скачать книгу бесплатно
Вот почему я испытывал гнев и горечь, глядя на Томаса: я смотрелся в зеркало, и то, что я там видел, мне не нравилось.
Я и сам почти самоуничтожился после обращения Сьюзен. И насколько я понимал, Томасу сейчас приходилось тяжелее, чем мне. Я, по крайней мере, спас Сьюзен жизнь. Да, я потерял ее как любимую, и все же она жила – сильная, волевая женщина, исполненная решимости собственными руками строить свою жизнь, пусть и не со мной. Томасу не досталось и этого утешения. На его долю выпало нажать, так сказать, на спусковой крючок, и мысль об этом жестоко терзала его.
Не стоило мне пытаться сделать ему еще больнее. Да и вообще в моем ли положении, сидя в стеклянном доме, швыряться камнями?
– Она понимала, на что идет, – нарушил я тишину. – Она знала, чем рискует. Она хотела помочь вам.
Томас скривил губы в горькой улыбке:
– Угу.
– Это ведь не вы принимали решение, Томас.
– Кроме меня, там никого больше не было. Если не мой зов, то чей тогда?
– Ваш папаша и Лара знали, как важна для вас Жюстина?
Он кивнул.
– Они заманили ее в это, – сказал я. – Они могли поручить вас кому угодно. Но они знали, что Жюстина здесь. Ваш отец дал Ларе особые инструкции отнести вас в вашу комнату. И судя по тому, что Лара говорила по дороге сюда, в машине, она прекрасно знала, что он задумал.
Томас поднял взгляд. Мгновение-другое он смотрел на запертую дверь.
– Ясно, – сказал он. Рука его сжалась в кулак. – Впрочем, сейчас это вряд ли имеет значение.
Вот тут я возразить ничего не мог:
– То, что я говорил вам… Не берите в голову.
Он покачал головой:
– Нет. Вы были правы.
– Быть правым и быть жестоким – не одно и то же. Я прошу прощения.
Томас пожал плечами, и мы больше не возвращались к этой теме.
– Мне сегодня по разным местам мотаться, – сказал я, сделав пару шагов по коридору. – Хотите поговорить – проводите меня.
– Не туда, – негромко произнес Томас. Мгновение он молча смотрел на меня, потом кивнул, – похоже, напряжение немного отпустило его. – Пошли. Проведу вас в обход мониторов и охраны. Если отец увидит, что вы уходите, он может предпринять еще одну попытку убить вас.
Я повернулся и догнал его. Щенок заскулил, и я почесал его за ушами.
– Какая такая «еще одна попытка»? О чем это вы?
– Инари, – негромко произнес Томас. Взгляд его не выражал ровным счетом ничего. – Он послал ее к вам, как только увидел, что вы вышли из моей комнаты.
– Если он хотел моей смерти, почему сам не пришел и не разделался со мной?
– Это не в обычаях Белой Коллегии, Гарри. Мы привыкли сбивать с пути, соблазнять, манипулировать. Используя при этом в качестве инструментов других.
– Значит, ваш отец использовал Инари.
Томас кивнул:
– Он хотел, чтобы вы стали у нее первым.
– Э… Первым – кем?
– Первым любовником, – ответил Томас. – Первой жертвой.
Я поперхнулся.
– Мне не показалось, будто она понимала, что делает, – заметил я.
– Она и не понимала. У нас в семье так: мы растем как обычные дети. Как… как люди. Никакого Голода. Никакого такого кормления. Вообще никаких вампирских штучек.
– Я этого не знал.
– Об этом вообще мало кто знает. Но рано или поздно это приходит к каждому, а она как раз достигла нужного возраста. Ужас и боль должны послужить катализатором ее Голода.
Он задержался возле ничем не примечательной панели обшивки и толкнул ее бедром. Панель сдвинулась в сторону, открыв проход в полутемный узкий коридор. Он шагнул в проем.
– В общем, все это, и болеутоляющее, и усталость… и то, что она не понимает, что делает…
– Постойте-ка, – перебил я его. – Вы хотите сказать, первая кормежка – смертельна?
– Всегда, – кивнул Томас.
– Получается, она юна и неопытна, так что с учетом обстоятельств ей можно было бы простить потерю контроля над собой. Я бы погиб в результате вполне правдоподобного несчастного случая. А Рейт чист от любых подозрений.
– Угу.
– Если так, кой черт никто не предупредил ее, а, Томас? Кто она такая? Каков мир на самом деле?
– Нам не позволено, – негромко ответил Томас. – Мы обязаны скрывать это от нее. Я тоже не знал об этом, пока не достиг ее возраста.
– Бред какой-то, – сказал я.
Томас пожал плечами:
– Он убил бы нас, если бы мы нарушили правила.
– Что случилось с ее ртом? Я имею в виду… гм… наблюдатель из меня, прямо сказать, и был неважный в тот момент, когда это произошло. Я не очень уверен, правильно ли все разглядел.
Томас нахмурился. Из потайного хода мы вышли в полутемную комнату, что-то среднее между берлогой и библиотекой, набитую книгами, уставленную уютными кожаными креслами и полную аромата трубочного табака.
– Мне не хотелось бы лезть в вашу личную жизнь, – сказал он. – Но кто был последний, с кем вы были?
– Э… вы. На протяжении этой прогулки.
Он закатил глаза:
– Я не в этом смысле. В интимном.
– А… – Не могу сказать, чтобы ответ дался мне легко, но я все же ответил: – Сьюзен.
– Ага, – кивнул Томас. – Тогда ничего удивительного.
– Ничего удивительного – это вы о чем?
Томас остановился. Взгляд у него был затравленный, но он явно прилагал усилия, чтобы сосредоточиться на ответе.
– Послушайте. Когда мы кормимся… наша жизнь сливается с жизнью нашей жертвы. Сплавляется. Мы превращаем часть ее жизни в свою, а потом забираем ее. Ясно?
– Вполне.
– В принципе это не слишком отличается от того, что происходит между людьми, – продолжал он. – Секс не сводится ведь к простым ощущениям. Это союз, соединение энергии двух жизней. Взрывоопасное соединение. Это процесс сотворения жизни. Сотворения новой души. Поразмыслите над этим хорошенько. Вряд ли можно найти энергию опаснее и капризнее, чем эта.
Я кивнул, хмурясь.
– Так вот, любовь – другая форма энергии… впрочем, этим вас не удивить. В конце концов, магия питается в первую очередь эмоциями. Так что когда два человека соединяются, когда они, забыв себя, любят друг друга, это меняет их обоих. Это остается в энергии жизни каждого из них – даже когда они расстаются.
– И что же?
– А то, что для нас это смертельно. Мы можем внушать страсть, похоть, но это всего лишь жалкая тень любви. Иллюзия. Опасная эта штука – любовь. – Он тряхнул головой. – Не забывайте, дружище, любовь убила динозавров.
– Как-то я был уверен, Томас, что динозавров погубил метеорит.
Он пожал плечами:
– Нынче в научных кругах популярна теория, что падение метеорита привело к вымиранию только крупных видов. Но, кроме них, было ведь полно всяких мелких рептилий – размером плюс-минус с тогдашних млекопитающих. По логике вещей, рептилии должны были бы восстановить свои позиции в животном мире, но этого не случилось, потому что млекопитающие способны испытывать любовь. Они способны на всепоглощающую, даже иррациональную преданность спутнику и потомству. Это помогло им выжить. А ящерицам этого не дано. Падение метеорита дало млекопитающим шанс, однако изменила историю именно любовь.
– Но какое, черт подери, это имеет отношение к ожогам Инари?
– Вы что, не слушали? Любовь – это изначальная энергия. Реальное соприкосновение с этой энергией ранит нас. Обжигает. Мы не можем кормиться энергией, которой коснулась любовь. К тому же это понижает нашу способность внушать похоть. Даже атрибуты любви между двумя людьми могут быть опасны для нас. У Лары, например, круглый шрам на левой ладони – это она неосторожно чужое обручальное кольцо подобрала. Моя кузина Мэдлин взяла в руки розу, которую кто-то подарил своей возлюбленной, и шипы отравили ее так сильно, что она неделю провалялась в постели. Так вот, в последний раз, когда вы были с кем-то, – это была Сьюзен. Вы с ней любите друг друга. Ее забота, ее любовь до сих пор с вами и продолжают защищать вас.
– Если так, почему мне приходится поправлять штаны всякий раз, когда мимо проходит Лара?
Томас пожал плечами:
– Вы нормальный человек. Она хороша собой, да и вы не избалованы женской лаской. Но поверьте мне, Гарри, никто из Белой Коллегии не сможет больше полностью завладеть вашими чувствами или кормиться вами.
Я нахмурился:
– Но это было год назад.
– Если с тех пор у вас не было никого, значит след от этого все еще самый сильный.
– Как, интересно, вы определяете, любовь это или нет?
– Проще простого, Гарри. Я сразу узнаю ее, когда вижу.
– И на что она похожа?
– Вы можете владеть хоть всем миром, но, если у вас нет любви, проку от всего этого никакого, – с готовностью ответил он. – «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. <…> А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь…»
– «…Но любовь из них больше», – договорил я. – Это из Библии.
– Первое послание к коринфянам, глава тринадцатая, – кивнул Томас. – Отец заставлял нас всех запомнить эти строки. Это примерно то же самое, когда родители наклеивают яркие зеленые стикеры с гадкой мордой на ядовитые моющие средства под раковиной.
«Что ж, не лишено смысла», – решил я.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить?
Томас отворил дверь в дальнем углу библиотеки и пропустил меня в длинную тихую комнату, щелкнув предварительно выключателем. Пол устилал мягкий серый ковер. Стены тоже были серыми. Редкие плафоны под потолком освещали ряд портретов, развешанных с равными интервалами по трем стенам.
– Вы и вправду здесь. Я и подумать не мог, чтобы вы оказались в одном из наших домов – даже в этом, недалеко от Чикаго. И я хочу, чтобы вы увидели кое-что, – негромко добавил он.
Я повернулся к ближней стене:
– Что именно?
– Портреты, – сказал Томас. – Отец всегда пишет портрет женщины, которая родила ему ребенка. Посмотрите их.
– Что я должен увидеть?
– Просто посмотрите.
Я нахмурился, но послушно двинулся вдоль стены, обходя комнату по часовой стрелке. Художником Рейт был настоящим, без дураков. Первый портрет представлял высокую женщину средиземноморского типа; судя по одежде, она жила веке в шестнадцатом или семнадцатом. Золотая табличка на раме гласила: «ЭМИЛИЯ АЛЕКСАНДРИЯ САЛАЗАР». Я перешел к следующему портрету, потом к следующему. Для того, чью основу жизни составляет кормежка на людях посредством секса, Рейт отличался относительной сдержанностью в том, что касается заведения потомства. Сколько я ни смотрел, я не нашел и двух портретов, разница во времени написания которых составляла бы меньше двух десятков лет. Зато портреты могли бы служить хорошим пособием по истории моды вплоть до наших дней.
С предпоследнего полотна на меня смотрела женщина с темными волосами, темными глазами и резкими чертами лица. Пожалуй, я не назвал бы ее безупречной красавицей, и все же ей нельзя было отказать в привлекательности – шокирующей, интригующей. Она сидела на каменной скамье – в длинной темной юбке и темно-алой рубашке. Голова чуть надменно склонена набок, губы изогнуты в ироничной улыбке, руки раскинуты и непринужденно лежат на спинке скамьи, словно намекая, что все вокруг принадлежит ей…
Сердце мое вдруг дернулось и забилось чаще. Очень часто! Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы прочитать надпись на золотой табличке:
МАРГАРЕТ ГВЕНДОЛИН ЛЕФЭЙ
Я узнал ее. У меня сохранилась всего одна ее фотография, но я узнал ее.
– Моя мать, – прошептал я.
Томас покачал головой. Он просунул пальцы за ворот водолазки и вытянул оттуда серебряную цепочку. Снял ее с шеи, протянул мне, и я увидел, что на ней висит пентаграмма – почти такая же, как моя.
Да нет, не почти: точно такая же!
– Не ваша, Гарри, – негромко, непривычно серьезно произнес Томас.
Я тупо смотрел на него.
