Воры, вандалы и идиоты. Криминальная история русского искусства

скачать книгу бесплатно


Пространство собора обыскивают целых пятьдесят полицейских агентов. Шуруют между надгробиями, раками и всякими царскими местами. На крышу загоняют пожарных, которые проверили купол, дымоходы. Сквозь врата главного иконостаса заходят в алтарную часть и проводят обыск там. Но кроме этого иконостаса на восточной стене (сохр. до наших дней), в храме по боковым стенам были еще и другие, даже не иконостасы, а просто сплошные щиты из икон. Они отстояли от стены на несколько десятков сантиметров, и при желании там мог спрятаться человек (щуплый). Это пространство полицейские, встав на табуреточки, прощупывают сверху длинными шестами.

Вездесущий Гиляровский советует полицейским привести в храм собаку, но те стесняются.

Обыск ничего, кроме окурка и золотых опилок, не дает. Сбежал, сбежал наверняка, думает митрополит Владимир и хочет начать богослужения, но хитроумный и опытный Кошко, знающий, какими ушлыми бывают российские уголовники, предлагает устроить засаду. На ночь в храме оставляют четырех человек, сидящих в темноте, тщательно прислушивающихся к малейшему шороху и очень опечаленных тем, что курить невозможно (не лезть же для этого в позолоченный шкаф).

Так проходят сутки, вторые, третьи… Пустой собор так и стоит, даже мышь в нем не пробегает, только стража из городовых меняется, а митрополит нервничает и, используя административный ресурс, оказывает давление на следствие, уж больно ему хочется снова начать богослужения в храме, очень надо, что же тот так и простаивает зазря.

10 апреля, вечер, Кошко на коленях выпрашивает у митрополита еще несколько часов, сидит у себя в кабинете, грызет ногти, волнуется за карьеру, царская ведь семья следит за историей, шлет телеграммы из Петербурга и вообще.

И тут снова его срывают звонком в Кремль: в храме раздались выстрелы. Дело было так – дежурят в ночном соборе несколько человек охраны. Двое бдят, а два других завалились спать под трон царя Бориса (но не похрапывают, чтоб тишину не нарушать и не вспугнуть злоумышленника). И вот посреди ночи раздается стук, еще один и другой. Перекрестились охранники, на которых окружающие гробницы патриархов и святых угодников, мерцание лампад и блики золотых риз, конечно, гипнотизирующее впечатление производили. Стали молитву шептать (хорошо, у них с собой мела не было, а то бы пол испачкали). Тут с верхнего ряда икон срывается одна старинная доска, с грохотом падает вниз, в образовавшемся квадрате появляется страшная фигура без глаз, рта и прочих необходимых человечеству черт. В ужасе открывают полицейские стрельбу по ней из маузеров, попадают не в него, а в иконы («Константин и Елена», «Борис и Глеб», а также в конторку церковного старосты: очевидное свидетельство паршивой огневой подготовки полицейских в загнивающей империи, отсутствия доступных тиров, инструкторов, надежного табельного оружия и т. п.).

Человек, впрочем, сам тоже в ужасе и валится сверху на пол. Живой, невысоко там было. Лица у него не имелось, потому что он был окутан вековой серой пылью, словно оренбургским пуховым платком. За три дня, что вор прятался в соборе, он так оголодал – едва на ногах держался. За все это время он съел только одну просфору и выпил бутылку кагора, которые в алтаре нашел, – тоже мне, Святое Причастие. Лампадное масло он пить не решился. Из укрытия его выгнали голод с жаждой, а не нашли его при обыске, потому что, когда позади икон шарили шестами, он забился в углубление под киотом Тихвинской иконы.

Звали его Семин Никита Филиппов, 18 лет, из крестьян, безработный, ранее ученик ювелира.

История ограбления, оказывается, была такая: этот несостоявшийся золотых дел мастер любил ходить по церквям, особенно в Успенский собор, особенно прикладываться к иконам, чтоб разглядывать их драгоценные украшения, – такой молодой, а уже с профдеформацией! Оборванец давно шатался по храмам и привлекал своим странным поведением внимание служителей. Однажды вечером, незаметно отделившись от толпы стоявших на богослужении, Семин спрятался в уголке одного из пределов, забравшись на деревянный шатер. Когда пустой храм заперли, он спустился, достал свой напильник и прошелся по иконостасу, выбирая самые крупные камни.

Сделав свое дело, он хотел вылезти из окна, и именно тогда шум стекла и падающих икон привлек внимание караульного. Прежде чем двери отперли и начался обыск, Семин спрятал добычу в одной из гробниц, между металлическими гробами, так что и не найдешь никогда, если не знаешь (большевики бы нашли, при инвентаризации). А сам залез под икону: когда в храм пустили бы толпу, он собирался вылезти и смешаться с ней, а драгоценности забрать через месяц-другой, когда все стихнет.

Добрый русский народ, как рассказывает секретарь Гиляровского, шутил на эту тему, что не сильно бы вор выиграл. Они подозревали, что давным-давно эти драгоценные камни были подменены попами на стекляшки.

Современный вид уцелевшего оклада Владимирской Богоматери.

Музеи Московского Кремля

Официальная опись найденного гласит: «золотой венец, весом в пять фунтов с пятью коронами из крупного жемчуга и драгоценных камней, золотой запон с 39 крупными алмазами, два больших граненых изумруда с расположенными вокруг них 32 изумрудами меньшего размера, 52 крупных алмаза, в верхних коронах: 10 крупных изумрудов, 4 рубина и 14 бурмицких зерен, в средней короне: алмазный крест из 9 крупных алмазов, крупный рубин с бурмицкими зернами…» Уф, пальчики устали перепечатывать, это только четверть списка, полную опись читайте в «Московских церковных ведомостях» (выходные данные см. в «Библиографии», я ведь свою третью книгу решила прилично оформить, по ГОСТу, прям как у взрослых). Общим счетом, короче, 602 бриллианта ценой больше полумиллиона рублей.

Суд приговорил Семина к восьми годам каторжных работ.

Золотой оклад после революции был снят с Владимирской иконы, ныне он частично находится в Оружейной палате (все-таки не стекляшки там, проверено). Владимирская икона тоже покинула собор и в 1930 году попала в Третьяковскую галерею (стоит теперь в действующем храме святителя Николая в Толмачах). Аркадий Кошко оказался в эмиграции, где держал частное сыскное бюро и написал мемуары.

Митрополита Владимира (Богоявленского) расстреляли в феврале 1918-го.

В этой книге, уважаемый читатель, вы увидите тексты трех жанров. Первый – это «новеллы», большие рассказы, в которых я рассказываю о конкретных крупных преступлениях. В них я активно выражаю свою авторскую позицию, не стесняюсь в выражениях и употреблении сленга, много и не всегда удачно шучу. Второй – это «интермедии», которые, наоборот, написаны максимально нейтральным тоном, обезличенным языком журналистских текстов.

И, наконец, третий – это «байки», которые покажутся вам самым необычным способом рассказа о преступлениях. В их основе – несколько интервью, которые я взяла у реальных людей, в разной степени связанных с арт-рынком. Эти люди пожелали сохранить анонимность. Подробности, по которым можно узнать их самих или описываемые ими ситуации, убраны или замаскированы, имена художников и описания произведений изменены. Однако даже без настоящих фамилий картина происходящего в наши дни на российском арт-рынке, надеюсь, обозначится весьма колоритная. Такой способ рассказа о том, что происходит, я выбрала, чтобы избежать нареканий от конкретных фигурантов (как в судах, так и более личных). Тем не менее еще раз подчеркну: все, что вы прочтете в этой книге в рубрике «байки», – чистой воды вранье, фольклор, искусствоведческие анекдоты, застольная брехня под пиво, пересказанные друг другу по двести раз истории, которые от пересказа уже давно потеряли то зерно истины, которое изначально, быть может, в них присутствовало. Все совпадения с реальностью совершенно случайны. Ну или почти случайны.

Байка № 1

(которая несколько выбивается из общего ряда, однако задает единый настрой, демонстрируя, что вся эта рубрика будет просто трепом), рассказанная в 1990-е годы одним очень-очень жизнерадостным пластическим хирургом в маленьком коттедже в московском поселке Сокол, где подпольно собирали компьютеры силами сотрудников исторического факультета

Моя мама – тоже врач, только она работала патологоанатомом. Она была еще более жизнерадостной, чем я. Приходит, бывало, со смены, руками всплескивает и щебечет восторженно: «Ах, я только что такой трупик препарировала! Ну, весь в червях, прямо весь в червях!» Папа тоже был человеком позитивным. Сам он блокадник, был в голодном Ленинграде, но из всех историй о выживании там предпочитал рассказывать одну историю, оптимистичную.

Наверняка это выдумка, семейная легенда, но расскажу.

Все это было в самом начале, когда детей еще не успели вывезти, и у них еще были силы на шалости. Так вот, статую Медного всадника на Сенатской площади, которую невозможно было эвакуировать, чтобы уберечь от авианалетов, сплошь обложили мешками с песком, а поверх – обшили досками. Эти мешки образовывали настоящую гору, которая покрывала памятник с головой.

Отец мой с другими пацанами тайком, пользуясь ситуацией, вытащил несколько мешков и проделал внутрь этой горы лаз. Оказалось, что, скорее, эти мешки стоит назвать не горой, а шатром – под животом жеребца образовалось пространство, достаточное, чтобы дети могли туда забираться и сидеть.

Просто так мальчики, разумеется, сидеть там не могли, дурная голова рукам покоя не дает. Нетрудно догадаться, что их внимание привлекли гигантские гениталии императорского коня. Несколько недель дети занимались тем, что лазили под брюхо Медного всадника и отпиливали ему «хозяйство». По семейной легенде, отпилили, а то, что можно увидеть на памятнике сейчас, – результат тайной послевоенной реставрации. Но доказательств тому я не имею, кому медный трофей из блокадных ребят достался – не знаю.

Вообще в Петербурге рассказывают и о других случаях с Медным всадником: будто бы отпиливали их и позже несколько раз, как голову у копенгагенской «Русалочки». Но все эти россказни связаны с циничным брежневским периодом, а отцовская история мне кажется самой правдоподобной – потому что он с друзьями мог действовать незаметно и долго. Все-таки в мирное время пилить приходилось бы на глазах у всех, пусть даже и ночью. А советский милиционер наверняка бдил!

Жан-Леон Жером. «Бассейн в гареме». 1875. Эрмитаж

III. Гарем для коммунистов

Середина второго президентского срока Владимира Владимировича Путина. Третий раз председателем правительства Российской Федерации является Михаил Фрадков. Конец декабря 2006 года, среда. Температура в Москве +5 (аномальный рекорд). В душноватом кабинете в одном брутальном советском здании с видом на краснокирпичный Кремль сидел мужчина шестидесяти лет, плотный, лысоватый, с родинкой между бровей. Чай на столе стыл, лимон заветривался, а человек думал о высоком, о карьерном, о Родине – о выборах в Государственную думу Федерального собрания Российской Федерации пятого созыва, которые должны состояться в следующем году. Звали человека Геннадием Андреевичем Зюгановым.

И в этот момент, в 12 часов 06 минут по МСК (как позже было написано в пресс-релизе), в здании зазвонил телефон. В приемной председателя ЦК КПРФ подняли трубку. Неизвестный мужчина, не представившись, напряженным голосом произнес в трубку, что хочет передать Зюганову одну очень ценную вещь.

– Верю только коммунистам, – сказал аноним. – Знаю, что Зюганов не украдет и не перепродаст. А вернет стране и народу!

Сотрудники приемной, видно, самого Геннадия Андреевича тогда информацией о странном звонке беспокоить не стали. К Манежной площади вышел член коммунистического ЦК Александр Куликов (в прошлом полковник милиции). «Фонтанка» пишет, что рандеву вообще состоялось не на улице, а в переходе станции метро «Театральная».

Аноним вручил коммунисту простой бумажный пакет. Внутри бумажного пакета находился пакет целлофановый. Третьей сумки внутри, какой-нибудь тканевой, например, по современной моде на все экологичное, не было. Зато там находилось…

Кстати, успокою вас, все эти процедуры по разворачиванию свертка происходили не на холодной бездушной асфальтовой мостовой ул. Охотный ряд, которую так не любил Гиляровский, среди влажных воздушных потоков типичной московской зимы с ее +5 по Цельсию. И не среди толп метрополитена. А внутри теплой и гостеприимной приемной КПРФ, где чай с лимонами, и кофе с молоком, и люди отзывчивые.