скачать книгу бесплатно
Каждый баллонет охвачен сетью, через которую, собственно, и передаётся на каркас подъёмная сила газа. Все баллонеты оснащены клапанами – предохранительными и маневровыми, позволяющими при необходимости сбрасывать часть газа в атмосферу.
Обе гондолы прикреплены к каркасу снизу на жёстких кронштейнах. Передняя (носовая) гондола была крупнее, в ней размещается большая часть экипажа, включая командира; кормовая считается вспомогательной. В задней части каждой гондолы парами установлены двигатели с толкающими воздушными винтами.
Внутри каркаса, в нижней его части, был устроен киль треугольного сечения, одновременно являвшийся коридором, по которому можно было перейти из одной гондолы в другую. В киле располагались цистерны водяного балласта, бензиновые баки, бомбодержатели, а также специальный балансировочный механизм, представляющий собой стокилограммовую свинцовую сигару – её можно было перемещать взад-вперёд в пределах двенадцати метров.
Горизонтальные и вертикальные стабилизаторы с рулями высоты и направления размещались в корме и крепились к алюминиевому каркасу. Правда, из-за невысокой скорости дирижабля и его огромной парусности, эффективность аэродинамических рулей была очень низкой. Поэтому управлять воздушным судном приходилось в основном изменением его балансировки, что было весьма непросто.
К днищам гондол крепились специальные лапы для возможной посадки цеппелина на грунт, однако такая посадка могла быть осуществлена только в самом крайнем случае. Как уже упоминалось, воздушный дредноут, лёгкий, но имеющий огромный объём оболочки, обладал чрезмерной парусностью. То есть даже слабый ветер мог навалить летательное судно на деревья или постройки и повредить его относительно хрупкий алюминиевый каркас. Поэтому обычно цеппелин швартовался к причальной мачте, вокруг которой он мог вращаться как флюгер, самопроизвольно занимая положение по ветру. Экипаж спускался по верёвочным лестницам. Посадка на землю осуществлялась обычно лишь при вводе цеппелина в ангар для его ремонта. Но такая непростая операция могла быть осуществлена только в штиль или при очень слабом ветре. Несколько проще происходила посадка на воду и последующий ввод воздушного судна в плавучий док-ангар. Однако в этом случае была необходима дорогостоящая инфраструктура: плавучие доки и камели, буксиры, просторная закрытая акватория и т. п.
Первым двенадцатого октября на Дальний Восток отправился «Ц-3» под командованием старшего лейтенанта Майера. За ним с интервалами в два-три дня последовали «Ц-1» (командир – старший лейтенант Яцук) и «Ц-4» (штабс-капитан флота Савельев). Четвёртым преодолеть маршрут должен был «Ц-7».
Перегонная команда состояла из девяти человек. Командиром «Ц-7» назначили старшего лейтенанта Эдуарда Рихтера, старшим помощником и вторым пилотом – Муху Зэ-зэ, младшим помощником – мичмана Мунивердича, штурманом – прапорщика Кондратова. В состав экипажа также вошли унтер-офицеры Дудников, Греков, Шкуратов, Иванов и Жмурок, а в качестве сопровождающего – немец Иоганн Бунге, инженер фирмы «Люфтшиффбау Цеппелин ГмбХ».
Воздушное путешествие с берегов Боденского озера до берегов Тихого океана продолжалось три с половиной недели. На маршруте были специально построены три промежуточные базы – под Москвой, в Омске и на берегу озера Байкал, в восьмидесяти верстах от Иркутска. В этих пунктах цеппелин швартовался к причальным мачтам, и пока шло пополнение запасов, экипажам предоставлялся непродолжительный отдых на земле – в гостинице или относительно комфортабельных казармах. На Байкале пришлось задержаться на три дня из-за непогоды. На последнем этапе перелёта экипажу довелось изрядно понервничать: воздушный корабль не мог справиться с сильным боковым ветром и вынужден был отклониться от маршрута на двести вёрст. Но всё завершилось благополучно, и шестнадцатого ноября «Ц-7» прибыл к месту своего постоянного базирования – в бухту Стрелок на берегу Японского моря. Кто бы мог подумать, что человеческий гений так скоро воплотит фантастические романы Жюля Верна в жизнь!
Последний из семи цеппелинов первого заказа тихоокеанцы торжественно встречали 30 ноября 1915 года. Его привёл старший лейтенант Дорожинский. Воздушная эскадра теперь была в полном составе. Правда, во Фридрихсхафене шла постройка ещё трёх летательных аппаратов («Ц-8», «Ц-9» и «Ц-10»), но их приёмка экипажами ожидалась не раньше марта-апреля следующего года.
Прибывшие на Дальний Восток дирижабли жёсткой конструкции свели в одно соединение, получившее официальное наименование 1-я Морская эскадра воздушных крейсеров. Командиром эскадры назначили полковника Нила Нилыча Никитина, а флаг-капитаном – старшего лейтенанта Станислава Фаддеевича Дорожинского, вскоре произведённого в капитаны 2-го ранга. Несколько непонятный статус эскадры – полуморской, полусухопутный – привёл к определённой мешанине армейских и флотских чинов. Впрочем, воздухоплавателей это не напрягало. Они были выше (и в прямом смысле, и в переносном!) ведомственного антагонизма, свойственного офицерам старшего поколения.
Место для базы цеппелинов 1-й эскадры воздушных крейсеров было выбрано вдали от населённых пунктов, примерно в пятидесяти вёрстах от Владивостока, на пустынном берегу залива Стрелок. Сама база цеппелинов была построена в рекордные сроки. Менее чем за год здесь был возведён огромный, высотой более 50 метров, ангар, вмещавший до трёх дирижаблей одновременно. Рядом выросли казармы, водородная станция, бензинохранилище, ремонтные мастерские, котельная и собственная электростанция. Для швартовки воздушных дредноутов установили 80-метровые причальные мачты, причём места стоянок были рассредоточены – так, чтобы в случае пожара или взрыва одного летательного аппарата другие не пострадали. На окрестных сопках соорудили современную метеостанцию и шесть зенитных батарей, оснащённых 76-мм орудиями системы Лендера. Хотя в области воздухоплавания и авиации Япония ещё делала первые шаги, и в настоящий момент опасаться воздушного нападения с её стороны не приходилось, систему противовоздушной обороны предусмотрели заранее – так сказать, «на вырост». В придачу в соседней бухте с лихим названием Разбойник оборудовали базу гидроавиации – весной в её ангарах появились хорошо знакомые Мунивердичу летающие лодки М-5 и большие немецкие гидропланы…
База воздушных крейсеров получила официальное название Стрелок, но служившие на ней авиаторы и воздухоплаватели сразу прозвали её Стрелкой. Условия жизни здесь были очень приличные, соответствующие немецким стандартам. У всех офицеров – отдельные комнаты с электрическим освещением, к услугам – прачечная, столовая, баня, медпункт. В центре военного городка выделялось своей вычурной архитектурой здание офицерского собрания, где можно было сыграть в бильярд, отметить праздник и даже посмотреть новый фильм. Предприимчивые китайцы сразу же открыли несколько магазинчиков, торговавшие товарами первой необходимости.
Сообщение Стрелки с Владивостоком поддерживалось ледокольным пароходом «Казак Хабаров», ежедневно совершавшим каботажные рейсы вдоль побережья – вплоть до залива Америка, где строилась новая база для подводных лодок, русских и немецких. В сентябре началась и постройка железной дороги, но она вряд ли могла завершиться раньше, чем через год.
Проект базы со всей инфраструктурой, как и технология обслуживания воздушных дредноутов, были разработаны немецкими инженерами. Однако не все иноземные стандарты оказались подходящими для России. Так, незамерзающая жидкость, использовавшаяся в системе противообледенения, содержала большой процент метилового спирта. Разумеется, на всех канистрах и баках внутри цеппелина стояли предупреждающие надписи: «Опасно! Яд!». В Германии этого было достаточно, но у нас – увы… В первый же месяц на базе Стрелок отравилось более тридцати нижних чинов и унтер-офицеров, четырнадцать из них скончались. Строго по поговорке, только наизнанку: что немцу хорошо, то русскому – смерть.
Дело было у Босфора
Экипаж «Дерзкого» томился в ожидании: не зря говорят, что ждать и догонять – хуже нет. Предпоходная суета закончилась, корабль развёл пары, а сигнала к выходу в море всё не было. Командир эсминца капитан 2-го ранга Молас ходил нервный, рявкнул на подвернувшего некстати Казанцева – почему, мол, кранцы по левому борту висят на разной высоте? Хотя на самом деле все они висели чётко на уровне привального бруса…
В четверть одиннадцатого к борту «Дерзкого» подвалил катер, и на палубу поднялся командир дивизиона капитан 1-го ранга князь Трубецкой. В предстоящем походе он должен был держать брейд-вымпел на «Дерзком». Чрезмерная нервозность командира стала понятна: кому нравится присутствие на ходовом мостике начальства, да ещё столь грозного?!
Командующий дивизионом эсминцев князь Трубецкой был личностью поистине легендарной. Богатырского телосложения, с неизменной золотой трубкой, торчащей из дремучей чёрной бороды, он отдавал команды громоподобным голосом, ревевшим, словно иерихонская труба. Наши моряки его и звали Трубой. А турки – Шайтан-капитаном. Тоже справедливо: по темпераменту он вполне мог посоперничать с шайтаном. Голова князя была прострелена на дуэли, водки он мог выпить не меньше литра за присест, страх ему был неведом. Виртуозно матерился, слыл покорителем женских сердец и любителем шумных застолий… Словом, былинный герой, Илья Муромец ХХ века!
Подчинённые Трубецкого откровенно побаивались. Не являлся исключением и Эммануил Сальвадорович Молас, хотя сам он был отнюдь не робкого десятка. В чине лейтенанта нынешний командир «Дерзкого» участвовал в Русско-японской войне; будучи артиллерийским офицером крейсера «Россия», он отличился в неравном бою с эскадрой Камимуры. Молас имел ряд высоких наград, в том числе был кавалером ордена Святого Георгия 4-й степени. Но несмотря на свои заслуги и авторитет, он всё равно робел перед вспыльчивым и громогласным князем…
Наконец прозвучала долгожданная команда:
– Флаг перенести, гюйс спустить! Обе машины вперёд самый малый!
Палуба слегка завибрировала, и эсминец начал медленно подтягиваться к выходу из Северной бухты. Миновали Константиновскую батарею, на которой огромными буквами и без знаков препинания были написаны слова национального гимна: «БОЖЕ ЦАРЯ ХРАНИ».
Все четыре эсминца 1-го дивизиона, следуя друг другу в кильватер, обогнули Херсонесский маяк и взяли курс на Новороссийск. За мысом Айя видимость ухудшилась, время от времени корабли шли сквозь полосы дождя. Вахтенные внимательно наблюдали за горизонтом: появление противника считалось вполне вероятным. По агентурным данным, в Константинополь несколько дней назад прибыли английские подводные лодки, поэтому не исключалась и встреча и с ними.
В полдень Казанцев сдал вахту и отправился отдыхать в свою каюту. На эсминце по штату было десять офицеров, но офицерских кают – только девять: восемь одноместных и одна двухместная. Казанцеву, как самому молодому, досталась, конечно же, последняя. Он занимал её на пару с корабельным ревизором Николаем Капарышко, и располагалась она точно над погребом боезапаса кормового плутонга 102-мм орудий. Никакой брони на эсминце не было, и попадание одного, даже самого малокалиберного снаряда, могло привести к детонации унитарного боекомплекта. «Зато мучиться не будешь, – обнадёжил Казанцев своего соплавателя. – В доли секунды распадёмся на атомы!» Чёрный юмор всегда облегчал морякам жизнь, хотя в данном случае это была скорее пустая бравада: вряд ли можно предположить, что во время боя офицеры окажутся в своих каютах.
Щирый хохол Капарышко по прозвищу Мыка – фигура необычайно колоритная. Истинный эпикуреец, он был не по годам грузен, нахален и смешлив, а недостаток растительности на его затылке компенсировался висячими малоросскими усами, делавшими Мыку похожим на старого моржа. Безродный по происхождению (сын не то дьячка, не то сельского лекаря), Капарышко закончил мореходное училище в Одессе, три года проплавал на судах РОПиТа, а затем по собственной инициативе перевёлся в военный флот и получил чин прапорщика по адмиралтейству. Жулик он был отменный. За недолгое время службы на «Дерзком» ревизор ухитрился списать тридцать три тельняшки, десять пар брюк, шесть бушлатов (буршлатов, как тогда говорили) и восемь пар ботинок – якобы всё это съели крысы. И даже два казённых маузера – их вроде бы случайно уронили за борт. Что самое удивительное, все эти махинации ему сошли с рук!
Казанцев забрался в постель, чтобы часа два поспать (после вахты он имел на это полное право), но в каюту постучал его вестовой – матрос с запоминающейся фамилией Крыс. Он принёс вычищенный китель и накрахмаленные воротнички.
– Вашбродь, ещё чего изволите?
– Через два часа принеси сюда кружку свежей ежевики, – буркнул Казанцев.
– Так мы же в море! Где ж я её возьму? – удивился Крыс.
– Твоё дело не вопросы задавать, а исполнять приказание! – поучительно произнёс полусонный мичман. – А теперь выйди вон!
Крыс был малообразован, но сообразителен. С хитрецой. При внешнем различии он по характеру чем-то напоминал ревизора Капарышко.
Про ежевику – это, конечно же, был экспромт, прикол. Но к великому изумлению Казанцева, когда он проснулся, на его столике действительно стояла кружка с заказанными ягодами. Мичман уважительно хмыкнул: «А Крыс-то, оказывается, великий проныра! На будущее надо будет иметь это в виду…».
* * *
Существовало два плана операции по захвату Босфора: один «сухопутный», сложный и академический, разработанный Генеральным штабом, и альтернативный «морской», простой и дерзкий, предложенный адмиралом Русиным и штабом Черноморского флота. Суть морского плана состояла в следующем: после «шоковой» бомбардировки босфорских укреплений высадить силами флота две-три хорошо обученных дивизии и, не дав противнику опомниться, нанести неожиданный и стремительный удар в сердце Оттоманской империи, то есть в Константинополь. Оба плана обсуждались на расширенном заседании Генштаба, на котором присутствовал государь император. Царю больше понравился второй вариант, который он назвал «суворовским». Штабу Черноморского флота было поручено за три-четыре месяца подготовиться к его осуществлению. Поэтому с декабря 1914 года черноморцы трудились не покладая рук: линкоры и крейсера участвовали в манёврах и тренировались в стрельбе по береговым целям на Тендре, эсминцы отра-
батывали торпедные атаки против неприятельских кораблей, тральщики учились делать проходы в минных полях в любую погоду… Одновременно была сформирована Отдельная Черноморская дивизия морской пехоты; её командующим назначили талантливого генерала Александра Андреевича Свечина, а его заместителем – полковника Верховского. Морские пехотинцы в течение полугода изнемогали в непрерывных учениях, но зато в ходе больших манёвров флота в мае 1915 года высадка учебного десанта в устье реки Качи была проведена безукоризненно. Генерал-майор Свечин и полковник Верховский удостоились Высочайшей благодарности и получили награды. Тогда же 1-й полк Отдельной Морской дивизии получил почётное наименование Царьградский, 2-й полк стал Нахимовским, 3-й – Корниловским и 4-й – Истоминским.
Когда «Дерзкий» сотоварищи прибыл в Новороссийск, погрузка дивизии на транспорты уже почти завершилась. В Цемесской бухте творилось столпотворение: мобилизованные грузовые и пассажирские пароходы, буксиры, угольные шаланды и каботажные шхуны… Здесь же стоял отряд ближнего прикрытия – четыре линкора-додредноута во главе с флагманским «Евстафием». А на выходе из бухты сновали взад-вперёд четырёхтрубные угольные эсминцы 4-го и 5-го дивизионов, названия которых начинались с букв «Ж» и «З». Моряки с новых нефтяных эсминцев часто иронизировали над своими коллегами, служившими на этих устаревших корабликах:
Вышел в море флот могучий:
«Жаркий», «Жуткий» и «Живучий»…
Впрочем, зря иронизировали. В дальнейшем старички-четырёхтрубники и Черноморского, и Балтийского флотов активно несли нелёгкую боевую службу, практически наравне с «новиками» и «добровольцами». Одним из таких кораблей доведётся командовать и герою нашего повествования – правда, это случится ещё нескоро…
Вечером 16 октября от причалов Новороссийского порта отвалили последние пароходы с десантом. К берегам Турции двинулись более шестидесяти судов: транспортная флотилия, насчитывавшая три с лишним десятка пароходов, отряд ближнего прикрытия из четырёх линкоров, крейсера и одиннадцати эсминцев, бригада прорыва в составе двух специально оборудованных броненосцев, двух канонерских лодок и восьми тральщиков; наконец, три гидроавиатранспорта, представлявших со-
бой отряд разведки… Командующий транспортной флотилией контр-адмирал Хоменко держал флаг на гидроавиатранспорте «Император Александр I», командующий отрядом прикрытия вице-адмирал Новицкий – на линкоре «Евстафий».
В это же время в Одессе завершалась погрузка на транспорты частей 7-й армии под командованием генерал-адъютанта Щербачёва и Отдельного батальона Гвардейского экипажа во главе с капитаном 1-го ранга Полушкиным. Гвардейцев провожал специально прибывший из столицы Великий князь Кирилл Владимирович. Он вручил им медный крест внушительных размеров и торжественно возвестил:
– Сей православный крест сделан из переплавленных медных монет, пожертвованных на свечи нашими солдатами в Одессе и Севастополе ещё шестьдесят лет назад, во времена Крымской войны. Я хочу передать вам, отважным морякам Гвардейского экипажа, Высочайший наказ самого государя императора: водрузить этот крест над куполом храма Святой Софии в Царьграде – городе, который должен стать и обязательно станет российским! Ура!
– Ура-а-а! – лужёные глотки богатырей-гвардейцев распугали городских голубей и даже заглушили оркестр, начавший исполнять государственный гимн…
Обе десантные армады – одесская и новороссийская – встретились на рассвете в точке рандеву посреди Чёрного моря. К транспортной флотилии контр-адмирала Хоменко и её эскорту присоединились ещё тридцать транспортов под командованием капитана 1-го ранга князя Ширинского-Шахматова и отряд дальнего прикрытия под флагом самого адмирала Колчака – два новейших линкора, крейсер и восемь эсминцев. Огромный флот из более чем сотни кораблей и судов перестроился в походный ордер и взял курс на Босфор.
* * *
Колчак прилёг на койку не раздеваясь – после бессонной ночи чертовски хотелось спать, но внутренний голос подсказывал, что поспать не удастся. Так оно вышло: в дверь каюты постучали.
– Ваше превосходительство, на горизонте видны дымы! – сказал запыхавшийся гардемарин-рассыльный. Адмирал кивнул, застегнул китель и быстрым шагом направился на мостик. Там уже находились командир линкора и начальник походного штаба.
Колчак взял цейссовский двенадцатикратный бинокль. Различить силуэты кораблей не представлялось возможным, но по дыму и числу единиц в кильватерной колонне было ясно: впереди вражеская эскадра. Немедленно был отдан приказ идти прямо на неприятеля. День обещал быть жарким – если не в прямом, то в переносном смысле.
Главные силы противоборствующих сторон сошлись незадолго до полудня. Эскадра под командованием тугамираля (вице-адмирала) Ариф-паши включала все наиболее боеспособные корабли османского флота – оба новейших дредноута («Решадие» и «Султан Осман I»), бронепалубный крейсер «Гамидие», два небольших минных крейсера и четыре турбинных эсминца. В соединение вице-адмирала Колчака входили самые мощные черноморские корабли – два линкора («Императрица Мария» и «Императрица Екатерина») и восемь эсминцев – четыре нефтяных турбинных типа «Счастливый» и четыре угольных типа «Лейтенант Шестаков». То есть силы сторон были примерно равными.
Первый пристрелочный выстрел по противнику «Императрица Мария» сделала с огромной дальности – с девяноста пяти кабельтовых. Турки стали отвечать минут через двадцать, когда дистанция сократилась на четверть. Но всё равно противников разделяли семь с лишним морских миль, и шансов попасть с такого расстояния было немного. Взрывы тяжёлых снарядов лишь глушили рыбу да нервировали моряков.
Колчак действовал весьма осторожно и старался держать дистанцию, не приближаясь к неприятелю. Ввязываться в решительный бой ему не хотелось. Во-первых, обстановка этого не требовала: важно было не подпустить вражеские корабли к следовавшим к Босфору транспортам с десантной армией, а для этого было достаточно связать турок боем и оттеснить их подальше от района высадки. Во-вторых, командующий флотом не желал рисковать ценными кораблями. Ведь на «Императрице Екатерине» флаг был поднят всего месяц назад, и её экипаж ещё не вполне освоил сложнейшую технику. Подставлять фактически небоеготовый линкор под 13,5-дюймовые снаряды было крайне опасно. Потери одного из дредноутов допустить было никак нельзя, поскольку третий строившийся черноморский линкор «Император Александр III» мог войти в строй не раньше, чем через год, а четвёртый – «Император Николай I» – через два. В-третьих, если османские линкоры удастся отрезать от Босфора, то они будут обречены: у Турции на Чёрном море нет баз, способных обеспечить ремонт и обслуживание столь больших кораблей. Поэтому неудивительно, что в течение полутора часов бой русской и турецкой эскадр представлял собой спорадически возникавшие перестрелки с предельных дистанций, не приносившие никакого результата.
Между тем Ариф-паша начал подозревать, что русские умышленно не хотят вступать в бой, а их сложное маневрирование имеет целью оттеснить его к осту. Наверняка для того, чтобы не допустить к спешившим к Босфору транспортам с десантом, догадался тугамираль. И он решился на рискованный шаг: разделить свои главные силы. Его флагманский линкор «Решадие» продолжал двигаться в сторону мыса Кефкен, связывая русские дредноуты боем на дальних дистанциях. Командиру же линкора «Султан Осман I» Кемалю Эфенди он приказал выйти из строя и, скрывшись в затянувшей горизонт дымке, идти полным ходом к Босфору, где попытаться перехватить конвой с русским десантом. А чтобы противник не сразу заметил уход одного линкора, Ариф-паша велел крейсеру «Гамидие» встать флагману в кильватер, но держаться на почтительном расстоянии. Хитрость удалась: с мостика «Императрицы Марии» нещадно дымивший на горизонте крейсер долго принимали за отставший «Султан Осман».
Капитан 1-го ранга (или, по-турецки, ярбай) Кемаль Эфенди чётко выполнил приказ. Он одиночестве шёл на вест, когда вдруг получил шифрованную радиограмму с английской подводной лодки «Е-11». Англичане сообщали, что обнаружили на горизонте дымы огромного скопления судов. Сомнений не оставалось: русские собрались штурмовать Босфор, и их местонахождение стало более-менее понятным. «Султан Осман I» увеличил ход до самого полного и помчался наперерез русскому десантному каравану. Единственный в мире семибашенный линкор, способный за один залп выбросить в неприятеля 14 двенадцатидюймовых снарядов весом почти по полтонны каждый, рвался в бой. Ярбай Эфенди предвкушал победу и жаждал славы. Его воображение рисовало картину, о какой мечтает любой военный моряк: тонущие транспорты, разгромленный эскорт, тысячи барахтающихся в воде и взывающих о помощи гяуров… Оба русских дредноута остались далеко позади, и «Султану Осману» противник может противопоставить только бригаду старых тихоходных броненосцев. Уж с ними он разде-
лается в два счёта! Возможно, это будет самая крупная победа османского флота, она даже может затмить собой легендарную битву у Превезе. А он, Кемаль Эфенди, навечно впишет своё имя в героическую историю Блистательной Порты!
Тем временем на русской десантной флотилии о грозящей ей опасности не подозревали. Караван приближался к району высадки, и внимание эскорта было приковано к наблюдению за поверхностью моря. Считалось, что главным противником здесь могут быть лишь английские подводные лодки, недавно прибывшие в Константинополь для совместных действий с османским флотом.
Волнение постепенно усиливалось, и командующий отрядом ближнего прикрытия вице-адмирал Новицкий во избежание аварий при посадке приказал гидросамолётам прекратить воздушное патрулирование. Летающие лодки М-5 одна за другой сели на воду и были подняты на борт гидрокрейсера «Алмаз» и авиатранспорта «Император Александр I». Причём из-за довольно большой волны один из летательных аппаратов при подъёме ударился о борт «Алмаза» и сильно повредил крыло. Решение о прекращении воздушной разведки было вынужденным, но оно имело серьёзные последствия: одинокому дредноуту Кемаля Эфенди удалось приблизиться к конвою незамеченным. Судьба стратегической десантной операции висела на волоске.
Первыми дым приближающегося корабля заметили с крейсера «Кагул». Желая выяснить, что это за судно, крейсер повернул навстречу. А уже через четверть часа на мостик флагманского «Евстафия» взбежал взволнованный ординарец и обратился к адмиралу Новицкому:
– Ваше превосходительство! Получено радио с «Кагула»: «Вижу линкор «Султан Осман», дистанция восемьдесят кабельтовых. Идёт полным ходом на нас»!
– Как?! Откуда?! – не поверил Павел Иванович.
Однако сомнения тотчас рассеялись, поскольку вражеский корабль уже был хорошо виден с «Евстафия». Он шёл на пересечку курса со скоростью не менее двадцати узлов. Если бригада броненосцев срочно поднимет пары и разовьёт предельно возможный для неё ход в пятнадцать узлов, всё равно она не успеет прикрыть собой транспорты. Турецкий линкор прорвётся к пароходам с войсками раньше, и это станет настоящей катастрофой. Ситуация складывалась критическая.
Оставался единственный выход: бросить в торпедную атаку самые быстроходные корабли – эсминцы 1-го дивизиона. Конечно, днём, в условиях хорошей видимости атаковать линкор, оснащённый многочисленной скорострельной артиллерией, – это фактически самоубийство. Но шанс если не потопить, то хотя бы повредить вражеский дредноут есть. Особенно, когда дивизионом командует отчаянный Шайтан-капитан Трубецкой. Кто, если не он?!
…Князь понял приказ адмирала с полуслова. На мачте «Дерзкого» взметнулся флаг «Он» – «Следовать за мной!», затем к нему добавился второй – «Буки», означавший: «Прибавить ход». Нефтяные котлы в отличие от угольных в состоянии поднять пар до максимума в считанные минуты. Из-под острых форштевней эсминцев взлетали фонтаны брызг. Нижние чины натянули бескозырки по уши – чтобы не сдуло ветром. Славный первый дивизион, словно стая гончих, на 30-узловой скорости ринулся прямо на грозного врага.
«Султан Осман I», этот 205-метровый элефант, довернул на два румба влево и огрызнулся бортовым залпом. Впереди головного «Дерзкого» вздыбились огромные столбы воды. Недолёт. Но за первым залпом последовал второй, третий… Море вокруг мчавшихся вперёд эсминцев закипело от близких разрывов.
Вообще-то эскадренный миноносец – корабль чрезвычайно хрупкий. Его быстроходность достигается тем, что в зауженный и предельно облегчённый корпус, лишённый какой-либо защиты, впихивают несообразно мощные механизмы, которые вместе с топливом занимают больше половины всего внутреннего пространства. Человек, впервые оказавшийся в отсеках эсминца, будет поражён теснотой и обилием трубопроводов, паровых магистралей, электрических кабелей, всевозможной техники. Причём все нагромождения машин и устройств жизненно важны и вместе с тем уязвимы – попадание лишь одного снаряда небольшого калибра может оказаться для корабля и его экипажа фатальным. Поэтому служба на миноносцах всегда считалась уделом людей лихих и бесшабашных. «Морские казаки» – так называли себя «миноносники» ещё со времён обороны Порт-Артура.
В бортовом залпе «Султан Осман» выбрасывал 14 двенадцатидюймовых и десять шестидюймовых снарядов. В течение четверти часа это была, что называется, игра в одни ворота: че-
тырёхдюймовые пушки русских эсминцев для бронированного гиганта – что слону дробина, а чтобы атаковать торпедами, надо было приблизиться хотя бы на 25-30 кабельтовых. Поэтому эсминцы, вибрируя всем корпусом от натуги, мчались на врага молча, не открывая огня. А чтобы сбить наводку турецким артиллеристам, шли не прямым курсом, а плавным зигзагом, время от времени перекладывая руль на десять градусов то в одну, то в другую сторону.
Первой жертвой безрассудной атаки стал «Пронзительный». Снаряд, поразивший эсминец в район первого котельного отделения, оказался роковым. Корабль окутался облаком белого пара и резко сбавил ход. Вероятно, взрывом повредило котлы или перебило главную паровую магистраль. Потеряв возможность маневрировать, он превратился в малоподвижную мишень и в считанные минуты был буквально засыпан снарядами. Находившиеся на мостике «Дерзкого» офицеры с содроганием сердца наблюдали, как изувеченный корабль с их боевыми товарищами заваливается на левый борт и уходит в пучину. Вот он задрал корму и, сверкнув на прощание бронзой всё ещё вращавшихся винтов, исчез под водой…
Трубецкой опустил бинокль и повернулся к Моласу:
– Эммануил Сальвадорович, прикажите инженер-механику дать в топки избыток нефти. Помните, как мы на манёврах делали дымный шлейф?
Командир склонился к раструбу переговорной трубы и передал команду в машинное отделение. Минут через пять из трёх труб корабля начали вырываться густые клубы чёрного маслянистого дыма. Вскоре за кормой, по правой раковине, образовалось тёмно-серое облако, скрывшее от турецких артиллеристов следовавшие за «Дерзким» эсминцы. Так русскими моряками был впервые применён в бою оригинальный приём, позже ставший классикой военно-морской тактики: использование дымовой завесы для прикрытия атакующих сил.
Правда, «Дерзкому» пришлось дорого заплатить за свою дерзость. Потеряв из виду другие эсминцы дивизиона, турки перенесли огонь на нещадно чадящий головной корабль. Это был кромешный ад. Сначала осколками разорвавшегося в воде тяжёлого снаряда перекалечило прислугу носового орудия. Затем начались прямые попадания. Первый турецкий снаряд пробил насквозь командирскую каюту в кормовой надстройке, но, к счастью, не разорвался. Но через пару минут эсминец со-
дрогнулся от попадания в полубак: взрывом разворотило правый борт, а унтер-офицерский кубрик превратился в причудливое нагромождение исковерканного металла. Но это была только прелюдия. Самые драматические последствия вызвало следующее попадание: шестидюймовый снаряд угодил в кнехт на верхней палубы в районе 164-го шпангоута, рядом с третьим 102-мм орудием. Осколками были убиты лейтенант Плансон 2-й, два комендора и сигнальщик; ещё несколько человек получили ранения. Само орудие тоже вышло из строя – таким образом, «Дерзкий» лишился трети своей артиллерии.
Ярбай Кемаль Эфенди не выпускал из рук бинокль. В его взгляде читалась тревога. Ещё бы: из четырёх эсминцев, решившихся вопреки всем законам военно-морского искусства на дневную торпедную атаку, потоплен лишь один, а остальные продолжают нахально идти вперёд. Более того, два из них скрылись в дыму, и их местоположение неясно. Теоретически мощь «Султана Османа» такова, что все четыре корабля давно должны быть разнесены в щепки, но этого почему-то не произошло… Ярбай приказал отвернуть на четыре румба вправо. Линкор начал описывать циркуляцию и через пять минут обогнул дымовую завесу, которую сносило ветром к осту. Теперь дым скрывал от турок только головной «Дерзкий», а два других эсминца оказались как на ладони. Артиллерия «Османа» открыла по ним ураганный огонь.
В эти минуты особенно досталось «Гневному». Два прямых попадания шестидюймовыми снарядами вывели из строя котёл № 3, повредили первый торпедный аппарат, изрешетили осколками палубу и кожухи всех трёх дымовых труб. Эсминец потерял три-четыре узла скорости, но по-прежнему продолжал сближаться с противником.
Тем временем с дальномерного поста «Дерзкого» доложили, что до турецкого корабля осталось 37 кабельтовых. То есть ещё чуть-чуть, и противник окажется в зоне досягаемости торпед. Прозвучала команда:
– Минные аппараты к бою!
По боевому расписанию место Казанцева – на крыле ходового мостика у прибора управления торпедной стрельбой. Он попеременно склонялся то к панорамному визиру Эриксона, то к торпедному прицелу системы Михайлова. Поймав в перекрестие силуэт семибашенного линкора, мичман включил тумблер системы центральной наводки. Теперь сервопривод непрерыв-
но передавал информацию на принимающие циферблаты, установленные на каждом из пяти торпедных аппаратов эсминца. Задача наводчиков состояла в том, чтобы удерживать аппараты на линии стрельбы. Они, словно кавалеристы, оседлали велосипедные сиденья торпедных аппаратов и старательно крутили маховики принимающих приборов, совмещая механическую стрелку с электрической. Повинуясь им, электродвигатели послушно разворачивали трубы со смертоносными стальными сигарами в направлении врага.
Когда дистанция сократилась до тридцати кабельтовых, Казанцев нажал кнопку электрического звонка и начал командовать в переговорную трубу:
– Установка скорости: двадцать восемь. Первый: прицел двадцать четыре! Второй: прицел двадцать пять! Третий…
На «Дерзком» было пять двухтрубных торпедных аппаратов, и все они, от носового к кормовому, перед стрельбой устанавливались на несколько различающиеся углы горизонтального наведения. Это делалось для того, чтобы торпедный залп расходился веером – вероятность попадания в цель таким образом увеличивалась. Все необходимые данные система торпедной стрельбы выдавала автоматически – по сравнению с минувшей японской кампанией военно-морская техника шагнула далеко вперёд.
Несколько томительных мгновений, и Казанцев нажимает рукоять ревуна, ныне заменившего команду: «Пли!». Хлопки пороховых зарядов сливаются в один, и девять мин Уайтхеда течение двух секунд вырываются из аппаратов на свободу. Словно ловко запущенные с берега плоские камешки, они поначалу по два-три раза выныривают из волн, но затем уходят на заданную глубину и устремляются к цели, оставляя за собой едва заметные белёсые следы. Из аппарата № 2 одна торпеда не вышла: осколками повредило её двигатель.
Но с «Султана Османа» пуск торпед увидели вовремя, и линкор успел отвернуть. О, как прискорбно! Казанцев неотрывно следил через окуляр прицела за смертоносными снарядами и видел, что они идут мимо. Однако в этот момент дал торпедный залп «Гневный», находившийся в десяти кабельтовых по правому борту. А ещё через минуту с максимальной дистанции разрядил свои аппараты и «Беспокойный». Было видно, что командир турецкого дредноута нервничал: сначала повернул вправо, затем снова лёг на прежний курс. Торпеды шли на него веером с разных направлений, а 205-метровый корпус «Османа» (как уже говорилось, самый длинный в мире) представлял собой слишком хорошую мишень…
И глазам русских моряков предстала драматическая картина поистине эпического масштаба. Сначала у кормовой группы башен турецкого линкора возник белый столб, увенчанный тёмно-коричневой шапкой дыма. Через несколько секунд вода осела, корабль даже успел сделать ещё пару выстрелов из скорострельных пушек, и вдруг… Чудовищный силы взрыв буквально разорвал дредноут на куски! Вверх взлетели обломки, какие-то чёрные точки – возможно, человеческие тела, и через мгновенье «Султан Осман» скрылся в клубах густого дыма. Очевидно, торпеда попала в район кормовых погребов боезапаса, и произошла детонация пороховых зарядов орудий главного калибра. Когда дым рассеялся, поверхность моря была пуста и безжизненна. Лишь в мощный бинокль можно было разглядеть покачивающиеся на волнах деревянные обломки, спасательные круги и обрывки пробковых поясов.
Потопить тридцатитысячетонный линейный корабль, один из крупнейших в мире, единственной торпедой, причём не самого крупного калибра, – это большая удача. Почти со стопроцентной вероятностью можно было утверждать, что эта торпеда – одна из восьми, выпущенных эсминцем «Гневный». Отважные черноморцы посрамили видных военно-морских теоретиков, утверждавших, что дневная торпедная атака миноносцев на вражеский линейный флот в наше время невозможна.
Казанцев, конечно же, завидовал коллегам с «Гневного», но обоснованно считал себя соавтором их успеха. Ведь если бы не его торпедный залп, турецкий линкор не подставил бы свой борт под удар следующих за ним миноносцев. Да и вообще роль «Дерзкого» в бою была ключевой: прикрыл товарищей дымовой завесой, принял огонь на себя… И было обидно, что никто из экипажа эсминца не стал Георгиевским кавалером.
Впрочем, это всё произойдёт позже, когда дело дойдёт до раздачи наград. Пока же мичман Казанцев в непривычной тишине безучастно взирал с мостика на свой израненный, залитый кровью корабль. Только сейчас он заметил, что брезентовые обвесы на релингах все испещрены дырами от осколков. Это просто чудо, что, находясь здесь в течение всего боя, он не получил ни единой царапины.
А затем был печальный ритуал похорон в море. Казанцеву ещё много раз придётся хоронить своих товарищей по оружию, но сейчас это было впервые… Смерть нижних чинов особенно не трогала – всё-таки, матросские кубрики были слишком далеки от офицерской кают-компании. Но белое застывшее лицо покойного Жоржа Плансона, которого Казанова помнил ещё по Морскому корпусу, действовало удручающе…
– Не грустите, мичман, наш с вами час ещё не пробил, – криво усмехнулся ревизор Мыка. Но его слова вряд ли могли кого-либо утешить.
«Дорога к победе всегда вымощена трупами», – Казанцеву вспомнилась фраза, услышанная от кого-то из старших товарищей. «И муками выживших», – добавил он к ней собственное окончание.
Царьград
Если вести отсчёт с XVII века, то это была одиннадцатая русско-турецкая война. Для России она оказалась самой скоротечной и самой успешной. Хотя, как и все предыдущие, весьма кровопролитной.
Конечно, в XX столетии Блистательная Порта потускнела, величие её осталось в прошлом, тем не менее, недооценивать её как противника было нельзя. К началу войны регулярные сухопутные войска Османской империи насчитывали 97 дивизий, сведённых в семь армий. Хотя полностью укомплектованными считались только 40 дивизий – так называемый низам; остальные войска относились к редифу, то есть резервным частям – всё равно это была внушительная сила. К тому же имелось ещё и ополчение – мустахфиз, насчитывавший примерно триста тысяч человек. Всего после мобилизации численность турецкой армии достигла миллиона штыков и сабель! Оставалось надеяться на то, что боевая выучка у подавляющего большинства солдат была крайне низкой. Да и современного оружия не хватало – половина армии имела пушки, винтовки и револьверы тридцати- и даже сорокалетнего возраста.
Три армии из семи – 1-я, 2-я и 5-я – дислоцировались вблизи столицы империи, между Адрианополем, Эрегли и Дарданеллами, на обоих берегах черноморских проливов. Эти войска считались самыми боеспособными. 3-я армия располагалась на Кавказе вдоль русской границы; 6-я, Месопотамская, армия – между Багдадом и Персидским заливом. 4-я армия была расквартирована в Палестине и Сирии, а 7-я, Аравийская, занимала позиции вдоль восточного берега Красного моря, от Медины до Адена. Необходимо заметить, что численность соединений существенно различалась: если армии, расквартированные в районе Константинополя и границ с Россией, насчитывали примерно по сто таборов (батальонов), то 4-я, 6-я и 7-я – в три-четыре раза меньше.
1-й армией, расположенной вдоль болгарской границы, командовал сам Энвер-паша. 2-я армия занимала позиции по хребту Илдыз и вдоль черноморского побережья, от Караджадага до Кумкёя. Командующим армией назначили генерала Мехмета Вехип-пашу, в прошлом возглавлявшего 15-ю орду
(корпус). По дисциплине и уровню боевой подготовки 2-я армия даже немного превосходила первую.
Противостоящие туркам сухопутные войска стран Тройственного Союза и его сателлитов располагались на территории Болгарии. К началу войны там были сосредоточены десять русских, девять болгарских, одна сербская дивизии, а также румынская горно-егерская бригада и полк венгерских гусар. Предполагалось, что через два месяца, после завершения первой очереди мобилизации, число русских дивизий увеличится до четырнадцати, болгарских – до двенадцати и сербско-черногорских – до пяти. Всего же союзная армия вторжения будет насчитывать миллион двести тысяч человек при полутора тысячах орудий. То есть превосходство над турками на европейском театре будет как минимум двукратным.
Однако главнокомандующий Русской армией великий князь Николай Николаевич считал, что два месяца, отведённые мобилизационным планом на развёртывание войск, – недопустимо большой срок. За это время страны Антанты могут успеть высадить в Турции свой экспедиционный корпус, и расклад сил станет совсем иным. Поэтому Генеральный штаб после недолгих раздумий принял «суворовский», то есть морской план наступательной операции. Он означал, что союзная русско-болгарская армия переходит границу немедленно, не дожидаясь завершения мобилизации. Её задача – связать турецкие войска боем и заставить подтянуть к линии фронта все резервы. А затем Черноморский флот неожиданно для противника высаживает десант в районе Босфора и стремительным ударом овладевает Константинополем. Рискованно, конечно, но все громкие военные победы в истории так или иначе связаны с риском.
* * *
