скачать книгу бесплатно
– Немая дура! – сплевывает Кабан, цапает пончик и топает дальше.
И только тут до меня доходит, что в моем сознании плавает глиняная модель женского лица, я обжигаю пламенем мысли ее рот, чтобы он окаменел, и мне это удается! Я парализовал отдельные мышцы! Голова трещит, я устало закрываю глаза и опускаюсь на корточки.
Марго трясет меня за плечо:
– Пронесло. Сваливаем.
Когда боль отпускает меня, мы выходим. Марина оставляет кроссовок продавщице пончиков.
– К вам приходят интернатские? Передайте им. Скажите, от Марго для Цапли.
Женщина кивает, ее губы дергаются. Она осеняет нас крестным знамением и шепчет:
– Бог миловал, не выдала.
12
Денис Голубев прижал восковую полоску к бедру, прикрыл глаза и рванул ее от себя. Десятки волосков вместе с луковками вырвались из ошпаренной кожи. Яркая вспышка боли плавно превращалась в тепло блаженства. Он провел ладонью по ноге – вот то ощущение нежности, к которому он стремился.
Дэн был уверен, жизнь неполноценна без двух вещей – любви и боли. В идеальном случае эти два самых сильных чувства сливаются вместе. Ведь настоящая любовь – это особая боль. Он был доволен, что работает в интернат, где боли в избытке. Жизнь инвалидов-сирот переполнена болью души и тела. Им не хватает только любви, той самой грубой любви, которая разрывает юную плоть новой удивительной болью, переходящей в сладкую муку. Такие моменты счастья и горя он дарил избранным мальчикам, делая их жизнь богаче и полноценнее. Или хотя бы сытнее. Кто не разделял его чувств, получал боль унижения, боль отчаяния, боль страха, которая вечным капканом выдавливала из непокорного тела остатки человеческого, превращая мальчишку в кусок непотребной плоти. Не способен любить – довольствуйся только болью. В любом случае ты должен подчиняться правилам Дениса Голубева.
Так будет и с упрямцем Соломатиным. Парнишка думает, что победил. Наивный. Когда ему переломают ожившие ноги, удвоенная боль накроет его. На этот раз без любви, от которой он отказался.
Раздался настойчивый звонок в дверь. Кого в такую рань принесла нелегкая?
Дэн припал к глазку. Савчук! Неясная тревога сменилась теплым предчувствием. А вот и денежки за живой товар. Обычно Тиски передавал их через братьев Ручкиных, а тут решил поблагодарить сам. Что ни говори, а Марго – особая конфетка. Торчал бы он от девиц, она бы досталась Тиски надкусанной и обмусляканной.
Щелкнул замок. На лестнице стояли еще двое. Тиски затолкнул Дэна в комнату и пихнул на диван. Коридор заполнили фигуры Кабана и Мони. Тиски заметил средства для эпиляции, оставшиеся на журнальном столике, и тоном, не предвещавшим ничего хорошего, спросил:
– Ну что, Голубок, поведай, кого ты ребятам сосватал?
– Лучшую ампути. Марина Андреева, шестнадцать лет. Вроде ее никто не успел… А что, она уже порченная? Я ничего такого… Я не знал.
– Я тоже пока не знаю. Речь сейчас не о ней, а о колченогом юнце. Говори!
– Солома? Юрий Николаевич, вы сами его выбрали.
Савчук сжал губы, ему не понравился скрытый упрек. Он приехал за Павлом Соломатиным, потому что получил конкретный заказ на него. Одни московский денежный мешок пожелал, чтобы мальчишка-инвалид загнулся от наркотического угара на его глазах. Желание странное, но мало ли у кого какие тараканы в голове. Вскрытие должно было показать, что сирота получал наркотики в обмен на сексуальные услуги. Типичная история, которую не будут расследовать. Минимальный риск за хорошие деньги. Одно непонятно, почему чокнутый бизнесмен хочет увидеть смерть именно этого подростка?
– Голуба, ты не забылся. Я спрашиваю, ты отвечаешь. И никакой отсебятины.
– Да. А что вы спрашивали?
– Расскажи про Соломатина.
– Обычный инвалид-колясочник…
– Обычный? Ты фуфло не гони, Голубок. Братья видели, как он ковыляет без коляски.
– Солома из безнадежных. Так считали. Но…
Савчук смял халат на груди Дэна, приподнял его и стиснул правую руку железной хваткой. Давление нарастало, Тиски оправдывал свое имя.
– Так бывает. – Тараторил перепуганный Дэн. – У Соломатина тяжелая травма позвоночника. Возможно, что-то растянулось или срослось, ноги стали двигаться. Но это легко исправить. Удар в поясницу битой – и он снова калека!
– Пацан не только ходит.
Тиски довел давление руки до предела и неожиданно отпустил. Декоративные подушки посыпались с дивана из-под тела рухнувшего Дэна. Сморщенный от боли Дэн ощупывал освобожденную руку, уже понимая, что фокус с обездвиживанием Солома проделал не только с ним.
– Рассказывай про пацана. Что он может и почему? И без фуфла!
– Павел Соломатин. Инвалидность после автокатастрофы. Уже три года. До последнего времени ничего примечательного, но однажды он посмотрел на меня и….
– Договаривай!
– Он парализовал меня. Временно. Я ничего не мог поделать. Только смотрел и всё!
– Во-во! И с нами такая же фигня! – поспешил оправдаться Моня. – Это не наш косяк, Тиски. Если бы педик предупредил, мы бы пацана сразу по кумполу!
– Как ему это удается? – обратился Тиски к Голубеву.
– Я не знаю.
– Как это может быть вообще?
– Ну… Разряд электричества, электрошокером. Он парализует, – вспомнил Дэн.
– Парень к вам притрагивался? – Савчук обернулся к помощникам.
– Нет, – затряс головой Кабан. – Мы в машине сидели, в натуре. А он на дороге валялся.
«Неужели Солома смог обездвижить таких амбалов?», – ужаснулся Дэн.
– Еще гипноз, – торопливо предположил он. – Гипнотизеры умеют подавлять волю и управлять телом.
– Они сначала зубы заговаривают, а этот молчал по ходу.
– Посмотрел, как в панцирь заковал, – подтвердил Кабан. – А Одноручка бабки увела. Ощипала, сука, как обдолбаных.
– Я думал, что только со мной у него получилось. Случайно, – лепетал Дэн.
– Только с тобой, – передразнил Савчук. – Предупреждать надо, петушок. А думать буду я. О чем еще ты умолчал?
– Всё! Это было только один раз!
– Один, говоришь. – Савчук опустился в кресло. – Выкладывай, как пацану это случилось?
Оказавшись на расстоянии от Тиски, Голубев счел возможным принять достойную позу хозяина квартиры, который безмерно уважает своего гостя. Он рассказал о происшествии, немного приукрашивая свою беспомощность.
– Выходит, в первый раз пацан спасал себя, а во второй – девчонку, – задумался Савчук. – Он уложил вас, когда оказался в безвыходной ситуации.
– Сверхспособности! Они пробуждаются при сильном стрессе! – ухватился за мысль Дэн. – А Солома головой ударенный, в коме лежал. Некоторые после такого начинают болтать на неизвестном языке, а этот стал гипнотизером.
– Он не гипнотизер. Он – парализатор.
Савчук нахмурился. Незнакомый парень интересовал его всё больше и больше. Жизнь научила опытного преступника, что из любого таланта можно извлечь криминальную выгоду. Вот Голубок ловко соблазняет мальцов, Тиски в свое время немало денег выдавил железным рукопожатием, а тот, кто обладает даром парализации, способен на большие дела.
Как бы проверяя свои способности, Тиски подхватил медную вазочку с искусственным цветком и сдавливал ее до тех пор, пока она не превратилась в морщинистую трубочку. Он с удовлетворением отшвырнул ее.
– Где Солома может быть сейчас?
– Я думал, они оба у вас. В интернат они не вернулись.
– Не зли меня, Голубок.
– Обычно наши беглецы зависают на вокзале. День-два поторчат и возвращаются. Если не надумают из города свалить.
– А если надумают? Куда они направятся?
– Как правило, ищут родственников.
– Вот и дай мне их адреса. Парализатора и его девчонки.
– Они сироты, но я могу уточнить. У нас хранятся личные дела.
– Подготовь. Братья приедут к тебе и заберут.
– Без проблем, сегодня же.
– И если ты увидишь мальчишку, Голубок, сразу звони мне. А то я тоже умею парализовывать. Навечно. В цементе. – Тиски говорил, не повышая голоса. Он убедился, что угрозы, произнесенные спокойным тоном, действуют эффективнее.
Незваные гости ушли. Дэн подобрал испорченную вазу, попытался вынуть из нее зажатый цветок. Тщетно. Дэн подумал, что лучше бы ему столкнуться с Соломатиным. Против странного инвалида у него еще есть шансы, а против Тиски – никаких.
13
Весь день мы с Марго кантуемся у вокзала, там и бросаем на ночь кости на жесткие скамейки. Интернатских сирот служащие не гоняют. Я отрубаюсь, как убитый, а Марго спит чутко, это нас и спасает. Под утро на вокзале появляются бандиты, мы еле ускользаем, успевая затаиться под платформой на железнодорожных путях.
– Злопамятные попались. Хотят нас достать по любому, – сокрушается Марго.
– Хрен им! – храбрюсь я, бросая тревожный взгляд на уходящих бандитов.
Следующую ночь мы коротаем на крайней скамейке длинной платформы. Здесь не работает фонарь, и набухающий сумрак наваливается на наши плечи. И чем плотнее темнота, тем резче звуки. На дальних путях ухают и гремят сцепками тяжелые товарняки. На первом звонко пересчитывают стыки пассажирские. Некоторые останавливаются, и тогда гукающий голос вверху наталкивается на собственное эхо и забивает уши ватными обрывками фраз. А самые чистые поезда проходят без остановки, мелькая вереницей белых табличек с названиями городов, которые не успеваешь прочесть.
Я пью пиво, курю и сплевываю. Настоящий мужик на свободе! Марго играется с Атей. Котенок ловко двигается на трех лапах за бумажным бантиком на нитке.
– Ну что ты как верблюд, Солома. Котенку негде погулять.
Я быстро уяснил: когда Марго недовольна, мое имя – Солома. Как звучит из ее уст ласковое Паша, я уже и забыл.
– Больше не получишь пиво. Нам деньги на еду нужны.
– Не пропадем. Будем собирать бутылки, – бахвалюсь я.
– И ради этого я сбежала из интерната? – сверлит меня взглядом Марго.
Вот черт! Она права! Мы сбежали, чтобы выжить. Мы выжили, но этого мало. Как жить-то дальше?
– До интерната ты где жила? – спрашиваю я.
– В Солнцево, это в Москве. Пока в Египет с мамой не поехала…
Дальше я знаю. Перевернутый автобус, зачуханная больница, ампутация раздробленной руки, и наш интернат.
– А папа у тебя есть?
– В тюрьме сидит. Или вышел… Считай, что нет. А ты откуда?
– Кажется, из Москвы.
– Кажется?
– После катастрофы у меня с головой проблемы были. Кое-что помню, а многое, как в тумане. Вот ты сказала «Солнцево», мне это слово знакомо. Эх, если бы кто-то мне рассказал про прежнюю жизнь, я бы наверняка всё вспомнил.
– Забей! Какая разница, что было раньше. Ты в интернате, значит сирота.
– В интернате… – Я опускаю бычок в пустую бутылку, отряхиваю штанину. – А наши сейчас сериалы смотрят.
– Они всегда в экран пялятся.
Это точно. Мозги у благотворителей затесаны одинаково, как приедут – вот вам деточки телевизор! И сами собой любуются. Им так удобно, не каждому ребенку по компьютеру, а дешево – и для всех. У нас телевизоры в любом фойе, самые лучшие растащила администрация интерната. Ну не в сортир же их ставить! И всё свободное время наши детки и воспитатели тупо смотрят сериалы про наружную жизнь. Девчонки любят мелодрамы, мальчишки мордобой. Только песенный конкурс «Фактор-А» с Юлей колясочницей объединил всех.
– Атя! Атя! – Марго вскакивает и тревожно озирается по сторонам.
Она бежит к темному углу пакгауза. Видимо туда исчез котенок вслед за оторвавшимся бумажным бантиком. Мне не нравится мрачный закоулок, и громкий крик Марго меня беспокоит, ее могут услышать. Я встаю, иду к краю платформы, старясь заглянуть в черноту прохода между стеной и железной дорогой. Сзади нарастает гул рельс, слышится протяжный гудок. Приближается проходящий, он не снижает скорость. Марго уже за углом, она смотрит вниз и не видит, как от стены отделяется черная фигура. Человек выставил вперед руки, он неудержимо прет на нее! Мою спину толкает упругая масса, мчащийся поезд гонит перед собой воздушную волну. Прожектор выхватывает профиль человека.
Твою ж мать! Это толстый бандит по имени Моня. На его лице оскал. Сейчас он толкнет Марго под поезд!
Я кричу: «Маринаааа!». Но грохот колес накрывает мой голос, как водопад щепку. Я ничего не успеваю придумать, просто несусь вперед. Остановить! Помещать! Сбить!
Бандит уже около Марго, а она нагнулась за котенком. Моя голова наклонена, и я, как бешенный бык, врезаюсь башкой в подбородок Мони. Мы падаем на платформу. Поезд проносится, кромсая горячими колесами ошметки холодной ночи.
– Пашка, – замечает меня Марина. – Ты цел?
Ну, наконец, заметила!
Я поднимаюсь с поверженного Мони, трогаю лоб. Наверняка будет шишка.
– Это он! – Марго узнает оглушенного бандита. – Ты его парализовал?
