скачать книгу бесплатно
…Уже два года меня садистскими методами переделывали на правшу: учили держать ручку в правой руке. Поэтому после больницы правописание не пострадало, несмотря на забинтованную левую руку.
Единственное, что действительно раздражало, – это дома держать ложку в правой руке. Настоящий левша никогда не станет есть правой!
Вот и сейчас, когда пишу эти строки, держу ручку в левой руке, поскольку правой почти разучился писать, но об этом позже.
Ещё одним негативным моментом переучивания меня на правшу явилось то, что я с первого класса начал заикаться; так продолжалось до третьего курса Университета, пока я снова не стал писать левой рукой, случайно поранив правую.
Спасибо моей первой учительнице, не хочу даже вспоминать её имя, ведь она искренне считала, что в Советском Союзе все должны быть одинаковыми, а именно – правшами, да и политика партии была такая, а вред, нанесённый детской психике, с негативными последствиями, – кого это волновало в семидесятые годы прошлого века?
***
Два раза в неделю мы с мамой мотались на другой конец города в детскую поликлинику на перевязку, поскольку в то время на Жилмассиве поликлинику ещё не открыли.
Снимая бинты, врач заставлял меня сжимать и разжимать руку, чтобы новая молодая кожа привыкла к сгибанию пальцев.
Не помню, по какой причине, но две недели мы на перевязку не ездили. За это время пальцы перестали сгибаться, даже при сильном желании.
– Ну, что же? Будем резать кожу на всех пальцах, иначе, ваш сын не сможет управлять рукой, – заявил врач.
От слова «резать» меня пробил озноб. Со страхом взглянув на маму, я тихо произнёс: «Я боюсь».
– Доктор, а можно не резать? Есть способ как-то по другому разработать руку? Понимаете, он левша, это у него основная рука, а вдруг после операции что-нибудь окажется не так, – обратилась она к врачу.
– Гм… Ну, тогда усиленные нагрузки при помощи резинового кольца, – ответил он. – И через неделю непременно покажитесь мне, не позже.
Мы отправились домой, по пути заглянули в аптеку, купили резиновое кольцо, и я каждый день по несколько часов тренировал кисть.
Двигательная функция восстановилась!
Рассказ второй. Мира Кузминична
…Жилмассив быстро строился. Крупнопанельные дома вырастали, как грибы после дождя. Стрелы башенных кранов торчали повсюду, особенно в той части Жилмассива, которая находилась ближе к городу и должна со временем соединиться с ним.
Наш 148-й дом располагался на окраине, а дальше, – огромное ровное поле, на котором когда-то был учебный аэродром, потом – военное стрельбище, а сейчас -конопляное поле, где мы, пацаны со всей округи, собирали пули разных калибров, копаясь в пыли.
Потом эти свинцовые кусочки расплавляли на костре и выливали отличные «биты» для игры в «чику», – была раньше такая игра на деньги. В то время во всех играх присутствовал интерес.
…Стройки теснили бывшее стрельбище в сторону города, уменьшая с каждым месяцем его размеры. Поле яростно сопротивлялось месивом грязи после дождя, конопляными кустами двухметрового роста и пронизывающими ветрами, но силы явно оказались неравные и стройка – побеждала.
…Третий класс. Мне десять лет.
Какие развлечения у жилмассивской ребятни?
Развлечений, на самом деле, не так уж и много: либо носиться по лесу, либо играть в футбол, либо лазать по стройкам.
Весной, когда в лесу ещё сыро, полигоном для наших развлечений становились строительные площадки: там мы часто играли в войну, иногда в прятки, или просто сидели на крышах недостроенных домов и мечтали…
…Есть такая болезнь, называется «остеомиелит», если не ошибаюсь, или проще говоря, – туберкулёз костей.
Зачем я об этом пишу? Всё довольно просто, этот самый остеомиелит начался у меня из-за того, что я в детстве лазил по стройкам и сидел на холодных бетонных плитах.
«Да кому это интересно?» – скажет придирчивый читатель.
Спорить не стану, но давайте читать до конца.
Остеомиелит – это, когда начинает болеть и гнить простуженная кость. В этом случае, необходима хирургическая операция по выскабливанию кости, примерно как аборт. Операция эта сложная, в результате которой, в лучшем случае, если можно так выразиться, – ребёнок становится инвалидом. Ведь больная нога затормаживается в развитии и остаётся такой, как была в момент операции, а в худшем случае – ногу ампутируют.
Так вот, в третьем классе у меня обнаружили остеомиелит в последней, запущенной стадии. Сначала нога просто глухо ныла, потом болела, и наконец невозможно стало ходить.
Родители наивно полагали, – это просто ушиб, что само пройдёт, и поэтому не вели меня к врачу. Само не прошло и не рассосалось; меня увезли на «скорой» опять в детскую больницу на Московском тракте.
За два года, что я тут не появлялся ничего не изменилось, только стены в приёмном отделении покрасили в другой цвет.
В тот день принимала новых пациентов Мира Кузминична, фамилию которой, к сожалению, не помню. Невысокого роста брюнетка с красивыми большими глазами стала моим лечащим врачом.
Я тогда не знал, как мне повезло и, причём, крупно.
Для защиты докторской диссертации, как после выяснилось, ей не хватало практического материала, и мой случай оказался как раз кстати.
В общем, она сделала операцию, которая прошла успешно. На свой страх и риск Мира Кузминична использовала новые технологии.
Очнувшись после наркоза, я обнаружил себя в гипсе от подбородка до кончиков пальцев правой ноги.
Ощущение непередаваемое и довольно тягостное: лежишь, как гусеница в коконе, шевелить можно только руками и головой.
В этом состоянии я находился почти три месяца, не ходил в школу, но уроки исправно делал. Брат Саня относил в школу мои тетрадки и приносил новые задания.
…Остаётся только гадать, как сложилась бы моя жизнь, если бы мне в 10 лет ампутировали ногу, или если бы стал инвалидом?
Мира Кузминична сделала свою работу хорошо, и я остался обычным пацаном, с обеими нормальными ногами. Правда, раз в год я должен был проходить медицинское обследование.
Доктор предупреждала меня беречь ногу, не подвергать её нагрузкам, не застуживать, не заниматься спортом и вообще не делать резких движений. Но попробуйте удержать мальчишку от игр, от футбола, от беготни.
Короче говоря, наставления лечащего врача я не выполнял: играл в футбольной команде на первенство города в турнире «Кожаный мяч», немного занимался баскетболом, в восьмом классе посещал секцию бокса.
После тренировок нога, конечно, ныла, но я терпел. За ночь молодой организм восстанавливался, и я, забыв о щадящем послеоперационном режиме, опять окунался в будничную жизнь: школа, тренировки, соревнования, улица.
В девятом классе стал чемпионом Томской области по боксу среди новичков.
Перед республиканскими соревнованиями необходима обязательная врачебная комиссия.
Когда доктора увидели на правом бедре огромный шрам, то потребовали справку из детской больницы о том, можно ли после такой операции участвовать в первенстве России и вообще заниматься спортом?
Ответ на этот вопрос дала Мира Кузминична: «Категорически нет!» Ещё она добавила, что мне на пятый этаж по ступенькам лишний раз подниматься нельзя, а о боксе не может быть и речи.
«Если не хочешь остаться без ноги, то с сегодняшнего дня – никакого спорта», – так она сказала.
…Таким образом, о спорте пришлось забыть навсегда. Я также получил так называемый «белый» билет, освобождающий от службы в армии.
Единственное, что выпросил у доктора, – не освобождать меня от физкультуры, ведь очень не хотелось выглядеть убогим в глазах одноклассников. Да меня бы на смех подняли, это в лучшем случае, а в худшем, – записали в девчонки, издевались, считая хуже «ботаника». Думаю, что в тот момент я опять прошёл по самому краю и, остался обычным и живым!
…Предсказание цыганки снова сработало!
…Жизнь продолжалась, как и продолжались мои опыты хождения по краю пропасти.
Рассказ третий. Пуля-дура
…Река Каменка, что недалеко от Томска в районе деревни Заварзино, летом представляла собой большой ручей, который можно перейти вброд.
Весной речка наполнялась талой водой и превращалась в бурный, мутный и опасный поток глубиной до двух метров, а может быть, и больше.
На берегу этой коварной, весенней, быстрой реки весной 1-го мая 1973-го года мы разбили свой лагерь.
В девятом-десятом классах мы часто и с огромным удовольствием ходили в походы на природу. Добравшись до окраины Томска на автобусе, потом, несколько километров топали пешком, тащили тяжёлые рюкзаки, чтобы несколько дней побыть вдали от городского шума, посидеть у костра под гитару и дешёвый портвейн, поглазеть на звёзды, в общем, отдохнуть.
…Как всегда, собралось нас не больше десяти человек, – романтиков, которые «в городах не блещут манерами аристократов», которым не сидится дома, и которых родители не боялись отпускать одних, доверяя нам, надеясь на наше благоразумие, самостоятельность и навыки, необходимые в лесу.
…Погода великолепная; нас провожало тёплое, весеннее солнце, прямо на глазах слизывающее последние островки серого снега, прятавшегося в низинах.
Речка встретила нас бурлящим потоком. На берегу этой мутной реки мы разбили свой лагерь: три старые, выгоревшие на солнце палатки и костёр посередине, – классика жанра.
Всю ночь орали песни, хохотали, как ненормальные, пили вино, ели картошку с тушёнкой, короче, расслаблялись, как умели. Часа в два разбрелись по палаткам и отрубились, намаявшись за день.
…Забрезжил оранжево-жёлтый рассвет, прижимая белый туман к земле.
От ночного пионерского костра остались две головешки, большая куча золы и струйка одинокого грустного дыма. Ожидалось прекрасное утро, незатейливый походный завтрак, безделье и ещё один день на природе!
…Высунув голову из палатки, я зевнул и разлепил заспанные глаза… Тишина. И только шум воды да пение утренних пташек нарушали эту картину маслом.
Вылезая наружу, я запнулся о чью-то забытую алюминиевую кружку и направился к потухающему костру, чтобы подбросить дровишек и не дать ему окончательно умереть.
…В этот момент с другого берега, заросшего густыми деревьями, прозвучал выстрел. В утренней пронзительной тишине этот залп, отозвался громким эхом на всю округу.
Очевидно, стреляли дробью или картечью, так как алюминиевая кружка отлетела в сторону, раненая в нескольких местах.
Ещё выстрел, костёр возмутился от такого нахальства и встрепенулся салютом красных искр.
Наш мирный, никого не трогающий, спокойно спящий лагерь, вдруг оказался под обстрелом неизвестного противника. Кто бы это мог быть? Кому с утра пораньше захотелось похулиганить?
Скорее всего, наш лагерь атаковали с другого крутого берега деревенские пацаны, устроив себе утреннее развлечение. Наверное, эта тупая и безмозглая шпана испытывала эротический кайф, стреляя по безоружным и, к тому же, защищённая непроходимой рекой.
Что поделать, вражда между городом и деревней никуда не исчезла. И если сельская, вонючая, пьяная шпана могла хоть как-то нагадить городским, то она с огромным наслаждением всегда это делала: в клубе на танцах, во время уборки городскими колхозного урожая, на мичуринских участках, близко расположенных к деревне…
В то время, как горожанам было глубоко наплевать на деревню, сельчане ежесекундно чувствовали себя – униженными и оскорблёнными. Не все, но думаю, что подавляющее большинство – точно, особенно после стакана самогонки.
Может быть, такие мысли появлялись в головах деревенских от того, что им с раннего детства приходилось топтать навоз, в четыре утра доить скотину, и при этом всю жизнь ходить в телогрейках и ботах.
Короче, не знаю, как сейчас, а при советской власти существовала бездонная пропасть между сельским менталитетом и городским, между жизнью в деревне и жизнью в городе, между деревенской культурой и городской. Именно поэтому, деревенская шпана прискакала на конях и открыла стрельбу по палаточному лагерю городских. Я в этом нисколько не сомневался тогда, не сомневаюсь и сейчас; а почему на конях, чтобы наверное не догнали.
…В нашем лагере началась настоящая паника. Мои одноклассники с криками выскакивали из палаток и в ужасе разбегались, прячась в кустах.
А с другого берега слышалось ржанье лошадей и истерический смех обезбашенных и озлобленных деревенских ублюдков.
…Что мы могли сделать?
Ничего! Мы осыпали стрелков последними матерными словами, чем ещё больше раздражали и злили их.
…Дробь прошивала палатки и рюкзаки. Одиночные выстрелы превратились в бесконечную канонаду!
…Находясь под непрерывным обстрелом, мы в спешке снимали лагерь, собирали разбросанные вещи и уносили их в безопасное место.
К счастью, они стреляли плохо, как в общем, все сельские являлись никудышными во всём, поэтому никто из наших серьёзно не пострадал.
На память от той встречи с гостеприимными и хлебосольными деревенскими ребятами у меня остался небольшой шрам на левой руке.
…А если бы стрелки проснулись не с похмелья и кто-нибудь из них попал бы мне не в руку, а в висок или в глаз?..
Мог ли я погибнуть в то прекрасное весеннее утро? Конечно мог!
…Но из далёкого прошлого доносился голос цыганки: «Ты будешь жить 93 года!»
Наверное, инстинкт самосохранения или страх прижимал меня к земле, когда я ползал вокруг костра, собирая вчерашние грязные кружки и тарелки; а может быть, непоколебимая вера в слова цыганки заставляла дробь пролетать мимо, а меня – двигаться по какой-то мистической траектории, по безопасному коридору.
…Я, к сожалению, этого не знаю…
Мы в считанные секунды свернули лагерь, молча отдышались и в полной прострации двинулись в сторону города.
…Больше на том месте я не был никогда.
Говорят, что сейчас там элитный посёлок, а деревня, из которой примчались пьяные пацаны, – уже давно сдохла!
Рассказ четвёртый. «Леви Страус» в огне не горит
…1975-й год, июнь, холодное лето, два часа ночи.
…Конец первого курса Университета; сессия в полном разгаре.
Несмотря на плотный график зачётов и экзаменов, я умудрялся чуть ли не каждый день встречаться со своей девушкой, ставшей впоследствии моей женой. Она училась в Томском Политехе и обитала в общаге, в центре города, а я – в Универе, и жил дома, на окраине города.
В тот день мы взяли билеты на последний сеанс: жевали в тёмном зале мои любимые конфеты «Ромашка», пожимали друг другу руки, несколько раз поцеловались, благо ряд был последний. В общем, всё как всегда…
Потом побродили по вечернему городу, посидели на тёмной лавочке в парке, опять целовались, а ближе к полуночи я проводил её до общаги.
Естественно, автобусы и троллейбусы уже не ходили, а денег у бедного студента на такси не было, и я, как всегда, отправился домой пешком через весь город, предполагая часа через три-четыре добраться до Жилмассива.
Время в пути, километры, ночной город меня совершенно не пугали, ведь я был по уши влюблён, а это состояние души придавало сил, уверенности в себе, храбрости, и меня несло, как на крыльях.
В сладостных грёзах и размышлениях я прошагал уже большую часть пути. Свернув с Проспекта Ленина и поднимаясь по Кузнечному взвозу, увидел на горе пылающий деревянный дом, толпу суетящихся людей и огромный чёрный клуб дыма, поднимающийся в небо.
