скачать книгу бесплатно
В последнем семестре он говорил с классом о рисовании с натуры, о том, что нельзя хорошо нарисовать человека без понимания того, как устроены его тело, кожа, кости и изгибы. Он сказал, что лучшие художники-портретисты всегда начинали с обнаженной фигуры. Он даже хотел привести на урок живую модель, но школьный совет не разрешил, так что нам пришлось поверить ему на слово – или убедиться в этом самим, как только закончим школу.
– Может, кто-то из вас даже попробует стать моделью, – дразнил класс мистер Джексон, при этом глядя прямо на меня.
– Зови меня Джейми, а не мистер Джексон, – упрекнул он меня сегодня, когда помогал снять пальто. – Я же больше не твой учитель.
Я автоматически ответила:
– Извините, мистер Джексон.
Он рассмеялся и легонько коснулся моей щеки, а после добавил, что был рад моему звонку.
– В этом городе нелегко…
Мистер Джексон не договорил, а только махнул рукой – заканчивать фразу не было нужды. Он понимал: я как никто знала, насколько нелегка бывает жизнь.
Объявление, которое дала мне Тэмми, гласило: «Требуются натурщицы. 200 долларов наличными. Возможно долгосрочное сотрудничество».
Мои руки дрожали, когда я набирала его номер.
– Да, мне уже исполнилось восемнадцать. Да, я делала это раньше. Да, я все еще рисую, и да, я тоже буду рада вас видеть, – сказала я по телефону.
Я солгала во всем, кроме последней части. Хотя и тут я была не вполне искренней. Меня подкупал не мистер Джексон, а двести долларов и то, насколько далеко я могла сбежать, будь они у меня в кармане.
Теперь я впервые осталась наедине с мистером Джексоном. Он смотрит то на меня, то в свой альбом и прикусывает язык зубами, пока рисует. Он не похож на других живущих в этом городе мужчин. Мистер Джексон худощавый и загорелый, а вместо пышной бороды, которую в наши дни, кажется, отращивает каждый, у него щетина. На нем нет обуви, а потертые на лодыжках джинсы туго облегают бедра. В школе он обычно носил брюки. В джинсах же мистер Джексон выглядит худощавым и гибким, и тут я понимаю, что тоже рисую его, прорабатывая изгибы и линии его тела.
Кожа, кости и изгибы.
– Какое серьезное выражение отразилось только что на твоем лице, – говорит он, выходя из-за своего мольберта. – Когда я начинаю думать, что поймал тебя, ты меняешься, Алиса.
– Оу, извините. Наверное, я… пыталась сконцентрироваться. И, эм, у меня немного болит рука.
Я опускаю руку и сажусь прямо на диване.
– Это сложнее, чем я думала.
Ошибка. Моя вторая ложь раскрывается так легко, и мистер Джексон сразу же все понимает. Он видит то, что, должно быть, уже подозревал. Я никогда не позировала.
– Хочешь передохнуть, расслабиться? Уже за два… – он смотрит на часы, – перевалило.
Я киваю, и мистер Джексон – Джейми – скручивает тугую сигарету, затем садится рядом со мной. Диван накрыт белой простыней. Наши бедра соприкасаются, но он пытается отодвинуться.
Он протягивает мне косяк, и я делаю глубокую затяжку, чувствуя жжение в горле и носу. Эта травка лучше, чем та, что я пробовала, и от второй затяжки я начинаю кашлять – так сильно, что сгибаюсь пополам.
– Боже, Алиса. Ты так невинна, – с нежностью говорит мистер Джексон, а затем тихо смеется и похлопывает меня по спине. Моя голова спрятана у меня между ног, а на моей спине покоится рука мистера Джексона, и я боюсь выпрямиться. Комната кажется слишком маленькой и вращается вокруг меня, стремительно сужаясь. Причиной тому могут быть его пальцы, или дым, или причина, по которой я вообще тут оказалась.
С моим учителем рисования, который раньше видел меня только в классе, а теперь тянется, проводит рукой по моему животу и помогает мне снова выпрямиться.
– Могу я это снять?
Возможно, это вопрос. Позже я буду размышлять, а спрашивал ли он моего разрешения на самом деле? И я буду размышлять, могла ли я сказать «нет» травке и этим испачканным пальцам, что прикасались к моей коже, стягивая бретельки майки. Я буду удивляться, почему просто не отказалась, почему даже не попыталась противиться ему. Но сейчас я просто закрываю глаза и киваю. Я не вижу выражения его лица, когда он снимает с меня майку, а затем и шорты. Не подозреваю о мелькнувшей вспышке, когда мистер Джексон тянется за лежащей рядом со стопкой двадцатидолларовых банкнот камерой и наводит ее объектив на мое тело.
Имеет ли значение то, что я никогда не говорила ему «да»? Я знала, чего от меня хотят. Требуются натурщицы. 200 долларов наличными – мистер Джексон достаточно ясно дал понять, чего хочет. Не думаю, что у меня было право удивляться камере или тому, чем все в конечном итоге закончилось. Должно быть, ему это казалось вполне логичным. Он мог бы даже сказать, что я сама этого хотела.
Еще в Мельбурне Руби показывает своей сестре рекламу однокомнатной студии, сдающейся на длительный срок в Верхнем Вест-Сайде, которую она уже забронировала.
– Довольно маленькая, – говорит она, делая глоток вина, которое Кэсси налила ей, – но в ней есть все необходимое. – После чего они проверяют по карте, что интересного есть в окрестностях. – Здесь я смогу бегать, – говорит Руби, обводя пальцем синеву водохранилища Жаклин Кеннеди Онассис в Центральном парке, – а еще, может быть, здесь, – ее палец перемещается к западной границе карты, к толстой зеленой линии, что змеится вдоль реки Гудзон. – Риверсайд-парк. Я читала, что там не так многолюдно. Место более… уединенное.
– Там безопасно? – спрашивает Кэсси, и Руби закатывает глаза.
– Считается, что Нью-Йорк – один из самых безопасных городов в мире.
– Да, но ты поедешь туда одна, – говорит Кэсси. – Когда путешествуешь одна, следует быть осторожнее.
– Я всегда одна, – отвечает Руби, и наступает очередь Кэсси закатывать глаза.
– Да-да, и мы обе знаем, почему это так, верно? Надеюсь, сестренка, что в Нью-Йорке ты собираешься не только бегать. Или, – Кэсси прищурившись указывает на Руби своим бокалом с вином, – надеюсь, что ты будешь бегать так долго, чтобы наконец сбежать от этого человека и от той власти, что он, похоже, над тобой имеет.
Я переехала. Если так можно назвать то, что в тот день я просто не пошла домой. Точнее, в ту ночь. Мы ничего не делали. Почти. И продолжаем в том же духе. Хотя с тех пор, как он снял с меня майку, прошла уже неделя. Неделя, с тех пор, как его пальцы прижались к моей коже, пока он стягивал мои шорты с бедер. Во время нашего первого телефонного разговора, когда мистер Джексон сообщил мне, во сколько прийти к нему домой, он добавил:
– Без нижнего белья. И надень что-нибудь мягкое. Никаких линий, мне не нужны линии, Алиса.
Я тщательно следовала инструкциям мистера Джексона и оделась так, словно на улице было тридцать градусов жары, а не четыре. Так что я шла и дрожала под своим толстым зимним пальто. В тот день ему оставалось снять не так уж много. Чтобы оставить меня полностью обнаженной на его маленьком, накрытом простыней диване, не потребовалось много усилий.
Прошла неделя, а мой желудок все еще закручивается в узел при воспоминании об этом. Раньше ни один мужчина не видел меня обнаженной. Никогда не рассматривал меня так пристально. О, у меня был секс, если так можно назвать шарящие пальцы и толчки под простынями на разных вечеринках. Только подобного со мной никогда не происходило. Меня никогда по-настоящему не видели до того момента, когда мистер Джексон соскользнул на пол и посмотрел на меня снизу вверх. То, как он, все еще стоя на коленях, сказал «Вот так», протянул руку, пробежался пальцами по внутренней стороне моих бедер и раздвинул мои ноги еще шире.
– Я хочу сфотографировать тебя, Алиса.
Комната накренилась. Обычно, когда он наблюдал за мной в классе, у меня возникало точно такое же ощущение в животе, будто я одновременно тону и плыву, хочу, чтобы он продолжал прикасаться ко мне, но в то же время хочу прикрыться, вскочить на ноги и убежать. Вместо этого, загнав дрожь поглубже, я не сдвинулась с места. В конце концов, это то, что, по его словам, от меня требовалось.
– Мне нужно, чтобы ты оставалась совершенно неподвижной.
Я ответила:
– Да, конечно. Я уже делала это раньше.
Теперь он знает, что это неправда, хотя я еще не сказала ему, сколько мне на самом деле лет. То, что я скрываю от него свой возраст, больше похоже на недомолвку, а не на настоящую ложь. Особенно по сравнению с тем, что я сказала Глории, когда вернулась, чтобы забрать кое-какую одежду. Я сказала, что еду на озеро с Тэмми. Кое о чем лучше никогда не рассказывать, потому что это ничего не изменит. Достаточно того, что он знает, что я солгала, будто у меня есть опыт работы моделью. Он бы и так догадался: я вздрагиваю каждый раз, когда щелкает камера.
И я все равно вздрагивала даже тогда, когда уже немного пообвыклась. Прошлой ночью, лежа без сна на этом диване, я думала о том, как быстро вещь, которая раньше казалась странной, может стать нормальной и даже обычной. В тот первый день, когда мистер Джексон сфотографировал мое обнаженное тело, я находилась где-то еще, за пределами объектива, может быть, даже за пределами комнаты. Я задрожала, когда он сделал один снимок, затем другой, уверенная, что он подошел слишком близко, увидел слишком много. Но я ни разу не попросила его остановиться, не попросила его вернуться к мольберту. Закончив, мистер Джексон завернул меня в мягкое одеяло, и мы всю ночь проговорили об искусстве и Боге.
– Я верю, что это одно и то же, – сказал он.
Мы ели домашние начос, и он никогда не прикасался ко мне. По крайней мере не так, как прикасаются, намекая на что-то еще. Я спала на диване, завернувшись в одеяло, а на следующее утро он сфотографировал меня через полуоткрытую дверь, пока я принимала душ, а позже, вернувшись на диван, мистер Джексон захотел сделать еще один снимок.
– Свет сейчас прекрасен, Алиса.
На этот раз я не пыталась мысленно сбежать из комнаты. Я не сводила глаз с объектива, пока открывался и закрывался единственный, наведенный на мое тело, глаз камеры. Я чувствовала себя сильной, глядя прямо на него. Позже мистер Джексон показал мне несколько снимков, но бледная обнаженная кожа, мягкий треугольник волос между моими ногами ничего для меня не значили. Я не могла перестать смотреть на то, как сверкали мои глаза, как мои губы на мгновение изогнулись в оскале.
Мистер Джексон сказал, что я непостоянна, и снова постелил мне на диване.
Так что мы живем по этому новому распорядку уже целую неделю. Наши разговоры разносятся по всему дому, а когда он уходит на целый день в школу, я счастлива здесь одна, просматривая его книги, написанные людьми, чьих имен я почти не знаю. Ницше, Сартр, Юнг.
И некто по имени Кьеркегор, который сказал: «По сути своей, все начинается с ничего и поэтому может начаться в любой момент».
Мне нравится, как звучит эта фраза, и я почти понимаю ее значение.
Когда мистер Джексон приходит домой с продуктами и пивом, мы готовим ужин, немного выпиваем, а потом он фотографирует меня как-то по-новому.
– Это не порнография, – говорит он в один из таких вечеров, когда просит меня положить руку между ног. – Расслабленно, вот так.
Возможно, на этот раз он уловил мою нерешительность, замешательство по поводу того, к чему это может привести.
– У порнографии есть своя цель, свои достоинства, Алиса. Не позволяй консервативной болтовне этого города запудрить тебе мозги. Хотя то, что мы делаем, к этому не относится. Речь идет о том, чтобы показать миру, как ты живешь в своем сильном и красивом теле. Все невероятные вещи, которые ты можешь заставить его делать.
Позже мистер Джексон показывает мне несколько видеороликов на своем ноутбуке, которые называет достойной порнографией. Женщины и мужчины обвились вокруг друг друга, задыхаясь, и выглядя по большей части так, будто им больно.
– Агония и наслаждение могут выглядеть одинаково, – говорит он мне, когда я пытаюсь ему это сказать. Это правда, потому что я не вижу разницы, не могу понять, боюсь я или каким-то образом открываю новые грани в себе самой, наблюдая за разворачивающимися сценами. Я знаю, что сама хочу смотреть на это, и знаю, что становлюсь мокрой, пропитываясь тем, что вижу на экране. Я испытываю противоречивые чувства от увиденного, от того, как оно одновременно ужасает и возбуждает меня.
Одно мне известно наверняка, – то, что мистер Джексон показывает мне, я уже не смогу забыть. Но, поскольку ночью он снова оставляет меня одну, я никак не могу понять, чего он ожидает от меня в этом новом манящем мире.
* * *
Позже я пойму, чего он хотел добиться, заставляя меня ждать. Ему нужно было знать, что мне можно доверять, убедиться, что он в безопасности. Как будто моя безопасность вообще не играла никакой роли.
В ночь прощания с работой Руби ловит себя примерно на такой же мысли. Весь вечер Эш держался от нее на расстоянии, по другую сторону бара, так что всю вечеринку она искала его, совсем забыв, что праздник был устроен в ее честь и едва замечая каждое «Я буду скучать по тебе» или «Помнишь, когда…», которое ей говорили. К одиннадцати часам ее затошнило, не от дешевого шампанского, а от узла горечи в животе, и она, извинившись, пошла домой в слезах. Как Эш мог так игнорировать ее? Эта была единственная ночь, когда никто не заподозрил бы, что между ними что-то есть, потому что все в агентстве обнимали ее, признаваясь в своей любви. Но он все равно держался от нее на расстоянии.
Эш появился в ее квартире двадцать минут спустя.
– У меня есть полчаса, – сказал он, взглянув на часы. Как будто тридцать минут могли компенсировать целую ночь, которую она потеряла, дожидаясь встречи с ним. Когда он уходит, заказав Uber с ее телефона – «Просто на всякий случай», – она думает, а не спланировал ли он это с самого начала? Хотел ли он посвятить ей хотя бы одну ночь, сделать так, чтобы она почувствовала себя в безопасности? Или речь шла всегда только о нем?
Конечно, она знает ответ на этот вопрос. Мы обе знаем. Только нам потребуется еще несколько недель, чтобы понять, чем действительно грозит связь с такими ветреными мужчинами.
Семь
Это происходит во время одного из последних больших снегопадов. Мистер Джексон поздно возвращается домой из школы, на его плечах и волосах лежат небольшие хлопья. Мы оба стоим в дверном проеме и смотрим, как снежинки прокладывают свой путь к земле. Один за другим зажигаются уличные фонари. От их сияния кажется, будто звезды падают с неба. На мне нет куртки, и мистер Джексон обнимает меня, притянув к себе. Не знаю, стоим мы там несколько минут или часов. Я знаю только, что дрожу, и он тоже, когда поворачивается ко мне лицом.
– Алиса?
Он целует меня нежно, вопросительно. Я пытаюсь ответить ему в губы, но внезапно становлюсь такой же крошечной, как кружащийся вокруг снег. Я разрываюсь на части, когда он затаскивает меня внутрь, закрывает дверь. Его губы все еще прижаты к моим, пока мы, спотыкаясь, направляемся к дивану.
Мы вот-вот упадем, когда он прерывает поцелуй и смеется, внезапный, неловкий звук, который отражается от стен и увеличивает расстояние между нами.
– Господи. Каким клише я стал.
Я не знаю, говорит ли он о снеге, или о поцелуе, или о том факте, что когда-то был моим учителем, а я молодая женщина, его муза. Я пытаюсь придумать что-то умное, чтобы ответить, чтобы показать мистеру Джексону, что беру на себя ответственность за поцелуй и за то, что под ним подразумевается. Тем не менее мне требуется больше времени, чтобы разобраться в своих чувствах. В тот момент единственное, что я знаю, – он должен поцеловать меня снова, прежде чем момент будет упущен. Я не нахожу слов, чтобы объяснить, почему это так важно для меня.
– Все в порядке. Я хочу этого, – все, что мне удается выдавить. Своего рода мольба. Я больше не хочу стоять на краю обрыва.
Покачнувшись, мистер Джексон улыбается и начинает раздевать меня.
– Черт.
Сначала я чувствую на своей груди его руки, потом рот. Он обводит языком каждый сосок, совершенно новое ощущение зарождается в моем животе. А потом мистер Джексон опускается на колени, целует мои бедра, прежде чем его язык проникает внутрь. Я не двигаюсь.
– Алиса.
Он просовывает два пальца, нащупывает языком нерв. Я вижу огонек зажженной спички за моими опущенными веками. И все же не шевелюсь.
– Алиса. Ты так чертовски красива.
Он двигается сильнее, глубже. Его пальцы подобны искрам, я чувствую, что горю. Все в порядке. Я хочу этого.
– Алиса.
Он продолжает произносить мое имя, но теперь оно вдруг кажется чужим. Имя какой-то другой девушки, которую он впервые увидел, когда ей было шестнадцать, а ему – около сорока. После того как умерла ее мать, оставив ее одинокой и печальной, и до того, как он посмотрел на нее так, как смотрит сейчас.
– Пожалуйста, мистер Джексон, – говорю я поверх его головы, потому что знаю, что не возьму эти двести долларов, которые все еще лежат на столе. Потому, что больше не хочу быть одинокой и печальной. Я мечтаю, чтобы он помог мне растопить и забыть мою боль. Она действительно поднимается на поверхность, рассеивается по моей коже, когда он медленно входит в меня, снова и снова повторяя мое имя. Небо снаружи теперь черное, а я кружусь, как снег.
Он говорит, что я подобна небу. Что порой грозовые тучи проходят по моему лицу, но также быстро, как и небо, оно становится ясным, ярким и сияющим. Он говорит, что именно это и пытается запечатлеть, когда рисует меня или фотографирует. Только теперь он не может не прикасаться ко мне, так что у нас есть другой способ дотронуться друг до друга – правда, он не имеет ничего общего с искусством. У меня неплохо получается. По крайней мере, я знаю, куда деть свои руки и рот. Он учит меня, что делать, как двигать бедрами, что говорить. Я даже иногда позволяю ему снимать меня, так что теперь это я с остекленевшими глазами извиваюсь и стону, как женщины на тех видео, которые он показывал мне, казалось бы, целую вечность назад.
– Сколько их было до меня? – спросил он на следующее утро после того первого раза.
– Эм, трое.
Смущенная, я уткнулась лицом в его плечо. У двух из них он преподавал в средней школе.
– Во сколько лет у тебя это произошло в первый раз, Алиса?
– Пятнадцать.
Пятнадцать. Моя мать покончила с собой всего несколько месяцев назад, и один мальчик хотел выразить свои соболезнования. Он был осторожен и неуклюж. Все закончилось через минуту.
– Мне очень жаль, – и правда сказал он в конце, но я так и не поняла, о чем именно шла речь. Я ничего не чувствовала, ничего не делала. Это было не ужасно, даже не плохо, – просто ничто, потому что тогда я вообще ничего не испытала.
Второй и третий были попытками что-нибудь почувствовать. Хоть что-нибудь. Желанием быть похожей на других девочек в моем классе. Например, как Тэмми, которая рассказала мне, каково это – кончить: «Как будто твое тело – фейерверк!».
Это я и хотела почувствовать: что взрываюсь, распадаюсь. Только ничего подобного не произошло. Со вторым и третьим я почувствовала себя тяжелой, оцепеневшей.
– Они не были… это было не… слишком хорошо.
Но он не слушал. У некоторых людей по глазам можно понять, когда они не слушают. Глаза мистера Джексона приобрели знакомый блеск.
– Пятнадцать? Боже, похоже, я извращенец, раз говорю подобное, но меня это заводит. Смотри…
И он положил мою руку на себя, двигая ею вверх-вниз.
– Ты раньше делала это?
Я покачала головой.
