Собаки Европы

скачать книгу бесплатно


«А по конлангам?»

«Конланги здесь». – Он наклонился, футболка задралась, выглянула задница, розовая щёлка. У него целая полка, самая нижняя, была вся о конлангах – на разных языках, но он честно признался, что половины ещё не прочитал:

«Я медленно читаю. И знаете, когда я начал учить бальбуту – ни о чём другом не могу думать».

Среди книг я заметил толстый альбом в шикарном переплёте, лениво потянулся к нему, Козлик сделал едва заметное движение, это было даже не движение, а какая-то мимолётная стрела возможной судороги, но я заметил – это моё желание вызвало в нём лёгкий протест. Он сделал над собой усилие, чтобы его не показать. Заинтригованный, я схватил книгу и разложил на коленях.

«Это родителей», – сказал Козлик недовольно.

Альбом был и правда шикарный. Порнография – да какая. На толстой и благородной бумаге, страница за страницей, одна и та же женщина занималась любовными утехами со своим псом – тонким и мускулистым догом, во всевозможных позах, в роскошной атмосфере аристократического дома начала двадцатого века. Причёска женщины постоянно менялась, поэтому я не сразу понял, что на всех рисунках изображена именно она: то вся в разбросанных по плечам светлых локонах, то с мальчишеской стрижкой, то вообще с выбритой головой, то надев викторианский парик она отдавалась этому догу с человеческими глазами, и только волосы у неё между ног оставались неизменными, они были выписаны тщательно и достаточно талантливо, и нарисованы были каждый раз так, чтобы зритель видел все подробности её раздвинутой волосатой и влажной вульвы. Я почувствовал, что возбудился, под альбомом, что лежал у меня на коленях, выросло то, что не спишешь просто так со счетов. Мне сразу захотелось эту книгу – если спрятать её от Верочки, можно было бы дарить себе время от времени такие мгновения… Мгновения, которые можно было коллекционировать. Никакое порно в интернете не могло сравниться с тем, что я здесь увидел.

Я держал альбом на коленях меньше минуты, а у меня уже были в нём любимые картинки.

«Родители, я вижу, у тебя достаточно либеральные», – хрипло и как-то издевательски произнёс я, положив руки на альбом. Мне не хотелось, чтобы в моих словах была хотя бы тень насмешки, но что-то двусмысленное всё равно повисло в воздухе.

Бедный Козлик печально смотрел на лампу, торчащую прямо из стены над моей головой. По-видимому, здесь его родители вечером сидят и пьют чай. А может, вино. Культурные люди, родители культурного сына. Вырастет – успокоится. Главное – поменьше на него давить и ничего не запрещать.

«Если честно, это подарок от одной знакомой, – неохотно сказал Козлик, а руки его просили: отдайте. Большие руки. Не по Сеньке. Козлик ведь был мелкий. – Сам не знаю, почему я вам о родителях сказал. Они с этих полок не берут ничего. Они вообще книг не читают. Им неинтересно».

«Ясно, – я ещё сильнее прижал к себе альбом. – Кстати, знаешь, как на бальбуте: секс? Догадайся. Как будет секс на твоей бальбуте? Ну, Козлик, давай».

«Pajuta… Duzu pajuta… – сказал он нерешительно. – Duzuta pajutima. Красиво получилось, по-моему…»

«Хорошо, а грубее? – поспешно спросил я. – Грубый секс? Но хороший, страстный! Как ты скажешь?»

«Takuzu pajuta… Taku mau pajuta… – говорил он, и глаза его вдруг осветились каким-то мучительным огнём. – Strilo u prugoje. Чёрт. Вы и правда гений. Так музыкально и не… Неприлично… На самом деле будто картинку видишь…»

Довольный собой, я хищно улыбнулся. Я хотел его ещё немножко помучить. Но то, что выросло под разложенным альбомом, и не думало чахнуть. Я был напряжён и возбуждён – к счастью, Козлик не видел, как подёргивался под моими руками его тайный альбом.

«А теперь скажи: мастурбация… Ну, давай, это легко!» – меня забавляло, как он танцует передо мной, нащупывает слово своими неуклюжими пальцами.

«Sabaupajuta… Sabauduzuta pajutima…»

«Неинтересно, – кольнул я его. – Слишком просто. Фантазия, где фантазия, Козлик?»

«Irukuta pajutima», – сказал он и покрылся пятнами.

«Хорошо… – Я взял принесённое им пиво. – А если, например…»

«Я вам тетрадь принёс, может, запишем то, что я придумал?» – Козлик уселся рядом со мной. Так он сидит возле своего отца. В те вечера, когда вся семья в сборе и по телевизору идёт что-то интересное. О женских прическах сто лет назад и о роли собак в парикмахерском искусстве.

«Да, давай». – Я так и не отдал ему альбом. И тогда он положил на открытую страницу свою руку.

«Вы, конечно, заметили… Здесь внизу стихи…»

«Стихи?»

И правда, увлечённый пикантными картинками, я даже внимания не обратил, что внизу каждой страницы симпатичным шрифтом старых парижских афиш были напечатаны короткие четверостишия.

«Это на каком языке?»

«Не знаю. – Козлик нетерпеливо пролистал пустую тетрадь. – И никто не знает. Их автор – на этих картинках. Эти стихи написала она, в 1901-м, описывая свои ощущения. На языке, который выдумала сама. Но никто так и не смог их прочитать. Франсуаза Дарлон. Так её звали. Загадочная была женщина. Я пытался расшифровать, несколько лет назад, но ничего не вышло. Я просто не могу нащупать никаких связей. И подсказок нет. Никакие методы не работают».

«Кажется, я знаю, в чем дело, – сказал я, разглядывая надписи. – Эти слова не имеют смысла».

Козлик посмотрел на меня с сомнением.

«Точнее, имеют, конечно. Если бы ты был женщиной и занимался тем, чем она на картинках, ты тоже мог бы написать что-нибудь подобное. Это язык её вульвы, которую ласкает собака. У тебя есть вульва? А клитор? А собака? Поэтому ты и не понимаешь. И я тоже. Если бы у нас была знакомая, которая… Возможно, она поняла бы, о чём писала эта Франсуаза Дарлон».

Он наконец забрал у меня альбом и торопливо поставил его обратно.

«Такое объяснение… никогда не приходило мне в голову…» – пробормотал он, вздохнул, жадно отпил пива и с облегчением откинулся на спинку дивана.

Мы взяли его чистые общие тетради, схватили каждый по ручке и подозрительно посмотрели друг на друга. А потом начали писать, одновременно, как по команде. И всё же скоро я выдохся. Или сделал вид, что выдохся. Потому что пальцы на моих ногах, оставив сырые от пота тапки, уже давно ползали по ковру и глупые мысли поднимались пузырями вверх от пола этой чужой квартиры, охмуряя мою бедную голову.

Вот тут я построил бы бумажный город. Здесь, в тени бамбуковой занавески, за которой начинается прихожая. А вот здесь, под креслами, была бы прекрасная пещера. Где можно было бы разместить войска на случай нападения. С той стороны ковра трудно было бы оценить их многочисленность. А вот здесь, на изгибе дивана, был бы священный холм. И они приходили бы сюда молиться перед битвой, мои воины. Зелёный участок под торшером – это лес, куда я отправил бы своего главного героя. А там, где ковёр заканчивается и начинается гладь ламината, – там море… А у края ковра, где жёлтые полосы, я построил бы порт. И корабли, плывущие в кухню, добывать там золото, серебро, шёлк… Здесь, в этой стране, жили бы бумажные люди, здесь звучала бы бальбута, от края до края… Попросить бы у Козлика ножницы – и резать, резать бумагу, умножая народы, языки, обычаи, стремления, воплощая всё то, что когда-то не удалось, не вышло, всё то, в чём я дал маху…

Но нельзя. Надо гнать от себя дурные мысли – и оставаться по эту сторону границы.

Ну пожалуйста.

Совсем маленький компромисс.

«Спина болит, – процедил я, гримасничая. – Кто куда, а я на пол».

И, не дожидаясь реакции Козлика, я с наслаждением сполз на ковёр, лёг на него боком, подперев рукой голову. Ничего уже не замечая, я лежал и писал в общей тетради слова бальбуты, лежал и с наслаждением чувствовал, как рука начинает затекать. Я вдыхал запах ковра, спасённой им пыли, далёкий аромат средства для чистки ламината – я знал, что Козлик окажется рядом со мной быстрее, чем я заполню страницу.

И он сдался.

«Жарко». – Он вдруг сбросил футболку: худой, бледный и мелкий, как ребёнок – ребёнок с густой бородой и светлыми редкими волосами на груди, между которыми торчала большая родинка, да и не родинка даже, а целая ягода. Как третий сосок. Симметрия была ужасная – будто он сам эту родинку туда приклеил. Я не мог отвести от неё глаз. Хотелось её срезать.

«Жарко», – повторил Козлик и растянулся на полу рядом с мной, высунув язык.

«Есть ножницы?» – спросил я почему-то по-белорусски. Он удивлённо поднял глаза:

«Принести? Зачем?»

«Да нет, нет, ничего, – я снова перешёл на бальбуту. – Работаем».

Мы молча писали – и я видел, что Козлик занимается словарём уже безо всякого энтузиазма, что-то бродило в его голове, что-то пузырилось, наполняя эту молодую головку глупым газом, от которого глаза у Козлика сделались совсем стеклянные. Мы лежали на полу, совсем близко друг от друга, я в своей мятой рубашке и джинсах, босиком, – и Козлик в одних коротких шортах. Вдруг мне заложило уши. Видимо, я слишком резко опустился на ковёр. Опять у меня проблемы с давлением. Краем глаза я наблюдал за моим учеником и незаметно теребил пальцем ковровую траву. Две империи сошлись в чистом поле. Два войска, два властелина. Нужно провести границу и выставить стражу – и следить за руками Козлика, следить, иначе он может спрятать свои отряды где-то под диваном, над которым солнцем торчала лампа, лампа, под которой вечером, каждый вечер, каждый божий, дьявольский, недобрый вечер садится семья, маленький козлик, папа-козёл и мама-коза…