Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

скачать книгу бесплатно

что верхи отменили запрет.
Ну а после спектакля… Едва ли
в день другой бы запомнилось мне:
черных «Волг» вереницы стояли
и на этой, и той стороне,
и работали тихо моторы,
и дежурил милиции взвод,
и дремали в машинах шоферы,
ожидая, как слуги, господ.
И подумалось вдруг, что Таганка
стадо этих машин собрала,
как запретная прежде приманка…
Вот, Володя, какие дела.
Те, что гнали тебя, словно волка,
нынче в первых сидели рядах,
и прогретые черные «Волги»
верной стражей толклись на часах.

Ю. Любимов продолжает бороться за спектакль. Он делает правки в сценарии, пытается воздействовать на инстанции… и продолжает репетировать с показом репетиций людям компетентным, разбирающимся в настоящей поэзии.

13 октября 1981 года. Разбор проведенной репетиции.

Ю. Любимов: «Ситуация вам ясна. Кому не ясна, могу рассказать. Ситуация очень плохая. Плохой она была и летом, в годовщину смерти Высоцкого. Делалось все это в непозволительных тонах, и вчера было продолжено. Подход ко всем нашим предложениям посмотреть проделанную работу был чисто формальным, за которым стояло нежелание вступать в какие-либо контакты, посещать репетиции или серьезно разговаривать…

Как же так можно обращаться с поэтом, с театром? Театр состоит из живых людей. Это ведь не мой театр. Мне можно объявлять выговоры, со мной можно разговаривать так безобразно, что я вынужден был заявить, что работать больше не буду. Я сделал это продуманно, серьезно, спокойно – не в состоянии аффектации. В таких условиях я работать больше не могу и не буду – так я заявил вчера. Начальству я заявил это официально. И не только им. Это люди маленькие, невоспитанные и бестактные, абсолютно некомпетентные. Я довел это до сведения высоких чинов, и теперь мы ждем решения.

Но, независимо от этого, сегодня я на свой страх и риск провел репетицию. Было уже очень много глубоких выступлений с оценками этого явления духовной культуры, но мне хотелось бы, чтобы и сегодня тоже были высказаны соображения об этой нашей попытке исследований удивительного феномена, которого ряд людей сознательно не замечает, хотя Высоцкий – любимый народный поэт и народ его понимает. Это – явление русской культуры, и никому не позволено плевать на такие вещи. Можно плюнуть на меня, можно меня выгнать, но вопрос этот все равно придется решать. Прятать голову под крыло, как страус, – позиция бессмысленная. Прошу присутствующих высказаться».

И. Смоктуновский (народный артист СССР): «Этот спектакль о правде нашего времени, о том, что мы жили, чем живем, чем будем жить. И я не понимаю, где причина, чтобы не прийти, не посмотреть спектакль.

Высоцкий составляет определенный, только ему свойственный пласт сегодняшней, да и завтрашней, будущей культуры…»

А. Шнитке (композитор): «Я… смотрел спектакль четвертый раз. Каждый раз он оставляет эмоциональный ожог. Я не знаю другого, равного по силе воздействия спектакля. В том, что здесь происходит, видно, прежде всего, некое обобщение творчества Высоцкого. Полностью это, быть может, и невозможно, но в спектакле Высоцкий предстает перед нами цельной личностью и, как это ни парадоксально звучит, человеком, для которого главным в его творчестве была нравственная проповедь – не ханжеская, не сентиментальная, а мужественная, суровая, принимавшая порой даже кощунственные формы, не только в силу вынужденности – из-за его ненависти ко всякой лжи, к стремлению сглаживать углы, скрывать правду, если правда неприятна. В этом смысле, если говорить о воспитательном значении искусства, в спектакле о Высоцком оно присутствует в высшей степени. Его слова достигают души каждого человека, заставляют взглянуть на себя. Обращаясь к алкоголику, демагогу, шалопуту, чиновнику, он не клеймит его, не унижает, не уничтожает, а показывает ему его душу, показывает то, что в нем происходит, что может произойти в дальнейшем. Стремление показать человеку на ростки зла в нем – важнее всего. Часто ведь зло происходит от неосознанности творимого человеком, это зло беспечности, равнодушия…

Я не знаю в нашей литературе явления, подобного Высоцкому, когда поэт, обнаруживая в людях зло, в такой неоскорбительной форме заставлял их задумываться о себе, воздействовал на них.

Этот спектакль должен жить. Недопустимо, чтобы тысячи людей лишились возможности увидеть это, слышать и пережить. Творчество Высоцкого, как всякое духовное явление, не может быть ни уничтожено, ни ограничено, поскольку явления духовной жизни живут самостоятельно, но люди, которые и сейчас знают его песни, придя на этот спектакль, взглянут на поэта новыми глазами и, может быть, поймут его еще лучше.

Я просто не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требования быть театром-воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, не хотят видеть, что именно этим и силен спектакль, не хотят видеть, насколько он необходим всем нам».

Н. Губенко (актер театра): «Ситуация действительно странная. Но не будем говорить о спектакле. Я хочу сказать о потрясающей неискренности, выразившейся в том, что на похоронах Володи Ануров (начальник Главного управления культуры Мосгорисполкома) произнес над гробом речь о том, какой это был прекрасный артист, а сейчас он отказывается общаться с театром. Я хотел бы уточнить здесь, что речь идет не о личных отношениях Юрия Петровича с Ануровым, что в этом проявляется отношение ко всем работникам театра, начиная от электрика и кончая ведущими актерами и директором труппы, директором театра».

Из протокола расширенного заседания Художественного совета Театра на Таганке 31 октября 1981 г.

Ю. Любимов: «Прошу начать обсуждение. Ситуация вокруг спектакля сложная, а времени сегодня немного…»

А. мыльников (народный художник РСФСР): «Нет человека, который бы не любил Владимира Высоцкого, артиста, певца, поэта, – это не вызывает сомнений. Но мне хотелось бы сказать как художнику о постановке. Театром найден очень интересный прием, который создал тот накал, ту нить, которая протягивается от поэта к зрителю. Театром создан очень интересный сценический образ поэта. Это большая победа художника Любимова».

Ф. Искандер (писатель): «Это самый яркий спектакль, который я когда-либо видел. Все мы любим Высоцкого – так мы говорим теперь. Но в действительности не все его любили. Я знаю эстетов и бюрократов, некоторые его недолюбливали или делали вид, что его не любят, а сами «втихаря» слушали его. Эстеты считали, что только им принадлежит право думать. Но не умеют думать ни те ни другие. Высоцкий умел думать и умел выразить народу то, о чем он думает. Сегодняшний спектакль продемонстрировал мастерство режиссера и всех артистов. Показана вдохновенная, прекрасная работа. Высоцкий встал, как во весь рост. Я надеюсь, что этот спектакль будет жить долго-долго».

Я. Зельдович (физик, академик): «Принято противопоставлять физиков и лириков. Но есть нечто общечеловеческое, стирающее грань между ними. Творчество Высоцкого понятно и тем и другим. Общечеловечность творчества Высоцкого сделала его Настоящим артистом. В спектакле прекрасно переданы мужественность, смелость, цельность, музыкальность, лиричность. Мы очень благодарны коллективу Театра на Таганке за этот спектакль. Он не должен оставаться представлением для немногих. Его должен видеть весь народ. Высоцкий – большое явление. Его смерть стала огромным потрясением для всех нас. Трудно думать о том, насколько он моложе многих из нас. Эту боль разделяют многие».

Ю. Карякин (ст. научный сотрудник Института международного рабочего движения): «…Я видел спектакль несколько раз, но сегодня было чудо. Это был поистине братский спектакль. Люди, сотворившие его, выполнили нравственный долг перед своим братом, перед искусством и перед своим народом. И сами – все мы это видели – сделались лучше и людей сделали лучше. Нельзя такое «косить». Это было бы безнравственно… Запрещать его имя, мешать его песням, срывать, в частности, спектакль о нем – это не просто плевать на народ… Еще одного я никак не могу понять. Все мы смертные и должны быть готовы к ней, к смерти. Я бы хотел спросить тех, кто боится воссоединения Высоцкого с народом: вы что, не смертны, что ли? Неужели вам безразлично, что о вас скажут ваши дети, которые любят Высоцкого и Окуджаву, любят их за правду, за совесть, за талант?!»

Ф. Абрамов (писатель): «Горлом Высоцкого хрипело и орало время. Жаль, что не нашлось слов, чтобы сказать о народной любви. Я узнал о его смерти, когда был в деревне, – прочел несколько строк некролога в «Советской культуре». Ничего, кроме этого скупого сообщения, в центральной прессе не было. По-моему, это досадный просчет. Когда умер Жерар Филип, об этом знала вся Франция. Это были национальные похороны. А разве Жерар Филип занимал большее место в сердцах французов, чем Высоцкий в сердцах советских людей? Очень хорошо, что шествие «Владимира Высоцкого» по театральным сценам началось именно с «Таганки». Я думаю, что у работников театра был не один подход к теме Высоцкого. Театр на Таганке – наш любимый театр – наметил самый действенный, самый человечный путь воплощения Владимира Высоцкого на сцене. Дал заговорить ему самому. Это произведение производит ошеломляющее впечатление».

Б. Окуджава (поэт и прозаик): «Я как-то высказывался уже по поводу спектакля. Он мне чрезвычайно интересен. Я вот третий раз смотрю его, и он раз от разу улучшается. И я подумал, что как тут ни выражают несогласие с Министерством культуры, со всякими организациями, которые призваны нас поправлять и улучшать, но, видимо, Министерство культуры сыграло здесь положительную роль, потому что, видите, как замечательно все получается… (Смех в зале.) И я думаю, что теперь уж в таком виде ни у Министерства культуры, ни у кого не будет никаких претензий к спектаклю».

Б. Можаев (писатель): «Основной секрет, кроме, конечно, эмоциональной силы, мастерства, мне видится, заключен в словах поразительных, сказанных Достоевским, и, по всей вероятности, у всех из нас на памяти: «Правда выше Некрасова, выше Пушкина, выше народа, выше России, выше всего, и оттого служить надо только правде. Независимо от тех неудобств и потерь, которые при этом мы можем испытать. И даже независимо от тех гонений, которые при этом может испытать художник». Вот этим великим заветам, я полагаю, и следовал Высоцкий. Этому великому завету следует и театр, поставивший этот замечательный спектакль. Хочется надеяться, что этот завет примут во внимание и те люди, от которых зависит, чтобы этот спектакль видел наш зритель».

А. Володин (драматург): «Я хотел сказать о том, что вот есть в театре спектакли, а есть спектакли-поступки. Вот в этом театре время от времени происходят поступки. Был поступок – спектакль «Живой». Был поступок – спектакль «Берегите ваши лица». Почему-то как раз именно поступки закрываются и запрещаются. И вот сейчас совершен самый серьезный поступок. Самый серьезный поступок, от которого, знаете, я почувствовал, немножко вздрогнула страна, взволновалась, заговорила, зашебуршилась, начались споры, волнения…

Что касается вот этих запретов, вы знаете, происходит странная вещь в жизни. Сначала запрещается, запрещается, а потом почему-то перестают запрещать, как-то закрывают глаза… Сейчас уже неудобно писать статью о поэзии, где не упомянут Пастернак. Вот придет такое время, когда будет неудобно и неприлично писать об искусстве этого времени и не упомянуть Высоцкого. Это время придет…»

Р. Щедрин (композитор): «Я из числа тех зрителей, кто первый раз смотрел этот спектакль, и из числа тех, кто не очень осведомлен о том, что делается около спектакля. Я должен сказать, что сам спектакль меня глубоко потряс и взволновал. Вообще, Высоцкий – это феномен, это загадка, это магия. И объяснить этот феномен может только высокое искусство. Вот сегодня говорили здесь о печальных днях похорон Высоцкого. Если сравнить, скажем, похороны Высоцкого и Шостаковича, то людей на похоронах Шостаковича было в десятки тысяч раз меньше.

Как объяснить это? И почему? Ведь тысячи вопросов встают перед художниками, перед композиторами. Сегодняшний спектакль, потрясший меня, пытается этот феномен объяснить. Это замечательно театрально выстроенное зрелище. Для меня странно слушать, что спектакль запрещается, что он не угоден. Мне кажется, что такие спектакли должны быть только украшением нашего театра и нашим отношением к тому феномену, который каждого из нас как-то сумел задеть, – каким был Володя Высоцкий».

Б. Ахмадулина (поэтесса): «Мы все время упоминаем здесь каких-то людей. Я не знаю, кто эти люди. Какие-то призрачные фигуры, где они вообще?! Почему ни один из них не удостоит ни режиссера, ни труппу, ни театр, ни тех литераторов, которые здесь присутствуют, ни артистов просто хотя бы предъявлением своего мнения? Я это говорю совершенно не в запальчивости, а преднамеренно. Я понимаю, что эти люди никогда не считались с мнением писателей. Они у нас не спрашивали. И они всегда ошибались. Потому что они не учитывали, что некоторые поэты, которых благодаря их стараниям уже нет на свете, может быть, более умственно развиты, чем они. Я никогда не стала бы говорить с ними о морали, о поэзии или, например, о жалости к человеку, в данном случае к режиссеру, нервы которого они подвергли сложным испытаниям. Нет. Я говорю с ними только о том, что умно и неумно, о том, что с их точки зрения должно было быть более умным. Молодежь взволнована потому, что у нее опять отбирают Высоцкого. Молодежь и так была лишена его книг. Их был лишен сам поэт, который из-за этого страдал, потому что он желал видеть свои стихи напечатанными, хотя бы потому, чтобы лучше видеть их недостатки. Этого не было. Народ сетует, где их поэт? Теперь проходит по Москве тревожный слух, что народ еще лишается «Таганки»! Театр на Таганке всегда был для всех москвичей, для всех, кто приезжал, подлинным утешением и подлинной наградой за все труды, за все невзгоды. Я знаю, что люди встревожены, вы видели сегодня неблагополучную какую-то обстановку около входа. И это вина не театра, это вина не устроителей, это вина тех, кто ставит театр в такое положение, как если бы театр совершил не подвиг в отношении своего умершего товарища, а совершил какое-то двусмысленное дело, которого нужно стыдиться. Но поскольку им на меня наплевать, это я знаю, и, кстати, тут у нас взаимность, но я хочу, чтобы Юрий Петрович знал, что если я что-нибудь значу вместе с моими писаниями и вместе со всем, что я пока еще из себя представляю, чтобы Юрий Петрович и вообще весь театр, независимо от того, что будет с нами происходить, всегда располагал мною; любовью, дружбой и готовностью высказать свое мнение всегда. И, конечно, говорю я не только от себя, а вообще от тех литераторов, которых я считаю честными и единственно достойными права говорить что-нибудь во всеуслышанье. И безмерно благодарю еще раз театр».