Небьющееся сердце

скачать книгу бесплатно

– Ты здесь? Бегу! – закричала она возбужденно. – Подождите! – на ходу бросила она Маргарите Павловне, схватила сумку и выскочила из кабинета.

– Не повезло вам, теперь скоро не жди, – сказала пожилая медсестра. – А может, оно и к лучшему. До нее была Клара Семеновна, душа человек, и дети ее любили. Мы с ней начинали еще в старом здании, годов двадцать будет. Рак у нее нашли, поздно, уже не спасли. А эта… после курсов, молодая специалистка… новая жена нашего главного… третья! Господи, хоть бы до пенсии дотянуть. Я бы ей кошку не доверила, не то что ребенка. Она ж ничего не знает и не умеет, кроме как на учет ставить… Вам это надо?

– Но я хотела посоветоваться, – начала объяснять Маргарита Павловна.

– О чем? Тебя как звать? – обратилась медсестра к Коле.

– Коля!

– А сколько тебе лет?

– Мне шесть лет и четыре месяца! – отрапортовал Коля. – А как зовут вашу кошку?

– Какую кошку?

– Ну, которую вы не доверите этой молодой специалистке?

Медсестра выразительно посмотрела на Маргариту Павловну, положила руку на стриженую колючую голову мальчика и сказала:

– У меня кот, зовут Тимоша.

Коля почувствовал тепло ее тяжелой руки.

– Не о чем советоваться. Идите себе домой. Карточку заберите.

– А доктор? – нерешительно спросила Маргарита Павловна.

– Она и не вспомнит. А вспомнит, скажу, что вы утюг забыли выключить да ушли. Идите с Богом!

– А сколько вам работать до пенсии? – спросил Коля, уже от двери, не обращая внимания на мать, тянувшую его за руку.

– Два года, – вздохнула медсестра, не удивившись.

– Не бойтесь, – утешил ее Коля, – вы доживете до пенсии и проживете намного длиннее.

– Спасибо, родной! – умилилась сестра.

По дороге Коля рассказывал маме про соседку тетю Зину, которая позвала его, чтобы познакомить с одним дядей по имени Олег Иванович, а потом спросила про него.

– И что ты ей ответил? – удивилась Маргарита Павловна.

– Что он не понравился.

– Почему же?

– Врет он все!

– Разве можно так о взрослых? – машинально спросила Маргарита Павловна. Сын и раньше удивлял ее тем, что за считаные секунды собирает кубик Рубика, хорошо считает, знает четыре арифметических действия, много думает, уставясь в пространство, ночью иногда не спит, а молча сидит на кровати, не капризничает, не по-детски рассудителен, не просит есть, не дать – помрет с голоду и не вспомнит. Фантазирует. Однажды целый день был мальчиком-роботом Каа с планеты Карама и целый день разговаривал на их языке. Не боится собак. Любит общаться со стариками, задавая им вопросы вроде: «Почему у вас белые волосы?», «Почему старые люди болеют?», «А может водоворонка засости корабля?» Все задают. И с какого перепугу, спрашивается, она потащила его к врачу? Подумаешь, воспитательница сказала! Зато, явно выраженные математические способности. Пора покупать компьютер.

Глава 9

Глеб и Оля

Оля живет на старой даче уже три недели. Ей кажется, что старая дача – остров в океане бурь, спокойное и мирное пристанище, о котором любой странник может только мечтать. Луг, деревья, птицы, три собаки, старый гусь со сложным характером. И хозяин – Глеб Юрьевич, часть окружающей природы, как старый дуб на опушке леска по соседству или куст смородины в заросшем дачном саду. Вообще-то, никакая это не дача, а обыкновенный деревенский дом, который родители Глеба и Бориса купили много лет назад. Сначала проводили здесь только выходные, а потом, когда Глеб женился, и вовсе перебрались сюда, оставив ему городскую квартиру. Отец рыбачил – в кладовой до сих пор стоят его удочки, а в ящике хранятся блесны и крючки, а мама возилась в саду, и все кусты смородины, роз и малины, сейчас совсем одичавшие, посажены ее руками.

Оля никогда не жила в деревне и теперь с удивлением чувствовала, что ей здесь нравится, уходить не хочется, и она находит все новые отговорки, чтобы не сказать, что ей пора.

– Я не хочу его огорчать, – говорила она себе. – Он меня спас, он так одинок, я скрашиваю его одиночество, как же я вот так сразу возьму и уйду?

Или: – Вот приведу в порядок его одежду, совсем обносился, настоящий анахорет! Ох, уж этот мне анахорет!

Оля улыбается. Глеб рассказал ей, как однажды Борис привез к нему свою очередную жену Алину и, представляя его, сказал: «А это мой брат-анахорет!» На что Алина воскликнула бесхитростно: «Анахорет? Какое странное имя! Никогда не слышала!» Борис смутился и не нашел, что сказать, что было ему абсолютно несвойственно. Паузу прервал Глеб, объяснивший, что Борис пошутил, и его зовут Глеб.

Оле было хорошо здесь. Простодушный Цезарь считал ее членом семьи. Девочки-таксы присматривались к ней пару дней, но потом тоже подружились.

– Цезарь у нас добрый, он всех любит, – говорил Глеб, трепля густой загривок пса, – он с удовольствием поможет грабителю донести узлы до машины. Хотя, правда, тут и красть-то нечего, – добавил он, подумав.

И действительно, красть на даче было нечего. Ни телевизора, ни компьютера, ни денег. Ничего! Немного посуды на кухне, немного одежды, книги, коллекция мхов. Если бы не радио и некоторые современные вещи вроде зубной пасты и красивой хромированной кофеварки, можно было бы подумать, что жизнь здесь остановилась еще в прошлом веке. Радио рассказывает, что везде войны, землетрясения, цунами и торнадо, а здесь, на старой даче, тихо и спокойно, в траве прыгают и стрекочут кузнечики, и можно пойти в огород надергать зеленого лука и редиски к обеду. И нарвать укропа для супа. Неразлучная троица сопровождает ее к грядке, стоит и наблюдает, как она рвет зелень, потом все вместе идут обратно. Глеб, когда остается дома, тоже наблюдает за ней, хотя делает вид, будто читает. Олю забавляет эта невинная хитрость, и она, в свою очередь, делает вид, что верит, будто он читает.

– А почему ее зовут Тинка? – спросила она как-то у Глеба.

– Вообще-то, она не Тинка, а Тянучка, уж очень длинная уродилась, ну а сокращенно Тинка. А Дэзи – ее ребенок. Очередная жена Бориса не выносила собак, и он привез Тинку сюда. А через полтора месяца она, к изумлению Цезаря, да и к моему, признаться, произвела на свет дочь Дэзи. Имя ей придумал Борис, эстет и сноб.

Оля готовила Глебу обеды, испытывая от этого творческую радость. Стирала, убирала, чинила одежду. Дни здесь тянулись неторопливо, от восхода до заката проходила целая вечность. Ночью иногда случались грозы, но какие-то несерьезные, жизнерадостные, полные молодого задора и энергии. Утром снова вставало солнце, мир сиял, все вокруг цвело и радовалось жизни. Рано утром они шли купаться на реку. То есть купались только мальчики – Глеб и Цезарь, а девочки сидели на берегу. Для Оли вода была слишком холодной, а таксы побаивались. Глеб заплывал далеко, к противоположному берегу, чтобы сорвать для Оли желтую сладко пахнущую кувшинку, Цезарь не отставал.

Они выбирались на берег мокрые и холодные. Цезарь принимался отряхиваться, и Оля, смеясь, уворачивалась от брызг, летевших от его длинной шерсти. И они шли домой завтракать. Какое замечательное слово – домой!

«Дом! А ведь с тех пор как умерла мама, у меня нет дома, – думает Оля, – кружит меня по свету… и человека убили из-за меня…»

Мысли эти приходят и уходят. Здесь, на старой даче, не думается о плохом. Сонное царство. Оля загорела, посвежела, царапины на лице зажили, а о глубоком порезе на правой щеке напоминает только едва заметный розовый шрам.

Глеб работал три дня в неделю в небольшой деревенской больничке, куда ездил на своей машине, видавшей виды синей «Хонде». А Оля и собаки оставались на хозяйстве.

На выходные приезжал Борис с сумками деликатесов.

– Тебе не кажется, что ты как-то зачастил к нам? – однажды спросил его Глеб. – Бензин расходуешь, на продукты тратишься.

– У вас, – ответил Борис, подчеркнув «вас», – так тепло и уютно, а кроме того, Оля – моя пациентка, прошу не забывать. Кроме того, от меня ушла жена, и я совсем одинокий.

– Это ненадолго. Я уверен, ты уже присмотрел себе кандидатку на роль следующей жены.

– Не знаю, не знаю, – вздыхает Борис, – подустал я как-то.

– Конечно, гарем – это всегда хлопотно, – язвит Глеб.

– Да нет, я не против. Правда, годы уже не те…

Он искоса смотрит на Олю, и они дружно смеются. Так, болтая и смеясь, они сидели на веранде долгими летними вечерами.

Догорал закат, на землю мягко опускалась ночь. Оля зажигала свечу. Тишина и тьма существовали где-то за пределами огня, и там, в этой темной тишине, не чувствовалось ни движения, ни ветерка. Пахло луговыми травами, мятой, аиром, чабрецом. От реки тянуло свежестью и наползал туман. Иногда кто-то плескал в прибрежной осоке – водяная крыса или щука. Иногда кричал коростель, которому тоже не спалось. Разгоралась, потрескивая, свеча, налетали и вились вокруг ночные бабочки. Появлялись первые, вздрагивающие от ночной прохлады, звезды. Собаки дремали рядом – громадный Цезарь лежал, положив голову на лапы, а Тинка и Дэзи сидели как два маленьких сфинкса.

– Не хочется уезжать от вас, – жаловался Борис, – вот сейчас вернусь домой, а там – пусто, темно, неуютно, всюду пыль… не чувствуется женской руки. Вот так бросить бы все да и переселиться сюда, к вам.

– Очень ты тут нам нужен, – басит Глеб. – Это же деревня, не забывай, а ты и деревня – понятия несовместимые.

– В жизни каждого человека, – назидательно поднимает указательный палец Борис, – наступает время собирать камни и возвращаться к истокам. Отредактирую наконец рассказы отца. Ты, кстати, давно мог бы и сам…

– Ты прав, – говорит Глеб, – свинство с моей стороны. Знаете, Оля, – он смотрит на девушку, – отец, когда ему было около семидесяти, начал писать рассказы, воспоминания из своей богатой практики. Он был хирургом. Некоторые из них даже напечатала местная газета, и читатели благодарили его за надежду, писали о себе, он отвечал. Он тогда уже не оперировал. Отец умер четыре года назад, и мы с Борисом хотим издать его рассказы. Борис у нас будет спонсором.

– Знаете, Оля, – говорит Борис, – надо вам заметить, что все члены нашей семьи – позднецветы. Цветут до глубокой старости. Отец в семьдесят начал литературную карьеру. Бабка, его мать, в шестьдесят, посмотрев впервые «Мост Ватерлоо», который стал ее любовью на всю оставшуюся жизнь, стала страшной англоманкой, взялась за английский и вскоре читала несложные детские книжечки. Меня тоже заставляла… но, увы. И тогда моя родная бабушка сказала родителям, что ничего хорошего из меня в жизни не выйдет, что я балбес, лентяй и бездарь. А Глеб ваш, – добавляет обличающе, – всегда был вундеркиндом и подлизой. Его все любили.

– И ты мне до сих пор завидуешь, – парирует Глеб.

– Завидую, – признается Борис. – Таким уж я уродился завидущим.

И так далее, и тому подобное, до глубокой ночи, до третьих петухов. Оля украдкой рассматривает братьев. Просто удивительно, до чего же они разные. Борис – небольшой, изящный, стремительный, с иссиня-черными волосами – он отбрасывает их резким движением головы, – со смуглой кожей, ласковыми черными глазами-маслинами и обаятельной улыбкой. И манерой при разговоре смотреть собеседнику в глаза. Кто ж устоит? Никто! Неудивительно, что Глеб называет его бабником и многоженцем. А кроме того, профессия обязывает быть интересным, привлекательным и прекрасно одетым. Он должен нравиться своим пациенткам. Оля прекрасно понимает, что Борис просто неспособен любить одну женщину – с такими-то горящими глазами!

А Глеб – никто бы никогда не принял их за братьев – совсем другой. Большой, неторопливый, скупой на слова и жесты, иронично-доброжелательный деревенский философ. Светлые глаза на обветренном лице, русая борода с обильной сединой. Первоклассный хирург, по словам Бориса, зарабатывающий копейки в своей лечебнице. Довольствующийся малым. Не честолюбив и не суетен. Так, по мнению Оли, должен выглядеть человек, постигший смысл жизни. Рассматривает ее, Олю, не в упор, как Борис, а лишь бегло взглядывает при разговоре. Иногда не знает, что сказать, и они подолгу молчат. В отличие от Бориса безразличен к одежде, да и куда тут одеваться? Джинсы, клетчатые рубашки и свитера годятся на все случаи жизни.

У Бориса подкупающая манера брать собеседника в сообщники. Он говорит «мы с Олей», «Оля – моя пациентка», «Правда, Олечка?», «Ты, Глебушка, всего-навсего спас ей жизнь, а я – красоту. Олечка, а что важнее для женщины – жизнь или красота?» и смотрит на нее ласковым, обволакивающим, по-мужски оценивающим взглядом, в котором читается откровенное желание. Оля с трудом переводит взгляд на Глеба. Глеб выжидающе, насмешливо, все понимая – Оля вспыхивает! – смотрит на нее. Оба смотрят на нее и ждут ответа. И она, не придумав ничего другого и не желая никого обидеть, как ребенок отвечающий «Мамупапу» на вопрос: «Кого ты любишь больше – маму или папу?» – говорит:

– Жизнь однозначна, а красота – понятие субъективное.

– Очень сложно, – фыркает Борис, – вы ускользнули от ответа.

– Ничего подобного! Это честный и ясный ответ! – защищает ее Глеб. – Красота – понятие субъективное. То есть я допускаю, что есть красота общепринятая, бесспорная, как красота Моны Лизы, но в жизни часто красивым кажется тот, кто тебе люб.

– Да сколько можно облизывать эту Мону Лизу? Да что же в ней красивого? Ах, загадка! Я помню, какой-то борзописец опубликовал статью под названием «Четырехсотлетняя загадка женской улыбки». Так и представляешь себе улыбающуюся красотку четырехсот лет отроду! Никакой загадки в вашей Моне Лизе нет. Знаете, о чем она улыбается?

– О чем?

– А вот пусть Оля скажет. Ни одна женщина не составляет загадки для другой. Итак, Оля, известно ли вам, почему Мона Лиза так улыбается?

– Известно!

– Я так и знал! Почему?

– Я думаю, она влюблена и улыбается, вспоминая о свидании.

– Браво! Могу добавить: о тайном свидании. Улыбка у нее довольно каверзная и торжествующая, она говорит: «Не знаете и не узнаете, и в гробу я вас всех видала!»

– Трепач!

– Ну вот, Олечка, страдаю за правду, как всегда. За открытость, чистосердечие, наивность. Ну, грешен, каюсь, люблю женщин и вижу их насквозь. Хотя почему каюсь? И не каюсь вовсе. И наш дед любил. Удивительно, что он находил время на мхи. Странно, Глебушка, ты тоже собираешь мхи, а вот женщины тебя не волнуют.

– Кто тебе сказал подобную глупость?

– Сам вижу. Постой-ка, а может, у тебя кто-то есть? И ты скрываешь ее и внутренне улыбаешься, как Джоконда? Признавайся! Какая-нибудь сельская учителка? Оля, – обращается он к девушке, в голосе его звучат заговорщицкие нотки, – вы, как натура чуткая, посмотрите на него внимательно и скажите, влюблен мой старший брат или нет.

Оля, помедлив, заставляет себя взглянуть на Глеба, их глаза встречаются… впервые Глеб не отводит взгляда… наступает пауза… трещит, оплывая, свеча… вьется, ударяясь в стекло, бабочка… двое на острове грез… проходит долгая вечность («долгая вечность» – смешно!), прежде чем Оля говорит тихо:

– Кажется, влюблен.

– Так я и знал! – бодро говорит Борис, но что-то переменилось в его тоне, словно угасло, запал исчез. – Меня не проведешь.

Глава 10

Глеб и Оля (окончание)

Вечерело. Небо было малиновым – к ветру и перемене погоды. Они только что закончили ужинать. Глеб делал вид, что читает. Оля убирала со стола. Глеб было сунулся помогать, но Оля решительно отказалась. Дэзи, постукивая когтями по полу, сопровождала Олю в кухню и обратно. Мирная домашняя сцена. Догорающий летний день, деревенский покой, дом, утопающий в зелени, долгие неспешные трапезы на веранде и разговоры обо всем на свете. В тот вечер, однако, оба молчали. Оля вскользь сказала, что она загостилась и ей уже пора. Чувствует она себя хорошо и… ну, одним словом, ей пора. Глеб пробормотал:

– Куда вам спешить… вам еще окрепнуть не мешает, и головные боли могут вернуться.

Жалкий лепет! Настроение у него было подавленным. Он чувствовал свою беспомощность, неумение сказать… Не находит слов? Не уверен? Боится показаться смешным, нелепым и навязчивым стариком? Как бы там ни было, ничего кроме: «Ну, куда вам спешить? Оставайтесь! Вы еще недостаточно окрепли. И собаки вас полюбили», – он не придумал. Идиот! «Собаки вас полюбили!» Убедительная причина, чтобы остаться. Ему хотелось взять ее за руку и сказать: «Не уходите! Я не хочу, останьтесь!» Но он не смел. Что он мог ей дать? Тысячу раз прав Борис. Неудачник! Жалкий старый неудачник, зарывший талант в землю, способный только терять… Все ушло, как песок сквозь пальцы… А у нее своя жизнь, о которой он ничего не знает. Она рассказала ему далеко не все. Она ничего ему не рассказала! Он прекрасно помнит, что лежало в ее маленькой кожаной сумочке с длинным ремешком, которую потом нашел Цезарь… Глеб подозревал, что авария произошла не случайно, и гнал от себя дурные мысли. Она ведь даже не назвала своего настоящего имени. Оля! В паспорте совсем другое. Пришла ниоткуда и уйдет в никуда. Он стал неохотно выходить из дома – ему казалось, что он уйдет, а она исчезнет, как и не было.

Она стирает ему рубашки, гладит, тщательно расправляя воротничок. Глупец, он придает этому какое-то чуть ли не сакральное значение! Видит за обычным человеческим желанием отблагодарить некий особый смысл…

Каждый вечер они подолгу, до ночи, до звезд, сидят на веранде, разговаривают или молчат. Она штопает его свитер, старательно и неумело, уже который день, или вернее вечер, несмотря на его протесты. А ему хочется сказать… Казалось бы чего проще! Взять и сказать: «Оля, я…»

Но он молчал, ругая себя за трусость. Трус и неудачник! Дед всегда говорил – главное ввязаться, а там посмотрим! А он даже ввязаться не способен, заранее принимая поражение. Видимо, кураж и чувство авантюризма, гуляющие в их роду из одного поколения в другое, достаются не всем понемногу, а лишь одному. В их поколении – это Борис. Боб. Глеба восхищало и забавляло нахальство младшего брата: вот кто не боится получить щелчок по носу! И получает, получает же! Ну и что? «Корона с головы не упала, – только и скажет, почесав в затылке, и снова вперед. – Волков бояться, в лес не ходить!»