скачать книгу бесплатно
Неожиданной контратакой французы были смяты и отброшены. Корпус маршала Ожеро понес большие потери.
Давыдову надолго запомнилось то морозное январское утро... Заснеженное кровавое поле. Повсюду – трупы солдат. К спасительному темнеющему вдали лесу в панике бежали французы в голубых мундирах. Казаки внезапно врывались в расположение неприятеля, крушили его саблями и столь же внезапно, как появились, исчезали.
В яростном кровопролитном сражении при Прейсиш-Эйлау ураганный натиск противника разбился о стойкость, отвагу и беспримерное мужество наших солдат под командованием не ведавшего страха князя Багратиона.
Необычайно малый нос Давыдова дал в те жаркие дни князю Багратиону повод к добродушной шутке. А дело обстояло так... Как-то гусар Давыдов явился в авангард к князю с рапортом: «Главнокомандующий приказал доложить вашему сиятельству, что неприятель у нас на носу, и просит вас немедленно отступить». На сие Багратион усмехнулся и преспокойно отвечал: «Неприятель у нас на носу? На чьем? Если на твоем, так он близко, а если на моем, то мы успеем еще отобедать».
На другой день, едва город окутала темень, сражение прекратилось. На улицах горели дома. Отблески пожаров освещали серые от усталости лица солдат.
Солдаты русские находились по-прежнему в боевой готовности и ожидали приказов. Но командование обеих сторон пребывало в нерешительности: возобновлять ли поутру бой на том же месте или отступить и дать воинам передышку?
Узнав об огромных потерях своих войск, Наполеон счел сражение поигранным и решил отступить. Миф о непобедимости великого корсиканца был развеян. Его храбрые маршалы захотели мира. Брат Наполеона Жозеф просил его в своем слезном письме смилостивиться. Однако барон Беннигсен упредил Бонапарта: струсил и отдал приказ об отходе русской армии к Кенигсбергу.
Беннигсену говорили, что нельзя упускать победу, завоеванную столь дорогой ценой. Однако надменный барон оставался непреклонен. Он предоставил французам весьма важную и спасительную возможность собраться с духом и оправиться от крепкого потрясения.
Два года спустя император Франции в беседе с русским послом графом Чернышевым заявил: «Я был назван победителем под Эйлау потому только, что вам угодно было отступить».
За доблесть, проявленную в этом сражении, Дениса Давыдова представили к ордену Святого Георгия с белою по обеим сторонам финифтью, учрежденному императрицей Екатериной II для «награждения отличных военных подвигов и в поощрение в военном искусстве».
Наполеон не предпринимал до поры решительных действий, выжидая, когда его армия залечит тяжелые раны, полученные под Эйлау и когда ее ряды пополнят свежие резервы. Продовольствием и фуражом его войска снабжали пруссаки, подписавшие недавно выгодную для французов капитуляцию крепости Данциг.
2 июня 1807 года, спустя четыре месяца после Эйлау, у Фридлянда, в Восточной Пруссии, грянула новая битва. Накануне Беннигсен избрал для русской армии неудачную оборонительную позицию в форме дуги. Дуга эта лежала в пойменной долине, огибая город. Тылы русских ограждали берега реки Алле; это ограничивало маневренность войск.
Давыдов следил за перестрелкой, завязавшейся на заре. Под прикрытием густого тумана русские гренадеры забрались на колокольню и первыми доложили о приближении французов.
По правую сторону дуги расположились войска князя Горчакова, а по левую – Багратиона. Готовясь к битве, князь предвидел, что и на этот раз его полкам придется принять на себя главный удар, поэтому заранее просил у Беннигсена подкрепления.
Но вот гренадеры заметили с колокольни Наполеона. В треуголке и парадном мундире он скакал на белом коне в окружении пышной свиты, останавливался, обозревал в подзорную трубу окрестности и говорил, улыбаясь:
– О, сегодня счастливый день! Сегодня годовщина победы при Маренго!
Французы открыли по нашему левому флангу орудийный огонь. Русские воины рассредоточились и двинулись вперед.
Наполеон величественно поднял руку и, указав маршалу Нею на скопление войск Багратиона и на Фридлянд, приказал:
– Вот ваша цель! Ступайте туда немедленно. Ворвитесь в самую гущу во что бы то ни стало! Войдите в город, берите мосты и не беспокойтесь о том, что будет происходить кругом вас. Я и армия моя здесь, чтобы бодрствовать над вами!
Воины Нея выстроились в шеренги и по сигнальным выстрелам лавиной выкатились из-за леса.
Пушкари встретили французов ураганом картечи.
Неся большие потери, неприятель отступил. Воспользовавшись замешательством в стане врага, Багратион послал вперед кавалерию. Всадники с саблями наголо врезались в колонны французов, смяли их и обратили в бегство. Вслед за кавалерией двинулась пехота.
Расстроенные на первых порах колонны неприятеля были усилены свежей гвардией, возглавляемой закаленными в боях ветеранами. Французы оправились от потрясения.
Маршал Ней приказал артиллерии открыть огонь – и на русскую пехоту обрушилась картечь из тридцати шести орудий.
Наши пушкари, растянутые в боевую линию, не могли ответить неприятелю должным образом. Пехотинцы дрогнули и стали отступать. Лишь полки под командованием Багратиона стойко удерживали свои позиции. Сюда, на левый фланг, Ней направил шквальный огонь всех своих батарей. Ничто – ни грозные приказы командования, ни дерзкие вылазки в стан неприятеля отчаянных храбрецов – не могло удержать отступавшего и таявшего с каждой минутой русского войска. Тогда Багратион обнажил саблю и воскликнул:
– Ребята, вспомните Суворова! Не выдайте! Умрем, как умирали наши братья в Италии! Вперед!
Генерал прошел перед солдатами и двинулся на врага. Батальоны московцев бросились вслед за ним. Воины сгрудились вокруг любимого полководца, заменяя тех, кто падал замертво под градом картечи. Однако никому из них так и не суждено было дойти до неприятельской батареи. Арьергард наш поредел и оказался прижатым к стенке. В досаде и гневе Багратион приказал:
– К реке!
Доблестно и бесстрашно защищали солдаты ворота города. То была последняя, отчаянная и смертельная ошибка русских с французами на этом фланге.
Остатки корпуса гренадер отходили через шаткий мост на другую сторону Алле. Пехотинцы запалили дома города, дабы затруднить неприятелю преследование. Потрясенный и раненный Беннигсен думал теперь только о спасительном бегстве. Наши войска отступали поспешно, гибли от пуль, тонули в реке...
Оценив обстановку как весьма благоприятную, Наполеон отдал приказ о начале общего наступления – и на улицах Фриндлянда закипела жестокая сеча.
Для русских солдат оставался один удел: либо штыками пробить себе путь, либо сложить голову. В жаркой рукопашной схватке они задержали французов, а сами тем временем начали стягиваться к реке. Однако ближние мосты оказались разрушены. Пока солдаты Багратиона из последних сил сдерживали натиск неприятеля, во все концы были посланы офицеры на поиски брода. Вода в Алле вскипала от сотен бросавшихся в нее и плывущих солдат. И тут адъютант генерала Уварова объявил: «Брод найден!» Войска устремились к переправе.
Наступила долгожданная передышка.
Давыдов, не успев остыть от боя, решил взглянуть на дымящимся и пылающий город. Поблизости от него упала и с грохотом разорвалась граната. Засвистели осколки. Лошадь одного гусара, словно ужаленная осой, в бешенстве скакнула в сторону. Оглушенный и осыпанный землею с головы до ног, офицер чудом удержался в седле. Когда пальба утихла, Давыдов увидел его бледное окровавленное лицо: от ран гусар едва держался на коне.
– Какого эскадрона? – спросил Давыдов.
Гусар чуть слышно пробормотал:
– Шестой эскадрон. Николай Пегов.
Видя страдальца на грани смерти, Давыдов живо вспомнил свое боевое крещение под Вольфсдорфом, когда казаки в самый опасный момент выскочили из ближнего леса и спасли ему жизнь. Не раздумывая, он спрыгнул на землю, привязал повод коня гусара к шее своего Цыгана и двинулся к реке.
На берегу Алле гусар в беспамятстве повалился к ногам лошади. В дыму пороховом адъютант Багратиона отстал от своего полка. Нагнувшись с пологого берега, он зачерпнул в пригоршни холодной воды и омыл ею окровавленное лицо раненого. Гусар вздрогнул, приоткрыл глаза.
– Будьте столь милостивы, не бросайте меня, – взмолился несчастный. – Конь у меня добрый и кроткий. Отведите меня к своим.
Меж тем жители Фридлянда выскакивали из охваченных огнем домов с криками о помощи, а русские войска отступали.
– Садись-ка, молодец, на коня! – решил ободрить страдальца Давыдов. – Я помогу тебе!
Гусар с трудом поднялся на ноги. Одной рукой взяв поводья, другой помогая раненому просунуть ногу в стремя, Давыдов едва не упал наземь от одного его неловкого движения.
– Спасайтесь! – крикнул пробегавший мимо солдат. – Француз близко!
Направляясь к переправе через Алле, артиллеристы везли на конях пушки. Давыдов спросил у раненого:
– Как, Николай? Может, останешься при артиллерийском обозе? – и прибавил с участием: – Ведь на пушечном лафете куда покойнее, чем в седле.
Пегов несказанно обрадовался предложению своего спасителя. Давыдов тотчас же остановил артиллериста и горячо попросил:
– Будь милостив, братец! Возьми под свою опеку раненого офицера и его лошадь!
Бравый усач-артиллерист согласно кивнул в ответ и помог Давыдову снять гусара с коня. Они постелили попону на лафет и положили на нее Пегова.
– В случае если гусару потребуется какая-либо помощь, – сказал Давыдов артиллеристу на прощание, – пусть разыщет адъютанта Багратиона Дениса Давыдова.
Свой долг перед страдальцем он выполнил с честью и помчался на рысях догонять полк.
В сумерках все смолкло. Пробирающий до самых костей ветер нагнал темные тучи, хлынул дождь. Солдаты в овраге решили запалить бивачные костры, которые шипели от мокроты и отчаянно дымили. Трудно было заснуть в ту промозглую ночь. Стужа ломила кости. Гусары кутались в шинели, сушили обувь и обогревались у тощего пламени. Разговоры не вязались, каждый думал свою нелегкую думу.
По вине бездарного и медлительного барона Беннигсена войскам Наполеона при поддержке «густой массы чугуна и свинца» удалось одержать при Фридлянде победу.
Русская армия, потеряв более двадцати пяти тысяч убитыми и ранеными, вынуждена была отступить к Неману. Однако, несмотря на тяжелый исход битвы, стойкость и доблесть наших солдат восхищали даже иностранцев.
Английский посол, лорд Гутчистоп, донес о сей жесточайшей баталии своему правительству следующее: «Мне недостает слов описать храбрость русских войск. Они победили бы, если бы одно мужество могло доставить победу. Офицеры и солдаты исполняли свой долг самым благородным образом. В полной мере заслужили они похвалу и удивление каждого, кто видел Фридляндское сражение».
«Русский солдат привычен ко всем переменам погоды и нуждам, к самой худой и скудной пище, к походам днем и ночью, к трудным работам и тяготам. Солдаты храбры и возбуждаются к славным подвигам, преданы своему государю, начальнику и Отечеству, набожны, но не омрачены суеверием и терпеливы. Природа одарила их самыми лучшими способностями для военных действий; штык есть истинное оружие русских, храбрость их беспримерна», – писал о Фриндлянде другой англичанин, Вильсон.
За доблесть, проявленную в битвах с французами на земле Восточной Пруссии, Денис Давыдов удостоился золотой сабли с надписью «За храбрость». За боевые заслуги в заграничном походе командование представило его к почетному прусскому ордену «За достоинство».
О майн либе!
Бывали ль вы в стране чудес,
Где, жертвой грозного веленья,
В глуши земного заточенья
Живет изгнанница небес?
Денис Давыдов
Русская армия под начальством барона Беннигсена, насчитывавшая около восьмидесяти тысяч человек, отступала с боями по прусской земле. Близ малого селения Шлотен французы атаковали наши войска. Земля содрогалась от звона сечи. В решительные минуты боя князь Багратион выдвинулся вперед, дабы смять и опрокинуть неприятеля. Давыдов скакал рядом с храбрым полководцем. Упругий и статный, он справно сидел в седле на молодом дончаке и, гусарской саблею сверкая, разил улан. Яростная сеча длилась около часа. Внезапно французы дрогнули и попятились назад. Но тут разорвалось ядро и убило под Давыдовым лошадь, а сам он был легко ранен в ногу и контужен.
Удалого адъютанта Багратиона отправили на излечение в сельскую больницу, под опеку доктора Рольфа Винера. В молодости Винер жил и обучался в Москве и довольно сносно изъяснялся по-русски.
На дворе стояли солнечные майские дни. За окнами больницы шелестели ветвями цветущие вишни и яблони, а на клумбе подрагивали от порывов ветра белые ароматные нарциссы.
Взращенный среди лесов, лугов и полей Бородина, Давыдов более всего на свете любил простор и раздолье. Он часами смотрел на плывущие по небу перистые облака, на потолок и белые стены палаты, вел душеспасительные беседы с доктором Винером и, несмотря на все это, томился от скуки и мечтал как можно скорее подняться на ноги и снова стать в строй.
В то лучезарное утро гусар проснулся раньше обычного, сел к окну и принялся читать свои новые стихи:
Я на чердак переместился:
Жаль, выше, кажется, нельзя!
С швейцаром, с кучером простился
И повара лишился я.
Толпе заимодавцев знаю
И без швейцарца дать ответ;
Я сам дверь важно отворяю
И говорю им: «Дома нет!»
В дни праздничные для катанья
Готов извозчик площадной,
И будуар мой, зала, спальня —
Вместились в горнице одной.
Гостей искусно принимаю:
Глупцам – показываю дверь.
На стул один – друзей сажаю,
А миленькую ... на постель.
– Гутен морген, куссар Давыдофф! – в палату тихо вошла миловидная, с пышной русой косой за плечами, дочь доктора Винера Эльза и поставила на стол букет белоснежных нарциссов.
– Гутен морген... – проронил приятно удивленный гусар. – Благодарю вас за цветы!
– Как вы себя чувствует?
– Благодарю вас, хорошо, милая Эльза! Того же и вам желаю. А где же?.. Где доктор Рольф?
– Мейн фатер, папа, он есть доктор, сегодня немного нездороф...
– Как странно! Не правда ли? – рассудил Давыдов. – Прежде я думал, что доктора никогда не болеют, а гувернеры знают все на свете.
– Это очень хорошо, куссар Давыдофф...
– Что хорошо?
– А то, что у вас возникло чувство юмор.
– О да! – улыбнулся гусар.
– Мой фатер, доктор... Он говорит мне, когда у больной возникает юмор, – это очень хорошо! Зер гут! Значит, дело идет на поправку!
– Да я и сам это чувствую... С каждым часом и каждым днем...
– Зер гут!
– Знаете, Эльза, меня словно распирает сегодня от любви и юмора. Послушайте-ка:
И что ей наш земной восторг,
Слова любви? Пустые звуки!
Она чужда сердечной муки,
Чужда томительных тревог.
Из-под ресниц ее густых
Горит и гаснет взор стыдливый...
Но отчего души порывы
И вздохи персей молодых?
Был миг: пролетная черта
Скользнула по челу прекрасной,
И вспыхнули, ланиты страстью,
И загорелися уста.
Но этот миг – игра одна
