Чем дальше в лес…

скачать книгу бесплатно

Чем дальше в лес…
Светлана Багдерина

Иван-царевич и С. Волк или В чужой монастырь со своим самоваром #1
Однажды добрый мальчик из хорошей семьи сбежал из дому, связался с сомнительной личностью, попал в такое количество переделок, что не пересчитать и на пальцах рук и ног его и сомнительной личности вместе взятых, но, в конце концов, всё кончилось хорошо. Или не очень? Или совсем не так, как должны кончаться подобные истории? А вот это уж как посмотреть… Из серии «Былины Белого Света».

Светлана Багдерина

Чем дальше в лес…

Ха-ха-ха! Конь на обед – молодец на ужин!

    Комар.

Ближе к полудню, когда солнце добралось почти до самого зенита, Иван подъехал к развилке. Между разбегающимися дорогами на коврике из пыльной травы самодовольно развалился огромный валун. Даже не спешиваясь, царевич мог разглядеть, что на поверхности его было что-то высечено, причем очень давно, потому что от времени надпись поистерлась, и кроме того, что она существовала, ничего более различить с высоты спины Бердыша было невозможно.

– Это он! – радостно, словно при виде давно пропавшего и внезапно нашедшегося родственника, воскликнул Иванушка, – Я читал! Здесь должно быть сказано, куда ехать дальше, и что на каждой из дорог должно случиться! В «Приключениях лукоморских витязей» королевич Елисей встретил как раз такой же в шестнадцатой главе, когда он поскакал в Караканское ханство чтобы спасти королевну Хвалиславу из лап хана Чучума!

И он осторожно сполз с седла, довольный в глубине души, что нашелся наконец более-менее благовидный предлог снова почувствовать под ногами землю.

Переступая так, будто седло все еще оставалось у него между ногами, царевич приблизился к камню, бережно стер колючую придорожную пыль и, прищурившись, постарался разобрать, что там было написано.[1 - Он был еще слишком молодым и неопытным путешественником, а в книгах и свитках этого, конечно никогда не упоминалось, так что Иван не мог знать всемирного закона, касающегося того, что люди пишут, писали и будут писать во все времена и во всех мирах мелом на заборах, краской на стенах или, при отсутствии таковых, зубилом на булыжниках, и что лишь отдаленно можно было внести в рукописное произведение как указание направления движения и последствия оного.] При других обстоятельствах ученый вьюноша мог бы с удовольствием припомнить словечко «эвфемизм», но сейчас он смог только густо покраснеть и попятиться назад, часто-часто моргая белесыми ресницами.

«Но это же неправильно!» – смущенно недоумевал бедный Иванушка, тщетно стараясь изгнать из памяти прочитанное и чувствуя, что начинают пылать не только щеки, но и уши. Во всех историях о героях и приключениях, которыми он зачитывался при свете лучины под одеялом,[2 - Его наставник, Олигархий, относился к ним неодобрительно и всегда говорил, навивая на палец при этом жиденькие усишки, что благонравному отроку царской фамилии не пристало читать праздные опусы, мда-с, пустое бумагомарательство, доложу я вам, и непреклонно отбирал и книжки, и светильник. Но надо ли говорить, что к наступлению следующей ночи увлеченный воспитанник троекратно восполнял запасы и того, и другого – и снова читал, читал, читал…] все без исключения витязи на распутье всегда находили большой камень,[3 - С этим было все в порядке.] а на камне том[4 - И тут начинались расхождения.] были указания герою, куда двигаться дальше.[5 - Хотя, в принципе, на сей бесстыже разлегшейся каменюке, позорящей честь и достоинство приличных указательный камней, именно они и были высечены.]

Может быть, в настоящей жизни не всегда все бывает так, как написано в книгах?…

Но нет, такая крамольная мысль не могла прийти в голову нашему царевичу. По крайней мере, не сейчас.

Иван неуклюже взгромоздился на Бердыша, равнодушно пожевывавшего удила, повторяя заученные с детства строки из «Приключений лукоморских витязей»: «… и прочел Елисей-царевич на камне таковы слова: «Направо поедешь – убитому быть, налево поедешь – коня потеряешь…» – но всё без пользы. Хулиганские рифмовки не желали уходить из головы, а жар смущения заглушал даже боль в определенном месте, порожденную четырьмя часами езды в непривычном жестком седле на непривычном тряском коне по непривычной колдобистой дороге.

Вообще-то, непривычно было все: слишком горячее солнце, слишком тяжелый меч, слишком широкая спина коня, слишком однообразная дорога, в то время как у остальных витязей, пустившихся в дальнее опасное странствие, приключения начинались сразу с третьей страницы, самое позднее, с первого абзаца четвертой. Ни о боли в перенапряженной спине, ни о мозолях на уже упоминавшемся месте, ни о раскаленной кольчуге, немилосердно обжигавшей щеки и подбородок при малейшем прикосновении, ни о забитых густой дорожной пылью легких в «Приключениях» не говорилось, а о том, что делать, если на развилке дорог не окажется указателя, даже не упоминалось. Казалось, такая возможность просто не приходила в голову автору этих «Приключений», а также авторам прочих «походов», «странствий», «подвигов», «одиссей», «похождений» и прочих «путешествий», когда-либо побывавших в Ваниных руках.

Дабы утвердиться в вере, Ваня достал из переметной сумы любимую книгу и нашел нужную главу. С гравюры на него самоуверенно глянул розовощекий здоровяк в блестящей кольчуге и замысловато изукрашенном шеломе – королевич Елисей, о приключениях которого и повествовалось на четырех тысячах страниц этого фолианта. «Уж он-то бы знал, как поступить», – уныло подумал Иван, бережно сдул с картинки конский волос, закрыл книгу и осмотрелся.

Дорога, ведущая направо, терялась в поле, где, насколько хватало глаз, скучная желтоватая растительность покрывала всё пространство от края до края. Другая, попетляв среди холмов, скрывалась в лесу в полуверсте от перепутья. Никакого преимущества одного направления перед другим царевич не находил, кроме одного: лес обещал некоторое разнообразие и прохладу.

Это и оказалось решающим. Царевич сурово нахмурился, сделал и оставил попытку выпрямиться, вместо этого просто подбоченился и резко пришпорил коня, как Елисей делал это раз по пять на каждой странице. Флегматичный Бердыш, разморенный жарой и не ожидавший столь внезапного пробуждения от своих лошадиных грез, встал на дыбы – и понесся стрелой, поднимая тучи пыли, которые долго еще не оседали и после того, как конь и вцепившийся ему смертной хваткой в гриву всадник[6 - Судя по позе и выражению лица, явно не предвидевший такой бурной реакции на свое, казалось ему, безобидное телодвижение.] скрылись в стене леса.

Через полверсты природное миролюбие скакуна взяло верх, и он снова перешел на размеренную трусцу. Иван выровнял себя в седле, морщась и вздрагивая от боли в натруженных ягодицах. Постепенно ему становилось ясно, что час конных прогулок с матушкой вокруг дворца[7 - «Нет-нет, мальчики, Ванечка с вами на охоту не поедет, вы просто не понимаете, какой он слабенький, с его здоровьем себя нужно беречь, а вы уезжаете слишком далеко и надолго…»] и настоящее путешествие отличаются как деревянная лошадь от настоящей. Конечно, он и раньше подозревал об этом, но говорить на эту тему с маменькой у него не было никаких сил. Поначалу он, конечно, пытался, и даже настаивал, чтобы ему позволялось скакать на коне, рубить лозу, метать копьё и обучаться фехтованию вместе со старшими братьями, но после первых синяков, рассеченной брови и вывихнутой лодыжки[8 - Все это случилось в один день и, естественно, самый первый.] все разговоры с царицей на эту тему заканчивались одинаково. Со слезами на глазах она заламывала руки и твердила, что он не любит свою мать, что хочет, чтобы она зачахла от горя, если с ним что-нибудь случится, что с ним просто не может ничего не случиться, так как он родился восьмимесячным, всегда в детстве болел, что он гораздо слабее своих братьев, и вообще он всё еще ребенок.

Но так как тайком заниматься ратным делом не получилось,[9 - Нескрываемая шишка на лбу, перелом ребра и материнская истерика в 10 баллов по шкале Цугцвангера.] после заступничества отца сошлись на недолгих прогулках верхом на самой смирной лошади и на еще более коротких уроках фехтования один раз в месяц. В оставшееся время младший царевич находил себе утешение в библиотеке дворца в обществе летописей, записок путешественников и книг о захватывающих дух приключениях и опасных походах и грезил, грезил, грезил…

Как послушный сын, он старался не огорчать родителей, но решимость его испытать себя в настоящем деле тихо росла прямо пропорционально количеству запретов, налагаемых на младшенького заботливой царицей Ефросиньей. А когда таинственный супостат повадился портить золотые яблоки[10 - Червонное золото, высшая проба, шли прямо на монетный двор.] в царском саду, Иван просто не мог не выследить вредителя. Когда же царь Симеон загорелся желанием послать сыновей на поиски жар-птицы, Иванушка сурово поставил родителей в известность, что в понятие «сыновья» он входит тоже, и что нет, никакого дядьки ему в попутчики не надо, и охраны тоже, и дружина пусть займется своим делом, а я сам всё знаю и умею. Я читал.

И на следующий день, опасаясь, что стань он выслушивать ужасные упреки, пригоршнями бросаемые ему в лицо безутешной матушкой, решимость его растает, он с братьями поутру покинул дворец.

Распрощавшись с ними на первом перепутье, сопровождаемый последними братскими советами и наставлениями,[11 - Среди которых был и вернуться, пока не поздно, Ванюша, это не трусость, это здравый смысл, ну сам подумай, какой из тебя витязь, ты ж тяжелее «Приключений лукоморских витязей» в руках ничего не держал…] Иванушка вдруг понял, что впервые в жизни оказался совсем один в незнакомом месте, и действительно почувствовал себя маленьким заблудившимся ребенком. Как страшно и одиноко сразу стало ему! И только звеневшее еще в ушах «Вань, ей-богу, вернись, мы сами справимся» не дало ему тут же развернуть коня и помчаться во весь дух обратно во дворец. А потом первый испуг прошел и, подбоченясь и горделиво озирая окрестности, Иванушка почувствовал себя сразу королевичем Елисеем, Рыцарем в Слоновой Шкуре и путешественником Геоподом Трилионским в одном лице. И ему сразу стало немножечко лучше.

«Я ее обязательно найду, – сосредоточенно рассуждал Иван под мерный шаг Бердыша. – Третий и младший сын царя обязательно возвращается домой победителем, об этом везде говорится, а ведь люди, писавшие книги, наверняка в этом кое-что смыслят. Конечно, Дмитрий и Василий сильней, ловчей и опытней меня, но я ведь третий и младший, а это значит, что повезет только мне. По правде, это даже нечестно по отношению к брательникам – но увы, никуда от этого не деться. Так в мире заведено, авторы всех книг это в голос твердят. Не знаю как, но я обязательно разыщу жар-птицу, сколько бы времени и сил у меня это бы ни отняло. Я докажу, что я не ребенок! Деточка!.. Я тоже кой-чего стою, между прочим!»

Вспоминая старые обиды, Иванушка сердито мотнул головой, поднимая с шелома тучи пыли, прочихался – и снова погрузился в приятные раздумья.

«Надо придумать какой-нибудь план. Да. Точно. Во всех книгах главный герой всегда придумывает план. Например, надо начать расспрашивать людей, кто-нибудь, да знает, не может же быть так, чтобы никто и никогда о ней больше не слышал!»

Довольный собой, царевич нетерпеливо огляделся, готовый приводить свою идею в исполнение – и насупился. Людей вокруг было не слишком много, чтобы не сказать совсем никого. Может, в поле, куда он не свернул, он уже доехал бы до деревни? Может, вернуться?…

Иванушка фыркнул. Кто и когда слышал про лукоморских витязей, возвращающихся только потому, что поехали не туда?! И подумаешь, деревня! Наверняка эта дорога ведет в какой-нибудь город, или даже в другое государство! Уж там-то всем наверняка известно про жар-птицу, ибо наставник Олигархий всегда цитировал Демофона, приговаривая: «Нет пророков в своем отечестве». Но если их нет в отечестве своем, значит все они собрались в оте…»

Если бы поводья не были намотаны на руки царевича, он был бы навзничь сброшен на землю взвившимся вдруг Бердышом. Ошалевший, ничего не понимающий Иван вдруг повис между небом и землей, не успев даже испугаться. Под ногами у скакуна мелькнула и пропала серая тень волка, конь с места рванулся в карьер и понесся, не разбирая дороги, в лес, волоча Иванушку за собой.

Словно обезумевший, перескакивал он через валежник, ломился напролом сквозь кусты, давил муравейники и ломал нависавшие сучья, и, казалось, даже не чувствовал веса поверженного всадника. Оглушенный, избитый о коряги царевич не мог даже крикнуть. Небо, деревья, земля слились воедино, закружились в бешеной карусели, замелькали, как будто захотели поменяться местами, но не могли остановиться. В разорванном платье, с разбитой головой и разодранным в кровь лицом, Иванушка зажмурился и обмяк, даже не пытаясь уже освободить руки…

Если собрать в единое целое осколки (вернее, обломки) мыслей и ощущений Ивана в тот момент, то после тщательной и продолжительной судебно-медицинской экспертизы можно было бы с изрядной долей вероятности предположить следующее: «Лучше бы он затоптал меня на дороге.»

Милосердное беспамятство охватило Ванюшу задолго до того, как не выдержали очередного рывка и лопнули поводья, и взбесившийся иноходец унесся в лесную глушь, оставив беспомощного неподвижного хозяина на произвол леса.

* * *

Больно.

Как больно!

Почему так больно?…

И холод.

Где я?

Что случилось?

Мама!

Что со мной?

Мама!..

Мама. Мама здесь.

Мама! Почему так сыро кругом?!

Что это?!

Мама? Почему оно такое холодное? И скользкое? Мама!..

Тяжелым прыжком компресс переместился со лба на грудь. Царевич с усилием разлепил веки, или ему только показалось, что он это сделал, и обнаружил, что глядит прямо в глаза огромной лягушке. На голове у лягушки что-то блестело.

– Иван? – строго спросила лягушка.

– Иван, – скорее подумал, чем выговорил, он.

– Царевич? – продолжила допрос лягушка.

– Царевич, – как завороженный подтвердил Ваня.

– А стрела где? – не отставала лягушка.

– Во дворце Стрела. У меня Бердыш был.

Казалось, лягушка засомневалась.

– Это что еще за новая мода? Стрела должна быть, как испокон веков заведено. Ну, ничего, я еще изменю эти легкомысленные порядки в вашем царстве!

Несмотря на всю нелепость положения, Ивану представил лягушку авторитетно насаждающей свои земноводные правила в Лукоморье наперекор отчаянным протестам папеньки с маменькой, и ему стало смешно. Пересохшие губы сами собой растянулись в ухмылке. Какой дурацкий сон!..

Иванова улыбка лягушку рассердила.

– Ишь, лыбится! – недовольно квакнула она. – Под венец пойдем, я посмотрю, как ты лыбиться будешь!

– Под какой венец? – не поняв, переспросил Иван, все еще блаженно улыбаясь.

– Не крути, не крути! Свадьба наша на завтра должна быть назначена, я всё знаю!

– К-какая свадьба? – улыбка медленно сползла с лица царевича.

– Известно какая. Вставай, женишок, – безапелляционно скомандовала лягушка.

Иван почувствовал, как вопреки воле руки и ноги его зашевелились, предпринимая попытки оторвать от земли и всё остальное, несмотря на мгновенно проснувшуюся боль во всем изломанном теле.

– Пошли во дворец. Батюшка, поди, нас уж заждался.

– Т-твой… батюшка?

– Твой! – гневным эхом квакнула лягуша и добавила: – Шевелись, шевелись, чай, не красна девица. Подумаешь, шишку набил. До свадьбы заживет.

– П-погоди… До чьей свадьбы? – гудящая голова царевича соображала плохо, но тревожные огоньки где-то в глубине его сознания уже начинали зажигаться. Сон явно выходил из-под контроля. – Лягушки не могут… То есть, у лягушек не бывает… То есть, с лягушками нельзя… – но все это не представлялось Иванушке достаточно увесистым оправданием перед наглой амфибией.

– Несовершеннолетний я! – выпалил он наконец.

– Как – несовершеннолетний? – не поверила лягушка.

– Никак! – радостно доложил Иван. – Совсем никак не совершеннолетний! И поэтому мне замуж… тьфу, то есть жениться на лягушках нельзя!

Лягушка подозрительно прищурилась.

– Что-то ты хитришь, Иван-царевич, – покачала она головой. – Ведь ты точно Иван? – как будто что-то вспомнив, спохватилась она.

– Иван.

– Царевич?

– Царевич. Да ведь ты уже спрашивала.

– А какой державы?

– Лукоморья.

– Как – Лукоморья? А разве не царства Переельского?

– Нет. Мы соседи с ними. Но это не я! – поспешно добавил он.

– Надо же, как вышло, – покачала головой лягушка и, Иван мог бы поклясться, хлопнула себя лапками по бокам. – Ну, извиняй, Иванушка, обознатушки получились, – тон лягушки сразу сменился на смущенный, и она сокрушенно развела наманикюреными перепончатыми лапками. – Эко, сама виновата, не спросила сразу, да и бердыш вместо стрелы тоже… А как тебя потрепало-то, сердешный ты мой… – неожиданно переменила она тему, как бы пытаясь загладить произведенное неблагоприятное впечатление, и жалостиво запричитала:

– Да страдалец ты наш страстотерпный, соколик ты мой разнесчастненький, солнышко красное… Ну ничего, Василиса тебе сейчас поможет, бедненькому, потерпи, миленький, потерпи, сейчас легче будет, – и лягушка принялась творить в воздухе замысловатые пассы передними лапками и что-то бормотать еле слышно себе под нос. Черные влажные очи ее, казалось, заглядывали в самое нутро Иванова черепа и еще глубже. Все поплыло перед глазами Иванушки, завертелось, закружилось, он почувствовал, что проваливается в мягкую, теплую, бездонную пропасть – и всё вдруг пропало.

Пришло забытье.

* * *

Иван проснулся, и еще не открывая глаз, счастливо улыбнулся. Какой хороший был сон!.. Что же снилось? Вот ведь, е-мое, забыл! Но что-то доброе, веселое, чудесное…

И вдруг воспоминания прошедшего дня как ведро холодной воды выплеснулись на него – и побег из дома, и развилка с камнем, и волк, и сумасшедшая скачка по лесу, и… и… А что было потом?

Царевич напряг память.

Падение, боль, удар, а потом… потом…

На этом воспоминания как топором отрубало. Как Иван ни силился, никакого «потом» в памяти найти не мог. Пусто. Провал.

Пожав плечами, Иван потянулся и осмотрелся. Под ним было ложе из сухого мха. Под головой, вместо подушки – куча листьев. Меч и кольчуга лежали рядом, а от всего Иванова платья исходил тонкий аромат чистоты и лаванды. Бегло осмотрев себя, Иван не обнаружил на одежде ни единой дырочки, ни одного, пусть даже самого крошечного, пятнышка. Прислушавшись к ощущениям, он пришел к выводу, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. И это привело его в полнейший тупик, да там и оставило.

Воспоминания о семи-восьми сломанных ребрах и паре-тройке вывихов у него, несмотря ни на что, сохранились вполне явственно. И если чистоту и целость одежды можно было при изрядной доле выдумки объяснить таинственной лесной прачкой-альтруистом или феей-белошвейкой (эко загнул-то!), то отсутствие тяжких телесных повреждений никаким объяснениям не поддавалось. Точка.