скачать книгу бесплатно
Через день я звонила Антону на вайбер, и он передавал трубку дочерям. Захлебываясь от восторга и перебивая друг друга, малышки рассказывали об игровых автоматах с необычными играми, о зоопарке, где можно покормить заморских животных, и о теплых южных озерах. Долго болтать нам Антон не давал, но девочкам было хорошо, и я радовалась за них.
Почувствовав непривычную свободу, я буквально воспарила в небеса. Запросила в научной библиотеке все сведения о любых исследованиях болезни Альцгеймера, и вскоре нашла интересное исследование взаимосвязи между заместительной эстрогенотерапией, проводимой в постменопаузе, и развитием болезни Альцгеймера у пожилых женщин. Эксперимент проводили в исследовательском институте США в течение 5 лет. Собирались сведения о возрасте, когда женщина начала или прекратила прием эстрогенов, возрасте наступления менопаузы, и развитие собственно болезни Альцгеймера.
Это исследование выявило удивительную картину. Если женщина начинала принимать гормон эстроген в момент наступления менопаузы, или в течение 5 лет после нее, то риск возникновения болезни уменьшался почти наполовину. Но если она начинала принимать эстроген через 5 и более лет после менопаузы, то болезнь Альцгеймера не только возникала чаще, но и шла более быстрым темпом, буквально за пару лет полностью разрушая личность!
Не вполне поверив этому исследованию, я нашла еще несколько похожих, проведенных учеными Англии и Австралии. Все они говорили о том же самом. Если женщина принимала эстрогены в момент наступления менопаузы, риск возникновения болезни у нее стремился к нулю, несмотря даже на наличие зловредного гена. Если же время было пропущено, то прием эстрогена вызывал прямо противоположный эффект. То есть часто болезнь возникала, даже если, казалось, для нее не было особых предпосылок.
Но что значили эти удивительные факты? Болезнь Альцгеймера как-то зависела от наличия эстрогена в организме? Но тогда почему тот же эстроген в одних случаях останавливал, а в других не только не предотвращал, но и усиливал болезнь?
Но дойти до нужных выводов тогда я не успела. 26 мая Антон с детьми должны были вернуться в Москву. И вот накануне, 25 мая, в 22.00 вместо короткого сообщения на вацап я получила развернутое:
«Эля, я не могу жить без тебя и детей. Ты оказалась никудышной женой и плохой матерью. Моя жизнь окончена. Детей я забираю с собой, им незачем оставаться в этом мире. Прощай.»
Не совру, если скажу, что на какое-то мгновение я потеряла сознание. Похоже, на автомате я добралась до ближайшего отделения полиции, где меня жестоко высмеяли. Подумаешь, пошутил бывший муж – да он пьян, наверное! А может, и вообще его дружки подшутили, забрал его смартфон. Я плакала, говорила, что Антон никогда так не шутил, и он не пьет, совсем, тем более, когда с детьми. Я просила связаться с французской полицией, но меня не особенно вежливо вывели под руки из отделения и посоветовали отправляться домой. Но я поехала не к себе, а к дому своего бывшего.
Когда я добралась до его высотки, было около полуночи. Но мне плевать было на правила вежливости, хотя я знала – его мать придает этикету большое значение. Думаю, педантичность Антона была родом из семьи. Лифт в высотке не работал, и на 14-этаж я взобралась пешком. Физическое напряжение слегка помогло собраться с мыслями, и я решила просить помощи у свекрови. Она открыла мне дверь сразу, одетая не в обычный байковый халат, а в легкий шелковый брючный костюм, словно собиралась принимать гостей. И теперь молча стояла в дверях – высокая белокурая дама неопределенного возраста, надменная, словно королева перед холопами.
– Чем обязана в такое время? – ядовитая насмешка в голосе ударила меня, словно током. Я молча протянула ей смартфон с посланием ее сына. Она прочитала его, слегка изменившись в лице, но и не подумала подвинуться, пропуская меня в квартиру.
– Антон, наверное, выпил. – ледяным тоном произнесла она.
– Но он не пьет!
– Деточка, он стал пить после того, как ты выгнала его пинками. – теперь она говорила устало, и даже ее спина слегка сгорбилась. – Он вообще сильно изменился. Ты высосала из него жизнь. Зачем ты пришла ко мне?
– Вы не понимаете, он же с детьми! Где мои дети? – в истерике прокричала я в ее осунувшееся лицо.
– Не кричи на меня! – она резко выпрямилась, ни следа усталости или растерянности теперь не было на ее тонком злом лице. – И убирайся отсюда!
Она отступила и захлопнула дверь перед моим носом. Я еще долго звонила и стучала в дверь, но оттуда не доносилось ни звука, словно квартира была пустой.
Как я провела эту ночь, я не могла вспомнить до сих пор. Кажется, бродила пешком по городу, ехала куда-то на метро. Глубокой ночью заглянула к матери, но она, к счастью, спала. Думаю, в тот момент я не смогла бы вынести ее безумия. Назавтра Антон с детьми, разумеется, не вернулся. Его телефон был отключен, сообщения больше не приходили. Во французском посольстве, куда я пробилась с боем, к моему заявлению отнеслись серьезно. Мне пообещали в ближайшие дни оформить Шенген, и тут же, не теряя времени даром, отправили запрос в Интерпол. Антона и детей начали искать по всей Франции. Через четыре дня, когда я прилетела в Париж, меня уже ждали в префектуре с подробным отчетом.
Прилетев во Францию, Антон взял напрокат на две недели машину «Пежо», и вместе с детьми стал колесить по всей стране, вроде бы без особой цели. На заправках он попадал в видеокамеры, нашлось множество свидетелей, которые видели его в Лионе. Вечером 23 мая Антона видели в Марселе, почему-то одного, без детей. В бюро путешествий он купил три билета на паром, следующий из Марселя на остров Корсику.
Кроме того, в Марселе Антон засветился неоднократно. Как установило следствие, он снял в пяти банкоматах крупную сумму денег, более десяти тысяч евро, к банкоматам он подходил тоже в одиночестве, где и с кем оставались дети, выяснить так и не удалось. А 24 мая он вместе с машиной погрузился на паром, идущий в Корсику. Почему-то на видеокамеры попал сам Антон, заезжающий на прокатной машине по сходням, в вот детей в машине на записи полиция не увидела. Может, они спали на задних сиденьях, и не попали в объектив? Двое свидетелей подтвердили, что дети сидели в машине, но можно ли было полагаться на их память? Увы, на на проходах от трюма в каюты камер не было.
Пробыв почти целый день на Корсике, Антон пересекает остров на автомобиле, и на его другом конце купил билет на паром, следующий в Неаполь. Вечером того же дня Антон покидает Корсику уже один, без дочерей, и плывет он в Италию.
В Неаполе его след на пару дней потерялся, хотя был уже в розыске. Но через два дня он снова попал на глаза свидетелям. Около восьми вечера его заметят одиноко ужинающим в городском уличном ресторане. После ужина он сел в свою Пежо и отправился примерно за 250 км от Неаполя, а именно нанизенькую, захолустную железнодорожную станцию. Арендный автомобиль он оставил на стоянке возле станции, выдрал с корнем встроенный в Пежо автомобильный GPS-навигатор и вместе с ним бросился под идущий на скорости 180 км в час скоростной экспресс. Остановить его было некому – на крошечном полустанке не было дежурного. В 22.45 карабинеры нашли на железнодорожных путях его изуродованное, буквально размолотое в порошок тело. Неподалеку будет лежать такой же истерзанный, размолотый в труху навигатор, не поддающийся восстановлению.
При осмотре тела погибшего карабинеры нашли в кармане его пиджака 120 евро и письмо, написанное от руки. Четким, не дрогнувшим даже в этот страшный момент почерком Антон написал на неровном листе бумаги, выдернутом из своего ежедневника:
«Я хотел умереть вместе с дочерьми, но это было бы слишком просто. Я умру последним. Девочки покоятся с миром, они не страдали. Они одни в тихом месте. Ты их никогда не увидишь, но можешь уйти следом.»
Глава 4. Зоя
Звонили ей всегда днем, иногда до начала обхода, иногда после полудня. Номера не определялись, и она никак не понимала, как такое возможно. Сначала позвонившие просто шумно дышали в трубку, не произнося ни слова. Потом из трубки раздавалось громкое шипение, словно закипал гигантский чайник, взрывая ей голову. Она перестала отвечать на звонки со скрытых номеров, тогда ей стали звонить с городских телефонов, которые она не знала. И теперь уже в трубке не молчали. Странный бесплотный голос в подробностях рассказывал, как он будет разделывать Зою на части, в каком порядке он будет отрезать ей руки и ноги, как начнет сдирать кожу с живота…
Она бросилась в полицию за защитой. Сначала у нее не хотели принимать заявление, и она бегала из прокуратуры и отделение, как на работу. Наконец, ее отправили в СК, заявление приняли, делом занялся капитан Дивинский, и Зоя воспрянула духом.
Полиция выяснила, что на ее мобильный за три месяца поступило около 50 входящих звонков. Определить скрытые номера не удалось, но с городскими телефонами никаких трудностей не возникло. Выяснилось, что номера принадлежали разным отделениям той самой клиники, где работала теперь доктор Васильева. Причем, звонили ей именно тогда, когда она была на работе. После короткой проверки капитан вызвал Зою и коротко сказал, что дело закрывается. Следственные действия проведены, выяснилось, что доктор Васильева звонит себе на мобильный с рабочего телефона. И если доктор Васильева еще раз позволит себе отвлечь на свой милый розыгрыш занятых людей, капитан организует ей психиатрическую экспертизу, и ближайшие годы она проведет все в том же психдиспансере, но уже в другом статусе.
А тем временем на лобовых стеклах припаркованных возле дома соседских машин начали появляться коллажи: ее фотографии, приклеенных в центре листа бумаги, и окруженные рисунками разных кухонных приборов – вилок, ножей, скалок. Иногда под ее портретами были трехэтажные ругательства в адрес всего мира. Владельцы машин скандалили – они думали, что коллажи делает сама Зоя. Они обещали обратиться в полицию, побить ее, поджечь ей дверь… Она снова попробовала обратиться в полицию, и даже уговорила упрямого капитана отправить коллажи на экспертизу, но на них не было найдено ничего, кроме отпечатков пальцев самой Зои.
Она пыталась рассказать о сталкере бывшему мужу, но Ричард, потемнев лицом, начал уговаривать ее лечь на обследование в их отделение, обещал, что там ей станет намного лучше, и никто ее не обидит… Зоя вспомнила набросившегося на нее психа и вздрогнула. Еще не хватало оказаться запертом в том отделении, откуда она с таким трудом сбежала! Но она поняла, что Ричард ей не верит. Он считал ее сумасшедшей, и иногда ее обжигал ужас от мысли, что он может быть прав…
В одну прекрасную ночь в окно ее съемной квартиры влетел огромный камень. Стекла дорогого стеклопакета с сильным звоном полетели на пол, из пробитого окна сильно дуло, но Зоя сидела на кровати, завернувшись в одеяло, и не решалась позвонить в полицию. Она рыдала до самого утра, а выплакав все слезы, твердо решила поменять квартиру. На всякий случай она не стала об этом говорить никому из знакомых и коллег, выбрала в Инете квартиру в районе, до которого надо было ехать около получаса на метро и еще полчаса на автобусе, осмотрела квартиру с прочной стальной дверью и оптическим глазком, договорилась с хозяйкой и сразу внесла задаток. Бывшей квартирной хозяйке она оставила письмо с извинениями, разумеется, без нового адреса.
Многоэтажки-новостройки были настолько далеко от ее прежнего дома, что уж там-то преследователь никак не мог случайно оказаться. То, что теперь до работы она добиралась более часа, казалось досадным пустяком, на который и внимания обращать не стоило.
Почти неделю Зоя прожила спокойно. Прекратились пугающие ее телефонные звонки, никто не клеил странных картинок на машины, припаркованные у дома. И вот сегодня ей прислали с курьером сырое мясо, и повесили полюбившегося ей кота…
Наконец, она пришла в себя, проверила щеколду на двери, и лишь тогда пошла умываться. Ледяная вода охладила горящее лицо, и слегка привело мысли в порядок. Пока ее не убьют – а смерть, вероятно, будет нелегкой и небыстрой – полиция и не пошевелится. Она не может больше жить одна, ей нужна защита.
Немного подумав, она позвонила своей коллеге, у которой совсем недавно была в гостях с Ричардом, и спросила, нельзя ли ей немного пожить у них в гостях? Ей очень неудобно было озвучивать такую просьбе, и изумление в голосе коллеги подтвердило ее опасения. Коллега вежливо объяснила, что свободных комнат у нее нет, и Зоя, извинившись, начала обзванивать подряд всех, с кем когда-либо общалась. Разумеется, причину она не объясняла, упирая на той, что ей внезапно стало очень тоскливо в пустой квартире. Она сама удивлялась своей настойчивости, граничащей с безумием – но готова была на все, лишь бы не оставаться больше одной.
В конце концов она напросилась в гости к одинокому пожилому врачу из отделения неврозов, который, спасовав перед ее напором, согласился даже на то, что Зоя переедет к нему немедленно, этой же ночью. Врач давно вдовел, его взрослая дочка жила в Петербурге, и он нашел даже некоторую пикантность в просьбе молодой женщины. Зоя вызвала такси, уговорив таксиста обязательно подняться к ней на этаж, быстро собрала вещи и уже через час звонила в докторскую дверь.
Просидев допоздна с гостеприимным вдовцом в гостиной, перед работающим фоном телевизором, под утро Зоя впервые крепко уснула. Проснулась она от криков и запаха гари. Старенький врач в ужасе метался по квартире, из коридора валили черные клубы дыма. Зоя начала звонить в пожарку, затем в МЧС… Через пару минут горящую входную дверь мощным ударом вынесли – хорошо, что дворник-таджик не стал ждать приезда пожарных. Услышав крики в доме, он прибежал на этаж со шлангом, присоединил его к крану в кухне соседней квартиры, потушил весело пылающую дверь, а затем зачем-то выбил ее.
Полиция приехала нескоро, покачали головой, поглядев на сгоревшую дверь, и предположили, что малолетние хулиганы просто из баловства подложили под нее свернутую зажженную газету. Хулиганов пообещали найти, но по унылому тону полицейских было понятно, что искать их никто не будет.
Выпив сердечные капли, старенький врач отправился на работу. У Зои был выходной, и она осталась в кваритре с выбитой полусгоревшей дверью, понимая, что это она стала причиной пожара, чуть не погубившего ни в чем не повинного человека. Но… вдруг она ошибается? Мелькнула безумная мысль. Это ведь может быть простым совпадением. Может, где-то в подъезде живут наркоманы, и у них хорошим тоном считаются подобные шутки?
Собравшись с мыслями, она вызвала слесаря из ЖЭКа, и к вечеру дверь поставили. Врач остался на ночное дежурство в больнице. Оно было внеплановым, и Зое показалось, что несчастный просто не хочет возвращаться домой, где еще витал неприятный запах горелого пластика. Зоя заперла искореженную дверь, разделась и попыталась заснуть, но, хотя накануне не спала почти до утра, сон никак не приходил. Вдруг ей показалось, что в наружную дверь кто-то тихонько вставляет ключ. Вне себя от ужаса, прямо в короткой ночной рубашке она бросилась в коридор и начала орать:
– Уходите, я сейчас вызову полицию!!!
Замолчав, она с ужасом поняла, что в дверной скважине и правда что-то скрежещет. Она начала набирать 112, никак не попадая по цифрам трясущимися пальцами. Наконец, ей удалось дозвониться до оператора, и она с рыданиями начала упрашивать поскорее прислать полицейских С того конца трубки ее все просили успокоиться, но он боялась замолкнуть хоть на миг, чтобы не слышать страшного скрежета в замочной скважине…
Наряд прибыл минут через пять. Разумеется, на лестничной клетке перед дверью никого не обнаружилось. Полицейские уверяли, что на этажах тоже не было ни души, а лифта в доме не было. Не слишком вежливо посоветовав плачущей женщине успокоиться и не дергать зря полицию, наряд отбыл, отказавшись подежурить в квартире до утра.
В полном отчаянии Зоя поплелась на кухню. О том, чтобы лечь спать, не могло быть и речи. Ей отовсюду мерещились странные звуки. Вот что-то стукнуло в окно – она выключила свет и бросилась к стеклу. Разумеется, за окном никого не было, да и кто мог бы залезть на пятый этаж? Сзади раздавался шорох, и она бежала включать свет. В один из таких бессмысленных забегов она вдруг подумала, что там просто было бы открыть окошко и шагнуть наружу – и все ее страхи окажутся позади, наверху…
Но мысль о бездне, из которой нет возврата, напугала ее еще больше. Нет, она заставит полицию все же завести дело о нападении! Она решительно подошла к кухонному столику врача, достала из маленького ящичка острый кухонный нож, и стала методично резать себе руки и шею. Из глубоких царапин текла кровь, от боли сжимался желудок, зато страх отступал перед болью и железной решимостью. Теперь полиции придется открыть уголовное дело, раз ее не только напугали, но и пытались убить!
Разрезав себя всюду, куда могла дотянуться, она заляпанной кровью рубашкой тщательно протерла ручку ножа, вышла в коридор, достала из сумочки ключ, открыла входную дверь и набрала номер полиции:
– Это снова из квартиры номер… Да, недавно тут был наряд, но они уехали. А дверь все-таки вскрыли, и на меня напали с ножом!
Допрос длился долго, Зое показалось, что прошли минимум сутки. Минуты и часы сливались в сознании, как и слова полицейских, и все, что она понимала – ей снова не поверили. Ее отвезли в отделение, где врач бегло осмотрел руки и ноги женщины и небрежно бросил: «Самоповреждения. Видите, какие неглубокие порезы? Царапины обычные». В какой-то момент она увидела среди полицейских Ричарда и обрадовалась: сейчас он скажет, что его бывшая жена нормальная, что она не могла сама себя изрезать, что на нее напали…
Но Ричард лишь один раз взглянул на нее, и потом долго о чем-то беседовал с полицейскими. Она иногда слышала отрывки разговора, кусочки фраз, сказанные знакомым властным голосом. Или ей это только чудилось?
– Да, психопатка с бредовыми идеями, я это давно понял. Я же врач с клиническим опытом… В моем отделении… да… страдает галлюцинациями и диссоциативным расстройством. Вы не поняли. Она не привлекает к себе внимание, напротив. Она подвержена идее причинения себе вреда с суицидальными наклонностями. И хочет, чтобы ее остановили.
Хочет, чтобы ее остановили? На какую-то долю секунду ей вдруг показалось, что Ричард прав. Но нет, не ее, пусть остановят того, кто ее преследует!
Наконец, ее отпустили из отделения. Она вышла на улицу из полутемной проходной и зажмурилась от яркого солнечного света. Надо же, она просидела на допросе всю ночь! Но куда ей теперь идти? Мелькнула мысль вернуться к бедному доктору-вдовцу, но это было невозможно. Он и так пострадал от ее присутствия, они оба едва не сгорели заживо. Просто бессовестно было снова подвергать его смертельной опасности. Да и к тому же присутствие старого врача, как показала практика, никак не могло ее защитить от неизвестного сталкера. Что вообще могло от него защитить?
Но в любом случае, пора было идти на работу. Она доехала на метро до снятой недавно квартиры, быстро приняла душ, переоделась и отправилась в больницу. Зайдя в отделение, она с умилением посмотрела на дементных старушек, таких миленьких, в чистеньких больничных халатах, и главное, не задающих пугающих вопросов, и не рвущих на себе смирительные рубашки. Надо бы вообще переселиться в отделение – подумала она. Дома ее никто не ждет, можно изредка ездить туда за сменной одеждой. А ночевать она сможет и в докторской, кушетка там вполне удобная, и больничные одеяла ее вполне устроят. Приняв это решение, она повеселела и, пообщавшись с молоденькими сестричками, пошла на обход.
Ее дежурство заканчивалось через сутки. Все это время она периодически вздрагивала от звонков на свой мобильный, но это были родственники пациентов – сталкер не позвонил ни разу.
На следующее утро она задумалась. Да, ночевать наверняка стоит в отделении, но надо ли сидеть тут безвылазно весь день? Наверняка нет. Вечером нужно привезти смену одежды, а пока… Сейчас она может выйти на дневную прогулку, посидеть в приличной шоколаднице… Словом, насладиться новой жизнью, в которой преследователь не сумеет ее достать. «Страдает галлюцинациями и диссоциативным расстройством» прозвучал в голове голос бывшего мужа, такой отчетливый, словно он стоял рядом. Она потрясла головой, чтобы отогнать неприятное воспоминание, переоделась и вышла из отделения.
На узкой лестнице, ведущей в вестибюль, ее снова охватил страх. Вокруг не было ни души, только наглухо запертые двери психиатрических отделений пялились замазанными побелкой стеклами. Она все ускоряла шаги, потом побежала вниз, рискуя оступиться и слететь вниз. Затем взяла себя в руки и снова пошла медленно, крепко держась за перила. Откуда этот страх, ведь в больнице ей ничего не угрожает!
Выйдя на улицу, она снова в нерешительности застыла. Пойти гулять по городу, наслаждаясь октябрьским непривычным солнышком? Или все же заехать на квартиру, пока светло и не страшно? Немного подумав, она решительно отправилась к метро. Сначала дело, а развлечения потом. В шоколадницу в центре города не страшно зайти и поздним вечером.
Она доехала до новых высоток, дошла до огромной клумбы и с опаской покосилась на дерево, на котором пару дней назад висел бедный повешенный кот. Но сейчас, при ярком дневном свете, дерево с яркими желто-зелеными листьями выглядело нарядно и абсолютно безобидно. Да и вообще, не привиделся ли ей ночной кошмар? Зоя не стала глубоко продумывать эти мысли. Врач-психиатр, она знала все о возникновении душевных болезней, но не верила, что одна из них угнездилась в ее мозгу. Нет, ее преследователь вполне реален, просто пока она не может это доказать.
Она доехала на лифте до своего этажа, с некоторой опаской подошла к двери, на всякий случай подергала ручку… Дверь была заперта, похоже, что в квартире ее не ждало ничего дурного. Она достала ключ, отперла дверь и, невзирая на дурное предчувствие, решительно шагнула внутрь.
Глава 5. Эльвира
В дверь квартиры негромко постучали, можно сказать, поскреблись. Я опрометью кинулась открывать, пытаясь успеть до того момента, когда стук станет громче и разбудит маму. На этот раз повезло, успела. Дверь распахнулась, и в полумраке лестничной клетки обрисовалась невысокая фигура в черном плаще, в полузакрытым капюшоном лицом. Словно со стороны я увидела, как это темное существо скидывает капюшон, достает спрятанный за спиной топор и сбрасывает с плеч долой мою дурную голову. Мне захотелось засмеяться. Да, вот и конец страданиям. За мной пришли.
– Я увидел, что у тебя свет горит. – тихий мужской голос прервал наваждение… или что это было? – Эля, мне надо с тобой поговорить. Я больше не хочу тянуть.
Я молча отодвинулась от двери, чувствуя, как пересохло горло. Нет, это еще не моя смерть пришла. Я потеряла детей и способность радоваться жизни, и все для того, чтобы снова начать, как встарь, всю ночь вести бесполезные, дурные разговоры. Только уже не с Антоном, а с его младшим братом.
Когда-то мне казалось, что Гарик совсем не похож на Антона, разве что цветом волос. Но белокурые локоны, которыми так гордился мой муж, у его братца выродились в светло-серую паклю цвета перезимовавшей картошки. Ни тонких черт лица брата, ни его стати у Гарика тоже не наблюдалось – обычный офисный замухрышка, невысокий и худощавый, с каким-то стертым, словно ластиком, лицом. Без особых примет или приятного голоса. В первое время я никак не могла запомнить его настолько, чтобы узнавать при встрече – для меня он сливался с асфальтом. Похоже, вся красота, как и вся материнская любовь, в этой семье досталась старшему. Как я узнала много позже, Игорь-Гарик родился, когда мать с отцом уже были на грани развода, и его появлению на свет никто не обрадовался.
Но за все годы семейной жизни мы виделись по нескольку раз в год, на каких-то крупных семейных праздниках. Судя по всему, особой близости у братьев не было, хотя Антон часто звонил матери и давал ей ЦУ по поводу Гарика. И даже немного помогал ему деньгами – в последнее время, когда начал нормально зарабатывать сам.
Близко познакомилась я с Гариком полтора года назад, и ассоциировался он у меня не с бывшим мужем, а с несчастьем…
Тогда, во французском комиссариате, я была словно в тумане. Французского я не знала, поэтому соболезнования французских жандармов до меня просто не доходили. А переводчик бесстрастно рассказывал мне, в каких местах муж снимал деньги, где его видели свидетели и где запечатлели камеры. На большой мониторе я видела изображения Антона, иногда мелькали детские лица, и у меня больно сжималось сердце. Аня и Аля сидели в машине, за столиками уличных кафе, и так беззаботно смеялись! Они были с любимым папочкой, они даже не вспоминали про меня… Но я готова была их насовсем отдать Антону, только бы они были счастливы, только бы они были!
Записку мне зачитали, потом показали поближе, чтобы я подтвердила почерк. Почерк я узнала – прямые углы, буквы, словно выведенные готическим шрифтом, которому Антона никогда не учили. Но эта прямолинейность была у него в крови. До меня все доходило словно через слой ваты, но я поняла главное – тела моих детей пока не обнаружены, только тело Антона. Где же девочки?
Через бесстрастного переводчика я умоляла жандармов найти детей, найти их тела, я хочу их увидеть! Мне обещали, что поиски будут продолжаться, будут вестись сколь угодно долго, но детей найдут. Маршрут примерно известен, хотя идет опрос свидетелей, поиски будут вестись и во Франции, и в Италии. Как только будет что-то известно, меня немедленно известят через посольство. А вот мне надо возвращаться в Россию. Поскольку оплачивать мое пребывание в Париже, увы, некому.
Это был дополнительный удар, вроде не самый страшный, но добивший меня окончательно. Денег у меня не было, гстиницу мне было не потянуть. Билеты в оба конца и два дня моего пребывания во Франции оплатило Французское посольство, но держать меня на полном обеспечении неделями оно не собиралось. Если была бы свободная квартира в Москве, я продала бы ее, чтобы только самой участвовать в поисках. Но мне нечего было даже продать.
В полубессознательном состоянии я вышла из комиссариата и застыла на пороге, не вполне понимая, где я и куда должна идти. В этот момент на крыльцо легко взбежал невысокий худощавый парень и внезапно остановился возле меня. Как обычно, я не сразу его узнала, поэтому равнодушно отвернулась.
– Ну что, сссука. – прошипел он, подавшись ко мне всем телом. – Антон мертв, теперь ты довольна?
Я развернулась и, вся дрожа, в диком недоумении взглянула на него. Брат моего мужа… он что-то спросил? Довольна ли я? Моих детей убили, я никогда их не увижу… довольна ли я???
Внезапно туман в моем мозгу начал сгущаться и темнеть. Невероятная, первобытная ярость словно вытеснила боль и недоумение. Она захлестывала меня с дикой силой, и голове зазвенел забытый с детства клич: «Убей врага!!!» Когда-то, в милой далеком детсве, мы кричали так на занятиях по кик-боксингу, когда в жестоком спарринге целились в голову сопернику. Кик-боксинг я бросила в шестом классе, внезапно ощутив себя девочкой, которой хочется платьице. И думала, что давно забыла и боевую стойку, и этот неудержимый, рвущийся изнутри клич. Убей врага!
К счастью, вспомнить полностью тот бой мне не дано уже никогда. Вроде бы, первый удар в голову Гарик пропустил, отлетел к стене и вмазался в нее. Потом он достаточно ловко защищался, блокируя удары. А потом бой прекратили жандармы, вывернув нам обоим руки.
Писать на меня заявление пострадавший благородно отказался, а я, в свою очередь, отказалась от услуг медиков, которые настойчиво предлагали мне в жандармерии. Я сама врач, на хорошем английском отвечала я. Мне ничего не нужно. Спасибо, я доберусь до отеля и закажу такси в аэропорт. У вас не будет больше со мной проблем.
Дальше в памяти снова провал. Видимо, такси мне заказали, поскольку вряд ли я в таком состоянии могла вызвать его сама. Очнулась я в своем номере, на столике стояла открытая бутылка минералки и стакан. Я стояла возле столика я пыталась понять – что мне делать дальше? Улетать в Россию? Зачем?
Я покачнулась, схватилась рукой за столик, бутылка опрокинулась, и вода тонкой струйкой закапала со стола на серый меховой палас. Номер в этом отелей был больше и выглядел дороже, чем моя квартира в Москве. Отпустив стол, я села прямо на мокрый ворс. Что мне делать на Родине? Что у меня там осталось? Полубезумная мать, которая через пару лет превратиться в овощ, не понимающий, где в квартире туалет?
С трудом, словно старуха, я поднялась на ноги, стащила со своей роскошной односпальной кровати покрывало и сбросила его на пол. Туда же отправилось и одеяло. Затем я стянула с матраса накрахмаленную простыню, надрезала ее маникюрными ножницами с пронзительным хрустом разорвала на две продольных полосы. Одни убытки у бедных французов, не повезло им со мной – несмотря на туман в голове, безумный смех все время словно рвался на поверхность с какой-то мрачной стороны души.
Веревку я скрутила быстро, сделала петлю со скользящим узлом, и только тут задумалась – а где найти солидный крюк? Увы, дизайнерская люстра на двух тонких блестящих трубках никакого доверия не вызывала. Я метнулась в ванную – снова тот же дизайнерский шик, бедные гнутые лапы в ванны, хромированные трубы полотенцесушителя – но ни одного массивного крюка! Этот отель был совершенно не приспособленный для самоубийств!
Но таким пустякам было меня уже не остановить. Вернувшись в комнату, я посмотрела на оконные шторы. Густой синий бархат крупнокалиберными волнами нависал над полом. Весили они явно немало. Ну что же, раз карниз выдерживает всю эту роскошь, выдержит и еще немного. Или не выдержит…
Стараясь не думать о том, что будет, если попытка не удасться, я встала на подоконник и крепко привязала к карнизу веревку из скрученной простыни. Ну что же, проверим, насколько хорошие у них тут крепления – я мрачно засмеялась и сама испугалась, услышав со стороны свой смех. Закрыв глаза, я накинула веревку на голову и вдруг почувствовала, что кто-то перехватил мои руки, сдернул с шеи петлю и рывком снял меня с подоконника.
– Элька, ты что… не смей!
От волнения Гарик хрипло шептал. Я прислонилась к стене и молча смотрела на него, уже без всяких чувств. Мне не хотелось убить его, как часом ранее. Мне уже ничего не хотелось. Зачем он помешал мне уйти вслед за детьми?
– Ты безумная! – голос у него наконец прорезался, но сильно охрипший. – Ты понимаешь, что он этого и добивался? Мой братец? Он хотел, чтобы ты вот так… Ты что, решила его порадовать? Чтобы посмеялся из ада?
– Мне плевать. Пусть смеется. – свой голос я тоже слышала как со стороны. Такой ровный, спокойный. – Уходи.
– Эля, я знаю… Тоша был той еще сволочью. – он пытался справиться с голосом. Под конец получилось. – Поверь, я это знаю лучше тебя. Но ты ж боец. Ты должна жить.
Я не понимала, о чем он говорит. Ладно, это придется перетерпеть. Я выслушаю его бормотание, а потом он уйдет. И я докончу начатое.
– Эля, у меня есть деньги. – неожиданно решился он. – Я оплачу тебе проживание во Франции. И мы сможем участвовать в поисках.
Я уставилась на него, постепенно выныривая из окутавшего меня дурмана. Жить в Франции на его деньги? Быть чем-то обязанной брату урода, лишившего меня детей? Ну уж нет. Я отчаянно затрясла головой.
– Ладно, я все понимаю. – он наконец отвел от меня взгляд. – Но я останусь здесь и прослежу за поисками. Только сначала сам отвезу тебя в аэропорт. Чтобы точно знать, что ты села в самолет. – он криво усмехнулся и добавил. – Одну я тебя тут ни на минуту не оставлю.
Он действительно не ушел, пока я не прошла регистрацию и не зашла в зал ожидания. Может быть, караулил меня и дальше, но у меня не было обязательной цели умереть именно в Париже. В конце концов, торопиться мне некуда, а в Москве будет куда больше возможностей. Но в московском аэропорту меня встретил мой научный руководитель, профессор Шульман. Его полуседую окладистую бороду я увидела сразу, пройдя контроль, и вначале не поверила своим глазам.
– Эльвира, это правда? – вместо приветствия спросил он, неловко вытягивая из моих непослушных рук спортивную сумку с одеждой. – Ты повеситься хотела? А наша работа? Пусть все вокруг погибнут от слабоумия, а ты дезиртируешь?
– Натан Константинович, вы знаете уже? – только тут я сообразила, что даже не сообщила в институт о том, что буду неделю отсутствовать. По идее, меня могли уже уволить за прогулы.
– Знаем, хохо… – немолодой полный профессор мягко семенил рядом, пыхтя и отдуваясь, но моим попыткам вернуть свою сумку резво сопротивлялся. – Но ты нам нужна! Ты мне – понимаешь, мне! – нужна! На тебе огромная часть работы, кто ее сделает, если не ты? И ты вообще помнишь, почему я взялся за эту тему? Не ты ли меня слезно молила вникнуть в механизм болезни, убивающей твою мать? А теперь что, мать побоку?
– Не знаю, Натан Константинович. – мы остановились, проходящие мимо люди толкали нас, кто-то негодующе фыркал. – Мне кажется, меня уже ничего не интересует. Не будет больше от меня толку.
А ты крестись, коли кажется! – негодующе загремел профессор. – Ну-ка, едем в лабораторию. Ты там будешь сидеть, пока мозги на место не встанут. Еду я тебе сам носить буду.
– А мама… – робко начала было я, но профессор прервал меня:
– Вот тоже мне, вспомнила! Твою мать я к нам оформил как подопытную, в нашей клинике пока поживет. А там видно будет.
Я с облегчением вздохнула и, не споря больше, поехала в институт.
Оказалось, мои мозги хоть потихоньку, но отмерли и теперь просто жаждали работы. Я проводила в лаборатории сутки напролет, сравнивая разные исследования, изучая анализы больных Альцгеймером, и их геномы. Через две недели маму пришлось вернуть домой – клиника не держала подопытных свыше двух недель. Следом вернулась и я – увы, поражение мозга неуклонно прогрессировало, и теперь ее нельзя было даже на день оставлять одну. Она могла открыть газ и через час чиркнуть спичкой, сходить по-большому прямо на пол и выбросить продукты жизнедеятельности прямо в окно. Меня она временами еще узнавала, но вот про зятя и детей больше не вспоминала. И в этом я видела единственный плюс нашего положения.
