скачать книгу бесплатно
Уходя, я предупредил Манушак:
– Не закрывай окно, может, приду поздно ночью.
– Что значит «может»? Приходи.
Выйдя на улицу, я взглянул в сторону чердака. В темноте были видны только очертания крыши.
«Интересно, что сейчас делает Хаим? – подумал я и решил: – Сегодня не лягу, пока не увижусь с ним».
7
Через два часа я стоял перед школой и глядел вверх. Кабинет директора находился на втором этаже, перед ним был маленький железный балкон. Я взобрался на платан и огляделся. На улице не было ни души. Прополз по ветке и спрыгнул на балкон. Форточка была приоткрыта, и если бы дверь оказалась запертой, я бы залез через нее. Но дверь была открыта.
Когда я вошел в кабинет, фосфоресцирующие стрелки часов показывали двадцать минут первого. Достал из кармана листки, перенес проектор на стол, и через десять минут он уже заработал. На выкрашенной белой краской стене вначале замерцал освещенный квадрат, затем появилось расплывчатое изображение, я поправил фокус, и вот что я увидел.
На подносе рядком лежали двадцать штук стодолларовых купюр, камера поочередно фиксировала их, отчетливо были видны цифры и надписи. А затем случилось нечто странное: руки поднесли поднос к камину, в камине горел огонь, и стряхнули долларовые купюры прямо в огонь. Купюры съежились, их охватило пламя. Камера развернулась, и в кадре вновь появился поднос с новыми купюрами. И опять все в точности повторилось.
Я глазам своим не верил! Восемь рук и четыре разного цвета подноса сменяли друг друга. Камера быстро фиксировала купюры, которые затем бросали в огонь. За минуту жгли приблизительно двадцать тысяч долларов, и съемка продолжалась в течение десяти минут. Затем кассета кончилась, и я вставил другую.
На ней было то же самое: руки, доллары, огонь. Ничего не менялось: снимали на камеру доллары и жгли их. По моим подсчетам, сожгли приблизительно четыреста тысяч долларов. И это только на тех кассетах, что я видел, а ведь в той сумке, которая хранилась у Манушак, было по меньшей мере сто пятьдесят кассет.
«Боже мой, это сколько ж миллионов?» – подумал и как будто очнулся. Испугавшись, я быстро выключил кинопроектор. Светящийся белый квадрат исчез со стены.
Некоторое время я сидел, не двигаясь. «Откуда эти суки взяли столько долларов? – размышлял я. – Собрали и сожгли». В моем представлении это было самое настоящее сумасшествие: «В чем же дело?»
Я вернул проектор на место, вышел на балкон, забрался на перила, дотянулся до ветки, дополз до ствола, спустился на землю и направился в сторону дома Манушак. Поднялся на чердак, Хаим зажег синюю свечу. Я знал, что Сурен собирал цветные свечи, и не удивился, я присел на ящик.
У Хаима было уставшее лицо, глаза покраснели.
– Ты что, не спал? – спросил я.
– Нет.
Еще там, в кабинете директора, я решил, что ничего не скажу Хаиму об увиденном. Нетрудно было понять, что я поневоле вляпался в очень серьезное и опасное дело.
– Что там происходит, у голубятни?
– Никто не появлялся, – ответил Хаим.
– Ну, значит, держатся.
Иногда, только в те редкие моменты, когда он сильно нервничал, у него лицо менялось до неузнаваемости. Мне стало жаль его.
– Завтра еду в Ленинград, – сказал он.
– Знаю, ты уже говорил.
– К четырем часам тебе надо принести ту сумку на вокзал.
– Без проблем.
– Пусть все так и лежит в мешке.
Я кивнул.
– А теперь выслушай меня, – сказал он и умолк.
– Слушаю, – сказал я.
– У меня к тебе одна просьба, – сказал и опять умолк. Я весь напрягся:
– Говори.
– Если вдруг случится так, что я не приду, эту сумку в Ленинград придется отвезти тебе.
Я задумался.
– Надеюсь, ты сам сядешь в поезд и испаришься.
Он как-то странно взглянул на меня, и мне стало неловко.
– Ну а если нет, так я отвезу, что ж поделаешь, раз надо.
Он сунул руку в карман, достал деньги и два билета на поезд:
– Тут двести рублей, возьми.
Я взял, затем он протянул мне железнодорожные билеты:
– Когда на перрон придет поезд Баку – Ленинград, поднимешься в пятый вагон, сядешь в купе и будешь меня ждать.
Я взглянул на билеты:
– С тобой кто-нибудь едет?
– Нет, купе двухместное. Будет лучше, если я буду один.
Деньги и билеты я положил в карман.
– Если до Хашури появлюсь – хорошо. А нет – ты продолжишь путь и отвезешь сумку в Ленинград.
– Да, но там-то что я буду делать? К кому пойду?
– Вот, смотри, – он протянул листок, на нем было написано два слова: «Парк Купчино».
– И что это? – спросил я.
– Место встречи. Войдешь в парк с того входа, где стоит каменный лев, пойдешь по первой же дорожке справа, присядешь перед статуей барабанщика. Сумку следует положить на скамейку со стороны льва. Не забудь. Это очень важно.
Он так подробно все объяснял, что у меня появилось подозрение – он и не собирается завтра ехать.
– Тебе следует поджидать их с одиннадцати утра до двух часов дня. Подойдут и спросят: «Как погода в Тбилиси?» В ответ отдашь им сумку – вот и все.
– А вдруг не придут? – спросил я.
– Тогда на другой день опять пойдешь. А вот если и на другой день никто не придет, значит, дело – в заднице. Сумку выбрось в реку. Что касается денег, которые останутся, они – твои, делай с ними что хочешь.
Это было неплохо.
– Появятся менты – не беги, скажешь, попросили тебя, ты и отвез сумку, больше ничего не знаешь.
– Кто попросил?
– Я.
– Сдать тебя? – я почувствовал себя оскорбленным.
– Если они выйдут на тебя, значит, все кончено. Мне ты ничем не поможешь, а зачем тебе зря мучаться.
– А что потом?
– Тебе наверняка много не дадут.
– А тебе?
– Сколько бы ни дали, в конце концов выйду, надеюсь там не постарею.
Каково же мне было все это переварить?
– Но это может произойти только в том случае, если мои дяди не выдержат пыток и расколются.
Да, невелика надежда, эти дядьки вовсе не казались мне героями. Я даже удивлялся, как они в первый же день не раскисли.
– А если другие проболтаются? – спросил я.
– О других можно не беспокоиться, они знают очень мало.
Я уже не сомневался, что Хаим знал, что снято на кассетах и даже для чего все это было нужно.
– Вопросы есть?
– Нет, – отрицательно покачал я головой.
Он встал:
– Ну, будь здоров.
– Ты куда? – спросил я.
– Возле гаражей Трокадэро ждет.
– Когда вы успели сговориться? – удивился я.
– Вчера позвонил ему из телефонной будки. Наверное, он уже пришел.
Спускаясь, он обернулся:
– Завтра не опоздай, – потом улыбнулся и исчез.
Я остался один, вокруг пламени свечи кружилась одна-единственная мушка. Мне стало грустно.
Загасив свечу, я спустился вниз, спрятанные под лестницей кассеты опять положил в карман. Залезая в окно к Манушак, я заметил стоящую у поворота старую «Победу» и вспомнил, что эта же «Победа» и прошлой ночью стояла там. Я задумался. Знал, что ни у кого на той улице такой машины не было. Но разобрать, сидел ли кто-нибудь в машине, было невозможно. Никто, кроме меня, Манушак и Хаима, не знал, где была спрятана сумка. Но так ли это? Я все взвесил и решил, что, знай менты что-нибудь, они давно бы уже вломились сюда, кто бы им, интересно, помешал. Зачем же им издали наблюдать?
Я успокоился и проверил дверь – она была заперта. Положил кассеты в сумку, разделся и прилег к Манушак. Она продолжала спать, только когда я стал снимать с нее трусы, открыла глаза.
– Нет, подожди. Я должна помолиться.
На стене висела икона, Манушак встала с постели, опустилась перед ней на колени и перекрестилась: «Господи, прости меня, что занимаюсь этим до замужества». И за меня тоже просила у бога прощения. Она всегда так делала. Иной раз это вызывало у меня смех, а иногда я злился. В этот раз мне показалось, что ее молитва затянулась.
– Ладно, не надоедай ему, – сказал я.
8
Я долго спал, а когда открыл глаза, солнце уже грело черепичную крышу дома напротив. Квадратные стенные часы показывали двадцать минут первого. Оделся и подошел к окну. «Победа» стояла на том же месте, внутри никого не было. Я почему-то усмехнулся. В это время вошла Манушак:
– Умойся и давай завтракать.
– А где твоя мать? – спросил я.
– На базаре, дома никого.
После еды Манушак взглянула на часы и начала собираться в парикмахерскую:
– Идем со мной. Гарик пострижет тебя, смотри, оброс весь.
– Сейчас будет лучше всего, если я отнесу сумку в еврейский квартал и продам.
До железнодорожного вокзала я добирался на метро. Вышел из вагона, и в толпе мне попался на глаза высокий мужчина с наголо бритой головой. Мне показалось, что он внимательно смотрел на меня: «Где же я его видел?» Встав на эскалатор, я обернулся, но его уже не было видно. Я удивился, как мог так быстро исчезнуть такой детина. И кто же это мог быть?
На вокзале я прогулялся по перрону, затем присел на скамейку, мешок положил рядом и закурил сигарету. Чувство тревоги не покидало меня, я не был уверен, что Хаим придет, и, увидев его, обрадовался. Вот уедет он, закончится это дело, и можно будет жить спокойно. Кепка у Хаима была надвинута на глаза, на плече висела большая сумка. Если и в этой сумке кассеты, то сбрендили евреи окончательно, подумал я. Он заметил меня, но не подошел, остановился на значительном расстоянии, под вокзальными часами. Когда я оглянулся снова – его уже не было.
Тем временем народу на перроне прибывало, и показался поезд. Я протянул билет проводнице и поднялся в вагон. В те времена такой вагон назывался мягким, в купе были душ и туалет. Мешок я поднял наверх, на полку для багажа, сам сел и стал смотреть в окно. Затем поезд тронулся, и вокзал остался позади.
Я сидел и ждал появления Хаима. Через час я уже приуныл, и все-таки надежда не оставляла меня: придет, куда он денется. В Хашури мы стояли десять минут. Когда поезд тронулся, а Хаим так и не появился, у меня окончательно испортилось настроение.
Либо его арестовали, либо он почувствовал опасность и смылся. Как еще я мог объяснить случившееся? Так или иначе выбора не было, надо было ехать дальше. Я снял обувь и растянулся на постели. В зеркале на двери купе отражалось вечернее солнце – большое, красное солнце.
На другой день я проснулся от головной боли. Еле открыл глаза, горло горело. Что за напасть такая, думал я. Открыл дверь и вышел в коридор. Справа от меня, через пять или шесть купе, возле окна стояли женщина и мужчина. Лицо и голова мужчины были чисто выбриты, это был все тот же незнакомец из метро. Буквально секунду я смотрел ему в глаза, и опять мне показалось, что я встречал его раньше. Взглянув на меня, он повернулся ко мне спиной. У него была толстая шея, на которой сидела идеально круглая голова.
