скачать книгу бесплатно
– У тебя заниженная самооценка, – говорит Баська тоном опытного психоаналитика. – Нужна медитация на прощение.
– Я ее давно простила. Я о ней даже не думаю.
Вранье! Думаю. А еще она мне снится. Я снова стою, она сидит. Смотрит на меня. Безмолвна, вся упрек и сожаление. Я стою. Она сидит. Белое безмолвие. Арктический лед. Холодные красные руки. Жесткие, как жесть, пальцы. Жесткие, как жесть, – каков образ!
Стою и покорно жду под прицельным жестким взглядом.
Неужели она наслаждалась? Упивалась властью? Она – такая величественная, и я – такая ничтожная… Не верю. Не много чести – внушать ужас пятилетней сопливке. Не верю! Чего-то я недовспоминаю и недопонимаю. Восприятие исказилось с течением времени. Ее давно нет. Она живет лишь в моих воспоминаниях и снах. В каком-то смысле я – памятник ее нерукотворный. Нерукотворный – да. Психотворный, интеллектуальнотворный, нейролингвозапрограммированнотворный. Вот!
С Диккенсом и Теккереем познакомила меня она. Спасибо. И с «Леди Гамильтон», где кумир – Лоуренс Оливье.
Англоманка, черт побери. Дэм ю![3 - Damn you! (англ.) – Черт бы тебя побрал!]
Хватит!
– И самое главное, – говорю я Баське, – я не пыталась протестовать и никогда не жаловалась. Я приняла ее безоговорочно и согласилась, что я… такая. И в пять, и в девять. Это меня больше всего… понимаешь? Как на заклание, без звука, покорно…
Не могу больше!
– Сделаем медитацию, – говорит Баська. – Тринадцать минут. Простишь ее и отпустишь. И сразу полетишь. Ты сегодня на службе?
– Не-а, отгул. Куда?
– Что – куда?
– Куда полечу?
– Никуда. В принципе. В том смысле, полегчает. Хочешь сегодня?
– Хочу. Сегодня. Во сколько?
– Ну, умоюсь – и к тебе. Пожрать есть?
– Есть.
– Бегу.
Через час ее все еще не было. Через два она позвонила и сказала, что пришла Оля. Олянда-веранда. Я не удержалась, хихикнула, хотя была разочарована.
– Ага, хорошо тебе, – прошептала Бася. – А хочешь, мы вместе придем? – спросила она с надеждой.
– Нет! – вскрикнула я. – Не надо!
– А еще подруга! – В голосе ее была укоризна. – Тогда не знаю… Может, вечером?
– Если получится. Ты, главное, расслабься. – Я снова хихикнула. – И думай о приятном.
– Иди к черту! – буркнула она обиженно и отключилась.
Оля, Олянда, она же Ольгица, – наша старинная подруга, одноклассница и третий член неразлучного школьного триумвирата. О эта женщина! О шея лебедя, о ланьи очи… что там еще? Все при ней – и шея лебедя, и глаза лани, и талия пиковой дамы. Прекрасные волосы. Запредельная отмытость, ухоженность, подобранность в смысле колеров и аксессуаров. Под стекло – и в музей. Главное, чтобы отгородить стеклом и чтобы неподвижно и молча. Тогда – да. Молча!
Театр одного актера. Ток-шоу. Я вижу, как Баська сидит на диване, судорожно вцепившись в гобеленовую подушку с лапочкой-пойнтером на фоне приятной глазу неяркой английской зелени и, давясь, заталкивает внутрь зевки. А Ольгица подробно, с деталями, со смаком, с паузами в наиболее драматических местах, поминутно смеясь, прикрываясь ладошкой, повторяя прикольные моменты по пять раз, размахивая длинными белыми кистями, рассказывает.
Она рассказывает, как пересолила суп. Масса сопутствующих деталей: где стояла солонка, почему так случилось, что было в супе – морковка, конечно, я всегда кладу морковку: режу мелко, иногда на крупной терке, но можно и целиком; картошка, непременно соломкой, берешь, разрезаешь на две половины, потом еще и еще, а потом мелкими тонкими дольками и бросаешь, когда закипит. Волик (муж) взял, попробовал и говорит – драматическая пауза, – ты что, мать, влюбилась? А я ничего не понимаю, смотрю на него, а он на полном серьезе! Олечка довольно хохочет, закрываясь ладошкой. Влюбилась, говорит, мать! Признавайся, в кого! А я все не врублюсь! Представляешь? Довольный хохот.
Баська бледно улыбается и кивает, что представляет. Взгляд – стеклянный.
Потом Ольгица рассказывает, что была у гинеколога. Ничего страшного, просто запланированный осмотр. Масса пикантных деталей. Заодно – история всех недугов, страданий, осмотров, удалений зубов, имевших место в жизни. Ощущения, страхи, некомпетентность лечащего персонала, заодно – история болезней коллег по палате. А гинеколог сказал, что я прямо девочка. Радостный, притворно смущенный смех и прикрывающая ладошка.
И так далее и тому подобное. До бесконечности. Про соседа по даче, который подглядывает, когда она загорает топлесс. А его жена злится. Как один мужчина на улице сказал «жар-птица» и так посмотрел! А другой сосед пришел за утюгом, она открыла, в клубничной маске, в шикарном атласном кимоно – красные пионы на черном – Волик из Японии привез, четыреста долларов, а он смотрит и молчит – совсем обалдел и про утюг забыл. Смотрит и молчит. Он давно уже косяки кидает. Холостяк, банкир, спортсмен. Зовут Алексей. Когда они в лифте вдвоем, наедине – глаз поднять не смеет, краснеет, как мальчик. А плечи – во! А машина! Закатывание глаз, драматическая пауза, восторженные взмахи длинных кистей.
Бедная Баська! Тихо звереет, прижимая к себе пойнтера на фоне английской растительности. Таращит глаза, чтобы не упасть в обморок. Мне жалко Баську, но в глубине души я хихикаю, представляя себе картинку – ну не дрянь?
Не могу понять, в чем дело. Мы треплемся о том же – никаких высоколобостей: болячки, соседи, отношения с ними, косяки разных козлов – и ничего! Интересно в целом, интересны детали. Задаем наводящие вопросы. А тут падаешь в обморок, вывихиваешь челюсть, подавляя зевки, и от каждого слова хочешь завизжать и задрыгать ногами. Ты представляешь, говорит Баська, она называет свои цветы озеленением квартиры! Это же… с ума сойти! Как он выдерживает?
Он – это Волик, муж; между нами, девочками, – Воланд. Волик-Воланд – искусствовед, антикварный эксперт, дилер. С Воландом ничего общего, это так, для прикола. Нарасхват. С деньгами. Часто в командировках. Молчит, думает не то о гонораре, не то о подсвечнике восемнадцатого столетия, весь там – взгляд рассеянный, потусторонний, на дьявола не похож, скорее – на пустую оболочку отсутствующего астрального тела. Ему по барабану озеленение. Звуковой поток сознания жены он воспринимает как… как… журчание дождя! Хотя какой там дождь! Дождь – это поэзия. Скорее как струю из крана. Мне так кажется. Мы знакомы лет десять, но он никогда меня не узнает. Протягивает руку, улыбается и говорит: Владимир. Счастливый характер. И брак счастливый – из тех, что задуманы на небесах. Она говорит, он не слышит.
Звонок в дверь. Я вздрагиваю, бегу открывать, ожидая чуда. А вдруг! Хотя что «вдруг» – неизвестно. Что-нибудь хорошее… Увы. Пришли гости: сосед сверху Владик с сыном – ангелком, играющим на флейте. Ангелка зовут Веня. Бледненький, блекленький, хрупкий до синевы – настоящий ангелок. И лопатки, как крылышки под легким свитером. Стоят на пороге, смотрят на меня морями ясности – что папа, что сын. Заходят. Ангелок Веня светится радостью – протягивает мне свою бледную лапку, в ней зажаты мелкие купюры. Вот!
Пропускаю эту трогательную пару. Они шагают прямиком в кухню. Будем пить чай и общаться. Откуда дровишки, спрашиваю.
– Сам заработал! – радуется Веня. – В парке около пушек! Играл на флейте!
– Для стимула, – поясняет папа Владик. – Чем лучше играешь, тем больше заработаешь. Учиться надо.
– Я и так умею, – говорит Веня.
Владик выразительно смотрит на меня и вздыхает. Воспитательный этюд, похоже, не задался.
– А кто же платил? – спрашиваю.
– Так туристы же! – кричит Веня укоризненно, вопрос кажется ему, мягко говоря, неумным. – В парке же полно туристов! Мы еще пойдем, да, па?
– Посмотрим, – дипломатично отвечает Владик.
Веня пьет молоко с конфетой. Мы – чай.
– Никто ничего не давал, – тихонько говорит мне Владик. – Я дал купюру одному старику, попросил положить в коробочку. А он говорит: я и сам могу. Достает свои деньги и кладет. Мне было так неудобно!
Я смеюсь. Еще бы!
Владик – соломенный вдовец. Жена – актриса оперетты, вечно на гастролях. Мне кажется, он и сам не знает, женат ли. Воспитывает Веню, и наоборот. Оба голубоглазы, невелики, созерцательны и немногословны. Владик – повар в кафе. В отличие от «правильных» поваров, не толст, а худ. Научил меня готовить омлет с сыром и вегетой. Подавать с кетчупом под пиво. Вкусно до опупения! И всего пять минут делов.
– Веня, ты кушать хочешь? – спрашиваю.
– Не-а!
– Он ничего не ест, – говорит Владик. – У него даже нет сил играть на флейте.
– Есть сил! – не соглашается Веня. – Я уже хорошо играю.
Он с удовлетворением смотрит на кучку мятых бумажек. Он уверен, что теперь не пропадет. Впервые игра на флейте повернулась к нему привлекательной стороной.
Потом они прощаются. Веня скачет наверх, а Владик мнется на пороге. Ты хороший человек, Аня, говорит он ни с того ни с сего. Брови мои ползут вверх – нежности между нами не приняты, у нас нормальные добрососедские отношения. Чего это он?
– Ты… – запинается он. – Ты не могла бы… Веню… у меня ночная смена. – Он мучительно краснеет и смотрит мимо. У него даже нос вспотел от напряжения – покраснел и блестит. Не все способны врать убедительно. Ну, и что прикажете с ним делать?
– Папа! – кричит сверху Веня. – Ты скоро?
Ему удается поднять на меня глаза. В них… О господи!
– Конечно, – говорю я, – приводи.
Я давно не видела такого счастливого человека. Он разворачивается и, не прощаясь, взлетает на свой этаж. Он уже забыл обо мне. А как же жена? Или… Баська, например, уверена, что мадам давно их кинула и удрала с заезжим цирком.
– Она же актриса, – говорит Баська. – А он? Повар в дешевой забегаловке. Даже самая плохая актриса… Я бы лично постеснялась!
– Он хороший человек, – говорю я.
– А в чем это выражается? – трезво спрашивает Баська. – Не пьет, не плюет на пол, здоровается? Да он даже на вид не мужик с этими своими фарфоровыми глазками.
– А тебе надо, чтобы плевал, пил и матерился? – спрашиваю я просто так – Владика мы давно обсудили и поставили диагноз, и треп лениво катится по наезженной колее, скуки ради.
Баська не отвечает, только пожимает плечами.
Интересно, кто она? Официантка из кафе? Посудомойка? Клиентка?
В девять Владик приводит Веню со скарбом – полосатой пижамкой, плюшевым медведем, коробочкой овсяных хлопьев, потертой парчовой торбой, с которой его бабушка во времена оные ходила в театр, и футляром с музыкальным инструментом. В торбе – парковый гонорар. Похоже, Веня собирается держать деньжата при себе, а то мало ли… На моих глазах в индивидууме родилось чувство денег. За ним вполне может последовать целый букет – жадность, цепкость и накопительские инстинкты. А может, и нет.
Владик свежевыбрит, благоухает лосьоном. В красивом сером костюме и синей рубашке. Ему идет, он похож на манекен-унисекс в витрине средней руки бутика. Если надеть на него платье, он превратится в хорошенькую девушку.
– Сразу видно, что работа для тебя – праздник, – не удержалась я.
– А… да! Спасибо! – Он не заметил сарказма, он был уже где-то там, с ней…
«А если это не она, а он?» – вдруг подумала я. Мысль вполне дурацкая… но ведь всякое случается в наши дни, двадцать первый век на дворе!
– Он проспит до утра, – говорит Владик. – Утром сделаешь ему кашу. Можно с вареньем. И построже, а то рассусолит до обеда.
Похоже, он не собирается возвращаться к завтраку.
– Я потом позвоню, – добавляет Владик.
Позвонит потом? Когда «потом»? Это как понимать? Значит ли это, что ночная смена плавно перетечет в дневную?
– А когда ты вернешься? – Я беру быка за рога.
– Утром, – говорит он неуверенно. – Ну, ладно, я пошел. Веня, ты помнишь, что я тебе говорил?
– Помню, – отвечает сын.
– Что?
– Чтобы не баловался и про кашу.
– Имей в виду!
– Аня, а мы пойдем в парк? – Веня смотрит на меня с надеждой.
– Посмотрим, – дипломатично отвечаю я.
– Я не буду рассусоливать, – обещает Веня. – Честное слово! Пойдем? – Рот его искривляется подковкой, и он становится похож на обиженную рыбку.
– Пойдем, – сдаюсь я. В конце концов, можно спрятаться за дерево и сделать вид, что мы незнакомы. Я еще не определилась насчет парковой самодеятельности. Хотя казалось бы, а что здесь такого? Сейчас не зарабатывает только ленивый.
– Ты с ним построже, – инструктирует Владик на ходу. Он целует сына, бросает мне «привет» и улетает на крыльях любви. А мы остаемся.
Глава 4
День рождения Савелия
Погода – врагу не пожелаешь! Снег с ледяным дождем, плюс пронизывающий ветер, плюс чавкающая сляколь под ногами, плюс хрипящие, кашляющие, чихающие доходяги везде – в магазинах, в транспорте, на автозаправках и в кафешках. Плюс реклама препаратов от гриппа: тамифлю, аспирина, амизона, фармазона, пурмизона, всяких других «зонов» – на стенах домов, боках автобусов и троллейбусов, на гигантских мониторах по всему городу вкупе с насморочными носами.
Общеизвестно, что декабрь – депрессивный месяц, вобравший в себя всю муть, неприятности и пакости уходящего года. Самая мерзкая погода, число солнечных дней – ноль без палочки, мрак, вечные сумерки, долгие ночи, короткие дни и соответствующее настроение. Одно хорошо: еще немного – и прощай, старый год! Иди себе с миром…
А ведь есть люди, родившиеся в декабре, и самый радостный жизненный праздник у них всегда… гм… да! Савелий Зотов, например. Савелий – замечательный человек, главный редактор и гордость местного издательства «Арт нуво» – родился двенадцатого декабря, и тут уж ничего не попишешь. Главное, чтобы человек был хороший, с неубиваемым запасом оптимизма. Савелию в этом смысле повезло. Он не только оптимист по жизни, но еще и идеалист, что вполне уравновешивает триаду наших друзей. Капитан убойного отдела Коля Астахов – реалист и трезвомыслящий человек, как и положено ему по должности, – мент, одним словом; Савелий Зотов… читайте выше; а Федор Алексеев – преподаватель философии местного педагогического университета, объясняющий все жизненные коллизии с точки зрения «мутной», по выражению капитана, философии. С точки зрения капитана, извилистые идеи этих двух не имеют ничего общего с окружающей действительностью, но тем не менее… тем не менее… иногда бьют в десятку, не может он скрепя сердце не признать.
Один старый автор назвал триаду «божественной» в смысле совершенства, сбалансированности и равновесия. Так и триада наших друзей: совершенна, сбалансирована и уравновешена.
Свой день рождения Савелий отмечает дважды – официально, дома, с семьей и гостями, и неофициально, в узком кругу ближайших испытанных друзей: с капитаном Колей Астаховым и философом Федором Алексеевым.
Федор и Савелий уже на точке, в излюбленном баре «Тутси», за уютным угловым столиком, заботливо придержанным для них владельцем, он же бармен, Митричем. В баре, как всегда, немноголюдно; углы его тонут во мраке; негромко бормочет телевизор над стойкой бара, создавая атмосферу почти семейную.
Капитан запаздывает – рабочий день у него ненормированный, иногда далеко за полночь, дел невпроворот. Иногда, срываясь, он грозится уйти к брату в бизнес, но, обладая сильно развитым классовым чутьем, вряд ли решится. Покричит да успокоится. Савелий в красивом бежевом свитере с оленями, как раз по сезону. Свитер ему подарила жена Зося. Он с удовольствием поглядывает на обнову и время от времени оглаживает себя рукой. Федор – в любимом белом свитере, без оленей, но с выпендрежным широченным воротом, в котором, если захочет, может утонуть до бровей; мокрая его шляпа, черная, с широкими полями лежит рядом, на соседнем кресле – Федор не доверяет ее раздевалке после того, как украли его старую. Коля Астахов как профессионал уверен, что Федор забыл шляпу на рабочем месте или на капоте своего белого «Форда», и оттуда ее сдуло ветром, как уже было однажды, или где-нибудь еще – в гостях, например. Он не верит, что шляпу украли злоумышленники, но предполагает, что ее могли запросто спереть Федоровы студиозусы, для прикола. И надеть на астронома Коперника, чей бронзовый бюст стоит в фойе учебного заведения.
Они уже выпили по рюмке коньяка за здоровье именинника, и Федор подарил Савелию красивый брелок со знаком Стрельца. Савелий сияет. Друзья не виделись почти месяц, готовы обменяться новостями и с нетерпением ожидают капитана, который введет их в курс городских криминальных хроник.
– Без капитана чего-то не хватает, – задумчиво произнес Федор.
– Он обещал! Знаешь, как он занят! – подхватывает Савелий.
– Знаю, Савелий, и меня мучает совесть – капитан на страже, а я… Я все чаще думаю: а может, открыть детективное агентство? – Федор вопросительно смотрит на Савелия. – Понимаешь, Савелий, жизненной остроты не хватает, драйва. Я – скромный учитель философии, которая, как тебе известно, не является жизненно необходимым предметом и вообще непонятно зачем нужна – молодые люди прекрасно обходятся без нее, а старикам вроде меня… (Тут Савелий протестующе кашлянул). – Старикам вроде меня, – повторил Федор с нажимом, – с определенным жизненным опытом, есть что сказать, обобщить и вывести формулу бытия, но эта обобщенная формула будет носить узко-субъективный характер и представлять интерес лишь для небольшой горстки схоластов, подобных мне. Знаешь, Савелий, мне все чаще хочется повторить слова Сократа: я знаю только то, что ничего не знаю, но другие не знают и этого. Да и тут, Савелий, тоже вопиющая неясность – некоторые источники приписывают эти слова Демокриту.
– Федя, ты не прав! – поспешил возразить добрый Савелий. – Это декабрьская депрессия, это пройдет. Философия, разум, просвещение… это вечные категории, как же без них, подумай сам, Федя…
– Наш капитан занят делом, а я… – Федор махнул рукой.
– Жениться тебе надо, Федя, – сказал Савелий непоследовательно.
