скачать книгу бесплатно
Показательным примером патогенной ситуации может служить такая расстановка: доминирующая в семье мать, которая полностью удовлетворена дочкой (поскольку та похожа на неё), не желает второго ребёнка и хочет сделать аборт; ребёнка оставляют из-за отца. Далее появляется мальчик, похожий на отца, который встретит ещё большую нелюбовь матери и, скорее всего, деспотию. Если ситуацию выравнивать будет некому, что опять же очень вероятно, и отец отправится в командировки и чрезмерную занятость, то мальчик будет боязливым «заморышем» с энурезом и психосоматическими расстройствами.
Основным антенатальным патогенным фактором является неблагоприятная семейная обстановка, чаще из-за неуверенности в прочности брака; далее страх матери передаётся ребёнку в виде невроза страха (причём в большей степени патогенные факторы выражены в семьях мальчиков).
Преждевременные роды достоверно чаще наблюдаются среди нежеланных детей. У каждой второй женщины при родах отмечается выраженная слабость родовой деятельности и возникает необходимость в ее искусственной стимуляции. Отсутствие крика при рождении как правило связано с общей слабостью, «усталостью» новорожденного, являющейся откликом на патологию родовой деятельности у матери (которая достоверно более выражена при неврастении у детей).
К постнатальным патогенным факторам относятся проблемы грудного вскармливания, которые чаще представлены при неврозе страха. У 82% матерей в семьях с детским неврозом эмоциональный стресс в первый год жизни ребенка возрастает и может проявляться заторможенностью матери, что препятствует своевременным эмоциональным и речевым контактам с ребенком. К ведущей причине стресса относят конфликтные отношения с мужем (не редко из-за его нежелания ребёнка). Грудной ребенок легко перенимает беспокойство матери, отвечая срыгиванием, криком, беспокойным сном и сниженным аппетитом; а в первые годы жизни реакцией сильного беспокойства даже при кратковременном отсутствии матери.
Нерезко выраженные признаки невропатии[19 - Данные по невропатии и резидуальной церебральной органической недостаточности представлены по Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996.] уменьшаются в течение первых лет жизни, иногда проявляясь в виде психомоторных нарушений типа диуреза, заикания и тиков. «Камнем преткновения» в отношениях между родителями и детьми являются невропатически обусловленные проблемы сна, еды и частых заболеваний (что создаёт характерную ситуацию часто болеющего и не посещающего детский сад ребенка).
Ослабление признаков невропатии наблюдается к 10 годам: укрепляется биоритм сна и заметно возрастают защитные силы организма. Это отражается в уменьшении интенсивности некоторых психомоторных нарушений, в первую очередь энуреза. Вместе с тем постоянное перенапряжение нервно-психических сил и невроз как психогенное заболевание могут сохранить проявления невропатии на более длительный срок. В подростковом возрасте она обычно выражается вегетососудистой дистонией, бронхитами с астматическим компонентом, нейродермитом.
Резидуальная церебральная органическая недостаточность (патологии, имевшей место антенатально, перинатально (как последствия частичной отслойки плаценты, выраженной недоношенности, асфиксии в родах и внутричерепной травмы) и постнатально (в первые 2 года жизни – это сепсис, церебральные осложнения инфекций, тяжелые ушибы и сотрясения головного мозга). В клинической картине проявляется как церебрастеническим синдромом и выраженным спектром поведенческих нарушений, преимущественно повышенной возбудимостью и гиперактивностью; вместе с тем отсутствуют расторможенность и агрессивность, наряду с отсутствием чувства вины.
На появление у ребёнка невропатии существенное влияние оказывает стресс матери во время беременности, при резидуальной органической патологии – нежеланность появления ребенка (о беременности узнают случайно, не следят за ней и нередко пытаются прервать ее).
Таким образом, рассмотренные данные из области клинической психологии по исследуемому периоду развития человека дополнительно подтверждают важнейшую, а подчас главенствующую роль внутреннего мира родителей (их отношения к плоду начиная ещё даже до момента зачатия); экзистенциальные же аспекты бытия ребёнка и родителей нами разобраны выше, и остаются полностью применимыми.
Хотелось бы подчеркнуть эту мысль (о приоритете ноэтического) нетривиальным примером. Допустим в семье «растаманов» где нередко курят и, например, употребляют «нетяжелый» алкоголь (важно! здесь нет одобрения или оправдания употребления ПАВ), произошло зачатие; ребёнок желанен, любим мамой и папой, родители пребывают вне стресса, доминирует умиротворяющая и спокойная обстановка. В другой семье родители не курят, не пьют, систематически делают зарядку, но плод считают помехой, зациклено и заострённо волнуются по поводу материальной обеспеченности, к ребёнку относятся как к преждевременному стрессовому препятствию стабильно гарантированного счастья. По всей видимости, у первой пары, достоверно чаще, родится психически и физически здоровый ребёнок, и в первые месяцы жизни это закрепится; у второй пары, так же достоверно чаще, будет противоположная картина. В этом непростой пример доминанты незримого.
***
Возможно, не только у автора возникают вопросы, которые можно обозначить как прелюбопытнейшие. Допустим, гипертревожный человек пришел на консультацию (или его привели) и мы, понимающие перинатальную психологию, можем весьма точно отследить (максимально научно) глубинные корни, в чувстве тревожности матери во время беременности, которую бросил муж, и она откровенно не знала на какие «шиши» будет кормить и растить дитё, и, что понятно, очень по этому поводу волновалась (логичный сценарий, один из). И мы можем помочь человеку переписать заложенную программу, проработать внутреннюю маму и ребёнка, которая скажет ему «да, я сейчас очень переживаю, мне волнительно, но мы обязательно справимся, я очень люблю и жду тебя». Теперь всё хорошо? Не упустили ли мы нечто важное, не приходила ли ему тревога чтобы сообщить нечто значимое, не была ли она нужной чтобы понять и решить какую-то задачу или была условием её (задачи) формирования? Нужно ли рассматривать тревогу как часть программы опыта, которому необходимо осмысление?
Или пример ощутимо жёстче: бомж, алкоголик, пропил всё, слова доброго никому не скажет одна матерная брань, мы знаем корни, можем их чётко отследить в перинатальном периоде, допустим это будет чертовски сильное, бессознательное чувство вины. Но у человека нет запроса, он вообще не собирается в этом разбираться и меняться… может ему вообще не следовало рождаться? Или зачем-то это всё-таки нужно, в этом есть смысл?…
Мы не предлагаем здесь истинного ответа, но предложим пищу для его рождения. Ранее[20 - Басов И.А. Смысл жизни и счастье в период поздней взрослости: от результатов исследования к практике психологического сопровождения. // AmericanScientificJourna№ (29) / 2019Vol.3. – С. 16-21.] мы говорили об экзистенциальной задаче, ждущей каждого ближе к закату (или новому восходу) жизни – осмысление пройденного пути в его целостности. Мы настаиваем на позиции, что решение этой задачи принципиально выполнимо любым человеком с абсолютно любой линией жизни, какой бы социально непривлекательной она ни была (в той форме и на том уровне, который человеку доступен/достаточен). Результатом этой очень непростой и, чаще, протяженной работы будет рожденное всем существом ощущение, что «моя жизнь не имела ошибки» (что потребует, в том числе, понимания всего того, что считается негативным: тревог, боли, предательства, лишений, глупостей и пр.). Вместе с тем, мы помним, что в приведенном примере, человек к данной задаче прикасаться не собирается, хотя мы и можем уверенно сказать, что она имеет решение… Возможно (и это всего лишь наше предположение) для того, чтобы увидеть ответ, нужно смотреть из нашего подлинного существа[21 - Лэнгле А. Я и моя Person- как строить себя, прийти к аутентичности. [видеозапись] // YouTube. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=VAv0DmGNKAE&t=251s (https://www.youtube.com/watch?v=VAv0DmGNKAE&t=251s).Time 01:31.], в котором растворится всё осуждение и непонимание личности, смотреть на человека сквозь формы, голос, привычки, решения (видеть essential[22 - ЛэнглеА. Existential Analysis Presentation. [видеозапись] // YouTube. Режимдоступа: https://www.youtube.com/watch?v=IptzaK8qz64&t=336s (https://www.youtube.com/watch?v=IptzaK8qz64&t=336s). Time 01:06.]). Ведь возможно, что мы в мире не для того, чтобы делать постоянно какие-либо действия, что-то совершать, а для того, чтобы просто мочь быть с самим собой и миром … и в этом содержится великий покой и понимание. По-видимому, будет правильно обозначить способность чувствовать эту внутреннюю тишину как связь с ноэтическим, как связь с душой.
По Юнгу[23 - Юнг К.Г. Тавистокские лекции. Киев: Синто, 1995.] каждому свой путь, который не только не нужно исправлять без согласия самого человека (даже имея самые благие побуждения), но и пагубно. Человек – это феномен – за ним можно следовать, если хочешь его понять и помочь, но не укладывать в прокрустово ложе; жизнь человека самоценна и должна быть лишена насилия – такова, к слову, аксиома психологического сопровождения[24 - Басов И. А. Психологическое сопровождение людей в позднем возрасте (на примере программы психологического сопровождения проживания престарелых и инвалидов в доме-интернате на основе экзистенциального подхода): Учебно-методическое пособие. / И. А. Басов – СПб.: НИЦ АРТ, 2017.].
Экзистенциальные и холистические аспекты детского и подросткового возраста
Прежде всего, отметим, что под холистическим взглядом (выстраиваемым нами на основе понимания экзистенциальной логики бытия) мы понимаем такое видение человека (устройства личности) и его жизненного пути, при котором всё многообразие выборов, случаев, поступков выстраивается в единую, непротиворечивую картину. Такой взгляд (подробно будет изложен ниже, ближе к концу, как суммирование) позволяет чётко понять, почему и, главное, зачем человек поступает так, а не иначе и для чего с ним происходит то, а не иное.
Как и прежде[25 - Басов И.А. Экзистенциальные аспекты перинатального развития человека / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020.], в силах остаются две ремарки: мы не находим и не подразумеваем в содержании публикации ничего мистического, и она не претендует на строгую академичность имея целью максимально приблизится к реальности (тому, что есть, так, как оно есть).
Рассмотрение детства и младшего подросткового возраста мы проведем в русле главных факторов влияющих на развитие человека: тех, что ведут к тому, что считается нормой (положительному полюсу) и тех, что ведут к неврозам (условно отрицательному полюсу).
Известно, что невроз – психогенное, обратимое заболевание[26 - Карвасарский Б. Д. Неврозы.– М., 1980.], возникающее в результате «неудачного» решения конфликта между личностью и миром (все показатели ситуации возникновения невроза, личностных характеристик родителей и ребёнка, в известной мере, могут быть легко и с пользой применимы «нормальными» людьми). В практике означает – человек не обязан реагировать дезорганизацией личности, но чем сильней воздействует психологическая травмирующая ситуация, тем больший запас прочности наших личностных особенностей требуется; и чем младше ребёнок, тем глупей его (запас) требовать (хотя не так мало родителей и взрослых в этом отношении проявляют незаурядное упорство и не сдаются).
Мы придерживаемся позиции, которую подтвердили ранее[27 - Басов И.А. Экзистенциальные аспекты перинатального развития человека / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020.] и не единожды обоснуем здесь, что базисом нормального психического формирования и развития личности является эмоциональный контакт родителей и детей, наше отношение к ним, которое исходит из внутреннего мира взрослого и в нем рождается.
Пожалуй, два самых сильных яда способных искорёжить внутреннею гармонию и гарантированно привести к неврозу – гипертрофированная направленность и незрелость чувства родительства. Первое предстает в виде гипертрофированности долга, обязанности, жёсткой принципиальности, излишней правильности, что рождает изобилие тревоги, нотаций, недоверия и сводит почти на нет душевность, воспринимая детей как недоделанных взрослых (вся атрибутика детства: непосредственность, беспричинный смех, возня – досадная помеха). Второе в виде несвоевременности (хуже – нежелательности) ребёнка и конфликтах в семье ведущих к изоляции. Соответственно другой полюс – устойчивый эмоциональный контакт, проявленный в нежности, любви, отзывчивости, терпении, последовательности.
Эмоциональная привязанность формируется при тёплом, продолжительном, тесном контакте с матерью. Её отчётливые проявления в виде выраженного беспокойства при отсутствии мамы начинаются с 7 месяцев до 2.5 лет (у девочек завершаются раньше; причем мальчики более чувствительны к разлуке с матерью, а девочки проявляют больше беспокойства при появлении чужих взрослых).
Сказанное показывает, что дети в этот период (до 2.5 лет) особенно остро нуждаются в спокойном, надежно-последовательном заботливом, любящем отношении родителей (в первую очередь матери). Эмоциональная привязанность формируется у ребенка в этот период в норме и искареженно формируется при неврозах, когда мать находится в состоянии навязчивого страха за ребёнка, тревожного одиночества, эмоционального стресса.
Здесь, для лучшего понимания, важно вспомнить, что если в перинатальный период развития мама выступала как вселенная и закладывался сам основополагающий фундамент бытия, то сейчас она является основной её фигурой, которая влияет на всё бытие и через которую формируется образ (парадигма) мира и самого человека, его несущие конструкции. Соответственно, либо формируется восприятие мамы (равно мира и чувства «я») как стабильной, безопасной опоры и источника удовлетворения эмоциональной потребности (а значит, я могу активно и самостоятельно этот мир исследовать); либо мама ненадёжна, тревожна, значит мир – это опасно, страшно, в нём легко потеряться, ребёнок будет пассивным и зависимым (в этом случае формируется невротическая привязанность, аффективно заострённая потребность в неудовлетворённой безопасности).
Поддержка отца может ощутимо скомпенсировать негативный вариант развития; и наоборот, если отец не уверен в себе, испытывает много страхов (незрелое чувство отцовства), недостаточно включен в жизнь семьи или излишне строг, груб, вспыльчив – ребёнок (особенно мальчик) более привязывается к матери (в том числе нервозно), сензитивней к её миру (в том числе легче перенимает тревогу и страхи).
К трём годам зависимость от родителей должна спадать и привязанность перетекать в новое качество – потребность признания и любви; вектор любви самого ребёнка, как части эмоционального развития, в основном будет направлен на родителя противоположного пола (достигает выраженности к 4-м годам). Если родители дарят любовь, так сказать, скорее условно безусловного характера, удовлетворяя потребность в нежности и ласке, то эмоциональное развитие протекает благоприятно. Если же идёт чрезмерное беспокойство, чрезмерно заострённая аффективная опёка, вывешивается избыточное количество «красных флажков», жёстко регламентирующих деятельность ребёнка, а любовь выдаётся чёткими дозами, которые необходимо заработать, выполняя повышенные, исковерканные требования, то происходит деформация эмоционального развития ведущая к неврозам (неврастения, невроз страха, навязчивых состояний, истерический невроз – в зависимости от родительской доминанты).
Ситуация может серьёзно осложниться (привести к эмоциональной депривации) одним или сразу двумя пунктами:
1.перинатальными истоками: нежелательностью (несвоевременностью) ребёнка, непринятием по полу;
2.проекцией чувств к супругу(е) на ребёнка (нереализованной, невосполненной любви, или вовсе перекрытие канала любви из-за обид и конфликтов, особенно когда ребёнок на него похож).
Для благоприятной полоролевой идентификации (отождествление ребёнка с родителем того же пола) протекающей в старшем дошкольном возрасте, от взрослого потребуется развитие факторов авторитета и компетентности, а также, в случае если ребёнок девочка, безопасности (отсутствие страха перед родителем). Понятно, что адекватным считается выбор роли родителя того же пола и развитие соответствующих ролевых структур личности, умение их принять (например, предпочтение профессии) и играть (например, в общении со сверстниками). Диффузия полоролевой идентификации, например, в следствии жесткого конфликта в семье, лишения достаточного человеческого общения с родителем того же пола, будет проявляться в неуверенности в себе (ведь я не понимаю «кто я»), большом количестве страхов, трудностями в общении со сверстниками.
Рассматривая эмоциональный контакт в целом и полоролевую идентификацию в частности, мы, вслед за Захаровым[28 - Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996.], говорим о выраженном чувстве любви к родителю другого пола, а не о половом чувстве («комплексе Эдипа» у мальчиков и «комплексе Электры» у девочек), т.е. исследование проходит в социально-психологическом ключе с дальнейшим раскрытием экзистенциального содержания. И так, в 4-6 лет у ребёнка существует выраженное эмоциональное влечение к родителю другого пола мотивированное чувством любви, которое дополняется потребностью в идентификации; в подражании, в детской игре, мальчик будет хотеть лежать с мамой утром в постели, а девочка быть замужем за отцом и готовить ему яичницу, но в этом, как и раньше нет враждебности. Однако, если родитель, например, пытается односторонне приблизить ребёнка к себе, использовать его как оружие для манипуляций над супругой (ом) или в целях мести, тогда нарушается естественная динамика развития, ребёнок испытывает к родителям противоречивые чувства (любви и обиды, восхищения и неприязни) и чувство вины. При череде подобных ситуаций несущих постоянное психическое напряжение весьма вероятно возникновение невротического декомпенсирующего фактора.
Вопрос о свободе выбора и детерминированности эмоционального развития ребёнка в своей крайности представлен в одной из самых «ренегатных», относительно академичности, теорий – теории выученных эмоций д.п.н. Н.И. Козлова[29 - Козлов Н. И. Психология эмоций. [видеозапись] // YouTube. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=rxjCYb6tdUA&t=1s]. Её смысл заключается в том, что эмоции – это не совсем то, что происходит с человеком по-настоящему, это инструмент для удовлетворения потребностей; и когда-то в детстве мы научились их запускать, а потом забыли об этом и теперь для нас они не «понарошку».
Приведём некоторые фрагменты данной теории, которая нами ранее рассматривалась. «…до года вы освоили комплекс оживления, удивление, интерес; хныкание, плач (недовольство, агрессия, страх, отвращение); всё дабы удовлетворить свои нехитрые потребности: поесть, поспать, отправить нужду. От года до трёх ты уже мастерски управлял своим плачем – умеешь мгновенно как запускать свой плач, так и мгновенно прекращать – умеешь подбирать свой плач под конкретного адресата; твои потребности уже разные – и честные, и придуманные (без обоснования, просто хочется – новая ситуация развития). Теперь ты играешь в эмоции и учишься ими пользоваться – освоение эмоций происходит через игру, так же как освоение речи и мастерства движений. – эмоции для тебя – новые и полезные игрушки»[30 - Басов И.А. Новые горизонты старости: подготовка и реализация потенциала / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020, с. 97.].
Например, игра в обиду. «Тебе не купили красный паровозик или смартфон, или мороженку. Ты надул губки, их уголки опустил вниз, сделал несчастный взгляд, может притопнул ножкой – обиделся (обидел себя). Если мама или папа выбирают подыграть = поддаются на манипуляцию, то можно тебя поздравить ты понял (закрепилось в сознании), что обидой можно влиять! обиду нужно выучить. Та-дам! Хотя обида условно больше женская тема, с их бессмертным «уйди, я не тебе плачу!»[31 - Там же.].
И далее. «Дети владеют эмоциями мастерски – в это время эмоции детей намеренны, осознаны и произвольны. Знают, кому и зачем переживают, и не переживают, когда переживать некому. Правда в процессе социализации параллельно росту начинается деградация: намеренность эмоций скрываем (я не зачем! я просто плачу!); ответственность перекладываем, т.е. мои эмоции – не моё поведение = это моя непроизвольная реакция на твоё поведение («не оставляйте меня одного в комнате, а то я буду пугаться» или «не смейтесь надо мной, а то я обижусь»); эмоции становятся шаблонными, естественными реакциями, т.е. вместо разнообразия, веера эмоций делаем типовое – это и есть формирование характера … эмоции становятся длящимися, непроизвольными в своём завершении (я не могу прекратить плакать)»[32 - Там же, с. 98-99.].
Некоторым подтверждением данной теории эмоционального развития могут служить данные связанные с проблемами адаптации у детей при помещении в ясли или при госпитализации (особенно без матери). В 92% возникают аффективные, длительные и выраженные реактивные состояния (причины: отрыв от матери, страх незнакомых взрослых, разрушение привычного, переживаемая физическая боль). В т.ч., после выписки некоторое время дети не узнают родителей, становятся капризными, эмоционально неустойчивыми, нарушается сон, возрастает количество страхов, «прилипчивость», могут появляться психомоторные нарушения. Но не все реагируют подобным образом, т.е. это своего рода не обязанность вести себя именно так (в частности, у детей из детского дома редко обнаруживаются столь яркие реакции, и даже на детей с неврозами госпитализация действует не одинаково).
Опять же, роль родителей в рассматриваемом процессе максимально существенна. У родителей неадаптированных детей достоверно выше и чаще имеются трудности с самоконтролем, конфликтность, проблемы во взаимоотношениях, нетерпимость к чужому мнению, чрезмерная настойчивость на осуществлении своих желаний, тревожно-мнительная фиксация (в т.ч., родители считают своих детей больными, даже когда они здоровы) и т.д. соответственно, дети непроизвольно усваивают эти черты характера, что затрудняет адаптацию в детском саду, школе, осложняет взаимоотношения со сверстниками.
Само заболевание неврозом может возникать как при влиянии психотравмирующих факторов на детей не отличающихся какими-либо особенностями от сверстников (что происходит реже), так и имеющих так называемую невротическую готовность (что происходит достоверно чаще). Всё то, что в психике человека обостряет сензитивность, создаёт жесткие противоречия между ним и миром будет предрасполагающим к невротической декомпенсации. Это интровентированность, впечатлительность, склонность к фиксации на неприятных переживаниях, высокая дифференцированность, сложность психики, развитое чувство «я», аффективная инертность, повышенная принципиальность. Можно сказать, что чем проще, бесхитростней, условно примитивней устройство внутреннего мира, тем он надёжней и крепче, там как бы нечему особо ломаться и нечего особо обслуживать (важно! здесь не имеется в виду, что что-то лучше или хуже, выше или ниже, это скорее технические термины, как минус и плюс на аккумуляторе). «Отягощенность» гуманистической направленностью, разведенностью по краям различных дуальностей (например, эмоциональной и рациональной сторонами психики), импрессивностью создают беззащитность (оголённость) перед замечаниями, угрозами, насмешкой (вызывая слёзы как будто по пустяковому поводу). Родители же (другие взрослые, а затем и сверстники) говорят об этих детях как о капризных, своенравных, беспокойных, упрямых или чересчур возгордившихся, ранимых, странных.
***
Далее мы подробно рассмотрим генез страха, как одной из фундаментальных эмоций человека, и тревогу, как эмоцию имеющую ту же основу – беспокойство. В целом, у любого нормального человека, в т.ч. в детском возрасте, имеются страхи и тревоги, мы так или иначе имеем беспокойство по тому или иному поводу. Однако, при высоком количестве страхов и их невротическом характере мы становимся болезненно скованными, пассивными, утрачиваем любопытство, испытываем психологическое напряжение, аффективно заостренно ищем опору, становимся чрезмерно зависимыми, настороженными, замкнутыми, приходит неверие в себя и свои силы (т.е. страх теряет свои приспособительные функции – сигнала и мобилизации). Понятно, что детям, да и взрослым, в норме свойственна жизнеутверждающая активность, любознательность и положительные эмоции, а не жёсткая фиксация на травмирующем прошлом.
Детских страхов достоверно больше в неполных семьях (что не означает, что полная семья всегда лучше) особенно в случаях мальчиков при отсутствии отца (поскольку идёт нарушение полоролевой идентификации и лишенность психологической защиты от угроз извне). Также их больше у детей живущих в отдельных квартирах, особенно у девочек (поскольку в коммунальных квартирах или коммунах больше возможностей для совместных, эмоционально насыщенных игр со сверстниками). И у мальчиков, и у девочек больше страхов, если они считают главой мать, а не отца. И, конечно, их больше в семьях конфликтных, постоянно ссорящихся родителей.
Уже новорожденным присущи страхи в виде рефлекторных (инстинктивных) реакций типа вздрагивания при резком звуке. С 1,5 месяцев можно наблюдать беспокойство при длительном отсутствии матери; к 3 ребёнок спокоен с теми взрослыми, которые ведут себя как мама (любят, ласково разговаривают, радуются ему). Ребёнок очень чувствителен к настроению матери и легко его перенимает как в плюсе, так и в минусе. После 6 месяцев ребёнок начинает «учиться» реакциям на внешний мир у мамы, например, при громком звуке не плачет, как раньше, а «спрашивает» взглядом у мамы как нужно реагировать (если она улыбкой даёт понять, что все хорошо – то ребёнок быстро успокаивается, т.е. родители, в некотором роде, являются программистами отношения к внешнему миру).
До года мы получаем прообраз одиночества, отчуждения, неприятия – это беспокойство в ответ на прерывание (уход, отсутствие) матери; а также сказочных чудовищ (кощея, бабы Яги) – пугающих, отличных от матери взрослых. Например, страх Волка чаще возникает у детей со страхами наказания со стороны отца (в случае его излишней строгости) или лишённых общения с ним. Меньше страхов и они более быстропроходящи в семьях гармоничных (без излишних тревог), с руководящей ролью отца, уверенных в себе родителей, поощряющих самостоятельность детей, помогающих процессу формирования их «я».
Типичными для младшего дошкольного возраста являются страхи одиночества, темноты и замкнутых пространств, которые легко убираются в играх[33 - Например, автору давали палку и отправляли в тёмную комнату или коридор, предварительно обговорив, что взрослые рядом и если что – сразу придут на помощь. Это (и страшно и интересно) так хорошо закрепилось, что когда я (в довольно зрелом возрасте) жил в квартире, где почти при мне из жизни ушёл человек, а мы в «ту» комнату долго не заходили, то позже специально приходил туда в тёмное время суток, не включал свет и как бы общался с помещением (т.е. сознательно прорабатывал свой страх).], особенно при участии в них отца и самостоятельным распределением ролей с подсказками взрослых. На старший дошкольный возраст приходится пик выраженности страхов, который обусловлен когнитивным развитием (возросшим пониманием опасности) и выражающийся в потоке вопросов («почему пошел дождь?», «сколько лет ты будешь жить, а я?», «откуда берутся дети?»).
Младший школьный возраст – новая социальная позиция (необходимость соответствия коллективным правилам, социальным нормам и стандартам) несущая соответствующие страхи и беспокойства: боязнь порицания, сделать или ответить что-то не так, не успеть (например, распространенный страх, особенно у девочек, опоздать в школу). В подростковом возрасте ведущими являются страхи собственной смерти и смерти родителей, а также нападения и пожара; тем не менее, общее количество страхов становится достоверно меньше.
В целом в дошкольном возрасте преобладают страхи исходящие из инстинкта самосохранения, в подростковом возрасте они носят скорее социальный, межличностный характер (в котором и формируется самосознание личности, например, страх «быть не собой»), а младший школьный – смешанный или переходный.
Конфликты в семье (отсутствие взаимопонимания между родителями их недоступность в человеческом плане), эмоциональная холодность ведёт к увеличению количества страхов и/или их аффективной составляющей (причём девочки чаще реагируют страхами, а мальчики возрастающей агрессией как защитой[34 - Например, у нас в школе (и это весьма распространённая ситуация), был мальчик, допустим Паша, росший в маргинальной, пьющей, конфликтной семье (из которой отец позже толи ушёл, толи погиб). Паша постоянно лез на рожон, проказничал, дрался и было это, что называется, не от хорошей жизни, так искорёженно пытались пробиться на свет его экзистенциальные мотивационные силы (если «по-русски» – он тоже хотел любви и признания). Потом были психоактивные вещества, приводы в милицию, воровство и затем тюрьма. Однако его история (до того момента, до которого могу отследить) продолжилась благополучно, его «перекинуло» на светлую сторону: жена, работа, дети.]); что в свою очередь приводит к неуверенности, неприятию себя, низкому социометрическому статусу, хрупким, плоским жизненным планами.
Невротическим страх становится в случае отсутствия действительной, конкретной угрозы, либо имеет существенно большую выраженность, не соответствующую по значению происходящему в действительности; вместе с тем, у него всегда существует своя психологическая подоплёка и он является ведущим клиническим проявлением при неврозах.
Хотя страхи у детей при неврозах сопоставимы со страхами у родителей, они не имеют однозначно генетического характера и является скорее результатом воздействия внутреннего мира взрослых (непроизвольное научение, их конституционально общий тип нервно-психического реагирования) на мир ребёнка (особенно при благодатной почве – повышенной сензитивности, неуверенности, ранимости, отсутствии адекватных психологических защит). Например, боязнь одиночества вызовет повышенное беспокойство, когда ребёнка нет рядом, его гиперопеку (и его так «заопекают», что лишат естества, своего я, своей жизни; т.е. дело не в ребёнке, а, допустим и достоверно чаще, в матери, которой было не досуг разбираться со своим внутреннем миром). Максимальный риск такого «заражения» будет в дошкольном возрасте (период эмоционального влечения к родителям, идентификация с ними) и в 10 лет (возраст максимальной внушаемости), причём больше по линии родителя того же пола.
Пагубными факторами выступают отчуждение (отсутствие эмоционального отклика, дистантные отношения), непоследовательность и нестабильность, бестолковые, обильные угрозы и наказания, повышенный контроль. У матерей это решительность, склонность к депрессиям, внутренняя неудовлетворенность, импульсивность, беспокойство, трудности в установлении контактов. У отцов – подозрительность и недоверчивость, нетерпимость, паранойяльный настрой.
На начальных этапах (чаще в младшем школьном возрасте) тревога будет говорить о недоверии к себе, о непрочности «я» и его внутренней противоречивости. Далее (в подростковом возрасте) всё больше растут сомнения в правильности своих действий, колебания в ситуациях выбора, т.о. укрепляется, но ещё не устойчиво, тревожно-мнительный настрой. Затем страхи кристаллизуются (хотя в целом их становится меньше) и появляются фобии. Здесь страх становится топливом личности в её клинической картине и выступает ведущей мотивацией почти не подвластной человеку (ему становится страшно жить, ну потому что «а вдруг», и он выстраивает своё бытие согласно политике страховой компании[35 - Надо сказать, что получается весьма интересная и парадоксальная по содержанию картина, ведь получается, что человек избегает опасностей ценой собственной жизни.]).
Захаров А.И.[36 - Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996.], в исследуемом нами периоде, выделяет четыре вида страхов:
Младший дошкольный возраст – страх «быть никем» (ничего не представлять и не значить, быть отвергнутым) – страх эмоциональной и социальной изоляции основанный на выраженной для данного возраста потребности в эмоциональном признании и поддержке. Это страх остаться наедине с собой, без защиты, со своими проблемами и страхами угрожающими чувству собственной ценности, подвергающими сомнению свои силы и возможности, нарушающими внутреннюю целостность. Особенно остро это ощущается при засыпании (один, в темноте, замкнут в комнате), бессилие перед чудовищами – это чувство беззащитности (нет поддержки со стороны взрослых), они (родители) оказываются неспособны «прогнать монстра», успокоить, развеять страхи. Т.е. страх – отражение дефицита в признании, поддержке, эмоциональной близости; внешне наблюдаемом в «прилипчивости», навязчивой, аффективно заостренной потребности во внимании и присутствии взрослых. Дефицитом здесь выступает именно любовь и психологическое тепло (экзистенциальная встреча, бытие с ребёнком), а не гиперопека, предписания, запреты и беспочвенные требования на фоне формализма в отношениях. Страх «быть никем» максимально представлен при истерическом неврозе, являясь одной из генеральных мотиваций на жизненном пути.
Старший дошкольный возраст – страх «быть ничем» (не быть, не существовать), его источник – страх смерти (не смерти как таковой, а всего, что может привести к глубокому несчастью, беде, непоправимым физическим травмам). Если в совладании с предыдущим страхом ведущая роль принадлежит матери, то здесь – отцу, он может помочь вернуть уверенность в себе, выстроить правильную психологическую защиту. Но, как и ранее, источник исцеления лежит там же, где и болезни, это один и тот же источник. Именно с отцом отношения нарушены, у мальчиков в идентификации, у девочек в эмоциональном контакте. Фигура отца может быть нарушена как в сторону мягкости, условно «подкаблучной» позиции, выключенности из семьи, так и в жестокость, с угрозой физических расправ. Понятно, что это чаще всего дисгармоничные семьи, в которых супруги находятся в конфронтации (например, тревожно-мнительной с истерическими нотами матерью с параноидальным отцом).
Младший школьный возраст – страх «быть не тем» (не соответствовать ожиданиям, социальным нормам) – страх ошибиться, быть несостоятельным в глазах значимых лиц, сделать что-то не так или не то, что следует; что представляет угрозу «я-концепции» (моя ценность) и «я-образу» (представления обо мне других), а значит порождает тревогу (мотивация предвосхищения событий). Здесь, как и далее, мы можем увидеть сплав предшествующих страхов: «быть никем» (социальная изоляция как результат потери расположения других) и «быть ничем» (несчастье и беда как результат нарушения общепринятых норм). Это возраст формирования чувства долга, ответственности, обязанности, развития этики социальных отношений; однако, если сделать перекос только на них (завышенный уровень притязаний родителей, повышенные требования, давление, тревожные ожидания) и лишить ребёнка отношений наполненных жизнерадостностью и непосредственностью, то это чрезмерно усилит нервно-психическое напряжение и можно легко получить клиническую форму страха «быть не тем» – неврастению (особенно при выраженном чувстве вины и честолюбии самого ребёнка).
Подростковый возраст – страх «быть не собой» (потерять неповторимость «я», не совладать с собой, быть болезненно изменённым). В клинической форме (обсессивном неврозе) появляются навязчивые идеи, воспринимаемые как чужеродные, несовместимые с «я» (страх сумасшествия, болезни, уродства (в т.ч. избыточного веса), сглаза. Очень часто этот страх возникает как результат воздействия гиперсоциальных, тревожных и/или паранойяльных родителей (имеющих эти черты характера в заострённой форме) в жесткой попытке передать (навязать) свою программу выживания (мышления, действий, поступков) ребёнку без учёта его потенции развития, самосознания и реальных жизненных обстоятельств.
Ниже представлена таблица рассмотренных невротических страхов (сгруппированных Захаровым А.И.[37 - Там же, с. 46.]); из которой можно вывести, что общим для них является страх потери поддержки и признания («быть не таким как все»), а основой – потребность в самоактуализации («быть собой среди других»)[38 - В своё время, автор работал педагогом-психологом в лицее, где эти два страха были ярко представлены в жизни учащихся. С одной стороны они отчаянно хотели проявить своё я, а с другой так же отчаянно этого боялись. Сплошь и рядом наблюдались примеры, когда ученик плевать хотел на мнение учителя, а сам искал его похвалы и внимания; хотел выделиться и так же хотел слиться с толпой. P.s. сама дуальная структура личности раскрыта нами ниже.].
Таблица 1. Невротические страхи
Таким образом, мы получали достаточно чёткое свидетельство, что состояние нашего внутреннего мира будет определять наше отношение к ребёнку, которое, в свою очередь, оказывает прямое влияние на его развитие. Так, если у меня, как у родителя, внутри живёт страх и тревога, которую я не умею понять и осмыслить, то она неизбежно будет транслироваться во внешний мир и проявляться в отношении к ребёнку, роняя зёрна тревоги и страха в его существо.
***
Рассмотрим подробней влияние внутреннего мира родителей и построенных отношений в семье на ребёнка. Мы полагаем, что правильней делать ставку на раскрытие содержания тех или факторов, а не их оболочку; например, исследования показывающие, что детей больных неврозами больше в семьях родителей имеющих высшие образование говорит скорее о перекосе в сферу интеллекта (зачастую уводящего от природности) в ущерб сердцу (чувствам), которое играет приоритетную роль в развитии ребёнка (чем младше, тем больше) и гиперсоциальности. Об этом же свидетельствует то, что у матерей детей с неврозами более высокий уровень абстрактного мышления и интеллекта, причём на фоне неуверенности в себе; что, к тому же, подтверждает высказывание «многие знания – многие печали» (сфера познания расширяется и получает большую площадь соприкосновения с незнанием, неизвестным, рождая увеличившееся понимание своего неведения). Конечно же, дело не в самом образовании, а в содержании факта и надо уметь отодвигать «шелуху» внешнего, способную загипнотизировать и запутать любого; так же дело не в самом интеллекте и знаниях, а в отношении к ним (в частности, принятия неведения и понимании – благодарности роли глупости на жизненном пути человека – куда вместить новое, если уже всё знаешь).
Психосоматика у таких родителей присутствует в два раза чаще, чем в норме. В основном это скачки артериального давления, головные боли и боли в сердце, нарушения работы желудочно-кишечного тракта; здесь важно делать разворот на 180° – понимать и работать с причиной в себе (отношении к спутнику жизни, проекциями на ребёнка, непринятии себя – «игра в сокрытие»), а не «прятаться» в таблетках. Та же картина наблюдается в сексуальной сфере (которая у родителей детей с неврозами достоверно чаще нарушена), и здесь делать ставку на техническую составляющую без осмысления внутренних причин не представляется верным (полагаем, на этом примере можно завершить доносимый месседж).
В целом можно говорить, что жёсткая фиксация личности родителей в крайностях (например, крайних типах темперамента или жёстких позициях в конфликтах) способствует невротизации детей. С экзистенциальной точки зрения, как мы полагаем, это показывает уход от полноты бытия, на который жизнь не может не отвечать (т.е. человек как бы говорит миру, что он должен быть только таким, тогда это хорошо; что он сам может быть только таким и только тогда это правильно). Происходит отрицание части спектра бытия, которую человек считает плохой, неправильной, недостойной, неприемлемой; тоже происходит во внутреннем мире, он разделяется на верное, хорошее и неверное, то, что отрицается. Например, человек считает, что быть умным хорошо, и этим создаёт (активизирует) шкалу дуальности, на противоположном полюсе которой будет дислоцироваться глупость, с которой нужно бороться, подавлять и скрывать. Т.о. человек не улавливает самой сути экзистенции, её цельности (ума не существует без глупости, также как любви без ненависти, богатства без бедности, верности без предательства), причиняя боль себе и способствуя страданию близких.
Важно помнить, что семья – это система, которая стремиться к равновесию, гармонизации; что означает, что фиксация родителя на какой-либо крайности неизбежно должна быть уравновешена её противоположностью (отражена в мире её отрицаемой частью). Например, если мама уходит (западает) в эмоции/истеричность, то кто-то в семье (муж или ребёнок) будет настолько же далеко уходить в интеллект/рациональность. Что конечно будет порождать конфликты, но сама система будет уравновешена.
Ключевым будет как понимание самого механизма работы дуальности, так и их внутреннего наполнения. Так, в рассматриваемой ситуации, мама – это сердце, чувства (но, как бы поломанные, незрелые или непонятые, находящиеся в оппозиции к уму); папа – это ум, мысли (также, как бы неполноценные и воюющие с чувствами). Экзистенциально, холистично, ум и сердце не нечто противоположное, но цельное, как две стороны одной монеты, это партнёры, которые были разделены в сознании человека. И именно их борьба (непризнание и непонимание важности противоположной роли) порождает как конфликты в семье, так и психические отклонения родителей и, соответственно, детские неврозы. Собственно, именно так чаще всего и бывает, аксиомой (конечно, не осознаваемо) выступает аксиома борьбы, и главный вопрос семьи – вопрос власти – это сражения ума и сердца, которые у личности выступают как оружие; а полигон – тело, т.е. ребёнок, на котором всё отражается: воронки ссор, взрывы мести, канавы обид.
Все те характеристики личности родителей, которые коррелируют с детскими неврозами (а их очень много: эгоцентризм, проблемы самоконтроля, тревожность, зависимость, недовольство, напряженность, эмоциональная черствость, пессимизм, недоверчивость, упрямство, беспокойство (псевдозабота), конфликтность, депривированная потребность в признании, нетерпимость, противоречивость, и т.д., и т.п.) будут выступать таковыми только при их чрезмерной заострённости, «безальтернативности» и не являться причиной в себе. Можно сказать, что главным будет выступать гиперсоциальность (т.е. недоверие и непростроенность своего мироздания; социум, как суррогат себя) и отсутствие экзистенциальной встречи с ребёнком (бегство от душевной близости, «настоящести» контакта, отсутствия доверия к его природе и её понимания).
Конечно, есть и некоторые точечные, но фундаментальные причины (хотя они несложно выводимы из двух отмеченных). Так, неумение дифференцировать вину и ответственность (одну из четырёх экзистенциальных данностей) может запросто привести к душевному недомоганию и далее к болезни.
Возвращаясь к качествам личности, рассмотрим их «специализацию» (см. таблица 2). В предложенной таблице несложно увидеть довольно чёткую передачу генеральных линий жизненного сценария, в народе выраженного пословицами «яблоко от яблони недалеко падает» и «что посеешь, то и пожнёшь». Общими для всех проявлений личности выступают следующие качества: негибкость реагирования (жёсткая фиксация), невозможность сменить свои состояния (они управляют моей жизнью, а не я ими), несознаваемая идея компенсировать внешним внутреннее (кожаный чемодан сделает меня уверенным, желанным и счастливым). Соответственно более здоровой почвой для детского развития будет их противоположность: реализм/принятие опора/учёт бытия (того, что есть, таким, каким оно есть (тоже, но иначе – действие исходит не из того, что вроде должно быть, а из того, что есть)), естественность/непринуждённость (как ремарка: для того, чтобы проявлять естество, нужно его иметь, а значит «обнаружить» и «родить»). Т.е. неразрешенность родителями своих задач развития (выраженных в перечисленных качествах) псевдоразрешается за счёт невроза у ребёнка, который, что случается очень нередко, передаст это дальше формируя то, что можно обозначить как родовая карма (в которой воспитание заменяется на «бить страхом»).
Таблица 2. Невротические проявления личности родителей и формируемые ими детские неврозы
Известно, что в «полях» (реальных жизненных условиях) всё не так прямолинейно и эти «правила» имеют свою не узкую вариативность и известные исключения (т.е. ребёнок, воспитанный эмоционально неудовлетворёнными родителями в атмосфере перманентной напряжённости не обязан стать неврастеником). На наш взгляд, для понимания почему это именно так, а не иначе, имеются два основных «ключа».
–во-первых, ребёнок впитывает атмосферу во всех нюансах даже отрицая (например, в семье постоянно орут и ругаются матом, поэтому я буду говорить интеллигентно и тихо; или мои родители были бедными, поэтому мой ребёнок не будет ни в чем нуждаться; или отец пил и бил маму, поэтому, внимание!, один брат будет пить и бить жену (ведь, что он ещё должен делать с таким то батей?), а второй будет вести трезвый образ жизни и супруга пальцем не тронет (ведь, что он ещё должен делать с таким то батей?)), т.о. закладка сценария происходит в любом случае.
–во-вторых, между родителями весьма редко идёт взаимопонимание, общие взгляды (в т.ч. на воспитание и согласие по генеральной и вторичным «линиям партии»). Чаще наоборот, поэтому на сознании будет «победитель» (условно позитивный), а в подсознании «проигравший» (условно негативный), который наравне с «хорошим» режиссёром будет разыгрывать пьесу жизни (например, пить, проигрывать или терять деньги, выбирать не ту пару, попадать в неприятности и т.п., или напротив, быть «голосом совести», шепчущим, что живёшь не так). Т.о., без особого преувеличения, можно сказать, что до определенного времени (пробуждение Person, по А. Лэнгле, как шанса, который выпадает не так уж часто и также не часто ценится) человек смотрит на мир через родительские очки, где одна линза – это мама, а другая – папа.
То, что чаще принято рассматривать в психологии и психотерапии про жизненные сценарии, психологические травмы и т.п. полученные в детстве должно бы включать глубочайший и интереснейший экзистенциальный «сектор», на фундаментальном уровне определяющий жизненный путь человека, причём весьма детально. Так, именно от родителей тем или иным образом (чаще косвенно, но всегда своим примером[39 - Т.е. говорить мы, как родители, можем всё, что угодно, но ребёнок усвоит именно нас, как пример. Допустим мама говорит дочке, что врать и обманывать не хорошо, а потом говорит подруге по телефону, что не сможет с ней увидеться, потому что «голова болит». И что же дочка возьмёт на вооружение? Прям загадка-загадка…]) мы получаем гамлетовские ответы о том, кто мы (и какие) и куда идём (и как туда попасть). Возможно, «кухонный» взгляд посчитает это не существенным или пустой, отвлеченной философией, но в действительности трудно найти что-то конкретней и практичней.
Тот факт, что мы считаем себя людьми (а не, допустим, собачками) имеет место быть именно благодаря информации транслируемой семьёй как ячейкой социума; то, что мы считаем себя мужчиной или женщиной и что это вообще значит, и как ими быть; нужно и можно ли задаваться какими-либо «высокими» вопросами и воплощать их своей жизнью или достаточно бороться за место под солнцем; считать или нет какое-либо животное священным или «грязным», что такое быть грязным, а что достойным; что такое хорошо, а что такое предать, подло воспользоваться и нужно ли потом мучиться угрызениями совести, и как это делать: пить, обвинять других или пойти в храм на молитву и покаяние.
Применяя ключ двойственности, мы видим, что самые болезненные её (двойственности) растяжки и будут задавать направление и смысл жизни человека, создавая её (конкретной человеческой жизни) наполнение. Например, мать была мягкой, а отец жёстким, и ребенок решил, что отец «молодец», и стал реализовывать в своей жизни жесткость, испытывая вину перед мягкостью – матерью; и это может стать «красной линией» его бытия, которая будет механически перебрасывать личность из одной стороны в другую. Причём, чем сильней полюса дуальности разведены (подавляется один и возвышается другой), тем больше напряжения это создаёт. Можно считать, что ключевые двойственности, полученные в детстве (почти всегда в болевом опыте разделённости) и составляют программу выживания личности (в том смысле, что она не осознаётся, но реализуется человеком).
Ещё раз сделаем важное уточнение, поставим своеобразный предохранитель, как мы это неоднократно делаем в тренинговой работе и прописывали в некоторых предыдущих публикациях, что здесь нет какого-либо обвинения каких-либо родительских действий, информационных трансляций и уж тем более переживаемых ими чувств и состояний. Мы как родители передаем то, что передаем, а нам передали то, что передали, и в этом всегда есть смысл, в том числе получаемый в боли и страдании (собственно именно постижение именно такого смысла делает возможным полноценное понимание экзистенциальной логики жизненного пути).
***
Далее мы подробно остановимся на конфликтах в семье. Полагаем, что всякому адекватному человеку понятно, что построение семьи – это труд (в т.ч. преодоление разногласий), с неизбежными препятствиями или задачами весьма разной сложности. Но в сознании человека они представлены по-разному (ведь в этом так же проявляется свобода отношения к происходящему) и невротические субъекты склонны приписывать им большую тяжесть и неразрешимость, выливающуюся в затяжные конфликты. Самый конфликтный вопрос в семье – это вопрос власти, в котором достоверны следующие данные: наиболее высокая конфликтность и частота разводов в парах, где мать и отец обладают твёрдым характером (чаще с ребёнком девочкой); на втором месте – мать с твёрдым характером, а отец с мягким; реже всего конфликтуют и разводятся пары, где отец обладает твёрдым характером, а женщина мягким (особенно в семьях с сыном). Твёрдость характера (в своём негативном аспекте) здесь коррелирует с уже рассмотренной нами гиперсоциальной направленностью личности, ригидностью мышления и жёсткой доминантностью.
Пожалуй, самым интересным, самым трудным в постижении (видении в себе) и самым действенным лекарством широкого спектра является проекция (её раскрытие). Её внутренний механизм составляет кольцо вина-осуждение, т.е. то, за что мы осуждаем другого – это то, за что мы испытываем вину = не хотим этого признавать в себе. Так, в конфликтной ситуации виноватым обеими сторонами считается другой (что показывает, например, методика Розенцвейга), а рассмотренное нами доминирование и непримиримость приписывается другому (например, методика Лири) также обеими сторонами. Причем более активная конфликтная позиция (более сильное осуждение и подсознательная вина) будет у родителей одного пола с детьми (у отцов имеющих сыновей, у матерей – дочь), видимо, это стоит рассматривать так, что ребёнок используется как «союзник на войне».
Частые, затяжные, деструктивные (ведущие к войне и уводящие от осмысления) конфликты, безусловно, являются патогенным фактором в развитии детских неврозов. Конфликт родителей с детьми имеет также своей основой проекцию – подмены ребёнка таким какой он есть, на то, каким он быть должен по мнению взрослого (кем, например, сам хотел стать) или навешивание на него сторонней роли (например, родителя или супруга). Матери, особенно при неврозах, чаще неудовлетворенны ребёнком, отцы с детьми конфликтуют значительно реже (нередко причиной этому приписываемый папам «пофигизм» или, напротив, «мудрость»; хотя в действительности дело в том, что хрестоматийно женщина реализуются через ребёнка, а мужчина через преобразование внешнего мира). Допустим, мама может наряжать ребёнка на прогулку как «Барби», а ребёнок будет пачкаться, просто потому, что он ребёнок. О ком мама в этот момент заботится: о здоровых потребностях чада или о том, чтобы выглядеть модным родителем?
В дошкольном и младшем школьном возрасте конфликты родителей с детьми носят открытый характер, в подростковом возрасте и далее психологическое напряжение всё более остаётся во внутреннем мире (видимо по причине, что дети уже могут «дать сдачи») постепенно переходя в хронический вариант. Как отмечалось, по мнению родителей, источником конфликта является ребёнок (что не способствует пониманию реальных причин), а проблемой (как это видят взрослые) чаще всего, – в дошкольном возрасте выступает упрямство (неисполнение требований), в школьном – учёба (приготовление уроков).
Для примера, рассмотрим проблемную ситуацию связанную с учёбой: ребёнок слабоуспевающий и плохо выполняет домашнюю работу, родители так помогают, что доходит до односторонних скандалов. Можно сконцентрироваться на ребёнке и пропустить себя (родителя). Но если захотеть выйти на целостное понимание ситуации… Родитель, скорее всего мама, не доверяет самостоятельности детей, перепроверяет, заставляет переписывать (а когда это из-за одной ошибки, то очевидно что-то не так с кем?) и прочая; что приводит к перенапряжению ребенка, неуверенности в своих силах, скованности, утомляемости и заторможенности. Но главное, это забирает у ребёнка ответственность – основной критерий взрослости, потому как все «косяки» разгребает мама, следствия ошибок (неизменной и необходимой части жизни) пожинает не он сам. Это зачем-то нужно маме? А причина где-то в следующем: у родителей в отношении уроков гиперсоциальные (гипертрофированное чувство долга и принципиальность) и/или паранойяльные черты личности, мнительность, повышенная тревожность, избыточная забота и контроль.
Хотелось бы подчеркнуть, что речь идёт о том, что проблемную ситуацию (любую, в том числе не связанную с невротическим заболеванием детей) в частности и бытие в целом нужно осмыслять – не искать виноватых, а идти к пониманию происходящего через себя. Так, например, достоверно известно, что конфликт с детьми более характерен для доминирующего в семье родителя противоположного пола[40 - Захаров А.И. Неврозы у детей и подростков. Анамнез, этиология и патогенез. СПб., 1996, с. 79.] и это попытка оказывать на детей избыточное давление (власть), возможно, отчасти с тем, чтобы избежать эмоциональной и половой изоляции в семье. Так может надо работать над этим? Попытка же изменения внешнего без изменения внутреннего приведёт к повтору той же ситуации в усиленном виде и так по нарастающей.
Так же мы предлагаем смотреть на содержание человека в перевес его пола, т.е. в женском теле может довлеть мужчина и наоборот. Опять же, в этом нет ничего мистического, хоть и было выражено ещё в широко известном эзотерическом символе «Инь-Ян» (что, применительно к разбираемой теме, означает – в любом человеке, независимо от пола, есть и мужское начало и женское, и мать и отец). Продемонстрировать это можно следующими данными: у отцов имеющими конфликт с сыновьями имеются следующие личностные характеристики (воспросник Кеттела): эмоциональная неустойчивость, легко расстраиваются и поддаются чувствам, т.е. имеют характеристики хрестоматийно присущие женщине и вызывающие борьбу с мужскими качествами.
Мы полагаем (как гипотеза), опираясь на исследования Захарова, что программа выживания (в том числе, но не ограничиваясь этим, конфликтные отношения с мужем и детьми; и шире как полоролевые, семейные взаимоотношения и воспитание детей) передаётся преимущественно по материнской линии. Т.е. мать, в этом смысле, является ключевой фигурой. А говоря о программе, мы имеем в виду некую кармическую проблематику, которая будет транслироваться и передаваться личностью дальше по поколениям, выступая своеобразным наследием, которое получает человек от момента зачатия[41 - Басов И.А. Экзистенциальные аспекты перинатального развития человека / И.А. Басов – Москва: ЛитРес: Самиздат, 2020.] и в процессе воспитания (преимущественно в ранние годы жизни). В практике это означает, что если человек отказывается от осмысленного бытия и убегает от экзистенциальных задач развития[42 - См., например, Басов И. А. Экзистенциальные задачи позднего возраста // EuropeanSocialScienceJournal (Европейский журнал социальных наук). 2017г. № 10. – С. 508-518.], то он в большей мере (в прямой зависимости от степени своей неосознанности) «механически» реализует переданный ему сценарный план (например, месть противоположному полу) и так же «механически» передаёт его дальше, так сказать, увеличивая кармический груз получателя.
Исследование личности матери при конфликте с детьми (вопросник PARI) показали ряд данных, главными из которых, на наш взгляд, являются неприятие семейной роли, жертвование собой (как это видит мать) во имя интересов семьи. Получается, что мама является мамой через силу, заставляет себя ей быть (по всей видимости, головой понимая, что так надо, но душой не соглашаясь с этим); такое положение дел во внутреннем мире создаёт чувство вины перед самой собой и осуждение других, за то, что не ценят её жертвенность (что после вызовет ещё порцию чувства вины и самобичевания, а затем новую волну осуждения). Данный механизм человеком сознаётся в очень слабой степени и каждый виток переживается как будто в первый раз; в пределе же это приводит к разрыву отношений и психосоматическим заболеваниям (где болезнь будет выступать предохранителем).
Описанное выше классифицируется нами как частный случай эмоционального (экзистенциального) выгорания[43 - См. об этом: Лэнгле А. Дотянуться до жизни… Экзистенциальный анализ депрессии: Пер. с нем. / Предисловие А.С. Баранникова. – 3-е изд. – М.: Генезис, 2014.] в основе которого лежит предательство себя. Отметим несколько практических следствий:
– не нужно строить семью и заводить детей, только потому, что это делать пора и так принято;
– не надо жертв, если они не прошены;
– не надо строить семью так и такую как положено, если вы хотите и решили иначе.
Дети на эмоциональное неприятие (относятся пренебрежительно, равнодушно, а потребность быть собой блокируется) реагируют криком и плачем в первые годы жизни, обидой и протестом в последующие. Отношение к семье в настоящем распространяется и на будущее; например, если мать помыкает отцом, то мальчик может решить остаться холостым и самому распоряжаться свободой (как он её понимает).
Конфликты (хронически напряжённые отношения) между детьми возникают, прежде всего, при эмоциональном выделении родителями одного из них (как правило, более благополучного во многих отношениях); тогда обделенный вниманием ребёнок будет эмоционально отреагировать (возмещать) недовольство в конфликте с сибсом (повышать свою значимость). Таким образом, мы видим, что энергия (в данном случае отрицательные чувства к родителям) всё равно реализует себя: если нельзя выразить напряжение напрямую, то оно найдёт косвенный путь (например, стукнуть сестрёнку) и внимание будет получено (лучше так, чем никак). В экзистенциальном же плане, мы видим, насколько фундаментальной ценностью является любовь. Её (любви) эмоциональное наполнение в искореженном варианте в общем виде без поправок на индивидуальность будет следующим: «ты не такой как нужно» (гиперсоциальность родителей), «ты вредный (бесполезный)» (паранойяльные черты личности), «ты не любишь меня, не мой, слишком похож на жену или мужа» (истерические черты). Так же и страх одиночества может непроизвольно подталкивать родителя к созданию невротической привязанности к себе одного из детей.
***
Любовь как экзистенциальная ценность в воспитании ребёнка играет принципиально главенствующую роль, собственно её отсутствие и порождает детские неврозы. К её наполнению можно отнести индивидуально-адекватную заботу и психологическое тепло, принятие и помощь в самораскрытии, самовыражении, выявлении своего «я» (что невозможно без экзистенциальной встречи с ребёнком – видении его таким, какой он есть, встретится с ним настоящим, а не с его образом в нашей голове). Т.е. речь вновь идёт именно о понимании отношения взрослого к ребёнку, понимании целительной и губительной силы отношения (видение – это и есть действие). Столь распространённое в наше время повальное «зависание» в гаджетах («не оттащить от компьютера, телевизора», «устроить истерику, если забрать») есть не что иное как восполнение недостающих эмоций.
Самый распространённый негативный психологический тип матери в вопросе воспитания обозначается как «Царевна Несмеяна». Такие мамы всегда чем-то обеспокоены, сдержаны на эмоции, ироничны, богаты на замечания и нотации, считают детское веселье чем-то лишним, боятся избаловать ребёнка. Вообще это правильные тёти, но «без души».
Противоположностью любви и человечности будет неприятие ребёнка. В 70% это его нежелательность, преждевременность появления и несоответствие ожидаемому полу (в аспекте смысла это означает, что ребёнок не тот, т.е. в нём таком, какой он есть, смысла, как это видит взрослый, нет). Захаров А.И. приводит такой пример: «В семье есть дочь 13 лет, не страдающая нервными отклонениями, дочь 9 лет, больная неврастенией, и сын 2 лет так же, как и старшая, без нарушений. Младший – долгожданный мальчик в семье, на которого обращена любовь отца, в то время как старшую дочь любит больше мать. Средний ребенок в семье – девочка с неврозом 9 лет – оказалась таким образом «не у дел», не любима обоими родителями, поскольку ожидался мальчик, и своим поведением она действительно напоминает образ «полудевочки-полумальчика», являясь эмоциональной сиротой в семье».
Сюда же можно отнести несоответствие ребёнка (его психофизиологических возможностей) повышенным ожиданиям = требованиям родителей. Особо «забавный» пример – искренняя, повторяющаяся фраза мамы к трехлетнему малышу «Ну что ты всё время вертишься, не можешь спокойно посидеть!» (хорошим вопросом будет: «это она вообще кому говорит?»[44 - Какая её часть, какой её же частью недовольна?]).
К чаще менее травмирующим искажениям любви относятся тревожность, непоследовательность воспитания («Илья, сядь посиди», «ну чего сидишь, иди займись делом» или «нужно закаляться», «ты что, с ума сошел, ты же простудишься!»), недоверие (где воля ребёнка понимается как согласие с точкой зрения взрослого: «нет таких слов – я хочу!») и др.
В целом, все эти искажения исправляются (лечатся) человечностью; ведь если мы откликнемся, откроемся (сердце), то поймём ребёнка и сможем договориться (ум). В этом предложении раскрыта формула здорового, успешного, счастливого ребёнка: любовь плюс требовательность. Любовь (сердце) это материнская функция (что ребёнком ценится меньше, так как она есть, в норме, по умолчанию, но её потеря разрушительна, более травмирующая), а требовательность – функция отца, так как именно он является фигурой, выводящей ребёнка в социум, задающим правила (это ценится больше, потому как любовь отца нужно ещё заработать, но её потеря переживается куда как менее остро). Соответственно, сильные перекосы воспитания (например, слишком много любви и слишком мало требований), приведут к перекосам (болезням) личности, а их общий недостаток к недоразвитости. А вот видеть в ребёнке недоделанного взрослого очень неправильно и пагубно.
