скачать книгу бесплатно
– Нет, я как раз собиралась выйти, – сказала я. – Спасибо за помощь, – обратилась я к Ханне с Анжелой. За что я больше всего люблю колледж – там всегда легко уйти. Ты сидишь у себя в комнате, участвуешь в споре, который сам же и затеял, а потом просто говоришь «пока!» и куда-нибудь сваливаешь.
Натягивая куртку, я обвела взглядом комнату, пытаясь увидеть ее глазами Светланы. Стены по-прежнему стояли практически голыми, если не считать Эйнштейна, гарвардского флажка Анжелы и пары сертификатов, распечатанных Ханной на принтере. В частности, она выдала самой себе «награду за прокрастинацию». Мне она тогда же вручила грамоту как «лучшей соседке»: помню, я ощутила печаль – оттого, что Ханна так сильно хотела, чтобы ее любили, и к тому же эта грамота могла обидеть Анжелу. В общем, я не стала ее вешать.
Светлана хотела, чтобы мы сочинили комикс, где было бы полно порочности и декаданса. Мы отправились в магазин CVS и купили плотную бумагу, клей, маркеры и журнал «Вог».
– Еще мне кажется, у моей соседки ларингит, – сказала Светлана, бросая в корзинку пачку лечебного чая. – То ли ларингит, то ли она не хочет с нами разговаривать. Но ей нужно учиться социализации.
Всё сказанное Светланой произвело на меня сильное впечатление: уверенность в своем желании написать историю о порочных людях, четкое представление, как должна себя вести соседка, и концепция чая, который стимулирует социализацию.
Мы встали в кассу. Когда я вынула брелок-кошелек, Светлана остановила мою руку и сказала, что заплатит.
– У моей семьи куча денег, – объяснила она. Я не поняла, что имеется в виду. Ведь у нас, вроде, у всех куча денег. Я мелочью отсчитала ровно половину общей суммы, кроме чая от ларингита.
– Ну, если ты настаиваешь, хоть это и глупо. – Светлана положила мои деньги в карман и расплатилась кредиткой.
У Светланы в общей комнате я увидела марокканский ковер, два больших красных кресла-мешка, постер группы R.E.M., постер Климта, постер Анселя Адамса и полки, уставленные дорогими музейными каталогами и книгами по искусству. У окна в горшках росло несколько деревьев, а один из трех столов был почти полностью уставлен растениями помельче – бледные, замкнутые в себе почки, мрачный зеленый мох, загадочные суккуленты в пластиковых стаканчиках. На полу с паяльником в руке сидела одна из самых тощих девушек, каких мне доводилось встречать. Это была Валери, соседка Светланы, она собирала радиоприемник.
– Как там Ферн? – спросила Светлана.
– Всё то же самое. – Она плечом указала на одну из спален. Там на верхней полке двухъярусной кровати я заметила армейский спальник, из которого торчала копна кудрявых волос.
– Ферн! Ты спишь? – крикнула Светлана. – Копна кивнула. – Я тут принесла тебе какой-то чай. Ты же не можешь ходить всё время и молчать, даже если не в настроении, – она наполнила белый электрочайник и высыпала пакет чайного порошка в пластиковую кружку в форме ананаса. – Ферн, это моя подруга Селин.
– Привет! – сказала я.
Ответа не последовало.
– Она утверждает, что не умеет разговаривать, – сказала мне Светлана. – Она ботаник, ее зовут Фернанда, а называют ее, разумеется, Ферн[6 - Папоротник (англ.).]. Ей идет это имя, ведь папоротники – такие загадочные, они как бы эфемерные, могут жить где угодно. Знаешь, есть папоротники древнее динозавров, им сотни миллионов лет. Некоторым из них даже почва не нужна, чтобы расти. В славянском фольклоре семя папоротника может сделать тебя невидимым. Разумеется, папоротникам на самом деле никакое семя не нужно, – она не понизила голос, несмотря на то, что Ферн лежала в соседней комнате, всего в паре футов. Светлана залила в чашку кипяток и размешала столовской ложкой.
– Ну и запах! – сказала Валери. – Бедная Ферн.
Светлана понесла чашку в спальню и протянула ее к верхней полке. Бугорчатый спальник поменял форму и явил свету круглое лицо с огромными глазами.
– Спасибо, – произнесла Ферн без особой благодарности в голосе.
– Пей, – безучастно сказала Светлана и вернулась ко мне в общую комнату. – Пойдем, не будем мешать Валери.
* * *
Спальня Светланы была ярко освещена, там находились лавовая лампа, стереосистема, полка, забитая книгами и компакт-дисками, и постер Эдварда Гори с оравой викторианских детишек, которые принимали кошмарную смерть. На кровати сидел плюшевый армадил. Я спросила у Светланы, как они с соседками разобрались насчет одиночной комнаты и будут ли устраивать ротацию. Она вздохнула.
– Вышло неловко. Вал и Ферн хотели, чтобы комната меняла хозяина, но я сказала, что это лишняя головная боль, и убедила их тянуть спички. Ну и что ты думаешь – эту комнату вытянула я, словно так и планировала. Хотя, честно говоря, я порой думаю, так оно и лучше. Валери такая славная, и ей, похоже, наплевать, есть ли у нее своя комната, а Ферн – не такая одиночка, как может показаться. На самом деле ей нужны стабильность и много внимания, поэтому Валери для нее – идеальная соседка. Знаю, это прозвучит ужасно, но мне, в некотором роде, кажется, что я – сложнее, чем они. Просто одни люди сложнее других. Как считаешь?
– Наверное, – ответила я.
– И уединение им важнее.
Затем Светлана принялась за рассказ о семейных корнях соседок, словно они были книжными персонажами. Родители Ферн, несмотря на то что ей дали полную стипендию, хотели, чтобы она работала у них в лавке, а не уезжала в Гарвард. Предполагалось, что отец Ферн звонить ей не будет, но он всё равно иногда звонит и просит денег, которые она зарабатывает мытьем посуды в Матере[7 - Корпус Матера – одно из зданий в Гарвардском комплексе.]: а там живут спортсмены, они поглощают пищу в диких количествах и делают при этом всякую гадость вроде смеси кетчупа с яблочным соусом, а бедным работающим студентам потом всё это отмывай.
Валери – самый легкий человек на свете, но у нее больная тема – брат, он всего на два года старше, но уже учится в математической магистратуре. В пятнадцать лет он решил пару криптографических задач, и его приняли в ЦРУ.
– Представь, как ей сложно, – рассказывала Светлана. – Валери – суперумница, но у нее нет выдающихся способностей в какой-либо конкретной сфере, и она не знает, куда себя приложить. Заняться математикой означает соперничать с братом. Но с другой стороны, математику она считает единственной строгой дисциплиной, единственным предметом, достойным изучения. Как ей выделиться на фоне брата, если она может мерить себя только по его меркам? Сейчас она в группе отличников по физике, куда берут только самых продвинутых первокурсников. Из двадцати пяти студентов в группе она, наверное, в первой тройке: и нет чтобы гордиться этим – ей неуютно даже быть в одной лиге с остальными. Ведь ее брат на первом курсе уже ходил на магистрантские занятия.
* * *
Книжка, которую Светлана хотела писать вместе со мной, была посвящена сексуальной инициации несостоявшегося русского автоугонщика в Париже. Персонажа звали Игорь, и он обладал внешностью парня, сидящего на камне в рекламе одеколона из «Вога». Светлана вырезала фигуру парня, наклеила ее на лист бумаги и с твердой уверенностью дорисовала остальную картину, нимало не колеблясь по поводу деталей.
– Я рисую как в детском саду, так что не смейся, – сказала она. Игорь сидел на голом матрасе под голой свисающей лампочкой. Возле таза, где он отмачивал ноги, стояли пепельница, дисковый телефон и пустые бутылки. Позади в дверном проеме виднелся унитаз с поднятым стульчаком и сливным бачком с цепочкой.
Игорь грустил, – писала Светлана. – Уже две недели он жил на сандвичах с горчицей. Горчицу он украл со столика в кафе.
– Ого, – сказала я. – И в таком состоянии у него намечается сексуальная инициация?
Светлана кивнула.
– Такие вещи случаются, когда меньше всего ждешь. – В ту ночь он докурил последнюю сигарету и допил последнюю водку, оставленную бывшей подружкой, – добавила она в текст.
– У него подружка?
– Да, но она почему-то не стала с ним спать. А потом бросила. Она была у него единственным другом в Париже, а теперь ушла. Поэтому, когда в тот вечер зазвонил телефон, он был уверен, что ошиблись номером. Но всё равно снял трубку.
Звонила таинственная девушка, она назначила ему встречу в клубе «Зодиак». Игорь отправился в «Зодиак», сел у стойки и заказал пиво. Единственная девушка в клубе потягивала зеленый коктейль и не обращала на Игоря никакого внимания. Он немного подождал, но никто так и не появился. И он пригласил девушку на танец.
Мне нельзя ни с кем танцевать, – сказала она, – потому что я – дочь Гитлера.
В полдвенадцатого, столь же внезапно, как она появилась в моей комнате, Светлана сказала, что ей пора ложиться.
– Я вроде как стараюсь ложиться вовремя, – сказала она, вставая.
В общей комнате радиоприемник Валери транслировал помехи. Но он работал!
– Ну вот, почти и всё, – сказала она. – Я вожусь с ним с десяти утра, – она что-то сделала с проводом и поймала в эфире человеческий голос.
– Само собой разумеется, – произнес он, – в Евангелиях мне стыдиться нечего.
* * *
Программа курса «Строительство миров» представляла собой список любимых книг и фильмов Гэри, без всяких заданий и сроков. Мы просто должны были читать книжки, смотреть картины и обсуждать их на занятиях. Обсуждения обычно не клеились, поскольку из списка каждый выбирал свое.
– Ну что, мне давать вам домашние задания, как детям? – строго спросил Гэри, когда в очередной раз выяснилось, что в аудитории нет двух студентов, которые прочли бы или посмотрели одно и то же. – Прекрасно. Тогда все читайте «Наоборот»[8 - «Наоборот» (1884) – роман французского писателя-натуралиста Жориса-Карла Гюисманса, герой которого презирает буржуазную жизнь и пытается найти уединение в созданном им художественном мире.].
Поначалу я восприняла задание с энтузиазмом, поскольку Гэри сказал, что герой этого романа решил жить, предпочтя этическим принципам принципы эстетические, а как раз недавно Светлана говорила, что я живу в соответствии с эстетическими принципами, в то время как она, человек, выросший на западной философии, обречена скучно руководствоваться этикой. Раньше мне никогда не приходило в голову противопоставлять этику эстетике. Я полагала, что этика эстетична. Под «этикой» подразумевается золотое правило, которое, по существу, можно считать правилом эстетическим. Потому оно и называется «золотым», как «золотое сечение».
– Воровать и жульничать некрасиво, разве не потому мы себя так не ведем? – сказала я. Светлана ответила, что впервые в жизни видит столь сильную эстетическую восприимчивость.
Я надеялась, что «Наоборот» окажется книгой о человеке, с которым у нас одинаковый взгляд на вещи и который старается вести жизнь, не запятнанную леностью, трусостью и соглашательством. Но я ошибалась, этот роман касался, скорее, вопросов интерьера. В моменты, свободные от попыток проникнуть в субрациональные глубины обивки, главный герой посвящал себя блюдам из черных ингредиентов, черепашке, инкрустированной драгоценными камнями, и мыслям вроде «Всё вокруг – сифилис». Какое отношение это имеет к эстетике?
* * *
На литературе мы начали Бальзака. В отличие от Диккенса, с которым его иногда сравнивают, Бальзак был абсолютно безразличен к детям и серьезен по своей природе. Дети не играли для него никакой роли, в его мире они вообще практически отсутствовали. Он относился к ним с пренебрежением, и даже с презрением; конечно, он порой мог быть остроумен, но это вовсе не то остроумие, которое имеют в виду, когда говорят о Диккенсе. Во время лекции я вдруг почувствовала легкую обиду. Мне показалось, что Бальзак и ко мне стал бы относиться с пренебрежением и презрением. Не то чтобы я считала себя ребенком, а просто у меня за душой нет никакой истории или чего-нибудь в этом роде. С другой стороны, меня захватывала мысль, что существует целая вселенная, целый monde (профессор повторял это слово раздражающе часто), полностью отличный от мира, в котором я жила до сих пор.
Телефонный номер
Нина думала об Иване всю неделю.
На лекции по физике: «Почему он не позвонил?»
В трамвае: «Почему Сибирь? Почему он ничего мне не сказал?»
В лаборатории: «Он скоро позвонит и всё объяснит».
Прошло две недели. Иван не звонил. Нина читала и перечитывала его письмо.
Нина снова постучала в дверь Ивановой квартиры. Долго никто не откликался. «Кто там?» – наконец сказал отец Ивана.
– Это снова я, Нина.
Отец Ивана медленно открыл дверь.
– Алексей Алексеевич, я должна найти Ивана, – сказала Нина. – Как вы думаете, где он? Он может быть у матери, как вы считаете?
Отец Ивана вздохнул.
– В письме Иван говорит, что он – у моего брата.
– А вы можете позвонить брату и узнать?
– Это невозможно, – ответил отец Ивана.
– Пожалуйста, Алексей Алексеевич. Мне нужна ваша помощь.
Он медленно взял ручку с бумагой и написал номер.
– Вот номер, – сказал он. – Пожалуйста, больше не приходи.
Нина взяла листок и положила его в сумку.
– Спасибо! – сказала она.
После ее ухода Алексей Алексеевич еще долго стоял и смотрел в окно. «Снова брат, – с горечью думал он. – Сначала жена, а теперь – сын…»
Дома Нина набрала номер, который ей дал отец Ивана.
Ответил женский голос: – Институт космофизических исследований и аэрономии.
Нина была очень удивлена и ничего не говорила.
– Алло! Алло! – сказала женщина. – Вы еще здесь?
– Извините, – сказала Нина. – А это не колхоз «Сибирская искра»?
– Нет. Это Институт космофизических исследований Якутского научного центра Сибирского отделения Академии наук.
– Я ищу Ивана Алексеевича Бажанова, молодого физика. В вашей лаборатории такой есть?
Последовала пауза.
– Мне незнакомо это имя, – ответила женщина и повесила трубку, не попрощавшись.
* * *
Мы занимались чтением в комнате Ральфа. Он читал «Кентерберийские рассказы». По какой-то причине он испытывал настоятельную необходимость закончить книгу именно в этот раз. Я читала вторую часть истории про Нину. Потом мы отправились в видеопрокат. Было поздно, и всё, что мы хотели посмотреть, уже успели разобрать. В итоге мы выбрали иностранный фильм под названием «Подарок». На коробке – фотография завернутой в подарочную упаковку женщины, ее лицо скрывает шарф, а руки – связаны огромным красным бантом: «Трогательная история о женщине-инвалиде, которая дарит своему мужу на годовщину нежданный подарок – другую женщину!»
Мы вернулись в кампус и нашли в подвальном этаже пустую комнату с видеоплеером. Картина оказалась язвительной сатирой на британское здравоохранение с позиции пожилой йоркширской пары «синих воротничков». Жена оказалась в инвалидной коляске из-за «ошибки хирурга». В течение двух с половиной часов муж возил ее по грязи к разным врачам, а она всё время отпускала остроты, которые мы не понимали из-за акцента. Подарком на годовщину оказался металлический спинной корсет. И никаких других женщин.
* * *
Мы со Светланой отправились на метро в Бруклайн, где была русская бакалейная лавка с видеопрокатом. Поезд шел в центре улицы с двусторонним движением, с обеих сторон то и дело возникали новые и новые церкви, кладбища, больницы, школы – похоже, в Бостоне запас этих заведений бесконечен. Светлана рассказывала свой сон, где в закусочной «Тако Белл» ей пришлось съесть буррито из человечины.
– Я знала, что отец рассердится, если я съем, но что он тайно этого желает. – Светлана старалась перекричать поезд. – То есть, буррито – это, очевидно, фаллос, человеческий фаллос: тут одновременно и табу – каннибализм, – и некий предмет, который должен войти в твое тело. Думаю, у отца неоднозначные чувства по поводу моей сексуальности.
Я кивала, осторожно оглядывая вагон. Безучастная ко всему старушка в платке сверлила взглядом дверь.
– Иногда я думаю о человеке, с которым рано или поздно потеряю девственность, – продолжала Светлана. – Я абсолютно уверена, что это случится в колледже. У меня бывали эротические контакты, но это была интеллектуальная эротика, а физически еще ничего не случалось. Во многих смыслах я чувствую себя сексуальной бомбой, готовой взорваться.
– Мои соседки такие разные. Ферн думает, что если у нее будет секс в колледже, то, значит, что-то пошло не так. А Валери всегда спокойна, и никогда не поймешь, что именно у нее на уме. А ты? Ты планируешь секс в колледже?
– Не знаю, – ответила я. – Никогда об этом не думала.
– А я думаю, – сказала Светлана. – Может, я его уже видела. Может, я уже читала его имя в каком-нибудь списке или справочнике. На улице я смотрю в незнакомые лица и задаю себе вопрос: может, это он? Ведь он же есть где-то, не может быть, чтобы он еще не родился? Тогда – где же? Где эта штука, которая войдет в мое тело? Ты никогда не задавалась этим вопросом?
Я частенько пролистывала календарь, думая, в какой из 366 дней (включая 29 февраля) я умру, но мне никогда не приходило в голову, видела ли я уже человека, с которым у меня будет первый секс.
* * *
Мы вышли на площади Эвклида. Никакой площади там не было – просто бетонная платформа с телефоном-автоматом и табличкой «Площадь Эвклида». Я подумала, что Эвклида бы это взбесило.
– Так похоже на тебя, – сказала Светлана, – ты вечно думаешь, что все вокруг сердятся. Попробуй взглянуть под другим углом. После его смерти прошло две тысячи лет, он впервые приезжает в Бостон и видит, что в его честь названо какое-то место – вряд ли его первой реакцией будет злость.
Над дверью в лавку звякнул колокольчик, и на нас упали запахи салями и копченой рыбы, словно плотная ткань. За стеклянным прилавком стояли два продавца – толстый и худой.
– Привет, – обратилась Светлана по-русски.
– Привет, – ответили продавцы с какой-то иронией в голосе.
Интересно было видеть столько русских вещей сразу: твердый и мягкий сыр, красная и черная икра, голубцы, bliny, piroshki, маринованные грибы, соленая селедка, грязная лохань с карпами – живыми, но, кажется, при смерти – и бочонок прямоугольных, соблазнительных на вид конфет в обертках с сентиментальным славянским письмом и картинками белочек. В бакалейной секции целый ряд был отдан турецким продуктам: халва «Коско», перечная паста «Тат», розовое варенье, консервированные виноградные листья «Тамек» и печенье «Эти». По-турецки «эти» означает «хетты», и когда я была маленькой, показывали даже рекламный ролик, где детишки выкрикивали «Хетты, хетты, хетты». Турецкие дети любили «Хетты», поскольку Аттатюрк сказал, что от хеттов произошли турки и поэтому Анатолию можно считать турецкой родиной. Это было как-то связано с «Четырнадцатью пунктами», с правом на национальное самоопределение.
Оказалось, что Светлане все эти бренды знакомы, поскольку в Белграде они тоже есть, и что «баклажан», «фасоль», «бараний горох» и «вишня» по-сербохорватски звучат так же, как по-турецки. – Ясное дело, – сказала она, – ведь сербы двести лет жили под турками; я закивала, как будто поняла, о чем речь.
