Город'ОК

скачать книгу бесплатно


Антоха и Саня сидят в новой парной, прогреваются, подкидывают на раскаленные камни первый ковш горячей воды. Парни знали толк в бане, поэтому пиво не пили, а принесенную Антохой пол-литровую светлого помаленьку подбрасывали на камни, полной грудью втягивая теплый хлебный аромат. Пиво выветривалось, и в бане оставался едва уловимый запах ели. Лена разложила по углам парилки вечнозеленые хвойные иглы. Не любила она все эту химическую хрень – эфирные масла в баночках, а так еще прадеды бани ароматизировали. Сидели парни, молчали, вдыхали пар, не вздыхали. Саня этим летом березовые и дубовые веники заготовил, теща с юга эвкалиптовых пять штук привезла… Не спешат Антоха с Саней, а куда спешить?

– Ну че, давай тебя попарю, – Саня первым Антоху парить будет.

– Давай–давай.

Антоха растянулся на полке, под голову березовый веник положил, как подушку, на голову холодный эвкалиптовый. Дышит, чувствует, поддал Санек парку. Тепло такое теплое, не обжигает – обволакивает. В голове свежесть, легкость такая. Стоит над ним Санька с двумя вениками, сначала поглаживать начинает спину – мурашки по телу бегут. Сильнее, еще сильнее прикладывается, не бьет – паром окутывает. Еще подкидывает, рычит, как медведь, голосом себе помогает. Все скверну выгонят достает. Вновь веником взмахнул. Ступни. По ступням проходиться. Поднимается Антоха – голова суть-чуть кружиться, а может это легкость. Идет на улицу, ложиться в снег. Горит тело в снегу, демоны убегают, спотыкаются, падают. Городок за бока хватается, больно смешно у демонов жопы горят, а Антоха забегает обратно в парную, садится. Хорошо. Саня улыбается, потом ледяной водой обливается.

После бани хорошо, чинно, сыто, как на джазовом концерте.

«Джаз – музыка сытых», – услышав как-то Бени Гудмана, сказал Дима Туркин – городской талант. Цитаты гениев с периферии не цитируют в интернете. Так иногда знакомые с ухмылочкой скажут: «Во, Димон как-то сказал…» После бани хорошо. Саня и Антоха после отдышались уже, выпили по чашке чаю с мятой, Лена летом много ее насушила, напиток из нее делает: мята и мед. Вкуснотища. Можно теперь и накатить неспешно, закусить капустой квашеной и мясом, Лена нажарила мяса с луком без гарнира. Много. Парни сидели на кухне за круглым столом, работает телевизор, поют там песни. После бани хорошо, даже попсовые клоуны не напрягают. Пищит на экране Шаляпин. Прохор, конечно. Все равно на него. Итак благостно. Молчишь, даже голос внутри молчит. Спокойствие и комфорт, как будто джаз слушаешь.

– Ой, хорошо после бани, – опрокинув стопочку самогонки на кедровых орешках, изрекает Антоха. – Только знаешь, что плохо? Домой идти.

– Ты же на такси собирался, – Саня ел капусту и макал черный мякиш в мясную подливу.

– Ну, ехать. Так бы и уснул на этом диванчике.

Есть такие квартиры, куда заходишь и себя находишь, ничего не страшно, никто не напрягает, можешь спокойно на диванчике лежать или сидеть вразвалочку, молчать. Такие дома только у близких друзей и бывают. Так Антоха то ли сидел, то ли лежал на диване и зевал. Саня сидел напротив на табуретке. Дом! Как много в этом звуке! Саня с Леной жили в этом доме уже три года, а дом жил в них. Окна большие, всегда светло в нем, ни пылинки, ни соринки. Прихожая в доме большая, прямиком в кухню переходит. Вдоль стены – гарнитур оранжевый, потолок навесной, цвета морской волны, пол линолеумом покрыт, пол с подогревом, мягкий, ковров не надо. Зала в доме просторная: одно большое окно, на другой стене – два маленьких. Телевизор на стене ЖК, аудиосистема 5:1, у большого в комнате окна чайная роза в кадке цветет. Спальня Сани и Лены, туда дверь закрыта.

Детская; на обоях в ней божьи коровки и облака, ковер с котом Леопольдом на полу, на нем игрушки разбросаны, кровать двухъярусная. Еще комната есть, она для гостей. Кровать там широкая, аккуратно заправленная, подушки взбиты, белье всегда чистое. В прихожей дверь на второй этаж, не очень крутая с перилами залакированными. Второй этаж Саня еще не достроил, там пока Лена веревок натянула, белье сушит.

Добро увидеть бывает не просто, тут труд нужен, как трудились Саня с Леной, всегда у них хорошо было, поэтому они и умели радоваться от души за других. Где-то год назад уехал из Городка Димка Тригубко в Питер, на работу хорошую почти сразу устроился, пить по-черному бросил, женился на умнице с собственной жилплощадью, а сейчас уже дочка родилась, Александрой назвали. В Городке червивые сразу зашипели: не надолго его хватит, еще неизвестно, чем это аукнется, и только Саня, за ужином рассказывая Лене о Димке, радовался за него.

– Да, радость-то какая, – убирая посуду со стола, думала Лена.

– Да, молодец парень, – Саня с Леной умели читать мысли друг друга.

Не ведает Лена, не ведает Саня, что в книге написано: «Блаженна ты, любовь, подательница всех благ! Блажен человек, истинную веру обретший и непритворную любовь, ибо сказал Господь: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих».

Еще по рюмашке кедровки Саня и Антоха накатили. Настала совсем лепота.

– Че ты, смотришь сериальчик этот «Выжить после»? – Саня разливал чай.

– Слушай, смотрю, первый сезон начал. Начинается как-то банально. Смешно даже, – Антохе после трех рюмашек тянуло поговорить – сериальчик – отличная тема, не на политику же слова тратить.

– Может быть, но второй сезон, я тебе скажу, вообще огонь! – Санька тоже разгорячился.

– Посмотрим-посмотрим.

– А самое, что интересное, там всего вроде три или четыре сезона Нет этой галиматьи, как в «Ходячих мертвецах», где одно и тоже, только локации меняют.

– Так че им еще делать остается, деньги же надо зарабатывать.

– А сегодня она имеет пентхаус в центре Киева, собственный ресторан, коллекцию автомобилей, но никто не знает, что в детстве она росла в нищете, – по телевизору началась программа про какую-то певицу.

– Че, Антоха, нравится Анюта? – Саня с намеком на намек подмигнул и указал на девчину в телеэкране.

Антоха уже хотел сказать, так как надо, так как принято:

– Пентхаус у нее есть, ресторан. Дала, кому надо, отсосала, у кого следует.

Но язык не повернулся, демоны из бани ошпаренные когда убегали и зависть в мешке с другими своими прелестями прихватили. Скверны, что живых мертвыми делает, нет.

– Песни ее не слышал, а так очень нравится, значит, и песни у нее хорошие. Вообще молодец баба.

– Да. Молодец тетка. А ты знал, что Хабенский…

– Орк?

Пацаны просмеялись.

– Не. Отличный мужик. Уже больше ста детей от рака спас.

– Хера себе, какой он крутой.

– Да. Вот бы к нам в Городок звезды приехали.

– Зачем?

– Да чтобы у всех праздник был, чтобы люди порадовались.

– ООО!!! Праздника, значит, захотели,– на кухне появилась Лена, распаренная, с полотенцем на голове, в легком халатике на голое тело, (она как–то не стеснялась Антоху, да и Саня вроде на это не обращал внимания). Лена наклонилась к кружке, в которой был заварен шиповник, при этом таинственно оголилась половина ее персиковой груди. Антоха не хотел туда смотреть, постыдные мысли появлялись как-то сами собой.

– Ой, ладно. Пошел я домой. Вам спать пора.

– Так у нас-то оставайся, – Санька был еще не против выпить и посидеть.

– Не, надо идти.

– Ну, давай на посошок.

– Ну, давай!

Антоха вышел на улицу. Морозило, сам он, пьяненький, не стал такси вызывать, решил пешком прогуляться. Выпивал бы с кем другим, по-любому захотелось бы догнаться, продолжить банкет, а сейчас, после бутылочки самогонки, после бани, после Саши и Лены, вообще больше пить не хотелось. Спасибо только им хотелось сказать, Хабенскому сказать спасибо, Прохору Шаляпину, что по телевизору пел, не напрягал. Но почему так мало людей про Хабенского знают, что он добро творит? Почему уроды просмотры на «Ютьюбе» набирают? Почему я сам в интернете на уродов смотрю?

– Да потому, что я сам урод, – вдруг осенило Антоху, – Такой же урод, как и по телевизору в новостях. Только и говорю, что курить завтра брошу. – Я все думал, почему именно «Экспонат» у «Ленинграда» так интернет взорвал. Есть же у них круче клипы – «ЗОЖ», «ВИП», ну и шедевр «Мусор». А тут все ясно стало Антохе, там хоть чутка, да задуматься надо. А тут «Экспонат». Нате! Получите, распишитесь, кругом такие тупые, а я не такой. Я понимаю, что кругом тупые. Экспонаты, а я не такой.

Антоха выкурил полсигареты. В кармане потайном полпачки нашел. Не смог сдержаться. Тошно так стало, голова закружилась, в ногах слабость, чувствует Антоха – вянет. Кинул окурок с силой, а сам поскользнулся и упал на бок, и только фонарь и черное засыпанное звездами небо перед глазами.

Фонарь нагло и символично потух. Час ночи значит. В час ночи Городок фонари гасит, экономит электроэнергию, нечего по ночам шарахаться, а Антоха стряхивал с себя оцепенение, всю скверну в бане смыл, протер рыло снегом. Заулыбался:

– Ну ничего-ничего, прорвемся. Лишь бы завтра было с хлебом насущным, да у Сани с Леной все хорошо.

Саня с Леной уже выключили телевизор и улеглись спать.

– Я тебя люблю. Не знаю, как сказать короче, – крепко прижав к своей груди Лену, прошептал Саня.

– Ах ты, ежик.

«Так просто! Как у нее получается делать такие комплименты? – Саня засыпал, – Хорошо, что сегодня заходил Антоха…»

Лене не спится, ворочается. Как с бани вышла, трусиков еще не надела, любит обнаженной спать. Вся пышет.

– Фу! – громко выдыхает Лена. Жарко, а там аж пожар. Закрывает глаза – хочет. По спине мужа, света очей своих, ноготками проводит. Он вздрагивает, от этого Лена еще больше взводится. Переворачивает его на спину, сверху запрыгивает, губами врезается в губы. Что?! Что такое с ней происходит? Этим мыслям она всегда говорила: «Стоп». Никогда не преступала черту, которую сама начертила, никто не ставил границу, сама баррикаду выстроила, ее робость всегда говорила: «Стоп!». Даже когда была одна, мыслям таким всегда говорила: «Стоп!». Ручками, словно перышками, защищалась, когда Саша хотел ее взять, перешагнув за ту черту, которую она нарисовала, она так ее боялась, стеснялась, что даже разговоры об этом вгоняли ее в краску. Так и получалось, что детей сделали под одеялом, с занавешенными окнами, в темноте, на ощупь. Еще недавно она была счастлива: в жизнь воплотилась мечта.

«Я хочу стать счастливой женой и замечательной мамой», – много лет назад написала она в девчачьей анкете, синенькой такой, с цветочком на обложке, закрывающейся на замочек. В такой точно можно хранить секреты. Так все и вышло. Она была счастлива в браке и была без ума от детей, но последнее время этого стало не хватать. Катастрофически этого стало не хватать, и все чаще в мечтах перед сном она подходила к той черте. Не было робости, не было больше оружия бороться с желанием.

Губами Лена врезается в губы супруга. Спускается ниже. До этого она брала в рот только его пальцы, своей рукой сама сжала свою грудь. Вверх–вниз, вверх–вниз голова. «Боже! – думает Лена, – можно ли о нем думать сейчас? Неважно!» Это «вечно и грешно». Это силы дает, открываются дверцы. Ленка открывает заднюю дверь. Больно! Смешно! Хорошо! Фейерверк! Звезды в земле. Целая горсть звезд, вот на подушку рассыпались, кинуть их в угол, на пол, на кухню отнести, чтобы весь дом вместе с нами светился!

– Трахай меня! – кричит Ленка. Так не похоже это словцо на Лену. Лена раз всего матюгнулась вслух, когда они с Сашей сели в катапульту на «Диво–острове» в Питере.

– Я сосчитаю до трех и полетите, – сказал смешной губастый парнишка, что их пристегивал к сиденью.

–Три! – они сразу взлетели.

–Блять! – тогда лишь вскрикнула Лена. Это был как гром среди ясного неба, как муха в сметане.

– Сильней! Трахай меня! – кричит Ленка.

– ААААА! – кричит Саня.

Звезды комком, одеяло в ногах, Лена медленно облизывает губы.

Они влажные и соленые.

– Как…

– Молчи, – Лена не дает договорить Саше, пьет тишину, слушает песню, что слышат птицы и звери, что поет в небе чистый ручей. Больше нечего бояться. Сияние обрушилось вниз.

– Душа моя…

Сопит носик Сашин, так и уснул без одеяла. Голенький. Прикрыть его надо. Постарался сегодня: и снег чистил, и баню топил, и…. Пусть спит, завтра ему еще ее с Олькой в город везти. Как же легко здесь, на этой стороне, нет тебе да, нет тебе нет, так чисто, ясно, как в весенний солнечный день: и все это с тобой, рядом сопит, внутри, снаружи. Лена засыпает, летела, сегодня она летала не хуже Маргариты на щетке в романе. Разнесла стену, как Маргарита вынесла все стекла в доме, а стена та и не стена вовсе, так, пшик всего–то, страха грамм сто.

Димка Тригубко, стоя у зеркала в ванной и в свете стоваттной лампочки, мог хорошенько себя рассмотреть, внимательно всмотреться в отражение:

– Нда… – повторял он снова и снова – Нда… – бил ладонями по щекам, оттягивал пальцами мешки под глазами, так что появлялись красные капилляры, и вновь многозначительно произносил:

– Нда…

Конечно, бритва, одеколон и шампунь сделали свое дело, – придали фейсу свежести и лоска, но – «Нда»… опять звучало с таким мощным акцентом, как будто в ванной кто–то уронил металлический станок для бритья прямо на кафель. Звон в пустоте. На кухне, скажем, этот станок бы упал не так громко, а в ванной понимаешь, что повнимательнее надо быть к себе.