скачать книгу бесплатно
Потом, кажется, в классе пятом, я переоделся и разоружился, и стал походить на смазливого Луис Альберто или Лукаса Ферраса. Ты страдала, от тебя отворачивались родственники и друзья, над тобой смеялись одноклассницы, но, несмотря ни на что, мы были вместе, преодолевая сложности и преграды.
Став старше, ты посвящала мне песни и стихи, грустные и очень грустные. Дневник пестрел сердечками и цитатами про сердечки, нижний ящик стола был доверху забит неотправленными письмами и открытками. Ты не переставала мечтать обо мне. Никогда.
Кажется, ближе к твоему выпускному из горячего бразильца (или мексиканца, я уже не помню точно) я превращался друг за другом то в смазливого Ди Каприо, то в брутального Стивена Сигала, то в невероятного Каттани из «Спрута». Тут уже я отрывался в своих суперспособностях по полной: на одном корабле с тобой я пересекал Атлантику, мы прыгали вместе в ледяную воду, я проникал на танкеры и авианосцы, я спасал тебя из рук шантажистов и бандитов, перевязывал твои раны и отогревал тебя на своей груди холодными апрельскими ночами. Редкими спокойными вечерами мы вместе гуляли по ночным улочкам шумных мегаполисов, бродили по широким пляжам, зачерпывая ногой прибой, пили кофе в самых невероятных местах этой Вселенной.
Ты всегда была невероятно нежна и чувственна, грациозна и очень красива. Тебя не хотелось отпускать от себя ни на минуту, потому что, едва теряя тебя из виду, я терял себя.
Позже мои образы стали меняться чаще, я уже не был типичным рыцарем или глянцевым мачо. После каждого просмотренного фильма или прочитанной тобой книги ты придумывала мне новые качества и черты, меняла цвет глаз, длину и структуру волос, надевала на меня смокинг, защелкивала дорогие запонки из слоновой кости, а через пару дней переодевала в джинсы и растянутый свитер, надетый на голое тело. Я был то высоким голубоглазым американцем, то широкоплечим загорелым испанцем, то обычным нескладным школьным приятелем из старших классов.
Я укрывал тебя от дождей и гроз, когда ты дрожала на веранде, забившись в самый дырявый угол. Когда ты болела, я пил с тобой твои горькие лекарства, чтобы разбавить их горечь.
Я помню, как шел за тобой по темной улице, где не было ни единого фонаря. Ты дрожала от страха и мучавших тебя галлюцинаций. И в тот момент, когда, собравшись с духом, ты все-таки резко оглядывалась назад, вглядываясь в непроглядную темноту той ночи, ты находила мое лицо, и тебе становилось легче. Да, ты всегда боялась темноты. Очень сильно. И в те моменты, когда гас свет, ты всегда была очень уязвима. Я был рядом и тогда, хотя в эти моменты ты меня почти не замечала.
Ты постоянно меняла меня, не переставая мечтать ни на день, единственное, что оставалось неизменным, – твоя мечта быть спасенной. Всегда. Это было главное правило, которым следовали все герои твоих мечт и фантазий.
И вот после долгих скитаний, поисков, переодеваний ты вдруг перестала мечтать обо мне. Я заметил это не сразу. И сначала я думал, что мне это показалось, я не мог поверить своим глазам и ощущениям. Ты перестала писать письма самой себе и пить любимый чай с малиной, воображая себя Татьяной Лариной. Ты больше не прячешься с книжкой в тишине, а твой голос не дрожит, когда ты разговариваешь с незнакомцем. Ты не меняешь черты моего лица и не переодеваешь меня под твое переменчивое настроение. И самое главное – я перестал спасать тебя. Даже от комара или бабочек, которых ты так не любишь. Я пришел сегодня, чтобы задать тебе главный вопрос: ты в порядке?
Маруся смотрела на него и улыбалась. Ей было весело от того, что принц здесь в этот ее особенный день. Она улыбалась, представляя, как сейчас расскажет ему, почему она столько раз меняла его, что чувствовала в моменты трансформации, как переживала, когда новые свитер или рубашка оказывались совсем не кстати. Она хотела напомнить ему о том, как он был важен ей в те годы, как согревал ее, хотела поблагодарить его за каждую отданную капельку тепла.
Ударила пробка от шампанского. Почти как выстрел, почти в потолок. Они оба на секунду закрыли уши, испугавшись.
– Я спасена, – прошептала она, поправляя за уши выбившиеся пряди волнистых волос, – представляешь, я наконец-то не хочу рыдать на твоей груди. Пусть даже и от счастья. Спустя двадцать лет и после тысячи спасений мне наконец-то не надо видеть твои восхищенные глаза. Я больше не хочу, чтобы ты нес меня на руках сквозь огонь или холод. Мне не надо больше…
– Что ты празднуешь? – спросил принц.
– Свободу.
Маруся сделала большой глоток любимого игристого. Кажется, оно никогда не было таким ароматным и насыщенным.
За большим круглым столом она сидела совершенно одна. Красивая, сильная и абсолютно свободная женщина. Принц исчез и, видимо, навсегда.
Она закрыла глаза, чтобы прочувствовать момент. Маруся хотела понять, есть ли сожаление в ее теле или нет, будет ли она скучать по красивому принцу, или она уже далека от всего этого. Тело не отозвалось на запрос. Кровь в венах бежала с той же скоростью, пульс не давал о себе знать. Хорошо. Все хорошо. Все правильно. Она сделала глубокий вдох и тут же справа от себя почувствовала невероятное тепло. Маруся сразу узнала ее.
– Мама?! – ее голос заметно дрожал.
– Ты изменилась, – мягко заговорила мама. Тебя не узнать. Холодная, уверенная…
– Это неправда… холодное во мне только игристое.
– Ты одна в этот особенный день. Как и мечтала, – сказала мама.
– Я одна, но я совсем не одинока, ты знаешь. Смотри, какой большой стол. Круглый, безупречно круглый. Мы мечтали с тобой о таком когда-то, сидя за нашим маленьким и ужасно угловатым. Здесь есть место для пяти, нет, для десяти чашек чая, парочки банок малинового варенья, вазочки с конфетами, коробки халвы и широкополосной газеты, которую мы так любили читать во время наших чаепитий. Нет, я не одна сегодня. Я никого не пригласила, чтобы посмотреть в глаза и услышать сегодня тех, кто чаще всех понимал меня. Этот большой стол для вас.
– Ты изменилась, – повторила мама, но уже тепло-тепло улыбаясь, – холодная. И сильная. Снаружи. Внутри, видимо, все иначе.
– Иначе… Ты учила меня быть иначе. Иначе, чем все. И любить все, что вокруг. Эту жизнь, каждый миг… Каждый вдох, он особенный, говорила ты…
Маруся уже было хотела расплакаться, глаза стали наполняться чем-то теплым, но ей очень захотелось посмотреть еще хотя бы раз в мамины глаза, которые она не видела уже больше десяти лет. Она повернула голову, но стул рядом оказался пустым. Белый бархат с черно-золотистым теснением по сидению и спинке стула переливался, и не было ни намека на то, что на нем только что кто-то сидел.
Мелодия разливалась по залу. Что это за стиль? Маруся было хотела включить «Шазам» на часах, но потянувшись к руке, обнаружила, что рука пуста.
– Точно. Я не надеваю часов в особенные дни.
Запястье было таким хрупким.
«Как тонкая веточка березы», – подумала она и потрогала свою кожу.
– Нравится? – раздался голос над столом, и на одном из стульев она увидела яркую молодую девушку в некрасивых джинсах и полосатом топике с мамонтенком на принте.
– Я люблю изящные руки. Такие моя тетя называла плетьми, но мне очень нравятся мои плети.
– Освободилась, – сказала девушка то ли с ухмылкой, то ли с улыбкой.
– Не поняла, – ответила Маруся.
– Ты избавилась от комплексов мамонтенка. Больше не прячешь глаза в пол после каждого незнакомого вопроса, не краснеешь. Не бежишь к маме, когда земля совсем уходит из по ног. Не ищешь спасительную землю.
– Откуда у тебя эта ужасная футболка? – спросила Маруся у девушки, вглядываясь в розовый принт.
– Подарили. Кажется, далекие родственники. Такие далекие, что я совсем не помню их лиц, только имена. Ты ее сначала очень любила, а потом тебя стала раздражать необходимость надевать ее каждый день. Вспоминаешь? На фоне других твоих вещей эти полоски и принт были просто бомбически модными. Ты так мечтала избавить меня от этой футболки, – девушка достала из сумки пудреницу и ярко-красную помаду, чтобы подправить макияж. – Что только ни делала… Ты хорошенькая. Теперь у тебя много красивых, стильных вещей, тебе не надо носить что-то одно изо дня в день… Ты знаешь, мне было жаль тебя. Это сейчас жалеть не модно. А тогда было жаль… Закомплексованную, но при этом умную, интересную девушку, вдруг соглашающуюся на походы к гадалкам или на другие сомнительные аферы, иногда я ненавидела тебя за эксперименты с сознанием, здоровьем и чувствами. В мечтах я колотила тебя палкой, едва ты забывала звонить маме или злилась на ее неудачные попытки устроить личную жизнь. А потом, слушая, как, отвернувшись к стенке, ты плачешь ночами, я снова гладила тебя по голове и все прощала. Ты освободилась. Мы с мамонтенком поздравляем тебя.
Официант подлил еще игристого в бокал. Оно шипело, как горящее масло, Маруся сделала глоток и вернулась к своим нарядным стульям. Они были безупречны.
Вокруг стола уже толпились люди. Их было так много, что они не помещались на расставленные стулья и сидели кто-то друг у друга на коленях, кто-то на краешке стола, некоторые сидели на своих сумках и рюкзаках прямо на полу. Они галдели, но стоило ей посмотреть на них, как за стол возвращалась тишина. Несколько пар глаз иногда с интересом поглядывали на нее, но потом над столом раздавался чей-то смех, и можно было с трудом разобрать, кто о чем говорит.
Маруся с интересом вглядывалась в лица, пытаясь узнать эти глаза.
Девушка, которая оказалась ближе всего к ней, оказалась юной тургеневской барышней с яркими карими, почти оранжевыми глазами. У нее была короткая стрижка, большие объемные серьги в виде колец и ярко-лиловая помада на губах. Она была невероятно мила и много улыбалась. Вглядываясь в черты лица этой девушки и пытаясь припомнить, кто она и откуда, Маруся заметила, что на лице этой девушки есть огромный уродливый шрам. Он явно был великовозрастным уродцем, потому как вены, пульсирующие внутри него, были покрыты толстой сморщенной кожей. По краям шрам был бордовым, от чего его границы были еще заметнее. При всей уродливости шрама саму девушку он нисколько не портил. Даже наоборот. Она явно знала о своем бордовом карлике и иногда проводила по нему пальцами, как будто проверяя, не исчез ли он случайно. Он всегда был на месте, но девушка не переставала улыбаться.
«Надеюсь, она знает, что она очень красива, и родные не забывают ей напоминать об этом», – подумала Маруся.
Девушка опять провела рукой по шраму, но, поймав в этот момент взгляд Маруси, стыдливо отвела глаза.
«Не говорят», – подумала Маруся и впилась зубами в большую сочную устрицу.
За девушкой со шрамом, задрав нога на ногу, сидела девчушка помоложе. Она курила длинную сигарету, при этом покручивая кольцо на безымянном пальце. Кольцо не было похоже на обручальное, но явно было очень дорого своей носительнице. Она была задумчива и как будто даже немного отрешена. Перед ней на столе лежала огромная стопка книг: «Психология рабства», Роберт Сапольски, «Прощай, застенчивость», «Социальная арт-терапия» и прочее, прочее, прочее.
Облокотившись на ее стул, стояла то ли девочка, то ли мальчик, Маруся не могла сразу разобрать из-за очень короткой стрижки и угловатых черт лица, в руках то ли мальчик, то ли девочка держал длинные рябиновые бусы. Ягоды были ярко-оранжевые, а нитка внутри зеленая, от бус еще пахло рябиной, она почувствовала это на расстоянии.
– Для мамы? – тихо спросила Маруся.
– Да. Я их два часа плела, – разулыбалась девочка. – Она их никогда не наденет. Я знаю. Я приду домой, повешу их на настольную лампу и включу свет, лампа нагреется, ягоды со временем засохнут и из ярко-оранжевых превратятся в почти коричневые. Застынут. Станут твердые, как камни. Здорово?
– Здорово, – задумчиво ответила она. И руки стали немного ватными.
Как много раз Маруся плела эти бусы. И не только бусы – браслеты и серьги. Плела, высушивала и думала о том, как в следующий раз можно сделать еще лучше, еще ровнее и интереснее. Добавить узор, добавить других ягод…
На полу, на старом кожаном рюкзаке, сидела девочка лет пятнадцати, она держала в руках красивое колечко. Белое с черными полосочками, переплетающимися друг с другом. Школьница надевала кольцо то на один палец, то на другой, но оно все равно болталось и не хотело держаться на изящных пальчиках. Наконец девочка надела колечко на большой палец, и вроде тут оно застыло и перестало крутиться, но смотрелось достаточно грубо. Да и неудобно было. Девочка переключилась с левой руки на правую, но история повторялась. Кольцо явно было не по размеру.
– Через пару месяцев ты раздробишь его молотком, – наклонившись к девочке, прошептала Маруся.
– Ты до сих пор это делаешь? – улыбнувшись спросила девочка.
– Да. Только теперь это называется ломбард.
Они обе громко засмеялись. И посмотрели на руки друг друга: руки обеих были абсолютно свободны от всяких колец.
Маруся окинула взором толпу вокруг стола и заметила, что, несмотря на разницу в возрасте и стоимость одежды, все гости искренне улыбались. Кто-то смеялся, кто-то улыбался, глядя на какой-то рисунок перед собой, кто-то сочинял стихи и песни, одна девушка совершала странные жесты руками, прислушавшись, Маруся поняла, что девушка танцует с импровизированным партнером и отсчитывает ритм. Одна раскладывала пасьянс, другая вязала длинный красивый шарф, еще двое о чем-то мило секретничали. Людей было много, но при этом они не шумели, не издавали неприятных звуков, не пытались как-то обозначить свое присутствие за этим большим красивым столом. Маруся скользила от лица к лицу, изучала, одобряла и шла дальше.
Ее шампанское щекотало язык и создавало ощущение фейерверка во рту. День был невероятно особенным. Особеннее, чем она его себе представляла.
Она подумала, что у нее должен быть тост. Но мысли путались то ли от игристого, то ли от атмосферы, и Маруся так и не смогла сформулировать что-то красивое и стоящее этого дня.
– За спасение! – громко сказала она и попросила счет.
История третья: Пастернаковская
– «Космополитен», пожалуйста! – крикнула Линда.
За барной стойкой толпились мужчины и женщины с друзьями, с коллегами, с коллегами друзей, парами, одинокие и очень одинокие. Линда была из последней категории и не собиралась менять свой статус.
Очень одинокие – это очень свободные и гармоничные люди. Особенно когда эти люди женщины, и особенно, когда эти женщины обожают книги. У Линды была своя философия. И мужчины редко могли философствовать лучше, чем она, а потому были ей неинтересны.
– Ваш «Космополитен», – раздался голос рядом с Линдой, и она увидела рядом мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Это был не официант.
– Я в ужасном настроении сегодня, возможно, надвигается ПМС, я не знаю, я пришла сюда не знакомиться, платья с глубоким декольте я ношу даже дома и даже в полной темноте, шпильки пришлось надеть под платье, потому что я люблю красивые туфли. И еще я люблю сидеть за барной стойкой одна, и это совершенно ничего не значит, – выпалила Линда и сделала маленький глоток.
Коктейль был великолепен.
Странное впечатление производят на мужчин очень одинокие женщины, которые не скрывают и не бояться своего одиночества. Мужчина завис на несколько секунд, и было ощущение, что он услышал, что планета завертелась в обратном направлении и всем землянам нужно срочно перебираться на Марс. Линда успела ответить на сообщение в ватсап прежде, чем услышала:
– Ну что ж, тогда я почитаю Пастернака, пока вы будете наслаждаться коктейлем и своим ужасным настроением, – ответил мужчина и сел на соседний с Линдой стул. – Кстати, как вам Пастернак?
– «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела» – в этом есть что-то близкое моему сердцу, в отличие от «Доктора Живаго», которого вы держите в руках, – ответила Линда, пытаясь вспомнить, о чем было это произведение. Но так и не смогла.
– Борис, – представился мужчина.
– Я помню, как зовут автора «Доктора», – окончательно отрезала Линда, надеясь, что мужчина наконец поймет, что она не настроена ни на какое общение, даже на тему поэзии и свечей.
«Космополитен» сегодня превосходил все ожидания. Он был лучше любимого игристого, ароматнее утреннего ромашкового чая, терпче горячего имбирного напитка, а эта оливка… ее даже не с чем было сравнить. Линда пыталась больше ни о чем не думать, играла музыка, но сегодня ей не хотелось танцевать. Ей было идеально комфортно в красивом платье на высоком барном стуле.
Она разглядывала коктейли, расставленные на стойке и ожидающие своих заказчиков, яркие бутылки с алкоголем, блестящие рюмки и фужеры, людей, толпящихся вокруг стойки и столиков, ловила взгляды, отсекала взгляды, улыбалась, глядя на двигающуюся в такт музыке толпу, официантов, охранников…
О чем писал Пастернак? Линда закрыла глаза и даже вздрогнула, пытаясь припомнить хоть что-то из школьной программы.
В памяти всплывали отрывки из «Войны и мир», о чем-то разглагольствовал нигилист Базаров из Тургеневского романа «Отцы и дети», по-прежнему тревожило душу письмо Татьяны Лариной к Онегину, и Аннушка уже совершенно точно купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже уже его разлила. Многих героев Линда пролистнула в своей памяти, но никакого доктора Живаго припомнить не могла.
– Черт! – сказала она, обращаясь к сидевшему рядом мужчине. – Кажется, ваш Пастернак собирается испортить мне потрясающий вечер!
– Пастернак вряд ли, он давно мертв, а вот я все еще могу вам подпортить пару-тройку часов этого вечера, – ответил мужчина.
Кажется, Борис. Мужчина – Борис, Пастернак – Борис, в голове у Линды окончательно перемешались все отцы, дети и Наташа Ростова.
– Вы реально читаете за барной стойкой? – спросила Линда. – Реально Пастернака?
– Сегодня – да, это реально Пастернак. В прошлую субботу это был Герман Гессе с его эксцентричной «Игрой в бисер», а начало мая я проводил с Александром Беляевым и его «Человеком-амфибией».
– Никогда не любила двух последних.
Борис громко засмеялся.
– Двух последних… – повторил он, смеясь. – Я не любил ни двух последних, ни двух самых первых, ни сотни тех, что были где-то в середине. Я ненавидел читать со школы. Учительница по литературе говорила, что я самый безнадежный из всех, кого она встречала.
– И что же случилось? Озарение, вдохновение после прочтения, или вы до сих пор отвечаете урок ненавистной Марь Ванне?
Борис закрыл книгу, заложив место чтения красивой закладкой с изображением девушки с корзинкой полной книг.
– Вдохновение пришло, постояло и ушло, как говорится, – сказал Борис, – а Алевтине Эдмундовне я теперь очень благодарен. За уроки, которые я искренне не понимал, но всегда хотел понять. Понадобилось несколько лет, чтобы убедиться, что где, если не в книгах, можно найти ответ на любой вопрос.
– И много вопросов освятили вам книги? – спросила Линда, поняв, что у «Космополитена» и его восхитительной оливки в этот вечер появился серьезный конкурент.
– Я не считал, – ответил Борис. – Но всякий раз, когда я начинаю ничего не понимать в этой жизни, я начинаю новую книгу, интуитивно выбрав ее просто по названию, я замечаю: в тексте есть то, что мне нужно. Иногда это всего одна строчка, одно короткое предложение, но в нем есть всё.
– Странно, – тихо сказала Линда. – Я тоже ничего не понимаю сейчас.
Борис засмеялся.
Линда смотрела на него и не могла разгадать этого Лжепастернака. Видимо, человек очень много знает и что-то явно пытается ей сказать. Ей было интересно с самого начала, когда она просто увидела книгу за барной стойкой, сейчас этот интерес сменился желанием разгадать посыл.
Основное правило: в схватке чувств и эмоций, не забудь про здравый смысл.
– Еще «Космоплитен»? – спросил Борис.
– Пожалуй, да, – ответила Линда. – Вы можете меня угостить, если хотите. Если не хотите…
– Хочу, – оборвал Линду Лжепастернак и заказал два коктейля.
Дальше, наверное, вечер продолжался. Наверное, барная стойка все так же гудела, люди заказывали коктейли, смеялись, где-то периодически сотовые телефоны пытались перебить своими гудками всеобщую коммуникацию, музыка сменялась по мановению диджейского пульта, красивые тела извивались в невероятном танце… Линда помнила эти картинки, она всегда замечала детали.
– Пастернак безумно любил Грузию, переводил Шекспира, целых десять лет работал над «Доктором Живаго», в детстве падал с лошади, хромал и безумно стеснялся своей хромоты, общался с художниками Левитаном и Поленовым, конфликтовал с Есениным, – как самая любимая музыка, раздавался над барной стойкой голос Бориса.
Линда вспоминала Наташу Ростову и ее первый бал, Анну Каренину в черном бархатном платье, Раскольникова в круглой циммермановской шляпе…
Где-то далеко за полночь Борис ответил на звонок и сказал, что ему пора.
– Жена? – спросила Линда, нарушая собственные правила посещения клубов в одиночку.
– Дочь, – ответил Борис, улыбаясь. – Она закончила смену и собирается ехать домой. Она работает официанткой в этом клубе. Кстати, сказала, что у вас шикарные босоножки.
