скачать книгу бесплатно
– Уезжаю я в Кангюй, варварам на съедение. Не свидимся больше! Недолго осталось мне жить. Людоеды меня растерзают. Ты довольна, подруга? Не будешь скучать без меня?
– Скажи, чем я гнев твой заслужила? – Филилла искренне не понимает причину недовольства подруги.
Лаодика презрительно прищуривает глаза.
– Признавайся! Да не отпирайся. Это ты рассказала маме про фонтан? – Дева даёт волю злости. Говорит грубо-надменно: – Подраться с тобой я хочу!
Филилла вкладывает три большие тряпичные куклы в руки Лаодики.
– Прими мои дары тебе! Нельзя тебе гневаться перед дальней дорогой.
Лаодика теряет злость, растрогана, внимательно рассматривает подношение.
– Это же твои любимые куклы?! Матери твоей тонкая работа? Ты же их берегла для свадебного подношения богиням. Богини могут обидеться на тебя.
– Берегла куклы, как сберегу чувство дружбы к тебе. Богини не обидятся. Буду им молиться истово за тебя.
Умилостивив подругу, Филилла набирается смелости и быстро на одном выдохе произносит:
– Это я донесла на тебя.
Руки у потрясённой Лаодики заняты дарами. Дева сверкает глазами, но с куклами не расстаётся. Филилла продолжает уже помедленнее:
– Добра желаю тебе. С Кекропом ты будешь несчастна. Вспомни своё первое впечатление о нём. Он полный дурак. Истину сказала тебе. Можешь драться со мной сколько хочешь.
Лаодика прижимает кукол к своему лицу, вдыхает запах материи.
– Пахнут тобою. Роскошный аромат! – С обидой добавляет: – А вот в Кангюе меня будут умащивать мазями из барана!
Филилла охает от удивления. Гнев Лаодики проходит, две лучшие подруги обнимаются на пороге пустой комнаты девы. Филилла плачет на плече у Лаодики.
– Ещё вот возьми нитки и иголки, – вкладывает в ладонь Лаодики маленький мешочек Филилла.
– Зачем мне иголки? – шепчет на ухо Лаодика.
– В куклы драгоценности спрячь, – шепчет в ответ подруге заплаканная Филилла. – Не украдут куклы воры, потому как неудачи приносят краденые игрушки. Меня так мама учила. Нитки я подобрала точь-в-точь, никто новый шов не различит.
– Спасибо за куклы. Я люблю тебя, подруга.
– И я тебя люблю!
– Отъезжаем, Лаодика! Жду тебя за воротами. – Требовательный голос отца спутать ни с каким невозможно.
Филилла неохотно разжимает объятия. Девы целуются. Лаодику подхватывает водоворот из домашних и уносит прочь к крытой повозке.
– Гелиайне! – кричит Филилла. Её голос сливается со многими голосами, тонет во звуках неразличимым. Повозка трогается с места и исчезает. Провожающие следуют за повозкой. Филилла остаётся стоять на пороге комнаты подруги. Оборачивается, смотрит на стаю птиц.
– Вот и лишилась я дорогого мне человека. Буду скучать по тебе, Лаодика. Да пребудет во браке счастье тебе!
Аттида
Повозку встречает у городских ворот небольшой отряд из двадцати всадников-продромов. Евкратид передаёт вожжи от лошадей Кастору. Со словами «Дальше правь ты до Кангюя» покидает место возничего, Кастор занимает уступленное место, с готовностью принимает правление. Евкратид направляется к башне, дабы встретиться с мужем мрачного вида, в серых одеждах, ожидающим кого-то. При его появлении незнакомец приветствует меридарха как старинного знакомого. Между мужчинами завязывается живой разговор. Из повозки выглядывает Лаодика, пользуясь остановкой, присаживается рядом с юношей, любуется полисом.
– Кастор, скажи, тебе понравились Бактры?
– Впервые я вижу город огромный, – неохотно отвечает юноша на вопрос. Нет радости в голосе Кастора.
– И? – допытывается Лаодика.
– Честно признаюсь, не понравились Бактры.
– Что так? – Удивлённая Лаодика оборачивается назад. – Главная улица столицы невероятно прекрасна! Разве тебя не впечатлили нарядные здания, агора, храмы, квадраты кварталов? Нет? Тебе просторы пустые милее? Ну тогда посмотри, всюду люди спешат по делам. Обожаю шум улиц. Как у человека кровь наполняет жилы, так у нас жители дарят энергию великолепному полису.
– Потому и не нравятся Бактры, что много люда собралось. Не вижу великолепия, о котором ты говоришь. Кроме храмов старинных, ничто не удивило меня. В тесноте неприятной живёте. Шумно, дымно у вас, сутолока, гам. Испражнениями пахнет на каждом углу. Если мор разразится, так погибнете разом, всем скопом.
Повозку окружают со всех сторон всадники-продромы. Беседа обрывается. Из-за лошадей Лаодике нечего показывать Кастору.
– Познакомься, дочь, это Макарей, архитектор. Будет строить дворец Макарей правителю Кангюя. Умнейший муж, в дороге будет учить тебя.
Лаодика вглядывается в мрачного незнакомца. Ему лет около тридцати с небольшим, худощавого сложения, лицом с правильными чертами. Муж суровый не встречает деву улыбкой, напротив, мрачнеет. Евкратид отдаёт поручение всадникам. Два продрома покидают лошадей и помогают погрузить в повозку тяжёлый сундук учёного мужа. Лаодика вынуждена ступить на улицу. Пока сундук погружают, один из всадников вручает деве небольшой кожаный кошель.
– Это вам от красивой вдовы.
Всадник на лошади подаётся вперёд на полкорпуса. В открывшемся пространстве на противоположной стороне улицы Лаодика застаёт «красивую вдову» – Аттиду в чёрных одеждах и таком же чёрном платке. Печальная Аттида стоит неподвижно, словно каменная дорожная герма. На краткий миг взгляды двух дев встречаются. Аттида поднимает правую руку открытой ладонью к подруге. Лаодика раскрывает кошель, внутри него оказываются три новеньких серебряных обола базилевса Деметрия. Более ничего нет в кошеле: ни остракона, ни записки на драгоценном папирусе. Лаодика вскидывает голову, но, увы, подруги более нет на прежнем месте.
– Аттида! – шепчет дева. – Как мне жаль…
Запоздало машет рукой Лаодика месту, где совсем недавно стояла подруга.
– Отъезжаем, Лаодика! – нежно обращается отец к дочери. – Сопровожу я тебя до ближайшего статмоса. Секретный есть к тебе разговор. – Удручённая дева поднимается в повозку, утирает частые слёзы. Повозка трогается, дабы навсегда увезти Лаодику из родного города.
Глава 5. Напутствия
Евкратид
Повозка тронулась, городские ворота остались позади. В большой повозке трём взрослым людям тесно, половина пространства занята сундуками.
Меридарх трогает один из сундуков, обращается к дочери:
– Я перебрал без тебя приданое. Ты недосчитаешься многих привычных вещей. Вместо милых безделиц уложил имущество родовое, необходимое тебе в Кангюе.
– Отец, почему бы мне самой не распорядиться моим собственным приданным? – В тон вопроса вложена жгучая обида.
– Движет мной забота о тебе. Опыт меридарха передаю тебе. Поговорим же, дочь, не о скромных утратах девичьего имущества – его тебе восполнит с лихвой твой жених, – а о том тайном знании, что тебе действительно пригодится в далёком краю.
– Ты отправляешь меня к варварам без любимых, дорогих мне вещей! Это очень-очень жестоко, отец! – протестует Лаодика. – Мне будет и без того печально в одиночестве, зачем же мне делать ещё больнее?
– Одиночество? Какое одиночество? – переспрашивает Евкратид.
– Ты, верно, насмехаешься надо мной, опытный родитель? – тараторит Лаодика. – В Кангюе никто не говорит на койне! Вот и безмолвное одиночество! Пытка молчанием меня поджидает. То не замужество, то мои похороны. Грубые варвары будут, как ты вот сейчас, надо мной потешаться. Изведут меня новые родственники придирками, их уклад мне совсем непонятен. Злые они все как один! Приготовляют для меня унижения. Гордость моя пострадает. В служанку меня обратят.
– Лаодика, прошу, успокой пустое треволнение. Плохое отношение к людям порождает и плохие события. Разве я не говорил тебе эту старую мудрость?
– Быть глупо-наивной, отец? Ты это мне предлагаешь? Хороши же твои наставления!
– Наивность? Не про наивность с тобой говорю. Быть наивным в диком лесу, наполненном хищными тварями, смертельно опасно. Говорю про изначальное дружелюбие. Увидь в варварах не врагов, но друзей. Продемонстрируй им открытость и искренность. Это я про Кушана, жениха твоего. Он дорожит доверием. Твой первый шаг навстречу жених оценит. Итак, про беспокойства. Начнём по порядку – койне. Кушан, правитель Кангюя, говорит на койне, разве этого тебе мало? – считает на пальцах меридарх. – Кастор тоже и его отец Филипп – им койне родное… Уже трое владеющих койне из тех, кого я видел в Кангхе. Что же до прочих? Ну так твой бактрийский прочим хорошо будет понятен. Милая дочь, ты не едешь в Кангюй стряпнёй заниматься. Ты не кухарка. Ты не прислуга. И не из прислуги происходит твой знаменитый македонский род. Ты невеста правителя, не тебе самой стирать грязное бельё. Мелочных придирок от властительной арийской родни ты, Лаодика, никогда не услышишь. Кушан – само благородство. Беспричинно в Кангюе никто не обидит тебя.
– Слово мне предоставишь после речи своей? – входит в беседу архитектор.
– Как закончу, так и начинай. – Евкратид явно благоволит Макарею. Меридарх поворачивается к дочери, говорит с ней твёрдо, игнорируя заданный вопрос.
– В жизни я пришёл к тому твёрдому заключению, что где бы ты ни оказался: в Бактрах ли, сокровищнице Бактрии, в Великой Сирии ли многопёстрой или в свободном Кангюе – всюду надо соответствовать ожиданиям людей. При Диодоте соответствовал я ожиданиям деспотичного сатрапа, клялся ему беспрестанно в преданности. Когда он отложился от дел Селевкидов, согласился стать его шпионом в Сирии. Я был юн, очень юн тогда, тебе едва по пояс. Мне было восемь лет. Попав же в Сирию и вступив в корпус пажей базилевса, позабыл про данные Диодоту клятвы и стал лучшим пажом. «Тот самый великолепный красавчик Евкратид» – вот так меня называли в Антиохии. На меня равнялись, мне предлагали товарищество, звали в любовники, мне подражали, для меня были открыты двери домов аристократов Сирии. Вернувшись в Бактрию и застав смену династии, я принёс клятву верности новой династии. С меня не убыло гордости от новых клятв. Приспосабливался я к ожиданиям людей, облечённых верховной властью, потому и уцелел в бурных событиях.
– Как же мне поступать, отец, с личными чувствами? – Дева тянет беседу в иную сторону.
– Личные чувства ты, дочь моя, надёжно сокрой от глаз и ушей посторонних, как я сокрыл сокровища, тебе необходимые.
– Что за сокровища ты спрятал? – Впервые в глазах Лаодики появляется интерес.
– К ним я приду позже, но пока не о них будет разговор, – посмеивается Евкратид. – Как прибудешь в Кангюй, с первых дней соответствуй ожиданиям твоих подданных. Варварами их не называй, слово то наше им хорошо известно вместе со смыслом его, а лучше и вовсе слово то хулительное позабудь. Ни к чему тебе браниться среди незнакомых тебе людей. Ты же не хочешь с первого дня нажить врагов среди новой семьи?
– И какие ожидания у моего жениха? Кем он хочет видеть меня? – Дева приводит в порядок растрепавшиеся волосы, завязывает белую диадему.
– В Кангюе заправляют сарматы. Правитель Кушан их приблизил к себе. Сарматы поставлены Кушаном выше прочих племён в союзном государстве. Равноправие среди мужей и дев лично я наблюдал и в свадьбе, и в сражении, и при похоронах. Выдавали при мне замуж знатную сарматку всем племенем на совете, как у нас лучшего из лучших мужа женят. Свобода – это их самая чтимая богиня. Демократия – стародавняя священная традиция кочевников. Дух у сарматов очень воинственный, девы у них владеют ценным родовым оружием, сражаются в доспехах на лошадях наравне с мужами. А умирали сарматки так же храбро, как и их отцы, братья и мужья. Хоронят знатных сарматок с оружием. Грустный этот обряд я тоже в Кангюе застал.
– Сарматки похожи на легендарных воительниц? – Дева удивлена. Но, несмотря на удивление, демонстрирует познания в истории: – Тех самых свирепых амазонок, что сражались с эллинами при реке Фермодонт[9 - Река Фермодонт (др.-греч. ????????) – река в северо-восточной части Малой Азии, античный Понт (Турция), впадает в Чёрное море. Современное название – Терме.]?
– Возможно, Геродот писал об их очень дальних прародительницах, племени савроматов, когда составлял труд свой про Скифию. Но как мне теперь, после близкого знакомства с сарматами, представляется, учёный муж никуда не путешествовал, а позаимствовал нужные сведения от скифов, что пребывали на службе в Афинах. Те же по им одним известным причинам приукрасили и исказили истину. Думаю, никогда не существовало описанного Геродотом племени одногрудых амазонок. Ведь отрезание груди убьёт любую женщину. Какая страшная боль! От такой сознание померкнет. Геродот поверил чьей-то нелепой сказке. Ты только представь себе тот поток крови, что хлынет при обрезании! Не замечал я среди сарматок очень заметной убыли в теле по месту груди. Амазонки – просто красивый миф, повод для наших художников амфоры украсить красивым рисунком.
Истинная правда мифа Геродота в том, что нескончаемые жестокие распри среди скотоводов за скот, их «живое богатство», принуждают общину сообща сражаться любыми руками, имеющимися в наличии, – мужскими, женскими, детскими. От войн проистекает и известная племенная сплочённость кочевников. По-иному скотоводу силами семьи или в одиночку никак невозможно отстоять границы огромных кочевий. И в случае кочевников верно старинное суждение: необходимость – мать улучшений людских! Кир, Дарий, Филипп, отец Александра, Александр проверяли на прочность порядки скифов. Порядки скифских племён уцелели по той причине, что во взаимопомощи скотоводы упражняются каждый день.
По той же необходимости рабство в среде кочевников не возникло. При наличии лошади ограничить свободу раба никак невозможно – подневольные скроются вместе со стадом. Ищи потом в бескрайних просторах беглого вора. Ты поразишься, как и я, увидев впервые зелёную гладь, ничем не ограниченную. Незначительная пушинка – человек в степи. С ветром можно соревноваться на быстроту. Оковы там бесполезны, сам воздух пропитан свободой. Потому-то раб-пастух в степи бесполезен.
Но кто же вместо рабов в услужении у скотоводов? Кто в пастухах наёмных числится? Обездоленные? Нищие подёнщики? Теми вопросами я себе задавался, когда оказался среди кочевников. Выяснилось – нет нищих подёнщиков у кочевников. Денег, монет, нашего мерила благосостояния, степняки не признают. Скот – тоже особенное богатство. Потому как скот принадлежит всему роду, а не отдельному человеку. Пастушество в степи – чтимое занятие, совсем по-иному у нас, в Бактрии. В пастушестве скотоводы проявляют бесстрашие сродни воинскому. Не веришь? Про постоянные распри, помнишь, тебе говорил? Не только волки враги у пастуха.
Их народонаселение совсем молодое, вдвое моложе нашего, стариков среди кочевников почти что и нет, в этом прав Геродот. Будешь ты, дочь, среди подростков находиться. Дерзновенны те подростки. Мужи у кочевников часто отлучаются из дома – в походы или на празднества, потому родовое имущество в несколько тысяч голов скота остаётся под полным надзором женщин. Дерзновенны те женщины. Отлучки мужчин, как мне рассказывали, могут затянуться и на долгие годы. Из военных походов возвращаются не все. Убыль мужей вдвое больше, чем женщин. Потому женщин в любое время – и мирное, и тревожное – у кочевников больше, чем мужей. Опять по-иному, чем у нас! Женщин в наших Бактрах серьёзно поменьше, чем мужей, роды и чаны с едой тому две причины.
Необходимость выживания в степи породила равноправие полов, жриц вместо жрецов, воительниц при родовом оружии, мирных пастушек, стерегущих скот, – нет, не с посохом и флейтой, как у нас, но с луком и топором. Помимо привычных занятий, у кочевников девы обороняют жилища, девы сражаются и умирают в битвах. Говорили мне, что в храбрости женщины кочевников ничем не уступают мужам, бьются до смерти, часто устраивают ловушки, в засадах коварны, на примирение неравное соглашаются с превеликим трудом. По одному сражению с усунями мне трудно судить, правильны ли эти суждения или нет. Простота нравов кочевников очевидна случайному стороннему наблюдателю, то есть мне.
– От чего ты меня предостерегаешь, отец? Ожидают меня свирепые распри? – Дева широко округляет глаза.
– Именно так, Лаодика, – кивает Евкратид, вновь постукивает по стенкам сундуков с приданым.
– Жить мне среди этноса… – Лаодика встревожена, – …как его имя непослушное произносится? Сар-ма-тов?
– Среди дахов и саков скорее. Но сарматов непослушных ты обязательно повстречаешь. Встретишь ты и савроматов. То племя очень старинное, с историей славной. – Евкратид достаёт из сумы странного вида бусы из бирюзы. – Возьми. Это подарок сарматов мне. Пусть сарматы видят, у кого их подарок драгоценный во владении оказался.
Бусы оказываются на шее девы. Ладно сработанный подарок сарматов совсем не нравится деве.
– Большой ли дворец у правителя? – вопрошает хмурая Лаодика.
– Нет дворца у Кушана в нашем с тобой понимании. Дворец правителя – толстостенная цитадель глинобитная на высоком холме, посреди цитадели башня формой крестом, также из глины необожжённой. Сад благоухающий, водоём с фонтаном, зал для пиров, роскошь фресок стен и мозаик пола – всё это благоустройство заменяет властителю внушительный арсенал, собранный для многолетней осады.
Лаодика чуть не плачет от слов отца. Евкратид оборачивается к архитектору, ему и адресует с улыбкой:
– Кушану не требуется новый дворец для молодой жены из Бактрии.
– Что же тогда требуется Кушану? – за Макарея вопрошает Лаодика.
– Осадные машины. Ждёт Кушан прибавления в кочевом населении. То население, числом как имеющееся, правителю где-то надо с удобством разместить. Под удобством подразумеваю травяные угодья. С населением прибудет «живое богатство». Земли соседнего Хваризама малонаселены, пригодны для скотоводства, рек в нём достаточно даже для фруктовых садов. Потому пойдёт Кушан войной на Хваризам. Его кавалерийской армии нужно чем-то очень быстро сокрушить крепкие стрелковые галереи крепостей соседа. Хочет покорить соседа за одно короткое лето. – Евкратид пристально всматривается в Макарея. – Сможешь построить властителю Кангюя тараны?
– Одни только тараны правитель затребовал? Могу и баллисты дальнобойные для него собрать. С моими баллистами осада ещё быстрее пойдёт. – Мрачный Макарей уверен в себе. – Ресурсов необходимых в Кангюе должно быть в избытке: рабочие руки, жилы, дерево, металл – вот что мне от правителя нужно. Расчёты математические – моя часть работы.
– Тараны тяжёлые мощные просил он, разборные, годные для перевозки, под навесом от стрел, на колёсах, движимые воителями в битве или волами на перегоне до стен. Но ты и баллисты ему предложи. Вдруг в степи будет битва. – Евкратид поворачивается к грустной дочери. – Теперь понимаешь, каким ожиданиям ты должна соответствовать, Лаодика? – Евкратид снимает портупею с ксифосом, вручает недоумевающей деве.
Лаодика принимает дар с вопросом:
– Ты предлагаешь мне стать воинственным мужем, отец?! Я всего лишь застенчивая дева. Робка я. Я и кричать не умею. На мужей уж тем более. Зачем мне оружие?
– Ты познаешь войну, Лаодика. Будь же готова увидеть жестокое насилие. Кровь человеческая пред тобой разольётся рекой полноводной. Не трусь. Бейся, не смиряйся волей чужой, не повинуйся слепо судьбе. Доблесть яви подданным, будь им достойным примером. С гордостью носи мой ксифос! Никогда прежде меня не подводил в схватках родительский ксифос. Так пусть и тебя он живой оградит от бесчестия! Будь же как бравые духом сарматки, драгоценная моя Лаодика. Одевайся как они, думай как они, поступай как они – тогда достигнешь благополучия в Кангюе. Это моё тебе напутствие.
– Вы на битву меня провожаете? А называли это свадьбой почётной, с правителем! Стало быть, помолвлена я не с человеком – с войной, распрями и оружием? Я и не дева уже. Кто я теперь? Рекрут? Воин? Гегемон? Страж цитадели? Отец ты мне или мне тебя теперь называть меридархом? Стратег, меридарх, мне подруга подарила три куклы. Соответствую ли я, невеста правителя, с этими милыми детскими куклами суровым ожиданиям моих свободолюбивых поданных?
Сразу два собеседника взирают пытливо на Евкратида.
– Где куклы, подаренные тебе? – На требование Евкратид заполучает в руки три тряпичные куклы.
– Смотри, дочь моя. – На тех словах Лаодика закрывает плотно глаза, прикусывает губы, лицо девы выражает муку душевную.
Евкратид надевает дочери через шею портупею с тяжёлым ксифосом
и…
вкладывает в руки девы три куклы. Лаодика открывает глаза. На Евкратида смотрят девичьим наивным, чистым, открытым взором со скрытой болью.
– Запомнила телом вот это твоё настроение? Вынь железо бранное из ножен. – Дочь послушно выполняет волю отца, держит крепко меч, не расставаясь с куклами и прижимая их левой рукой к своей груди. – Огляди себя со стороны, Лаодика. Вот, смотри в зеркало. Понимаешь теперь, как ты должна преподнести себя в Кангюе?
Лаодика молча кивает головой. Острозаточенный ксифос осторожно находит свои ножны. Куклы бережно прячутся в дорожную суму.
Макарей
– Помнишь ли ты, Лаодика, встречу первую с Кастором? – Евкратид напускает на себя благодушный вид.
Дева молча кивает головой.
– Говорила ты Кастору, пахнет-де он потом. Конским, верно, да? – Лаодика отворачивает лицо от говорящего. – Что ж, обсудим проблему формы и содержания.
Евкратид откупоривает амфору с вином, вдыхает аромат винных паров, разливает неразбавленное вино из амфоры в три сосуда совсем не винного назначения. Когда небольшие кофоны[10 - Кофон (др.-греч. ?????) – округлый сосуд на основании, с вогнутыми внутрь краями, с одной, двумя или четырьмя ручками.] наполнены до самых краёв, меридарх раздаёт их собеседникам.
