скачать книгу бесплатно
И надо же было так, нанесло Лютого на Москву в это время. От него и узнали, что Егор как будто бы отца его извёл снадобьем лютым. Хотя и травознаем он был, но людям вреда не причинял, помогал отцу Лютого с травами, да лекарствами. Всё это баба проклятущая! Наговорила на него, сама отравила и поверили ей. Пришлось бежать из Ковно, как зайцу под стрелами. Оставил племянницу Мариночку на дядю её, брата Алёны Дмитриевны – Максимку. А тому тогда едва десять годков исполнилось. Ладно, хоть жили у людей хороших они. Даст бог, приглядели за сиротками. Повидать бы их. Марина уж невеста поди, сколько ей сейчас? Егор пошевелил губами, считая, ей уже семнадцать годков, совсем, как Ирине Мстиславской, женихи, наверное, бегают. Максимке уже двадцать один, или двадцать два. Соскучился по ним Егор, никого ведь, кроме них, из родни не осталось.
Ладно, надо о деле думать, да чтобы не высказаться где, не попасть в подозрение. Мышьяк у него есть, травы с собой везёт ядовитые – красницу, суровень. По дороге увидал цветущий татарский пустыник. Сильное снадобье, взял с собой десяток соцветий. Только как всё это подмешать князю в питьё или еду? Был бы он настоящий колдун, так сидел бы, ворожил. Эх, наплюнуть бы на это дело, так царь Ивана Кольцо казнит и других братов.
А в Москве Грозный пытал казачьего атамана. Тот висел на дыбе, из разбитых губ текла кровь. Палач принёс сухие березовые веники. Сейчас подпалит их, да попарит огнём атамана. Царь велел узнать, кто надоумил его извести?!
Иван Васильевич не мог забыть разноглазого казака. И почему-то вспоминалась ендова с мёдом, чуть подёрнутым синевой от яда. Кто её пил, когда? Царь мучился, потом решил, что казаки к нему подосланы польским королём Степаном, чтобы погубить.
Недолго думая, вспыхнул яростью Иван Грозный и велел всех восьмерых в Разбойничий Приказ определить и пытать, пока не сознаются.
Уже второй день Борис Годунов мягко уговаривал государя отпустить казаков.
– Они же от Строгановых прибыли, – увещевал он царя. – Целую страну к твоим гербам добавили. Честь и слава тебе.
– Страшно мне, Борис, – Грозный сидел, опустив голову. – Чую смерть везде. А тут ты прав. Опять невинных гублю. Хватит уже.
Царь махнул рукой.
– Вели отпустить казаков, да пусть их лекарь посмотрит. Золота отсыпь им.
Годунов, склонившись, вышел. За деньги, что он получал от Строгановых, Борис Фёдорович всячески блюл их интерес. А казацкий поход за Урал обещал большие барыши, ну как тут не заступиться за строгановских людей.
И тут, только вспомнил, прибежал гонец – первый караван пришёл по Москва-реке. Восемь лодий с мехами, солью, орехами кедровыми. От Строгановых всё – значит, и Годунову кое-что причитается.
В Ковеле Егор зевнул и решил, что утро вечера мудренее. Он высморкался в окошко, и улёгся на душистый сенник. Вскоре казак уже сопел, и видел сны.
Возле двухэтажного, с башенками деревянного здания городской ратуши Курбский велел остановиться. Хотел он со старостой поговорить, как ярмарку провести, чтоб прибыль побольше получить. Была мысль сбор повысить с купцов, так они ездить перестанут сюда. Переметнутся ещё на земли Вишневецкого, им ведь главное денег хапнуть. Так что думать надо.
– И ведь не выпорешь никого просто так, – вздохнул князь. – Не в Москве, сразу жалобы начнут строчить королю да и всем, кому можно.
Сзади по мощёной тесаным камнем площади загрохотали колёса. Курбский обернулся. Его казаки внимательно рассматривали поезд из пяти повозок, втягивающийся на площадь. Карета, ещё одна, три больших телеги, верховых десятка полтора. У одного в руке пика, на ней пёстрый значок.
Прищурившись, князь пытался увидеть герб на значке, но тут к нему с лошади склонился урядник Кравец.
– Острожского люди, – сказал он. – Вроде и сам воевода здесь.
И точно, из остановившейся кареты вышел грузный, в богатом кафтане, в заломленной на бок шапке из куницы князь Константин Острожский, киевский воевода, самый близкий друг Курбского в Литве.
Маршал Волыни и староста Владимирский недовольно наморщился, увидев чьи-то повозки. К нему подбежал казачок и что-то сказал.
– Эгей! – крикнул Курбский. – Киньстаньтин Киньстаньтиныч! Добро пожаловать!
Он оттолкнул Кравеца и пошёл навстречу другу. Тот заулыбался. Князья обнялись и расцеловались.
– Здравствуй, принц! – Острожский взял Курбского под руку. Он назвал того принцем, так как полагал Курбского царского роду. – Я к королю еду, думаю, тебя дождусь в Ковеле, на Вознесение всё равно приедешь сюда.
При упоминании праздника князья перекрестились, оглянувшись на церковь воскресения Христа.
– Пойдём к старосте, – сказал Курбский. – Я только приехал, отдохнём с дороги, да и поговорим.
Наказав своим свитам ехать в городской дворец князя Андрея, друзья зашли в ратушу. Староста уже поджидал их. На стол выставили холодную варёную телятину да жбан с мёдом.
– Потом поговорим, – махнул старосте Курбский и сняв шапку, уселся на скамью. Подтянув к себе жбан, начал разливать мёд по чаркам.
– Зачем король зовёт? – спросил он.
– Война будет с Москвой, – ответил Острожский. – Что-то не поделили король с царём. Вроде и мир в том году подписали, всё равно неладно. Только шляхта воевать не хочет, устали от сражений.
– А с турками что? – Курбский отпил из чарки. – Не безобразят?
– Нет, – мотнул головой Острожский. – Они с нами тихо себя ведут. Вот с цесарцами режутся. И ещё я слыхал..
Он наклонился к Курбскому и зашептал то, что ему сообщали верные люди из Стамбула. Якобы султан шлёт немалые деньги королеве английской, чтобы та помогала протестантам во Франции и Германии. А те за это Испании покоя не дают. Пока король испанский с еретиками воюют, то помогать ни Священной Римской империи, ни Венеции не может. Те с турками одни сражаются.
– Папа римский хочет, чтобы и мы покоя османам не давали, да нам это ни к чему, – сказал Острожский, двигая к себе полную чарку. Та зацепилась за трещину на неровном столе, плеснулся мёд.
– Да чтоб тебя! – мотнул головой князь Константин. – Иезуиты-то власти всё больше забирают в Речи Посполитой, и норовят нас на турок натравить. Только ничего не выходит у них.
Он отпил из чарки и поморщился, кисловат медок, у него получше будет.
– Говорят, в Москву иезуиты зачастили, хотят царя на войну сподвигнуть, – Острожский потянулся, оторвал кусок телятины и начал жевать: – Как бы Иван унию какую с римским престолом не подписал.
Курбский хмыкнул. Иван Грозный православной веры крепко держался, и чтобы они с иезуитами сошёлся, он и представить себе не мог.
Выпив по паре чарок, князья заговорили о других делах. Курбский сказал, что в Ковель купец приехал из Москвы, зерно покупать. По дороге он со своими казаками подрался с урядной стражей Вишневецкого. Острожский вздохнул, опять скандал будет.
– Ладно, потом об этом, смотри, что мне из Стамбула привезли, – он поднялся, подошёл к окну, растворил его и крикнул, высунувшись: – А ну саблю мне турецкую принесите!
Через пару минут Острожский показывал Курбскому кривую с широким концом саблю, рукоять покрыта бархатом, украшена изумрудами и рубинами.
– Гляди, Андрей, – князь Константин ударил плашмя поперёк скамьи. Сабля прогнулась и загудела.
– Хороша, – Курбский воин бывалый, сразу оценил оружие. – Купил?
– Нет, – рассмеялся его друг. – Подарили, это такой подход у них. Дескать, оружие дарим своим союзникам. А ещё, вот смотри.
Он немного задрал бархат на рукояти, показался белый остов. Взяв саблю в руку, Курбский поскрёб ногтем.
– Костяная рукоять, – сказал он. – Зубр наверное или рыбий зуб.
– Нет, – Острожский аккуратно приладил бархат обратно. – Это из костей Ивона Лютого.
Курбский вытаращил глаза.
– Это того, что лет десять назад казнили? – спросил он. – С ним ещё гетман Свирговский был, погиб с казаками своими.
Острожский убрал саблю в ножны и кивнул.
– Турки из его костей рукоятей понаделали, чтобы храбрость Ивона сохранилась в оружии.
Князья выпили ещё по чарке, помолчали.
– Поехали, – встал Курбский. – У меня во дворце ещё поговорим. Надо же, из человечьих костей сделали.
Он покачал головой, глядя на саблю. Острожский взял её и подмигнул.
– Сейчас мне никто не страшен, – захохотал он. – Стану лютым, как Ивон!
Курбский ухмыльнулся. Взяв друг друга под руки, они пошли на площадь, где их ждали кареты.
Над площадью у костёла Святых Иоаннов стояла пыль. Ветер с реки крутил её и бросал в окна. Пётр Скарга поморщился, отряхнул шёлковые манжеты камзола и обернулся.
– Надо полагать, что к зиме крыша костёла будет готова? – спросил он подрядчика. Тот держал в руках пухлую кипу бумаг. Это были счета: на камень, на известь, на доски, оплата возчиков и мастеровых. Скарга поморщился – хотя работы по восстановлению костёла шли без остановок, но первоначальный бюджет был уже превышен почти в два раза. Пришлось пока отказаться от всех украшений, сперва надо застелить крышу, чтобы храм не топило в дожди и уж тем более не завалило снегом.
– Опять притащил невесть что! – недовольно буркнул Скарга. Будучи ректором вильнюсской коллегии иезуитов, он хотел заниматься укреплением мощи ордена, вести дискуссии, обращать в католичество заблудших еретиков и язычников. А приходится через день сверять расчёты, проверять, что и как сделали рабочие. Но это тоже угодно престолу Святого Петра, так что надо считать.
– Оставь, – Скарга показал рукой на стол. – Утром придёшь, разберёмся.
Подрядчик засопел, положил бумаги, и поклонившись, вышел. Иезуита раздражало и то, что костёл восстанавливают под началом немца-подрядчика, лютеранина. Ничего, подумал Скарга, отстроим храм, освятим, выметем весь протестантский дух. Он перекрестился. На площади что-то ухнуло и грохнуло. Иезуит вздрогнул, и вспомнил, что сегодня выгружают камень, привезённый для укрепления стен.
Вздохнув, он закрыл окно и уселся за стол. Отодвинул в сторону счета, поднял голову и огляделся. Никого в келье нет, но осторожность не помешает.
Из железного ящика под столом Скарга вынул дубовую шкатулку с вырезанным на крышке крестом. Здесь хранилась переписка с московским царём.
Привезённое вчера ротмистром Лютым письмо Скарга прочёл сразу и до утра не спал, обдумывал, как поступить. Вот-вот должно было произойти колоссальное событие – переход под римский престол огромной страны, по размеру больше всей Европы. Торопиться не следовало, нельзя было спугнуть царя, как выразился генерал ордена иезуитов Клаудио Аквавива. Он лично курировал вопрос заключения унии с московитами.
По опыту иезуиты знали, что главное это перетянуть на свою сторону верхушку. А чернь не разбирается, кто там и что говорит и как правит. Их забота работать, и наполнять сундуки своих хозяев золотом.
В Польше и Литва гордая шляхта уже увидела преимущества католичества и целыми родами переходила туда из православия. Настал черёд и Москвы. Царь просил помочь ему с сохранением престола за его потомством. И уже согласен на унию. Из Рима сообщили, что все обряды русской церкви должны быть сохранены, только в молитвы включить папу. Ну и конечно, московский иерарх, кто там у них, митрополит, что ли, будет рукоположен в Апостольской Столице. Пусть отмечают праздники как хотят, по старинке, пусть молятся как угодно. Главное, чтобы московиты привыкли к управлению Рима. А там сто-двести лет пройдёт и католичество потихоньку вытеснит греческую схизму.
Скарга перекрестился, у него от волнения задрожали пальцы. Шутка ли, такое просторное царство привести к истинной вере.
В коридоре послышались быстрые шаги. Дверь в келью отворилась и в неё зашёл Антон Поссевин.
– Приветствую вас, господин ректор, – он склонил голову. Скарга прищурился и тоже кивнул.
Поссевин быстро прошёл к столу, уселся на скамью и оглядел кипы бумаг.
– Ох и жулик этот немец, – сказал он, рассматривая счета.
– Нет пока здесь католиков строителей, – вздохнул Скарга. – Ничего, всё во славу божью.
– Аминь, – подытожил Поссевин и перешёл к делу: – Книгу вашу читал «О единстве Церкви Божией под единым пастырем». Вы как ясновидящий, господин ректор. Всё по-вашему происходит.
Пётр Скарга искоса, как и учил иезуитов Игнатий Лойола, взглянул на него. Что-то с лести начинает господин советник. Никак что случилось?
– Сообщили мне, что в Минске некий пан православный Иеремия Голыштяк сжёг вашу книгу и кричал при этом, что бесовство это, – продолжил Поссевин. Он постучал пальцами по столу: – Ответ прибыл от царя? Я ротмистра Лютого с утра видел. Торопился к молодой жене, сказал, что привёз суму из Москвы.
Скарга встал, потянулся, заложил руки и начал прохаживаться по келье.
– Царь согласен, но требует сохранить своё потомство на московском престоле, – негромко сказал он. – Нужно бы всё-всё здесь подробно обговорить. Я думаю, что вопрос надзора за московским царством необходимо решить вместе с нашим генералом.
Поссевин потёр руки.
– Сначала мы вышлем наши предложения, их обдумают в Риме, – он тоже встал. – И потом уже то, что получится и будет устраивать нас, покажем царю. Надо с ним очень осторожно, нрав у него бешеный. Я еле ноги унёс из Москвы, когда из церкви убежал.
Остановившись, Скарга ухмыльнулся. Поссевин рассказывал ему, как царь Иван настойчиво звал того в церковь, а иезуит увиливал от входа в православный храм. Пришлось ему дойти до самых дверей, а потом незаметно отстать и убежать. Два дня после этого Поссевин трясся, ожидая расправы за отказ исполнить царскую волю. Но обошлось.
– Содрал бы кожу, – Скарга потёр щёку. – В Москве обычное дело сейчас.
– Царь до сих пор находится в расстройстве. – Поссевин усмехнулся. – Никак не может прийти в себя от смерти сына. И, конечно, чувствует себя обязанным нашему ордену за прекращение войны, хотя король Стефан и был против этого.
Скарга кивнул. Поссевин, безусловно, болтун и может приврать, но услуги его недооценивать не стоит. Он весь исхудал в прошлом году, когда крутился и с московитами, и с поляками, чтобы те заключили мир. Сам Пётр Скарга потратил немало сил, чтобы уговорить на это короля. Но всё получилось. Так, маленькими шажками иезуиты завоёвывали доверие Москвы.
Хорошо вышло и с английскими еретиками. Поссевин отлично сыграл на разногласиях могущественных дьяков Щелкуновых и британскими купцами, особенно на их надменности.
– Мы разрушили его союз с Англией, – улыбнулся Поссевин. – Можно было бы завоевать московское царство, но зачем терять воинов? Войска Батория пригодятся для разгрома Швеции, он станет нашим паладином, здесь, на севере. Москва уже упала к нашим ногам. Сейчас главное – уговорить римского папу и его кардиналов, чтобы принимали условия Грозного. А как только мы заключим с ним договор на власть ордена над Москвой, все условия можно уничтожить. Россия будет наша, а дальше будут уничтожены еретики в Швеции, Германии и других странах – на них мы нашлём армии русских, литвы, татар.
Скарга поднял руку, давая знать, что согласен.
– Присаживайтесь, господин советник, – он указал рукой на скамью. – Сейчас я попрошу принести нам греческого вина и мы начнём обдумывать наши предложения для Рима. Если всё сбудется, то, надеюсь, мы с вами доживём до того времени, когда вся Европа и дикая Московия окажутся под властью престола святого Петра.
К Вознесению Господню Егор свёл знакомство с тремя ковельскими панами. Те выращивали в избытке ячмень и рожь и были рады продать его московскому покупателю. Как водится, разговоры они говорили целый день, просидев в корчме юркого Мордехая Калушты за пивом до заката. Уговорились по цене, как возить, кто ответ будет нести в случае всяких неприятностей.
У Егора даже голова разболелась от хитрых панов, те свою выгоду строго блюли. Подписали два договора, староста городской шлёпнул свою печать, казаку пришлось даже оставить задаток – восемь червонцев, полученных от Бельского и подписаться – купец московский Калашников. Вспоминая свою встречу с жестоким опричником, Егор ухмыльнулся. Тому не понравилось прозвище «колдуна» – Сломайнога.
– Фамилию тебе такую дадим, – Бельский задумался. – Будешь купец Калашников.
– А кто это такой? – прикинулся незнайкой Егор. – Как бы не спутали меня с настоящим-то купцом.
– Были такие на Москве, да все вышли, – Бельский сплюнул на пол. – Не спутают.
Так к Егору вернулась его фамилия. Знал бы опричник, кто перед ним, так по-другому бы разговаривал.
Заутреню казаки проспали, пошли в церковь к обедне. Ефим утянулся с Арефием куда-то на окраину. Там, дескать, друг у Пятницы живёт, надо попроведать. Яша Бусый оскалился и предложил Егору деньги у них забрать – пропьются до ниточки. Но тот махнул рукой, дело житейское, жизнь казачья, что вода в ключе, была и утекла, пусть погуляют.
Сам же пошёл в главную церковь Ковеля. Ему, как купцу, в другую и ходить невместно. Яша увязался за ним, интересно ему поглядеть, как здесь службу правят.
Там Егор и увидал князя Курбского. Тот стоял немного впереди: крепкий, лоб в морщинах, глядит сурово, крестится неспешно.
– Как бы мне тебя извести? – думал казак под проповедь. – Хоть и не виновен ты передо мною, а работу мне такую дали, что не взыщи уже. Господи, о чём я в церкви то думаю!
Занятый мыслями, Егор не заметил, как один из княжеской свиты шептал Курбскому на ухо и показывал на него пальцем. Тот полуобернулся, казак стоял слева от него, шагах в трёх.
С полузакрытыми глазами истово творя молитву, прося прощения у бога, Егор по казацкой привычке выпростал крест из-за пазухи, положил на ладонь и поцеловал его. Курбский замер. Крест был очень похож на тот, что он подарил своей двоюродной сестре Евдокии. Не успел только камень в подножии рассмотреть. Князь дёрнул к себе слугу.
– Купца этого ко мне сегодня вечером позовёшь, – негромко сказал он. Тот быстро кивнул.
Стоявший рядом князь Острожский покосился – не любил, когда в церкви болтают. Курбский посмотрел на него и помрачнев лицом, тяжко вздохнул. Сейчас ему служба в ум уже не шла, он не слышал проповеди, полностью уйдя в воспоминания.
