скачать книгу бесплатно
– Смех, Ваше Превосходительство, есть средство наиболее благоприятное для органов пищеварения, и не только для оных. У Гиппократа есть даже высказывание по этому поводу. – Тут он сделал паузу, поднял вверх указательный палец правой руки и глубокомысленно закатил глаза ко лбу.
– Вот только не помню, как это у него по-древнегречески, – помолчав, закончил он.
В соседней зале, где танцевала молодёжь, сделали перерыв, чтобы дать отдохнуть музыкантам. Их выписали специально из-за границы, чтобы они своим искусством скрашивали суровый быт горных офицеров.
Вошедший Булгаков услышал слова Цидеркопфа.
– Скажите, господин лекарь, вы намерены смешить всех ваших больных, или только начиная с пятого чина в табели о рангах?
Расшаркивающийся с дамами Пётр Адольфович медленно повернулся к нему:
– Я не понимаю.
– А что тут непонятного? Люди мрут.
Капитан-поручик сознательно шёл на конфликт. И не количество выпитого им коньяка было тому причиной, а глубокое убеждение в том, что каждый человек должен заниматься своим делом, и заниматься им хорошо.
После своего появления здесь, а это уже без малого полтора года тому назад, Цидеркопф только раз провёл инспекцию работных людей, а на Змеиногорский рудник, Шульбинский и Колыванские заводы не выезжал совсем. А между тем, работающие у плавильных печей почти поголовно страдали чесоткой, в крае свирепствовала оспа, но Пётр Адольфович принимать какие-либо меры не спешил.
Леубе, сделав Булгакову «страшные» глаза и, желая перевести разговор в более приятную плоскость, обратился к Беэру:
– А вот, Андрей Венедиктович, ещё один потешный случай…
Но Пётр Адольфович не привык, чтобы в его адрес звучала подобная критика, да ещё так публично, да ещё в присутствии Ольги Леонидовны. Брови его заходили ходуном, губы пропали совершенно.
Выпятив, насколько это было возможным, свой живот и поставив ноги в третью позицию, он заговорил, обращаясь к Беэру, глядя при этом на своего обидчика:
– Ваше Превосходительство, я занимаюсь лечебной практикой больше тридцати лет, и считаю подобное заявление господина Булгакова совершенно безосновательным и даже оскорбительным для себя.
Йозеф Пох, всё ещё не пришедший в себя после сцены с Николаем Ивановичем, и желая ещё больше подлить масла в огонь, захотел быть рядом с Цидеркопфом:
– Вместе с вами, герр Цидеркопф, в вашем лице он оскорбил всех саксонских мясников!
С этими словами он быстро подошёл к стоящему посреди залы Петру Адольфовичу, но в последний момент поскользнулся на зеркальном паркете и упал бы, если бы не успел уцепиться за лекаря. Не ожидавший этого Цидеркопф испуганно дёрнулся:
– Мясники?! Какие ещё мясники? Что за вздор?
К Булгакову подошёл Козьма Дмитриевич Фролов:
– Николай Иванович, ну зачем вы так? Обидели человека.
Козьма Дмитриевич в истории Колывано-Воскресенских заводов – явление уникальное. У каждого народа есть свои первооткрыватели, люди, которым Бог дал возможность увидеть в привычных для всех вещах основы будущих открытий. Усилиями этих людей самые невозможные проекты становились реальными и служили людям, облегчая их труд.
Современников поражали гигантские размеры водяных колёс для откачивания вод с глубоких горизонтов на Змеиногорском руднике, построенных Козьмой Фроловым. Гидротехнические сооружения его не имели равных в России и за рубежом. Ко всему тому Козьма Дмитриевич был человеком глубоко порядочным, ровным и деликатным в отношениях с другими людьми, но обострённое чувство справедливости очень часто осложняло его жизнь. Был он неприхотлив в быту, камзол носил, не меняя, с начала царствования Елизаветы Петровны, и всюду появлялся в парике.
Слух о ссоре между Булгаковым и Цидеркопфом быстро разнёсся по всему дому, и в предвкушении интересного зрелища все остальные гости потянулись в центральную залу. В одних дверях даже образовалась небольшая давка. Желающих увидеть всё собственными глазами оказалось слишком много, и теперь некоторые из них стояли, вытягивая шеи, позади счастливчиков.
Генерал-майор испытывал к Булгакову сложные чувства. Это касалось в основном характера очень уж независимого капитан-поручика, но к этим чувствам примешивалось ещё одно, быть может, самое болезненное, и которое Беэру было особенно неприятно сознавать:
– Господин Булгаков, люди здесь, как вы только что изволили выразиться, мрут, создавая могущество Российской Империи в условиях чрезвычайных. Каждый из присутствующих здесь подвергает жизнь свою опасности в этом диком и необжитом краю, и при этом понимает, что ни одна из жертв не будет напрасной!
Низкий, с хрипотцой голос генерал-майора звучал внушительно и с трудно скрываемым оттенком недовольства. И поэтому, когда он замолчал, было только слышно, как потрескивали свечи в многочисленных канделябрах и шандалах.
И уже более спокойно, стараясь смягчить ситуацию, он закончил:
– Да, к тому же, и не сыскать лекаря, который мог бы от смерти вылечить, ибо избавительная от неё трава не выросла.
– Вот именно. – Елизавета Андреевна встала между Булгаковым и Цидеркопфом. – Господа, перестаньте ссориться. В конце концов, это уже становится скучным.
Она выразительно посмотрела на толпящихся в дверях и добавила:
– Скучным и неприличным.
– Конечно, – раздался звонкий голос, – в гостях нужно не выяснять отношения, а получать удовольствие от общения!
Это было всеобщая любимица, Анечка Леубе, дочь Ивана Гавриловича Леубе. Она подбежала к Булгакову и сердито топнула маленькой ножкой, обутой в розовую атласную туфельку:
– Николай Иванович, немедленно дайте мне вашу руку! – Капитан-поручик беспрекословно подчинился ей. – Пётр Адольфович, идите ко мне! – Цидеркопф нехотя сделал по направлению к ней полшага и остановился, демонстративно заложив руки за спину. – А теперь миритесь. Оба!
Лицо у Анечки разгорелось, в глазах было полно решимости. Ей очень нравилась роль миротворительницы, которую она сейчас на себя взяла, и в тоже время она страшно боялась с ней не справиться.
– Я готов. – Серые глаза Булгакова насмешливо смотрели на своего соперника. – А вы, господин лекарь?
Пётр Адольфович, не удостаивая своим взглядом капитан-поручика и стараясь придать голосу большую непреклонность, сказал, глядя при этом на Ольгу Леонидовну:
– В данный момент, фройляйн Анна, я не считаю это возможным.
Ольга Леонидовна украдкой ото всех послала ему воздушный поцелуй.
На глазах у Анечки выступили слёзы. Она почувствовала, что её роль миротворительницы вот-вот с треском провалится, и решилась пойти на крайние меры.
– Ах, так! Если вы сейчас же, господин Цидеркопф, не помиритесь, то завтра с утра я заболею, а к вечеру умру! И виноваты будете только вы! Выбирайте!
Цидеркопф продолжал хранить неприступный вид.
Елизавета Андреевна решилась помочь своей подруге. Она подошла к Андрею Венедиктовичу и встала рядом с ним:
– Пётр Адольфович, если Аня умрёт, я скажу своему мужу, чтобы он посадил вас на гауптвахту. Несмотря на то, что вы – лицо гражданское!
Беэр хотел что-то сказать, но Елизавета Андреевна быстро зажала ему рукой рот и, довольная собой, мило улыбнулась лекарю.
Тот встревожено посмотрел на генерал-майора и на всякий случай вытащил правую руку из-за спины. Фролов с осуждением покачал головой:
– Анна Ивановна, голубушка, такими вещами шутить нельзя.
Анечка умоляюще посмотрела на него и прошептала:
– А я, Козьма Дмитриевич, вовсе и не шучу.
Вошёл лакей, и Беэр велел, чтобы подавали заливное и холодные закуски, так как гости уже слегка проголодались после первой перемены блюд. И, желая побыстрее закончить уже несколько затянувшееся выяснение отношений, генерал-майор встал:
– Пётр Адольфович, на вашем месте я не стал бы так рисковать её жизнью. Иван Гаврилович, ваша дочь умеет держать своё слово?
Леубе тоже поднялся со стула, вставил в глаз монокль и пристально посмотрел на свою дочь:
– Как правило, да, – сказал он с некоторым удивлением, вынимая монокль.
Цидеркопф и сам уже был не рад своему упрямству, тем более что симпатии общества явно были не на его стороне. Он стал судорожно соображать, как ему выйти из этого положения, но так, чтобы самолюбие его при этом не сильно пострадало.
Помогла ему давняя подружка госпожи Хлызовой, жена чиновника горной канцелярии Нина Петровна Лошкарёва. Сам Пётр Фаддеич Лошкарёв участия во всей этой истории не принимал, так как давно уже сладко подрёмывал в тишине курительной комнаты, выронив из рук кальян.
Нине Петровне, особе пылкой и впечатлительной, вдруг представилась чудовищная картина дуэли между Петром Адольфовичем и Николаем Ивановичем, в результате которой первый был повержен наземь со смертельной раной в груди. А так как лекарь Цидеркопф был единственным на тысячу вёрст вокруг человеком, которому Нина Петровна могла доверить своё женское здоровье, то она с воем кинулась к нему, стремясь уберечь от беды:
– Пётр Адольфович, душечка, не делайте этого! Прошу вас! Ну, не будьте же вы таким кровожадным! Это вам совсем не идёт. Я умоляю вас, помиритесь с Николаем Ивановичем! – Обернувшись к Хлызовой: – Оленька, ну хоть ты повлияй на этого саксонского рыцаря! Ему, видите ли, непременно хочется чьей-то крови!
Сравнение с саксонским рыцарем показалось Цидеркопфу лестным и, главное, очень кстати, так как это давало ему моральное право проявить благородство к сопернику.
Он с болью во взгляде посмотрел на Нину Петровну и, получив в поддержку очередной воздушный поцелуй от Ольги Леонидовны, с видимым усилием протянул руку Булгакову:
– Одно из качеств моей профессии – прощать людям их слабости. Я вас прощаю.
Капитан-поручик подал лекарю свою руку и сказал, глядя тому прямо в глаза:
– Одно из качеств моего характера – прощать людей слабых. Поэтому я вас тоже прощаю.
Цидеркопф сделав вид, что этого не услышал, тут же отдёрнул руку назад, а Анечка захлопала в ладоши:
– Ну, вот и хорошо! И впредь, господа, прошу вас не испытывать великодушия наших милых хозяев.
Лизочка подошла к ней и, приобняв, поцеловала в лоб:
– Дорогая моя, наше терпение, как у ангелов, его на всех хватит. Так ведь, Андрюша?
Она посмотрела на мужа.
– Так, Лизанька, так.
Беэр расправил густые свои усы и, слегка прищурившись, залюбовался Лизочкой. Он смотрел на её волнистые волосы, на её глаза, на лицо, выражение которого так неуловимо менялось, на линию её спины, на её платье, красиво подчёркивающее её фигуру. «А ведь, случись что, не удержу её. Никакими силами не удержу. Бога молю, чтобы не при жизни! Вот помру, тогда и освободится. А ежели раньше влюбится в кого – застрелюсь».
Она почувствовала на себе его взгляд и, обернувшись, улыбнулась ему.
– Андрей Венедиктович! Да что с вами? Ведь пятый раз уже к вам обращаюсь.
Беэр непонимающе посмотрел на стоящего пред ним Леубе, затем усмехнулся.
– Виноват, братец. Вот, на собственную жену засмотрелся, старый дурень. Так о чём, бишь, ты?
– Я говорю, Андрей Венедиктович, а не расписать ли нам ещё один банчок покуда холодец не подали? Вон и Козьма Дмитриевич не против.
Генерал-майор своё согласие дал, и все желающие поспешили к зелёному сукну одного из игорных столов. В соседнем зале вновь заиграла музыка, и прибежавший оттуда лейтенант Франц Рит громко объявил:
– Дамы и господа! Танцы продолжаются!
Это вызвало оживление, и многие из гостей поспешили на звуки музыки.
Молодой, недавно приехавший на Алтай саксонец Франц Рит воспринимал мир легко. Он был из богатой бюргерской семьи, и в Россию приехал не ради денег, а исключительно из любопытства. Собственно, ему было всё равно куда ехать, и с таким же успехом он мог бы отправиться и в колониальную Африку. У него был высокий рост, светлые вьющиеся волосы. Голубые глаза, всегда широко распахнутые, смотрели на людей прямо и слегка восторженно.
Здесь, в Барнауле, он пристрастился к карточной игре и, вдобавок ко всему, со всем пылом своего саксонского сердца влюбился в Анну Леубе. Она, догадываясь об этом, в чувствах своих к нему пока не определилась, но ей доставляло удовольствие пококетничать в его присутствии с другими молодыми офицерами и, наблюдая за ним исподтишка, видеть, как он мучается. Вот и сейчас, увидев, как Франц направляется к ней, Анечка подхватила под руку прапорщика Ивана Владимировича Столова и упорхнула, сделав Риту невинные глаза.
Жена Ивана Владимировича, Вера Николаевна Столова, болезненного вида дама, сидя в кресле, с лёгкой улыбкой на губах наблюдала за происходящим. Вера Николаевна действительно была больна и, судя по всем признакам, это была чахотка. Летом под воздействием сухого смолистого воздуха болезнь отступала, но длинные суровые зимы обостряли её, и болезнь прогрессировала. Франц задумчиво посмотрел вслед Анечке. Рядом с ним за игорным столом начинали постепенно закипать страсти, и лейтенант, с минуту потоптавшись в нерешительности, подсел к игрокам.
Вера Николаевна подошла к открытому окну. Ночной воздух был чист и прохладен. Её роскошные тёмные волосы, забранные в замысловатую причёску, красиво оттеняли бледную кожу лица, но было в этом контрасте что-то безжизненное, может быть потому, что не хватало других красок. Она посмотрела на небо.
«Каждая звёздочка, как чья-то душа. Наверное, когда человек умирает, на небе становится на одну звезду больше. А интересно, какая звезда будет у меня? Может быть, самая маленькая и неяркая».
Она едва успела выхватить из сумочки платочек, как через мгновение всё её тело стало сотрясаться от еле сдерживаемого кашля. Вера Николаевна старалась, чтобы приступы проходили незаметно для окружающих, но в последнее время ей это удавалось делать всё труднее и труднее.
Заметив обращённые к ней взгляды, она попыталась улыбнуться, но улыбка получилась жалкая, а в глубине её глаз стоял ужас от беспомощности и неотвратимости того, что в скором будущем должно было с ней произойти.
Внезапная слабость заставила Веру Николаевну прислониться к стене. Рукой она пыталась найти подоконник, чтобы опереться. К ней подбежал Франц и, поддерживая её, усадил в кресло.
– Спасибо, Франц. – Вера Николаевна откинулась на спинку кресла и медленно поправила свои волосы. – Зачем Вы играете? Ведь Вы почти всегда проигрываете.
Франц смущённо улыбнулся:
– Наверное, потому, что в картах короли всегда бьют дам, хотя в жизни бывает всё наоборот. А я не могу ударить даму даже в картах, вот поэтому всегда проигрываю.
Шурша тяжёлым подолом расшитого золотом платья, в залу быстро вошла Нина Петровна. Следом за ней, еле поспевая, семенил ножками Пётр Фаддеич Лошкарёв. Он был обут в щегольские английские сапожки для верховой езды, а туловище было затянуто в модную куртку, опять же английского кроя. Пётр Фаддеич считал себя англоманом.
– Ниночка, я же ведь не лошадь, – отдувался он, – мне за тобой не угнаться.
Его розовые щёчки и чело ещё хранили на себе остатки девственного сна. Да, собственно, он и сейчас бы пребывал в объятьях Морфея, если бы не разбудил сам себя звуком, вырвавшимся наружу из недр его внушительного чрева и напоминающим отдалённый раскат грома.
В целом он выглядел очень свежим и отдохнувшим. А в такие минуты Петру Фаддеичу хотелось быть рядом со своей Нинетт, говорить ей что-нибудь эдакое и приятное, и изредка целовать при этом кончики её пальчиков. Но жена, не обращая на него ни малейшего внимания, устремилась к Францу:
– Пойдёмте танцевать, Франц. У нас там как раз лишнего не хватает.
Лошкарёв, изловчившись, попытался поцеловать пальчики своей жены, но она отмахнулась от него, как от назойливой мухи.
– Ниночка! – Лошкарёв обиженно засопел.
– Отстань! Идёмте же, Франц! Вы так прелестно танцуете! А то вот это английское подобие мне все ноги отдавило. Двигается, как слон!
– Ниночка!!! Почему же именно, как слон?
– Ну, как бегемот! Франц, там уже мазурку заиграли!
– Да, но… – Рит, глядя на игорный стол, боролся с искушением.
