяется сейчас под окнами кабинета, на раскисшем под апрельским солнцем газоне – и недруги мои заранее предвкушают продолжение развлечения. Но нет, ребятишки-шалунишки, на этот раз хохма не пройдёт. Тут ведь как: дашь раз слабину – и всё, пиши пропало, ты неудачник, слабак, размазня и вообще конь педальный, а возвращать прежний статус придётся долго и мучительно. Так что надо пресечь все эти поползновения сразу и максимально жёстко – чтобы не просто обозначить свою неготовность уступить, а испугать «шутников», потрясти до глубины души, так чтобы они и глянуть косо в мою сторону больше не решались…
Мне даже заранее стало неловко – в душе, про себя, разумеется. И неважно, что Кулябьев почти на голову меня выше и куда шире в плечах, ни единого шанса ни у него самого, ни у его шайки нет. Помните, у Высоцкого в «Профессионалах»: «Как школьнику драться с отборной шпаной?..» А никак. Во всяком случае, не сейчас. Извините, ничего личного, простейшая психология. Не повезло вам сегодня.
Так, картина ясна. Сумку, скорее всего, выбросил Черняк. Заводила сам мараться не станет – он и ещё один прихлебатель, устроившись на подоконнике, наблюдают за происходящим. С ухмылочками наблюдают, в предвкушении…
Короткий взгляд на часы – три минуты ещё есть. Пожалуй, достаточно.
Кулябьев обычно сидит на последней парте в среднем ряду, рядом с Черняком. Да вон же его портфель – рыжий, как и шевелюра хозяина, потёртый, стоит у ножки парты в проходе. Крышка откинута, оттуда выглядывает уголок учебника. Подходяще…
Я подхватил портфель Кульябьева, перевернул – и содержимое пёстрым потоком посыпалось на пол. С дребезгом раскатились карандаши и ручки, разлетелись под парты учебники, раскрывшаяся тетрадь спланирована на середину прохода. Никто из одноклассников даже шевельнуться не успел – только поворачивали головы в сторону происходящего, а я уже встряхнул портфель и с размаху нахлобучил на голову обалдевшего от такого беспредела Черняка. Тот сделал попытку вскинуться, но я пресёк это поползновение солидной плюхой по макушке – не больно, удар кулака смягчил портфель, но очень, очень унизительно. Черняк звучно плюхнулся обратно на стул и обеими руками схватился за то, что теперь заменяло ему голову.
Пауза длительностью секунды три – вот теперь на меня со всех сторон уставлены ошеломлённые, потрясённые взгляды. Высокая девочка, стоящая в проходе – Лариса Ивлееева, кажется? – громко охнула и схватилась обеими ладошками за губы. Глаза огромные, в пол-лица.
– Ух ты! – кто-то восторженно ухнул где-то за спиной, и это звук заглушил рык Кулябьева:
– Ты чё, Монахов, совсем?..
Дослушивать, что именно «совсем» я не стал. Кулябьев соскочил с подоконника (его подпевала, кажется, Генка Смирский) так и остался сидеть на прежнем месте, отвесив челюсть и явно не веря своим глазам) и попёр на меня по проходу.
– Ну, ща я тебя!..
Если кто-то ждал, что я пущусь наутёк, перепрыгивая через парты, то он был сильно разочарован. Вылетевшая из кармана «бабочка» сверкнула тёмной сталью – недаром вчера я половину вечера крутил ей, рассматривая книги и газеты. Утерянный вместе с мышечной памятью навык восстановился удивительно быстро – ну, может не на прежнем уровне, но вполне приемлемо. Да и нет ничего хитрого в такой пальцевой эквилибристике – если, конечно, нож хорошо сбалансирован и не болтается в каждом сочленении.
Мой – не болтался. Я вообще неравнодушен к ножам, собрал в «предыдущей жизни» целую коллекцию из самых разнообразных экземпляров. Этот приобрёл, помнится, приобрёл на ножевой выставке в «Гостином Дворе» – меня тогда подкупило сочетание полированных половинок рукояти из нержавейки с чёрными костяными вставками и тёмно-серого, в чёрных разводах клинка из кручёного дамаска. Лезвие, длиной около двенадцати сантиметров, было выполнено в классической манере – узкой, длинной щучкой, и великолепно держало заточку. Дома у меня имелся целый арсенал оселков, разнообразных брусков и ремней для тонкой правки – и здесь рука не поднялась уродовать любовно направленное лезвие единственным найденным на кухне точильным камнем сомнительного качества. Надо будет одолжить у деда что-нибудь поприличнее, а пока и так сойдёт – крайний раз я наводил остроту на свою стальную «бабочку» всего за день до «попадалова», и с тех пор особо нож не использовал…
Кулябьев, как и прочие зрители, не сразу сообразил, что это так весело блестит у меня в руке, а когда понял, наконец – я уже приблизился на расстояние трёх шагов.
Как там советовал сын турецко-подданного? «Клиента надо довести до состояния, когда его можно испугать простым финским ножом». Ну, может, не точно так, не слово в слово – но общий смысл передан верно, и сейчас Кулябьеву придётся в этом убедиться.
Это был полнейший беспредел, разумеется. На моей памяти ни в той, прежней, ни в этой школе, ни разу за все десять лет не то что ножей – свинчаток в ход не пускали. Да что там не пускали, не припомню, чтобы кто-то из одноклассников хотя бы хвастался подобными опасными игрушками. Всё же, интеллигентский район, где я обитал раньше, как и новое место жительства, проходящее по разряду элитного (хотя здесь такие понятия ещё не в ходу) – это вам не хулиганские Лихоборы или совсем уж бандитская Капотня. И ничего подобного приличные мальчики и девочки из восьмого «В» класса школы номер семь никак не ожидали. Ну, извините, так уж получилось: нет у меня ни времени, ни желания долго и упорно убеждать вас, что я не маменькин сынок, не размазня и не потенциальный объект для небезобидных шуточек, а то и откровенной травли. Давайте поставим все точки над «Ё» сразу, жирно, чтобы все поняли, что к чему – а там видно будет.
А Кулябьев-то сдулся, как-то сразу, вдруг. Веснушки сделались яркими на враз побледневшей физиономии, на лбу выступили крупные капли пота. Он уже не прёт буром навстречу – пятится, не отрывая полных ужаса глаз от пугающей «мельницы» в моих пальцах. Шаг, ещё шаг – и вот он упёрся лопатками в доску, и Ирка Кудряшова, вторая «рыжая» в нашем классе, испуганно прыснула в сторону со сдавленным «ой, мамочки…»
Смещаюсь чуть вправо, так, чтобы моя спина загораживала хотя бы от части одноклассников картину происходящего. А ведь с Кудряшовой станется выбежать сейчас с воплем в коридор – и если на её зов явится кто-то из педагогов, мне придётся кисло.
А значит – не будем терять времени.
– Ты чё, а?… – выдавливает из себя Кулябьев.
– Через плечо. – отвечаю нарочито ласково. – Просьба к тебе имеется. Ты ведь не откажешь, верно?
Балисонг клацнул, складываясь в рабочее состояние. Лезвие метнулось к воротнику расстёгнутого пиджака. Громкий деревянный стук – это затылок моего визави пришёл в соприкосновение с доской, после того, как он попытался размазаться по её поверхности.
Стальная бабочка порхнула чуть ниже, к верхней из ряда блестящих ярко-белых пуговиц. Бритвенно-острая кромка без малейшего усилия перехватила нитки, продетые в алюминиевое ушко, и пуговица весело запрыгала по полу.
– Видишь ли, какой-то придурок уронил в окно мою сумку. – я нарочно говорю громче, чтобы слышно было в каждом уголке класса. – Так ты попроси Черняка сбегать за ним, хорошо? А то урок вот-вот начнётся, а у меня колено что-то побаливает…
А балисонг тем временем живёт своей жизнью. Вторая пуговица заскакала по серо-зеленоватому линолеуму… третья… четвёртая ударилась о плинтус и закатилась под учительский стол. Я скашиваю взгляд – Черняк уже успел стащить с головы портфель и попытается спрятаться за партой. Безуспешно – над краем торчит взлохмаченная макушка и перепуганные глаза.
– Так ты попросишь? Вы же, вроде, кореша, он тебе не откажет…
Последняя пуговица улетела куда-то вбок.
– Или мне отрезать ещё что-нибудь ненужное?
Лезвие обозначает движение вниз, по направлению к паху, но останавливается на полпути. Перегибать всё же не стоит, как бы не обмочился… Беспредел тоже должен иметь свои пределы.
А Черняку указание, похоже, не требуется – он торопливо выскакивает из своего убежища, с грохотом опрокидывает один стул, спотыкается о другой и пулей вылетает из класса. Хочется верить, действительно, за моей сумкой, а не за завучем, директором, трудовиком – или кто там ему первым попадётся на лестнице?
– Вот и хорошо! – «бабочка» скрывается в ладони, сложив с лёгким звоном стальные крылышки. Я поворачиваюсь на каблуках и, сопровождаемый потрясёнными взорами всего класса, иду к своей парте. Мне нужны ещё две или три секунды, чтобы сесть и незаметно засунуть нож в чехольчик из сложенной вдвое картонки, которую я предусмотрительно примотал пластырем к внутренней стороне лодыжки. Если мне на самом деле сподобятся устроить обыск – хрена лысого они его там найдут.
VIII
Вошедшую учительницу встретила мёртвая тишина и перепуганные взгляды. Кудряшова, а за ней ещё одна девочка, прижавшаяся к стенке возле шкафа, стали пробираться к выходу, где-то позади раздался громкий всхлип. Девушка – именно девушка, а никак не взрослая училка, лет двадцати самое большее, в легкомысленных кудряшках, длинной, почти до щиколоток узкой юбке и белоснежной блузке с кружавчиками – обвела класс недоумённым взглядом, чуть задержавшись на содержимом кулябьевского портфеля, усыпающего проход между партами.
– Что-то случилось, ребята?
Если сейчас позволить кому-то отвечать, – с оглушительной ясностью осознал я, – начнутся половецкие пляски с непредсказуемым финалом. Конечно, практикантка (точно, это же одна из студенток педвуза, присланных к нам в школу на практику!) это не завучиха, и даже не полноценная учительница, но, чтобы поднять кипиш, и её хватит с лихвой. Скорее всего, пошлёт кого-нибудь – да хоть ту же Кудряшову, вон она, уже почти подобралась к ней по стеночке, – за старшими товарищами, и тут такое начнётся… Ножа у меня, может, и не найдут, но я бы предпочёл, чтобы разбирательство состоялось как можно позже. Лучше всего, завтра, когда эмоции поулягутся, и острота восприятия учинённого мною безобразия притупится. А значит, как говорил Папанов в известном фильме: «куй железо, не отходя от кассы…»
– Екатерина Андреевна, он… – всхлипнула, было, Кудряшова, но я не дал ей договорить.
– Тут маленькая неприятность вышла. – я изо всех сил старался, чтобы голов мой звучал беззаботно. – Вова Черняк решил пошалить и выбросил мою сумку в окошко. Ну, я объяснил, что так поступать нехорошо, Вова проникся и побежал на двор, за сумкой. Сейчас вернётся.
По коридору торопливо простучали подошвы, дверь распахнулась настежь, едва не снеся хрупкую Екатерину Андреевну (так, оказывается, зовут практикантку), и на пороге возник Черняк. Физиономия перекошена, глаза вытаращены, шевелюра всклокочена, мокрую, заляпанную грязью сумку он прижимает к груди, словно спасательный круг.
– Вот видите, я же говорил – добавляю в голос искренней радости. – Спасибо, Вова, это очень любезно с твоей стороны.
Строго говоря, я сейчас нарушил все и всяческие нормы поведения в пацанской среде – стукачество, жалобы учителям дело последнее.
Практикантка не понимает ровным счётом ничего. Она ошарашена даже не столько содержанием моего спича, сколько тоном, которым всё это было изложено. Но против фактов не попрёшь: вот она, сумка, вот и сам провинившийся.
– Володя… тебя же Володя зовут?
Торопливый кивок. Пальцы, вцепившиеся в кожзам, побелели.
– Володя, ты действительно выбросил его сумку в окно?
Хоть Вовой не назвала, и на том спасибо – а то в моё исполнении это прозвучало нарочито-издевательски, как и сознательно вставленное «решил пошалить». Практикантка, к тому же терялась, поскольку не успела выучить имён и фамилий – и, скорее всего, не успеет, за те три-четыре урока, которой ей предстоит у провести в нашем классе. И в этом плане мне, конечно, незаслуженно повезло, потому как с историчкой Аллой Георгиевной подобные штучки никак не прокатили бы.
Тем не менее, позволять говорить ни ей, ни Черняку сейчас нельзя. Хотя – он и так ни слова выдавить из себя не способен, только еле слышно поскуливает.
– Не стоит, Екатерина Андреевна! – Я подхожу к Черняку (он сжимается, сразу становясь меньше) и мягко высвобождаю своё имущество из его рук. Пальцы для этого пришлось разгибать по одному.
– Он не хотели ничего дурного, просто неудачная шутка. Он больше не будет. Ты ведь не будешь… Вова?
Как он закивал! Мне даже показалось, что шейные позвонки захрустели. А вот в классе при этой моей реплике кто-то хихикнул. И хорошо, продолжаем переключать внимание…
– Вот видите, Екатерина Андреевна! Инцидент исчерпан.
– Ну, не знаю… – Практикантка нахмурилась. – Ладно, садитесь по местам. А ты… как твоя фамилия?
– Монахов. Монахов, Алексей. Геннадьевич. – добавляю я после крошечной пазы. Снова смешки в классе, практикантка неуверенно улыбается.
– Ты, Алексей… Геннадьевич, сумку-то почисти, а то она вся в грязи. Сходи в туалет, тряпку какую-нибудь найди…
А вот это сейчас точно ни к чему. Откуда мне знать, что начнётся, когда я выйду из класса?
– Не нужно, я прямо здесь.
И, прежде, чем практикантка успевает возразить, беру с доски одну из тряпок, старательно вытираю сумку и – штрих мастера! – тщательно прополаскиваю тряпку в рукомойнике, что приткнулся в углу класса.
– Вот и всё!
– Ладно, садись.
Киваю, поворачиваюсь и иду к своей парте. Огибаю Кулябьева – он на четвереньках, шарит по полу, собирая своё имущество и испуганно смотрит на меня снизу вверх, будто опасается, что я походя отвешу ему пинка. Остальные провожают меня взглядами, а я вижу только огромные в пол-лица глазищи Ленки Титовой, моей соседки по парте.
– Кто скажет, что у нас на сегодня?
– Про Боливара, Екатерина Андреевна, про Латинскую Америку! – Катя Смолянинова на первой парте торопливо выбрасывает руку вверх. – А ещё Алла Георгиевна задала дополнительно почитать про революцию в Мексике. Этого в учебнике нет, но она обещала, если кто подготовиться, спросить на пятёрку!
Мне бы сейчас посидеть, перевести дух – щедрая порция адреналина постепенно рассасывается, колени становятся ватными, ещё чуть-чуть и задрожат пальцы. Я уже дошёл до своей парты и даже взялся за спинку стула, но садиться не стал – поднял руку и легкомысленно помахал ладонью в совсем не «школьном» жесте.
– Можно мне, Екатерина Андреевна? Я учил, правда!
Практикантка, похоже, уже смирилась, что странный восьмиклассник ломает все шаблоны – поэтому только кивнула мне в ответ. Смолянинова, видимо, подготовившаяся по дополнительному материалу и рассчитывавшая что вызовут именно её, недовольно фыркнула и опустила руку. И ещё кое-что изменилось: словно по мановению волшебной палочки, разлитое в воздухе напряжения, только что ощущавшееся почти физически, уже спадало. Спрашивают домашку – что может быть обыденнее? Осталось наложить завершающий штрих, и дело в шляпе…
Я начал с того, что одарил всех – и практикантку, и одноклассников, и отдельно Катю Смолянинову – чисто американской ослепительной улыбкой во все тридцать два тщательно вычищенных с утра зуба. И таки да, добился своего: по классу пронёсся недоумённый шорох.
– Во-первых, Катя, (очередная улыбка, адресованная персонально Смоляниновой) правильно говорить не Боливар, а Боливар, хотя об этом частенько забывают…
Такого она снести, конечно, не могла.
– Но Алла Георгиевна на прошлом уроке…
– Стереотип, и только. – ещё одна лучезарная улыбка. – И, как и большинство стереотипов, ошибочный. Не верите – можно потом справиться в Большой Советской Энциклопедии, там всегда в именах собственных ударения проставляются, не то, что в учебниках. Если уж и это для вас не авторитет…
И шутовски развёл руками, получив в ответ широко потрясённый взгляд нашей признанной отличницы. Пассаж насчёт энциклопедии предназначен, впрочем, не ей, а практикантке, которая смотрит на меня во все глаза, слегка приоткрыв рот. Народ, то есть восьмой «В» в полном составе, безмолвствует.
…удивлены, девочки и мальчики? То ли ещё будет!..
– Я, с вашего позволения остановлюсь на дополнительной теме, то есть на мексиканской революции шестидесятых годов прошлого века – это почти через сорок лет после Симона Боливара и падения последнего оплота испанцев на континенте, перуанской крепости Кальяо. – бодро начал я свой «доклад». – Времена действительно были тогда занятные: по всему континенту, от южной оконечности, Аргентины и Чили, и до границы Мексики и Североамериканских штатов бурлило, как в закипающем котле, одни только войны за гуано и Великая Парагвайская война чего стоят…
По недоумённому выражению, проступившему на миловидном личике, было ясно, что об этих событиях Екатерина Андреевна слышит если не впервые в жизни, то уж никак не более второго раза. Вот и хорошо, это мне и нужно, добавим интриги…
– Один поэт, наш соотечественник, побывавший в тех краях, сочинил на эту тему стихотворение… своеобразное, но довольно забавное, и как раз об интересующих нас событиях. Вы позволите?..
