скачать книгу бесплатно
Не сказавшись никому, даже господам сенаторам, капитан-командор Василий Чичагов со товарищи поплыли якобы для возобновления китобойных промыслов, но напоролись на непроходимые льды и вынуждены были воротиться несолоно хлебавши. Хитрая легенда пропала втуне, открытого ото льдов места протяженностью в тысячу верст так и не нашли, генерал-адмиралы в коллегии весьма огорчились, но ненадолго.
Через пару лет раздосадованное Адмиралтейство устроило вторую попытку, но и тут льды встали стеной, еще раз напоминая всем что Россия вообще-то глубоко северная страна, которой даже и законы физики не писаны, или не читаны, или и вовсе не поняты. Таким образом даже северное сияние вопреки ученой теории не являлось признаком чистых ото льда морских вод, но для проверки идеи Михайлы Васильевича Василию Яковлевичу пришлось снова проплыть немало морских миль. Впрочем «за прилагаемое старание к достижению до поведенного предмета» всех наградили и похвалили, так что жаловаться не приходилось.
Однако же несмотря на сии не слишком веселые настроения, за дело следовало как-то браться. Граф привык делать это недрогнувшей рукой, не колеблясь ни секунды. Дорога стелилась под копыта, сердце стучало и так и рвалось вперед, ни ямы не буераки не пугали, словом призыв «Let's go on an adventure» казался как нельзя более уместным. Конечно в приключениях можно было и башку потерять, но однако же и клад найти, так что тут была игра прямо как в русскую рулетку.
Не останавливая ни у трактиров, ни у гостиниц, питаясь казалось одним только духом авантюризма и влекомый тягой к приключениям, Михайло мчал вперед прямо как на скачках на императорский приз. Дорога так и стелилась под конские копыта, добрый конь раздувал бока, потертое седло скрипело, шпага моталась как положено, плюмаж на шляпе развевался на ветру. Тяжелое закатное и хилое рассветное солнце смотрели ему то в лицо то в спину, и граф улыбался им в ответ. Северная Пальмира звала, и он отвечал на ее зов ударами шпор по конским бокам.
По обеим сторонам дороги замелькали захиревшие деревеньки и жуткие погосты, российская действительность так и перла прямо в глаза. Какие-то мертвые с косами вдоль дорог стояли, хотя о красных дьяволятах тут отродясь никто не слыхал. Замерзшие вороны нагло каркали, намекая что приключения ничем хорошим не кончатся, отдельные попадавшиеся на пути крестьяне смотрели вслед угрюмо, а какая-то мерзкая собачонка и вовсе начала подвывать как по покойнику, но разумеется граф не поддавался на эти нелепые суеверия.
Временами чудились шайки разбойников, для обороны от которых приходилось всюду таскать с собой здоровенную шпагу и тяжеленные пистоли с воронеными стволами, иногда попадались и странствующие монахи, вышеупомянутые калики перехожие и прочий сброд, только отвлекающий внимание от высоких мыслей. Но все же граф Михайло уже успел загореться новой идеей, и чувствовал что несмотря ни на какие жертвы олимпийские игры должны быть проведены во-время и не хуже чем в этой самой Древней Греции. Там разумеется было полно всяких богов и героев – но хотелось создать своих собственных Гераклов, а не только быстрых одним разумом Платонов и Невтонов. И количество лавровых венков на их головах должно было перевешивать величину оных на иностранных лысинах, для чего разумеется надо было всех перегнать, перескакать и по возможности перестрелять, ну а кто не будет стараться – перепороть и даже перевешать. Граф удивился своей кровожадности, но объяснил появление таковой исключительно спортивным азартом.
Неожиданно под стук копыт пришли какие-то воспоминания от далекого ныне учителя истории, который все пытался объяснить графу что нынешняя жизнь не с неба упала, а сложилась в результате исторических бурь и всего хода Ея величества Истории. Собственно учитель много чего объяснял и в более позднем возрасте граф весьма жалел что у него тогда в одно ухо все влетало а из другого вылетало, как говорили в народе.
Говорилось и про олимпиоников, которые за три победы в состязаниях даже могли поставить в Олимпии свою собственную статую. Все об этом прямо так и мечтали, и Михайле неожиданно самому захотелось поучаствовать в таких состязаниях, чтоб и его после победы встречали как героя и повторяли что он столь же прекрасен на вид сколь и искусен в борьбе, как выражались тамошние поэты. Древние греки вообще были очень поэтичные и складывали занятные легенды о всяких подвигах, благодаря чему прославились на весь мир и не дали забыть о себе.
Знаменитый скульптор вырезал бы графскую статую в образе прекрасного бога Аполлона или мужественного героя Геракла, и ее немедля бы определили в императорский музей, разумеется тут же бы отовсюду набежали тучи приятелей и забросали бы его лавровыми венками. Прекрасные во всех отношениях дамы носили его на руках и прямо-таки рвали на части, что он дозволил бы с превеликим удовольствием, ничуть не сопротивляясь и отдаваясь решительно без остатка. Михайло разбежался мыслями прямо как в семнадцать лет, которые давно уже унеслись в неведомые дали.
Граф в своем воображении уж видел как государь собственноручно награждает всех непричастных и наказывает всех невиновных, как и его собственная голова увенчивается лаврами, словом мысли его зашли бог весть куда, как вдруг его добрый конь наткнулся на какое-то препятствие. Прямое движение вперед сменилось стремительным полетом на манер стрелы или же камня из пращи, конь споткнулся и в мгновение ока Михайло оказался выброшенным из седла в воздух, а из глаз его посыпались искры. Падение на землю не замедлило последовать и стало весьма болезненным.
Оказалось что тут была прямо настоящая засада. В те далекие времена засады на большой дороге были отнюдь не редкостью, лихие дела и всевозможное воровство процветали. Сообщество бродяг, чьим промыслом было попрошайничество и воровство, уже тогда расплодилось весьма широко, а впоследствии дало всходы в виде так называемых «воров в законе», то есть темные корни преступности уходили глубоко в проклятое прошлое и являлись наследием кровавого режима, на который можно было свались решительно все недостатки.
Конечно такой свободы для разбойничьих шаек как во времена восстания Стеньки Разина или Пугачева, когда те грабили целые города и разоряли церкви, сейчас было уже не найти, мятежники, что норовили сбросить с колокольни какого-нибудь архиепископа и перевешать всех дворян повывелись. Некому было поднять на бунт казачье войско, брать крепости, казнить и вешать аристократов а иногда и своих же сподвижников за пьянство и недисциплинированность, никто не рвался осадить Оренбург и объявить себя новым царем. Но и дремать в пути было никак нельзя – это могло плохо кончится, случалось что задремавший просыпался уже на том, а не на этом свете.
Вот и сейчас какой-то шутник коварно перегородил дорогу низко подвешенным бревном, замаскированным еловыми ветками, да так удачно что увидав небо в алмазах граф Г. очнулся лишь немного спустя. Несколько времени Михайло не желал открыть свои глаза, не из робости конечно а просто от отвращения к тем негодяям которых ему возможно предстояло узреть. Когда же он поднял веки, его как-то сразу обрадовало то что он увидел над собой вместо преужаснейшей разбойничьей рожи доброе лицо старины Морозявкина.
Тут разумеется следовать напомнить нашему забывчивому, страдающему хроническим склерозом и ограниченностью карты памяти читателю кто же такой Морозявкин. Времена спешат столь быстро что и значительные фигуры стираются из нашей памяти, заменяясь разумеется на еще более значительные, а маленький человек как-то пропадает и тускнеет. Сколько не описывай его, хоть всю шинель размалюй яркой краской, а все равно скажут – нет, не хорош, не важен.
Но правда встречаются и другие случаи – как не гонишь героя со страниц, хоть и поганой метлой, ан гляди – он снова тут, как мышь в торте. Человек не высокого, но и не низкого роста, то носивший усы и бороду то сбривавший их чтобы сбить сыскарей со следа, герой скорее характерный нежели чем в амплуа красавца-мужчины конечно не может претендовать на любовь читательниц высокого общественного статуса, однако еще в состоянии привлечь внимание женщин из более простых сословий, как мужчина видный и на ласку заводной.
Этот вечный студент и бывший соученик графа, неунывающий пройдоха, сам себя называвший разночинцем и Вольдемаром вместо обычного Владимира, уже давно выскакивал то там то тут, причем всегда когда не надо. В ходе их многолетних совместных приключений граф Г. уже и не упомнил когда было чтоб тот появлялся во-время, и по приезде в Петербург собирался его искать во всяких злачных заведениях.
Обычно для нахождения приятеля требовалось обойти довольно много всевозможных кабаков и трактиров, в Московской, Литейной, Адмиралтейских частях и прочая и прочая и прочая. Там везде его знали, помнили и даже любили но в долг уже нигде не наливали, полагая что дружба дружбой а денежки врозь. Это грустное обстоятельство заставляло его еще сильнее сбиваться с пути истинного в поисках пропитания и пропивания, однако же затрудняло то что в столице он стал уже слишком хорошо известен, и решительно не с лучшей стороны.
Унижаться же до известных забав, при которых собутыльнику подливали в вино сонного зелья а потом обчистив карманы сбрасывали еще теплое тело поплавать в Фонтанку он не желал, хотя и получал подобные заманчивые предложения от местных криминальных элементов. Впрочем падая все ниже Вольдемар уже стал обращать на себя внимание полиции, которая прежде прощала ему мелкие шалости вроде разбивания сердец некоторых барышень из порядочных семей, аферы, кражи со взломом и прочие проделки в старинном духе.
Морозявкин вынужден был уйти в партизаны и перейти на нелегальное положение, организовав себе в местных лесах что-то вроде берлоги посредь болот и питаясь только подножным кормом, ягелем, мелкой дичью и прохожими. Искали его давно, и пожарные, и полиция, и даже репортеры полицейских ведомостей за неимением фотографов, да только почему-то не могли найти. Теперь же стариный друг обнаружился почти сразу, что наш граф счел хорошим предзнаменованием.
– А ты откуда здесь взялся, старый хрен? – полюбопытствовал граф Михайло на приятельских правах, очнувшись немного от удара. В целом он чувствовал себя неплохо, вот только голова как-то ужасно болела.
– Я-то? Да я знаешь ли тут силки расставляю на рябчиков. Кушать-то хочется. Петли там всякие, капканы… Вот ты со своей лошадкой и попался! – отвечал Морозявкин радуясь что граф, которого он признал не сразу, наконец-то пришел в себя.
Часто ему случалось переусердствовать, и каждый раз он горько сожалел об этом, крестился, молился сам и заказывал заупокойные службы в церкви, словом всячески пытался очиститься от грехов, а потом разумеется снова грешил, дабы иметь возможность вновь покаяться. Понять это иноземцу верно было бы затруднительно, но конечно свои все хорошо понимали, а прегрешения снимались либо с помощью святой воды, либо обычной самодельной водки. Таким образом совершался вечный круговорот грехов и покаяний в природе, дававший возможность многочисленным попам не умереть с голоду.
Михайло сообразил что Морозявкин верно решил податься в разбойники и начал грабить на большой дороге, чего ранее за ним не замечалось. Граф вспомнил, превозмогая головную боль, что приятель скорее был склоне к отъему денег обывателей более благородными способами, не брезгуя ничем – ни медициной, ни цирюльным ремеслом, ни даже и гаданием. Но дубины или там ножа ранее в руки он вовсе не брал, проворовываясь, точь-в-точь по классику, благородным образом. Капитан-исправник до него еще не докопался по-настоящему, и граф уже и не знал что и подумать, с кем сравнить старого знакомца и к какому поучительному образу из мировой литературы, сокровищницы знаний, тут обратиться.
Бомарше уже успел к тому времени написать своего знаменитого «Фигаро», а король Людовик уже пытался безуспешное его запретить, но вскоре большинством голосов запретили его самого, посредством гильотинирования. Путешествовавший по Европе инкогнито будущий император Павел Петрович с комедией ознакомился буквально из первых рук но к сожалению ее вовсе не понял, за что также был впоследствии казнен взбунтовавшимися «слугами народа». Отсутствие чувства юмора у королей – возможно в силу неимения хороших шутов – было очень опасно для их здоровья, даже хуже курения трубки. Понявши это, в дальнейшем правители разрешили представление французской комедии, действие которой было политкорректно перенесено в Испанию, повсеместно.
Постановка шедевра юморостроения шла и в Большом Каменном театре в Санкт-Петербурге, и граф, бывший к тому же заядлым театралом, полагал что героя вполне можно было писать с Морозявкина, и более того он и сам мог бы там сыграть вместо актера Саши Рамазанова, хотя надо признать – и тот лицедействовал блестяще. Сам Рамазанов, по мнению «Сына Отечества» имея отличные таланты для комедии и оперы и подавая великую надежду, конечно долго на свете не зажился, но был запечатлен знаменитым художником Брюлловым на веки вечные.
– Да я и сейчас нож не взял бы, я так, охочусь по распутице… ну может если случайно какой рябчик с кошельком попадется так я подберу – что добру пропадать! Но хочу тут мораль читать но знаешь ли что, сейчас времена лихие, каждый за себя сражается ну и выживает как может. В белых перчатках с голодухи помрешь. Мы-то не графья, нас царская колыбель не качала!
– Окстись! – сказал ему граф с приличным негодованием. – Как ты можешь губить свою бессмертную душу столь низким и подлым занятием? Ты – наполовину благородный человек, знающий основы всякой образованности – французский язык и философию, наконец имеющий высокое звание моего приятеля?
– Да званием-то сыт не будешь… Царские деньги да награды я кои пропил, кои ростовщику заклал. Ни в одном трактире в долг уже не наливали, вообрази себе такую оказию. Что ж оставалось делать? Только и охотиться на подступах к стольному городу. Рябчик там, кабанчик…
– Человечек… – подытожил граф Г. – Ну вот что, друг любезный – пока тебя не вздернули изволь вернуться на государеву службу. Айда со мной!
Михайло с трудом и с посильной помощью Вольдемара поднялся с грязного снега и отряхнувши камзол и медвежью шубу и потирая ушибленный затылок взгромоздился на по счастью уцелевшего коня. Уже не обращая внимания на солнце, которое успело закатиться, на ворон, ругавшихся пуще прежнего, на медведя, который вылез из берлоги как видно к ужину и сейчас смотрел чем закончится сценка и не останется ли ему на снегу пожива, он натянул поводья, проверив управляемость животного после аварии. Оставшись доволен результатом и посадивши сзади себя приятеля граф Г. дал шпоры коню и поскакал с несколько замедлившейся скоростью все в том же направлении – в северную Пальмиру.
Глава третья, северно-пальмирская
Граф Г. уже давно заметил что Пальмира эта, несмотря на то что была столицей славнейшей и обширнейшей империи, в зимний период времен года становилась какой-то особенно унылой и неприветливой. Здания соборов, набережная с ее превосходной летом першпективой, мелкие речушки вроде Фонтанки и Мойки, самый Финский залив, прозванный недавно остряками Маркизовой лужей – все было сковано льдом и снегом. В смысле першпективы тут все было вообще очень северное и мало отличалось от какого-нибудь Тобольска, в котором Михайле правда до сих пор не довелось побывать и он надеялся что и не придется.
Даже сам Невский проспект, воспетый впоследствии классиками на все лады и вызывавший всеобщий восторг, эта важнейшая коммуникация Петербурга и вообще и ихнее все несмотря на чисто подметенные тротуары и чинно гуляющую публику не привлек Михайлу сделать обычный променад по магазинам. Ветер бодро развевал поземку и гнал снежок по ногам прохожих, забираясь под воротник, за шиворот и бог знает в какие места. Медвежья шуба из зверя, которому граф на охоте собственноручно разодрал пасть, несколько поизмялась в дороге и как нарочно не желала уже греть как следует, так исподтишка мстя охотнику за безвременную гибель и браконьерство.
Графу Михайле немедля захотелось отбыть в теплые края, даже не останавливаясь тут ни на день, ни на ночь, несмотря на ожидаемые блеск и великолепие. В местных не замерзающих вечно лужах у него немедля промокли ботфорты, ранее не промокавшие даже в Тихом или же Великом океане. К тому же за приятелем, как выяснилось, требовался глаз да глаз, так как он сильно одичал на болотах и с трудом привыкал к цивилизации.
Михайло решительно пресек поползновения Морозявкина завести новые знакомства с молодыми ротозеями, очевидно впервые попавшими в столичный город, указавши ему что идя на большое ай-лимпийское дело не следует размениваться по мелочам. Вольдемар очевидно так не считал но решил временно покориться обстоятельствам. Возникшие разногласия привели к препирательствам и их удалось преодолеть только в трактире, в котором по счастию нашлось и питье и пропитание, и водка и поросенок, и пиво и кислая капуста, словом и наелись и нализались. Между тем на город уже набежал вечер – следовало озаботиться вопросом о ночлеге для себя и приятеля, а там уж размышлять о плане дальнейших действий.
Сим событиям предшествовала следующая прелюдия: удивительная ай-Лимпиада с атлетами из аглицкой вороненой стали размером с блоху сперва оставалась у Александра Павловича в шкатулке под рыбьей костью. По приезде из Англии он сначала-то хотел от меланхолии устроить себе духовную исповедь у попа Федота в Таганроге, но передумал, потому что один раз стал пересматривать шкатулку и достал из нее волшебный град Олимпию, которая давно уже не была деньгами заведена и потому не действовала, а лежала смирно, как коченелая.
Вспомнивши свое увлечение, он тут же послал за Платовым, которого ранее от себя прогнал, потому что тот к идеям олимпизма был бесчувственен, к духовной беседе невоздержен и к тому же так очень много курил, что у государя от его дыму в голове копоть стояла. Платов тогда остался с обидою и лег дома на досадную укушетку, да так все и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.
Но как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит:
– Ну вот что – устрой-ка мне к лету в Тавриде ай-Лимпиаду не хуже чем у греческих богов и героев. Что тебе, мужественный старик, от меня для этой цели надобно?
А Платов отвечает:
– Мне, ваше величество, ничего для себя не надо, так как я пью-ем что хочу и всем доволен, а я пришел доложить что готов все решительно исполнить чтобы и у нас было так как происходило при моих глазах в Англии.
Тут же они завели ай-Лимпиаду, набросав ей в особую щелку монет, атлеты пошли прыгать и скакать в каком угодно пространстве и в стороны верояции делать. Платов и мелкоскоп притащил, в который можно их видеть. Государь опять расчувствовался, а Платов снова говорит:
– Это, говорит, – ваше величество, точно, что работа очень тонкая и интересная, но только нам этому удивляться с одним восторгом чувств не следует, а надо бы поглядеть в Туле или в Сестрорецке, – не могут ли наши мастера сего превзойти, чтобы англичане над русскими не предвозвышались. Мы, говорит, таких стадий оных в Тавриде к лету понастроим что ни в каком Вимбледоне вы не увидите. Мы еще и всех этих вот англицких атлетов на обе ноги подкуем и всем им кузькину мать покажем.
Государь никакому иностранцу уступать не любил, он и ответил Платову:
– Это ты, мужественный старик, хорошо говоришь, и я тебе это дело поручаю организовать. Мне эта коробочка все равно теперь при моих хлопотах не нужна, а ты возьми ее с собою и на свою досадную укушетку больше не ложись, а поезжай на тихий Дон и поведи там с моими донцами междоусобные разговоры насчет их жизни и преданности и что им нравится. А когда будешь ехать через Тулу, покажи моим тульским мастерам эту ай-Лимпиаду, и пусть они о ней подумают. Я на своих надеюсь, что они никого не хуже. Пущай они к июлю месяцу все тут выявленное в точности на таврической земле соорудят в натуральном виде. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают.
Вот как случилось что все пружины государственной машины опять задвигались и в недрах царской администрации родился очередной мега-прожект. В рамках этого наполеоновского плана предполагалось освоить неосвояемое, увидеть невиданное и реализовать нереализуемое, то есть всех в мире превзойти и удивить. С этой целью решено было собрать все силы в один кулак и бросить этот кулак в южные губернии, чтобы спортивные баталии были жарче. Кроме того учитывая что регион сей был лишь недавно замирен и присоединен к империи предполагалась и некая нравственная, цивилизаторская миссия, которая должна была внушить новонабранным под крыло народам что и кроме горного разбоя есть в мире интересные занятия.
Конечно могло произойти так что нашлось бы много желающих что называется погреть руки на новой затее. Однако же памятуя что не подмажешь – не поедешь, решили закрыть на это глаза, по возможности впрочем строго пресекая злоупотребления. Потребовалось составить план кампании, найти лучших из лучших или же из худших, как получится, словом тысячи курьеров засновали взад и вперед. Граф Нессельроде, бывший при императоре теперь неотлучно, лично приставлен был курировать сие начинание, и созвал целое совещание с целью благословить созидателей оного.
Планы как водится были не только составлены но и утверждены, причем на бумаге все выходило очень гладко а что касаемо оврагов, то не составителям предполагалось по ним шагать. Казалось предусмотрели все мелочи, какие только могли в природе случиться, расписали все до деталей и печать пришлепнули. Словом, капризную фортуну схватили под уздцы и вели уже в государеву конюшню, чтобы никак ей было не отвертеться.
Все эти обстоятельства вместе взятые и обеспечили графу Г. и Морозявкину неожиданный бесплатный ночлег под казенной крышей, куда впрочем они попадали уже не в первый раз. Надо сказать, что путешествуя по Санкт-Петербургу граф всегда ожидал каких-нибудь чудес в виде привидений, домовых и прочей нечисти. Однако среди ведьм временами попадались и прекрасные дамы, по крайней мере в графской молодости. Временами пускаясь в воспоминания он замечал, что дамы эти по мере того как бег времени уносил их образы все дальше, становились все прекраснее и прекраснее. Конечно реалистический и скептический взгляд разоблачил бы многие покровы тайн, но смотреть на мир реалистически было ужасно скучно, и граф Михайло полагал это уделом одних стариков, к которым разумеется не собирался относить себя еще лет пятьдесят.
– Ну что, на постоялый двор? Гостиниц тут полно, важно только гадюшник выбрать без клопов, – предложил мосье Вольдемар, понемногу осваиваясь и переходя от кочевого образа жизни к оседлому.
– Нет, погоди, я еще жду какого-нибудь чуда или путеводной звезды – неохота просто так заваливаться на бок. Ну а завтра уж будем искать внимания должностных лиц, которые так не похожи на красавиц, – отвечал ему граф, сожалея что время чудес для него уже прошло навсегда.
Но тотчас же, вопреки ожиданиям, среди длинных и узких улиц стольного города светлый образ прекрасной дамы материализовался для приятелей в виде женщины в белом.
Столица как раз переходила от дневных забот к вечерним наслаждениям, насколько это было возможно в столь стылом климате. Собственно будочники позажигали все фонари, так что не все кошки остались серы, а кроме того граф с приятелем уже успели пропустить стаканчик-другой горячительного на ночь дабы согреться после долгого пути. Благодаря этому обстоятельству их взгляд на реальность стал уже очень нетривиальным, буквально все попадавшееся на пути казалось вышедшим из самого пекла ада, даже если оно только что выпало из дверей кабака.
– Смотри ж ты, и точно вся в белом и с косой… – проговорил Морозявкин неожиданно пересохшими губами. – Неужто за нами косая пришла? Спаси нас владычица-троеручица, матерь божья, сохрани и помилуй, как и мы миловали, не всех же подряд по миру пускали а с понятием и сожалением, ты помнишь, я ж всегда каялся!
– Да похоже что ты прав, – ответствовал ему граф, только что желавший его высмеять. – Кажется пришла тебе пора отвечать за все твои прегрешения да и меня заодно с тобой в адское пламя загребут.
– Ну вы и хамы, господа! – отозвался на эту реплику женский голос, показавшийся смутно знакомым. – Не узнавать меня – это не только дерзость, но даже и государственная измена!
Здесь граф Г. несколько напрягся и попытался вернуться в реальный мир, чувствуя что трубы Апокалипсиса еще не прозвучали и просто так ему на тот свет сбежать не дадут. Кроме того у него мелькнула шальная мысль соблазнить эту даму даже если она была чертовкой, вылезшей из преисподней, так как он несомненно был чертовски красив и неотразим.
– Это почему это? – Морозявкин еще не поняв кто именно его спрашивает уже был готов отрицать любые обвинения. – Все бездоказательные наветы я решительно отвергаю, так и запишите в вашу книжку для Страшного суда!
– Видимо мамочка плохо следила за вашим воспитанием, месье Вольдемар! Ну ничего, в дороге придется этим заняться. Я сама за вас примусь, – после этих слов приятели узнали в белой фигуре-призраке свою старую знакомую – Лизу Лесистратову.
При дневном свете Лиза, худенькая миниатюрная шатенка с правильными чертами лица, была весьма хороша собой, а уж в неверном сиянии луны и ночных фонарей представлялась просто писаной красавицей. Граф конечно хорошо знал как обманчивы ощущения, но позволил себе на секунду поддаться чувствам. Секунда эта длилась почти с получас пока они как небезызвестные крысы за гамильтонским крысоловом плелись сначала бегом а потом просто пешком в неизвестном им доселе направлении.
– Да куда ж мы так летим, все копыта собьем, – стонал Морозявкин, но граф не отвечал ему а только стискивал зубы и прибавлял ходу чтобы не отстать. У Лесистратовой в ноги наверное был встроен какой-нибудь хитрый паровой моторчик, который позволял ей идти впереди всех, впрочем грубый Вольдемар конечно полагал что это шило в заднице.
Фонари и тротуарные плиты под ногами так и мелькали, улицы как-то менялись одна за другой, то ли Морская с Литейной, то ли Гороховая с Мещанской – граф не был вполне уверен в названиях, так как не успевал смотреть по сторонам, опасаясь не успеть за своей проводницей, которая несмотря на невысокий рост так и летела вперед, негодуя когда они с Морозявкиным отставали хоть на шаг.
– Левой! Левой! Держать строй! – командовала она на ходу, ругая конвоируемых спутников за бестолковость и удерживаясь лишь от классического суворовского «сено-солома».
Давно уже остались позади чистые тротуары Невского, ни о каких легких башмачках дам не могло быть и речи, и пройдя мимо каких-то местных каналов и перемахнув Неву через не узнанный графом в потемках мост они оказались перед черной громадой казенного вида. Перед спутниками распахнулись огромные ворота, выполненные в виде древнегреческого храма, с портиком и колоннами. Засуетились караульные, часовой взял под козырек и вытянулся, черная тень его выросла на стене в свете фонаря так что аж страшно стало, Морозявкин было шарахнулся в сторону но суровой рукой графа был возвернут на путь истинный. После этого приятели оказались в казематного вида строении, а затем в подвальном помещении.
Озираясь по сторонам граф Михайло заметил большое количество беспорядочно сваленных мешков, вьюков, тюков и даже гамаков. Кое-где вроде бы торчали удилища, лежали шашки и ружья, зияли раскрытыми пастями походные баулы, топорщились шинели и валенки, были сложены карты и какие-то книги, словом даже на складе казенного конфиската и то ассортимент был беднее. Могло показаться что ты попал на ту самую сорочинскую ярмарку только почему-то без продавцов и покупателей, хотя с другой стороны все смахивало на развалины александрийской библиотеки.
Тут можно было увидать цветастые походные шатры и палатки, новомодные французские консервы, кожаные седла и упряжь, как будто они попали в конюшню, пузатые бочонки с порохом и пулями, хитрые лекарственные снадобья из аптеки на Аничкином мосту, тяжелые сундуки с монетами, запертые к сожалению наглухо и фигурные табакерки с крепким табаком, вполне открытые.
Везде чувствовалась хозяйская рука, их собиравшая, может быть и женская судя по тщанию и аккуратности, потому что ничто не было ни забыто ни рассыпано в небрежении. Казалось даже что только прочитать список собранного – и то до утра провозишься и позабудешь все прочие дела. Словом столь опытному путешественнику как граф стало в пять минут совершенно очевидно, что тут готовятся к походу, вот только куда? Этот вопрос он и не преминул задать, в то время как любопытствующий Морозявкин обходил помещение, время от времени ловко пряча за пазуху какие-то мелкие вещицы.
– Мы готовимся к экспедиции на Северный полюс! Разве вы не знали? – Лиза очаровательно улыбнулась и поправила развившийся локон. – Месье Вольдемар, положите барометр на место, все равно на Хитровом рынке его не продать.
Морозявкин сделал вид что огромный морской барометр прыгнул к нему в карман совершенно самостоятельно, а граф, несколько ошарашенный происходящим, вопросил осипшим голосом:
– На полюс? Вот так прямо сейчас, даже без ужина?
– Без теплой одежды? Без подъемных? Да у меня и треух уже прохудился, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Дыра на дыре! – запричитал Морозявкин, очевидно давя на жалость и надеясь на поживу.
Некоторое время Лесистратова наслаждалась произведенным эффектом, а затем решила пожалеть несчастных странников, которые как видно решили что вместо теплой Тавриды их почему-то собираются сослать в места не столь отдаленные, хотя конечно и не очень близкие к столицам.
– Успокойтесь, господа! Я пошутила. Мы едем не на Север а гораздо южнее. Песцовая шуба вам не понадобится! – Лиза иногда любила пошутить, безошибочно находя для этого и время и место.
– Значит и писец не придет! – обрадовался Морозявкин.
Сообразив что кажется его немедленно не повесят и на мороз не выкинут, Вольдемар приободрился и решил пока что поглядеть что к чему сообразно обстоятельствам. Ясно было что место хлебное, ну а что касаемо прочего то на все была божья воля. Видимо тут-то судьба-злодейка решила его вознаградить за все предыдущие страдания и следовало конечно воспользоваться такой оказией раз уж журавль сам летел в руки.
Правда от крепости за версту несло сыскарями, жандармами и прочими элементами, непереносимыми для вольнолюбивого и креативного класса свободных художников, к каковым он себя причислял, переходя от мошенничества к воровству и разбою только в силу тяжких обстоятельств. Однако учитывая яростную потребность в пище, даже более сильную чем потребность в красоте, можно было и потерпеть присутствие государевых сатрапов, посмотреть как оно все сложится.
Морозявкин немедленно исчез между проходами проводить спешную ревизию, а Михайло тем временем решил навести справки об их месте встречи и цели оной. Он хотел вопрошать по возможности величаво и достойно, однако волнение помешало.
– Но позвольте, сударыня, куда же вы тогда нас завели и к чему весь этот маскарад и где мы находимся? – скороговоркой зачастил вдруг граф, не в силах сдержать нахлынувших вопросов.
– Разве вы не в курсе текущих событий, граф Михайло? Я полагала что ваш отставной благодетель князь Куракин должен был вам рассказать сию тайну. Мы отправляемся в Тавриду – устраивать греческую Олимпиаду а-ля рюс! Граф Нессельроде взял это дело под персональный присмотр, на премьеру соберется весь двор. Вот мы и решили здесь, в Тайной экспедиции, устроить небольшой склад, так сказать хранилище для нашей крымской экспедиции! Правда остроумно?
Граф никак не ожидал, что в самую суть проекта вмешается Тайная экспедиция, но решил на всякий случай сделать вид что ничуть не удивлен. В те времена секреты и тайны так и витали в воздухе, времена гласности и демократии еще не наступили. Хотя отдельные попытки вольнодумцами и предпринимались, но к счастью гильотины работали исправно. Люди все еще искали новые неоткрытые острова и загадочные земли, полагая что там хорошо где нас нет. Любое сколько-нибудь значимое начинание укутывали покровом тайны, иначе к нему и близко никто бы не подошел, даже и глядеть бы не стали. Поэтому вояжи инкогнито хоть и считались кое-где дурным тоном но все еще оставались модным начинанием.
– И вправду остроумно – экспедиция из экспедиции! Очаровательная игра слов! А мы значит сейчас…
– В Петропавловской крепости! Ну я думала вы догадаетесь – ведь тут уже не в первый раз. Я разумеется давно здесь не служу, но все же иногда забегаю.
Граф Михайло начал размышлять о том какие причудливые формы иногда принимает царское стремление сделать все как нельзя лучше и на европейский манер, Лиза же между тем приказала ставить самовар с баранками, дабы подбодрить вновь прибывших членов экспедиции, которым несомненно предстояло сыграть важную роль.
– Угощайтесь! И садитесь поудобнее – тут много места, не стесняйте себя!
– Ах не извольте беспокоиться, мадемуазель, – ответил граф любезно как всегда и думая куда это подевался друг Вольдемар, который только что как будто крутился рядом.
В это время Морозявкин как раз пересчитывал наваленные мешки. Он насчитал уже несколько десятков, но сбивался и все время начинал сначала. Задавшись целью перед тем как поживиться провести всеобщую инвентаризацию, месье Вольдемар уже мечтал устроить гарем, непременно на пресловутые две тысячи мест, и помимо наложниц, пальм и фонтанов понаставить кругом евнухов с саблями – для охраны, чтоб чего не уперли, так как для всякого мошенника нет ничего хуже чем покушение на его добро другого мошенника. Склад Тайной экспедиции должен был стать основой будущего богатства и благосостояния.
Увидевши что началась бесплатная раздача бубликов Морозявкин как-то быстро выскочил из-за заставленного бочонками угла и присоединился к графу с Лизой. Захвативши себе самое большое блюдце, он начав хлебать чай вприкуску с постным сахаром и давясь маковыми баранками.
– Богато, солидно, впечатлило! – делился он мыслями. – Однако этот наш загородный пикничок будет обставлен всяким барахлом прямо всем на удивление!
– Наша экспедиция – вовсе не развлечение, а проявление высочайшей монаршией воли и высочайшего же доверия! – подняла Лизонька палец вверх. – Я отвечаю за секретность и безопасность сей кампании. Кстати, господин Вольдемар, пора устраиваться на ночлег. С какой стороны решетки вы желаете почивать – с той или с этой?
Тут только приятели заметили, что подвал того каземата, куда привела их бывшая сыщица а ныне придворная дама, сделавшая крутой карьер, напоминал скорее тюремную камеру нежели чем купеческий лабаз. Там в глубине были и решетки, и нары, и даже кажется пыточные приспособления вроде дыбы. Живому воображению графа мигом представились многочисленные камеры, в которых томились враги отечества, а также всевозможные маргинальные и криминальные элементы. Река Нева, прорытый вдоль Заячьего острова канал, стены, земляные сооружения, бастионы и равелины крепости не давали негодяям убечь и позволяли самодержавию и крепостничеству и далее существовать спокойно.
Тут бывали и оппозиционер Бирон, и революционер Радищев, готовились к приему декабристов, словом жизнь за крепостными стенами кипела даже ярче чем на воле. Конечно в мире существовали крепости и более знаменитые, как например безвременно павшая под натиском восставшей черни Бастилия, но для дорогих россиян свои казематы разумеется были интереснее чем запутанная история восстания злобной французской буржуазии против доброй королевы Марии-Антуанетты, предлагавшей голодным за неимением хлеба есть пирожные. Вообще что там не предлагали разгневанным трудящимся – всем они были недовольны и лишь вид королевской крови их успокаивал, так что сообразивши это правители лечили революционную лихорадку старыми испытанными средствами – виселицей и нагайкой.
– У нас мало места… а времени еще меньше! С утра подъем в шесть часов! Не проспите. Впрочем я вас разбужу.
Невзирая на протесты Морозявкина, его оставили коротать ночь по ту сторону решетки, причем Лесистратова для надежности сама задвинула засов на двери. Ночь прошла относительно спокойно. Граф Г. не знал еще, сколько им предстоит впереди хлопот и бессонных ночей, поэтому предпочел не замечать нынешних неудобств, опасаясь что на смену им придут еще более зловредные. Жесткий валик, видимо набитый камнями, вместо подушки, миска тюремной похлебки вместо ужина – все это конечно не напоминало обычный графский стол, но взамен Михайло ощутил кое-что другое, уже несколько подзабытое – терпкий вкус приключений и сильную тягу к оным.
Ночью на крепость накатывали сны и всем непременно снилось что-нибудь. Узникам снилась свобода, причем представлялось что если только ее как-нибудь заполучить то тут же как по волшебству сбудутся и все остальные мечты, что конечно было горькой ошибкой и оптической иллюзией.
Графу Г. приснилось что грубая кирпичная кладка крепости вдруг растворяется и бледные тени заключенных тянут к нему свои призрачные руки, пытаясь перетянуть к себе, в потусторонний а точнее потустенный мир. Он пытался убежать от призраков но ноги будто бы и бежали а тело вовсе не двигалось, так что выходило совсем худо. Холодный пот заливал лицо, и сон вышел вовсе не героическим.
Морозявкину конечно снилась сладкая жизнь, «дольче вита», как выражались господа итальянцы. Во сне было все то же что и в мечтах – роскошь, давно уже им, по собственному разумению, заслуженная, и многочисленные дамы и бабы, которые так и липли к нему как мухи. Он был уважаемым всеми господином при усах и при часах, окруженный почтением слуг и гостиничных швейцаров, и на чай всегда давал не менее трех рублей.
Лесистратовой же, прикорнувшей в уголке на служебной кушетке, снились разумеется кавалеры, которые к тому же были сложены как греческие атлеты и красивы как молодые боги. Она всех очаровывала и таяла от мужского внимания, а служебные дела забросила в самый дальний угол вместе с вязанием. Словом, тут к каждому явился сон, которого тот заслуживал.
Утро вползло в каземат снопами света, прорывавшемся сквозь зарешеченные оконца и радостно прыгавшем по полу солнечными зайчиками. Разбуженные криками Лесистратовой «Подъем, раздача казенного провианта!», нехотя поднявшись и наскоро умывшись будущие зодчие самой великой и дорогостоящей ай-Лимпиады в мире давясь проглотили по миске горячего и вонючего казенного арестантского корма, сваренного впрочем согласно заверениям тюремных чиновников из свежайших высочайше утвержденных продуктов. Граф вспомнил что в походах бывала еда и похуже, Морозявкин же еще не успел зажраться на графских и казенных харчах, поэтому был более снисходителен к тюремному кошту, опасаясь что в будущем и такого может не обломиться.
Собственно основой данного питания служил армейский паек, так что тут всем желающим предоставлялась возможность похлебать солдатской каши за казенный счет. Крупа и мука выделялась исправно, а вот продукты более роскошные, рыбные и мясные, шли уже за счет благотворительности, впрочем добрых людей на Руси всегда хватало, так что борщ был с мясом, а овощное рагу – с овощами. Приятели однако же не без содрогания подумали что в придачу к солдатской пище их чего доброго заставят тянуть и солдатскую лямку. Морозявкин опасался за свою шевелюру, думая что не дай Бог забреют лоб как рядовому, граф утешал его что кому суждено быть исполосованным кнутом и с выдранными ноздрями каторжанином тот в армейские ряды не попадет.
– Готовы? Не готовы? Пошел, пошел! – подгоняла Лесистратова графа и Морозявкина словно те и впрямь были арестантами. Сначала она хотела было разбудить их по привычке бадьей ледяной воды, но потом все же решила поберечь ее для умывания. Наскоро приведя себя в порядок и мило улыбнувшись отражению в зеркале Лиза принялась командовать далее.
