скачать книгу бесплатно
– К сожалению, люди используют против нас даже самые невинные сведения, – вздохнула Марина. – Может, слышали про журналистку, которая с Борей однажды жасминового чаю попила, а потом нацарапала целую книгу об этом происшествии, напичканную ее домыслами и фантазиями, да еще и умудрилась сбежать в Лондон как жертва политического режима? – напомнила Марина.
Да, я читала эту книгу, случайно найденную на одном из пустырей, который забрасывала «семенными бомбами». Видимо, не весь тираж пустили под нож, часть просто вывезли на окраину и бросили гнить под дождем. Пролистав эти мемуары, я не нашла в них ничего такого уж порочащего БМ, из-за чего нужно было арестовывать тираж этого опуса. Большая часть рукописи живописала чулки и стройные ноги авторши, а также аромат парфюма, которым она якобы загипнотизировала БМ. Текст компрометировал скорее саму писательницу. Но даже такие порожние записки нагоняли на жителей властной усадьбы ужас.
– Ясно, – кивнула я, когда Марина закончила свою «политинформацию». – Пока я здесь, я изолирована от коммуникаций. Одного не понимаю: как вы собираетесь контролировать мою болтливость, когда я отсюда выйду? Приставите ко мне надсмотрщика, который будет следить, чтобы я не слила инфу в Сеть? Отрежете пальцы и язык?
– А зачем же вам отсюда выходить? – как будто искренне удивилась Марина и посмотрела ласково-сладко, как росянка на мушку. – Здесь же хорошо, о таком месте можно только мечтать. У вас будет все, что вы захотите – стоит только сделать заказ, и привезут что пожелаете. Вы полюбите это место. Борис Максимович сказал, что вы пообещали устроить здесь не просто сад, а настоящий рай, из которого не захочется уходить. Так создайте же! Вы же профессионал? Собственно, пока вы не создадите такое место, из которого вам самой не захочется уходить, ваша работа не может считаться выполненной, и вы должны оставаться здесь и совершенствовать проект. А когда вы справитесь с задачей – останетесь уже по собственному выбору.
– Та-а-ак, – по-настоящему испугалась я. – То есть… Не-е-ет, этого не может быть… Вы так говорите, будто… меня отсюда не выпустят? – я хотела рассмеяться нелепости своего предположения, но что-то не смеялось.
По всему телу разлилась холодящая немощь. Так всегда случается со мною перед тем, как я услышу очень неприятную новость. Как будто тело успевает считать смысл слов еще до того, как они прозвучат. Рука вдруг сделалась тряпичной, и блескучая фарфоровая чашка полетела на паркет. Марина даже не вздрогнула от звона разбившейся посуды, лишь отвела глаза, и в этом молчании читалось «Да. Да. Да».
– Это заточение? – все еще не верилось, что такое возможно.
Я представила, что месяцы, а может, и годы жизни пройдут вот так – взаперти, в беседах с этой сумасшедшей бабой. В вакууме… Волосы на теле встали дыбом. Еще вчера порхала свободной птичкой из одного сада в другой, а сегодня я – Серая Шейка, запертая в холодной полынье? Жуть!
Я бежала по длинной галерее комнат, лихорадочно распахивая двустворчатые золоченые двери. Створки мрачно хлопали у меня за спиной, будто крылья хищных птиц, преследующих мышку-полевку. Я не знала, что делать, но точно не собиралась сидеть на месте и слушать, как надзирательница зачитывает мне незаслуженный приговор.
Влетела в свой домик. Бросила взгляд на шкаф с платьями. На коробки с обувью. На драгоценные ботанические атласы и альбомы, которые годами собирала по всему свету. И поняла, что сейчас мне не важно ничто из этого. Важна только свобода.
Резко развернулась и помчалась к проходной. Выйти с территории усадьбы можно, только прорвавшись через будку охраны, вписанную в периметр забора. Двери в одной ее стене выходили на участок, а другие – на улицу, в большой мир. Первые двери от вторых отделяла комната с «вертушкой», в которой толклись бравые ребята в форме охраны. Как я успела заметить еще в день приезда, обе двери запирались на магнитные замки.
Я подбежала к проходной, мощно рванула на себя кусок застекленного пластика – так сильно, что сама чуть не улетела под сосну. Дверь неожиданно податливо распахнулась – похоже, она вообще не была заперта. Или ее специально открыли для меня? Внутри будки, раскрыв рот, на меня таращились парни в фуражках. Цель была прямо передо мной – я ловко перемахнула через вертушку, даже не зацепившись за нее юбкой, и побежала ко второй двери, отделявшей меня от свободы. Ударилась о стекло. Дверь не открылась. Тут-то меня и схватили. Я дергалась и кричала какие-то шаблонные фразы:
– Это незаконно! Это лишение свободы! Я буду жаловаться!
Я изворачивалась и кусалась.
– У девушки истерика, нужно помочь ей успокоиться, – услышала я. Перед глазами материализовался шприц, из которого в воздух фонтанчиком вылетели бесцветные пугающие капли.
– Просто укольчик, это не больно. Это для вашего же блага, – сказал кто-то почти ласково.
В руку с внутренней стороны локтя будто укусил овод. Все поплыло, сделалось нечетким и исчезло.
Возвращаясь в сознание, я будто выкарабкивалась из глубокой ямы, края которой то и дело осыпались, заваливая меня комьями сырой земли. Картинка не сходилась в фокус. Я почему-то не могла пошевелиться. Голову ломило. Во рту пересохло и страшно хотелось пить. Мутило чудовищно. Я повернула голову влево, чтобы стошнить куда-нибудь рядом с плечом, и увидела желтовато-коричневые потеки на пломбирно-белой простыне. Похоже, что я так делала уже не первый раз. Меня тут же еще раз вырвало. Плечо было испачкано. Я потянулась правой рукой, чтобы сбросить с себя гадость, которую исторгало тело. Но рука не слушалась. С трудом перевела взгляд вниз и поняла, что привязана к кровати. Паника разлилась по телу парализующей заморозкой. Я пребольно укусила себя за плечо и заставила очнуться от коматоза. Где я? Почему привязана?
«Вижу, вам уже лучше?» – раздался справа медовый голос с ноткой превосходства.
Я повернула голову. Рядом в кресле развалилась полноватая женщина с книжкой в руках. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто она и что вообще происходит.
Сегодня Марина выглядела гораздо бодрее, чем вчера. В ней появилось злорадное оживление.
«Очень, очень хорошо, что вы уже пришли в себя, – продолжила она. – А я принесла ваши банки из духовки. Думаю, в них все готово. Если будете умницей, сегодня же расшифруем, что они хотят нам сказать. Правильно? Вы же будете умницей?» – и она протерла мое плечо влажной салфеткой, слегка и лишь на секунду скривившись, но тут же вернула лицу покровительственное выражение.
Я закрыла глаза, надеясь, что когда окончательно приду в себя, кошмар закончится.
«Ну спите, спите, – ласково потрепала она меня по голове, пребольно при этом закрутив ухо. – Поговорим, когда вам будет лучше».
Мне снова хотелось провалиться в забытье и не сталкиваться с реальностью.
Утром я проснулась уже без пут, приковывавших меня к кровати. Стоя под горячим душем, с каждой падающей на голову каплей я наливалась злобой, а значит, и силами.
В большом доме меня приняли буднично, видимо, ждали, и коридорами повели к хозяйке.
«Проходите, пожалуйста», – передо мной приоткрылась тяжелая черная портьера. Я шагнула в темноту.
Марина сидела в кинозале. На экране – Первый канал, увеличенный до размеров блокбастера. Передача «Давай поженимся».
Телевизионный пульт в руках и осоловелый взгляд на недовольном лице – прямо охранник, заканчивающий суточное дежурство, а не гранд-дама в своей вотчине. Меня благоразумно посадили на ряд ниже хозяйки, – так, что я не могла рассмотреть ее лица и видела только припухшее и нервно оживленное лицо ведущей, очень похожее на Маринино.
– Вы знали, что если я войду в усадьбу, то уже не выйду отсюда? – оглянувшись, отчеканила я, стараясь говорить как можно спокойнее. Она лишь полувопросительно кивнула, что можно было понять и как «да», и как «продолжайте». – Наверняка знали. И тем не менее позволили себе уничтожить всю мою жизнь. По какому праву?
Я не очень-то надеялась на разумный ответ. Но на всякий случай всматривалась в лицо Марины. Та, от кого я требовала объяснений, вместо слов кокетливо пучила сапфировые глазки и учащенно моргала. Годзилла прикидывалась нашкодившим котеночком.
– Нет, чего вы ожидали? – бессмысленно распалялась я. – Что я кинусь вам на шею с криками: «О-о-о! Марина! Вся моя жизнь была дерьмом и только рядом с вами она наконец обретает смысл?»
– М-м-м, интересная мысль, – как будто даже всерьез ответила она.
– Вы правда настолько не в себе, что считаете, будто ваше унылое сальное общество может заменить кому-то весь мир? – на долю секунды повелась я. – Хотя о чем я спрашиваю? Да вы даже не задумывались о моих стремлениях и мечтах. Захотели – и вырвали меня из моей жизни. Растоптали. Подумаешь, какая-то садовница! Не приживется – да и ну ее в компост, – я резко развернулась, перепрыгнула через ряд и отвесила Марине пощечину: – Старая сволочь!
Ко мне подскочил человек из обслуги и утихомирил, впечатав в кресло.
– Вы, я вижу, уже совсем в форме, силы вернулись, это славно, – усмехнулась хозяйка. – Сейчас вы успокоитесь и поймете, какой роскошный подарок я вам преподнесла.
– С каких это пор тюрьма считается подарком?
– Вы – одинокий и никому не нужный человек. А тут можете обрести практически семью, амбициозный проект и подругу в моем лице. Вы должны целовать вот эти руки! Однажды, я уверена, вы так и сделаете, – абсолютно искренне продолжила хозяйка усадьбы.
– Совсем с глузду съехали! – я сбавила громкость и перестала дергаться, так что охранник посчитал возможным отпустить меня, но все еще держался поблизости, готовый каждую секунду подскочить и нейтрализовать.
– Вы сами признались, что у вас нет ни мужа, ни детей, ни родителей, ни богатства. Никого и ничего! – поморщилась Марина. – Так что не заливайте про свою прекрасную потерянную жизнь.
– Зато у вас муж и богатство. И вижу, вы счастливы до истерики. Что-то без меня, такой разнесчастной, прямо жизни вам нет в ваших кущах!
– Вам здесь будет очень хорошо. Вы создадите свой самый лучший сад. Настоящий рай. И сами не захотите отсюда уходить. Профессионал вы, в конце концов, или где? Или только в фейсбуках писать умеете? – кажется, это я уже слышала. Ага, ага.
– Жирная скотина! Гореть тебе в аду!
– Заканчивайте уже с оскорблениями, заклинило вас, что ли? – Марина вздрогнула и встала. Кажется, сильнее всего ее обидело слово «жирная». – Приступайте к работе. Вам тут не дом отдыха. Думаете, с вами бесконечно будут цацкаться?
Она вышла из зала. А я осталась сидеть и смотреть на матримониальный фарс по Первому каналу.
Флора. Три горошины
Ситуация выглядела безвыходной. Но раскисать я не собиралась – уже случалось попадать в переделки и похуже. Жизнь научила меня никогда не опускать лапки и бороться за себя до конца. Однажды, лет пятнадцать назад, положение мое уже было так отчаянно, что я даже собиралась покончить с собой. Однако, как видите, жива.
Сейчас, когда мне хотелось рыдать, воспоминания о давних событиях придавали сил и внушали надежду, что все еще может как-нибудь чудесным образом разрешиться.
Это произошло в 1997 году, в самом начале моей карьеры ландшафтного дизайнера… Я как раз вернулась со встречи с первыми в моей жизни заказчиками. Вошла в свою комнату на двенадцатом этаже. Ну как «в свою»? Кроме меня в ней жили еще три провинциальные девчонки, и принадлежала она столичному пединституту, где я оканчивала второй курс, готовясь в преподавательницы русского языка и литературы. Я метнулась в свой угол, отгороженный книжным шкафом и занавесками.
Подошла к окну и открыла створку. Взобралась на письменный стол, стоявший рядом. Столешница пошатывалась, как бы поторапливая: прыгай скорее. Я «зависла»: всерьез обдумывала, с какой же ноги лучше шагать в небытие – с левой или с правой? День погожий, апрельский, но какой-то лихорадочный, безрадостный. Солнечный свет, резкий, как от прожектора, слепил глаза. Снег лишь местами плешивел на коричневых, в месиво изъезженных газонах. Люди в черных куртках и пальто бежали по улице с потертыми полиэтиленовыми пакетами в руках – хмурые, озабоченные, напряженные, они сталкивались друг с другом и неловко перепрыгивали через грязные лужи. День этот был ужасен. Совершенно очевидно, что дальше может стать только хуже. Подходящий день, чтобы умереть.
Я вглядывалась в унылый, изрытый ямами асфальт, представляя, в каком именно месте упадет и гаденько разлепешится мое тело. И тут обнаружила, что под окном совершилась ужаснейшая банальность – столкнулись два автомобиля. К ним уже примчалась скорая, суетились люди в белых и голубых одеждах. И я ощутила, что сцена безвозвратно испорчена этим чужим несчастьем. Прыгать из окна на стоящую внизу скорую – это уж чересчур позерский поступок. Самоубийство должно быть личным «праздником», и главный герой на этот день полагается один.
Я отвела взгляд от пропасти и лишь теперь увидела на подоконнике лоток из-под маргарина и в нем три зеленых росточка. Третий! Пробился! Это было настоящим чудом. Третий росточек заставил меня спрыгнуть с окна, разрыдаться и истерически захохотать, сквозь слезы глядя на тщедушный стебель…
Подождите записывать меня в сумасшедшие. Сейчас я объясню, почему какой-то там проросший горошек заставил меня трепетать от счастья. Все дело в том, что теперь их, проросших, в горшочке было именно три!
Они попали ко мне случайно. «Волшебный горох» – было написано на конверте, внутри которого веселой погремушкой болтались три горошинки. Его мне вручили на рынке как комплимент за покупку зелени. Еще на конверте было написано: «Загадай желание и посади эти горошинки. Если все три взойдут, твое желание сбудется». Конечно, я понимала – это лишь рекламная шуточка, но… у меня было желание! И не одно! Прямо скажем, единственное, что у меня тогда имелось, – это желания. А еще зачаточное образование и первая всепоглощающая платоническая влюбленность. Ни денег, ни жилья, ни работы, ни мужика, ни перспектив.
Я побросала горошинки в пластмассовый лоток из-под маргарина Rama, наполненный землей, и выставила драгоценность на подоконник. Принялась следить за посадками с той неистовостью, с которой только и можно схватиться за последнюю бессмысленную надежду. Горошинки оказались насмешницами: из земли проклюнулись лишь два росточка. Третий же совершенно не хотел высовываться!
Соседки тоже то и дело как бы невзначай заглядывали в мой выгороженный угол и всматривались в лоточек из-под Rama, но ничего не говорили. Не хотели выносить окончательный вердикт: обломайся! Потому что все жительницы нашей комнаты отличались повышенной деликатностью. Например, если кто-то из четырех привозил из дома настоящие продукты и принимался варить курицу, жарить картошечку или (неслыханно!) котлетки, то все остальные очень вежливо и предусмотрительно выходили в коридор и садились у окна курить, уткнувшись в бессмертные литературные произведения. И возвращались к себе минут через сорок, когда запах еды успевал выветриться: кулинарка дня учтиво проветривала помещение, закончив трапезу.
Все остальное время мы ели одно и то же: рис с маргарином, гречку с маргарином, макароны с маргарином. Мясо, фрукты, настоящее сливочное масло и сладости были нам не по карману.
Мама рассказывала, что в годы ее молодости, когда она училась в пединституте, девочки в общежитии тоже привозили из дома продукты. Но тогда они все садились за общий стол и съедали припасы коллективно. В наше время так поступать уже было не принято. Но зато было принято деликатно отворачиваться как от чужих пиршеств, так и от чужих катастроф.
Что же за желание я загадала, сея горох? Наверное, более трезвомыслящий и взрослый человек на моем месте пожелал бы что-нибудь вроде достатка или даже богатства (ведь я была так бедна, что порой приходилось воровать еду в супермаркете, просто чтобы не падать в голодные обмороки). Но мне было всего восемнадцать и больше, чем хлеба, хотелось любви. Взаимной. Половина задачи была решена: сама я уже втюрилась в офигенно красивого парня с длинными музыкальными пальцами, бесконечно добрыми глазами и постоянной тихой улыбкой на лице. Не то чтобы ему все нравилось – просто его ничто не возмущало. Такая спокойная понимающая улыбка бывает у очень сильных и надежных людей, которые знают, что справятся со всем, что бы ни случилось. Если бы рядом оказались подсолнухи, то они крутили бы головками, следуя за ним, а не за солнцем. Еще у Егора были длинные, как у девчонки, ресницы. И я загадала: «Чтобы он признался мне в любви».
В этой мечте, вообще-то, не было ничего сверхъестественного. Я чувствовала, что нравлюсь ему. Мы подолгу болтали, ходили на каток. Он играл для меня на гитаре. А однажды снял со стены кафешки картину, которая мне понравилась, выкупил и подарил. И если влюбляться, то именно в такого: умного, яркого, сильного и доброго, чистого.
Проблема была одна: я невероятно его стеснялась. Не знаю, чего было больше в этой парализующей застенчивости: нормальной девичьей неопытности и скромности или же отвратительной стыдливости нищенки. Не то чтобы он был богач. Отнюдь. Но все-таки гораздо более благополучен, чем я. Он считал себя «на мели», когда не мог купить пакет травки к вечеринке. А я – когда перескакивала через турникеты в метро, чтобы не платить за проезд, и дня по два ничего не ела. Такой сюжет с материальным неравенством в моей жизни появился в первый раз. Никогда прежде я не чувствовала себя заметно беднее, чем кто-то. В нашей деревне у всех был примерно один уровень жизни. Невысокий, но это не унижало – ведь так жили все. Богачи и богатство казались выдумкой, пережитком из дореволюционных романов.
И вот теперь я не знала, как общаться с тем, кто обеспечен чуть лучше, чем я. Про романы между парнями с достатком и бесприданницами я читала у классиков и видела в кино. Все эти истории плохо заканчивались, а девушки в мезальянсах выглядели крайне удручающе и уязвленно – взять хоть «Бедную Лизу», «Униженных и оскорбленных» или популярный тогда сериал «Богатые тоже плачут». Опасно для простушки связываться с барчуком. Поэтому меня в отношениях с Егором метало от жаркой, щенячьей открытости к ледяному «безразличному достоинству». То я часами смотрела ему в глаза, болтая ни о чем, то пропадала на недели и игнорировала его записки.
Когда в моих грезах Егор стаскивал с меня юбку, я всегда, даже в мечтах, начинала судорожно закрываться руками, пытаясь скрыть многочисленные стрелки на колготках, прихваченные лаком для ногтей.
Хотелось, чтобы исчезло все то наносное убожество, которое навалилось на меня из-за нищеты. И чтобы однажды он увидел меня равной. Такой, какой я на самом деле была. А не жалкой голодной девицей в рваных колготах с ободранной дерматиновой сумкой, прыгающей через турникеты, которая ни разу не бывала на рок-концерте и не имела денег поставить в зуб пломбу.
Мне хотелось хоть раз показаться в нормальной одежде, сытой и расслабленно-уверенной. А не напряженно-затравленной, как я выглядела девяносто процентов времени. Я знала, что эта капля уверенности в себе решит дело. Но как ее получить? Тут без чуда не обойтись – здравствуйте, три горошины!
Я ждала. Поливала все три. И ту негодяйку, которая не хотела всходить, тоже. Но когда у двух первенцев уже зеленело по четвертому листочку, я поняла, что на третьего нет никакой надежды. От безысходности я раскопала эту подлую горошину. И тут же поняла, что в неудаче виновата сама. Убогая горошинка оказалась вполне сильной и старательной: из нее тоже, как и из двух других, вылупился росточек. Но при посадке я закопала несчастную так глубоко, что росток не смог пробиться к поверхности. Он погиб под слоем земли и теперь был совершенно высохшим, коричневым, скукожившимся. Как я могла так опростоволоситься? Я, которая все детство провела, копаясь в огороде, и посеяла не одну грядку этого проклятущего гороха? Я брезгливо бросила гадкую горошину назад в горшочек и вообще забыла про этот бессмысленный эксперимент. Перестала поливать эту унылую дрянь и вспоминать о ней.
Ирония заключалась в том, что в день, когда я встала на подоконник, третья горошина стала ростком и загаданное мною желание действительно исполнилось: утром Егор признался мне в любви. Но после этого произошло еще кое-что, и теперь я точно знала, что мы никогда. Никогда. Никогда. Никогда не будем вместе. Чтобы выжить, мне придется вытравить из себя всю нежность. Сентиментальность. Наивность. Я смотрела на три горошины и истерически смеялась, но уже почти не отчаивалась. Жить можно и без Егора. И без любви. И без идеальных фантазий. Ну хотя бы выживать.
Когда принимаешь твердое решение жить, окружающий мир быстро смиряется с этим желанием и перестает испытывать на прочность. Да и ты перестаешь разбрасываться ресурсами и становишься очень цепкой.
Дефективная горошинка каким-то чудом собралась с силами и все-таки вытолкала на поверхность росток. И какой мощный! За неделю он догнал своих более удачливых товарищей. Из него бодро выпростались три зеленых листочка. Горе-горошек яростно возвращался из небытия, азартно наверстывая упущенное.
Первые две горошины как будто знали, что у них огромная жизненная фора и бравировали своим избытком сил и времени: вальяжно обросли многочисленными усиками, на манер французских париков свисавшими средь сочных, похожих на сердечки листиков. Хвастунишки тянулись нежными пружинками во все стороны света, а также вниз и вверх. Горошки уже путались в своих усищах, гнулись под их тяжестью, но… никак не могли захватить щупальцами прутик, воткнутый мною в землю рядышком для их поддержки. В это время несчастливый росток выбросил всего пару аккуратных и очень разумных завитков, которыми сразу уцепился за спасительную вертикаль и старательно ее обвил. Подтягиваясь на опоре, он принялся уверенно карабкаться вверх. Смешнее всего, что полноценные горошки так и не нащупали предложенную опору и в итоге повисли на младшем братце. Он великодушно подставил им плечо.
Я решила брать пример с этого горошка. И пока девушки поблагополучнее искали неземную любовь, долго раздумывая над призванием, дарованиями, смыслом жизни и высокими целями, и воротили нос от недостойных занятий и сомнительных предприятий, я цепко схватилась за первый же шанс (а он вскоре представился). Точно так же я собиралась действовать и сейчас – решительно и собранно.
Егор. Человек без амнезии
Впервые я встретил Флору в сентябре девяносто шестого. Она тащила от автобусной остановки огромный арбуз, который явно был не для ее весовой категории. Амбициозный муравьишка, схвативший ношу не по силам. Я предложил помочь. Она обрадованно закивала и тут же без разговоров пихнула мне свою ношу. Я крякнул, обхватив этот арбуз.
– Ого! Килограммов десять?
– Двенадцать, – гордо отозвалась она, тряся руками, чтобы сбросить с них напряжение. Она так энергично махала, что казалось, сейчас улетит.
– У тебя хороший аппетит…
– Это нам на всех. На четверых. А теперь, наверное, уже на пятерых, да? – она подмигнула, крутанулась на массивных каблуках и прытко побежала вперед, не оглядываясь. Я потащился следом, примагниченный ее виляющей попкой в обтягивающей мини-юбке.
Оказалось, что все четыре едока арбуза – девчонки, студентки пединститута. При моем появлении они обрадовались и бросились кокетничать. Арбуз был сладким. Девчонки – смешливыми. Я смотрел только на Флору: безумные голубые глазищи. Поразился, насколько быстро, но аккуратно она ела. Неутоленная жажда, сила и страсть. Да, в ней была страсть… Я сидел и думал: ты сейчас в общаге у телок. Тут сотни баб, сотни. Что же ты смотришь на одну?
И вот спустя семнадцать лет я снова, как тогдашний пацан, спрашивал себя: вокруг сотни, тысячи баб, что же ты думаешь только об одной? Вопрос риторический, я знал ответ: потому что она задорная, храбрая, сексуальная и потому что с ней я был собой. Рядом с Флорой хотелось как-то ярко, вкусно и неординарно жить, а не просто переваливаться из одного дня в другой. Обиднее всего было, что она, похоже, совершенно обо мне не думала.
Серенький медвежонок со смешной заплаткой на пузе уже почти неделю торчал на моем рабочем столе. В холодно-стеклянном, просторном офисе Future Vision он выглядел слишком маленьким, потерянным – как Паддингтон на вокзале. Его хотелось поскорее пристроить в теплые, любящие руки. Ну или просто выпихнуть отсюда.
В первый день по прилете в медвежонке еще сохранялся вдохновляющий импульс. Тогда я проверял мессенджер всего лишь пару раз в день. Стрелка на барометре настроения (есть ли такой? может, изобрести?) указывала на «радостно-возбужденное». Но сообщений от Флоры не было.
На третий день молчания я проверял мессенджер уже два раза в час. Медвежонок начал выглядеть сиротливо и слегка подбешивать. Но мне все еще хватало терпения и самоуважения, чтобы не опускаться до сообщения-напоминалочки «Флора, ау! Так что там насчет встречи?» По правде, я уже пару раз набрал в окошке мессенджера такое сообщение, но оба раза догадался стереть и гордо вернуться к работе.
Дел было по горло: операция «Переезд в Европу» оказалась чуть сложнее, чем просто запереть офис, собрать чемодан и сесть в самолет. Все эти дни мы с Вадимом провели, общаясь с юристами и обсуждая, как уехать в Вильнюс не только с чемоданами, но и с патентами и всеми технологическими разработками, которые считали своими. Однако юридически все это богатство принадлежало не совсем нам. Нематериальные активы, которые мы хотели вывезти, были созданы на школковский грант и оформлены на компанию Future Vision – резидента Технопарка. По грантовому договору компания ни при каких условиях не имела права передать или продать кому-то патенты, даже нам – тем, чьи мозги все это придумали. Государство проспонсировало интеллектуальный банкет, подарило полтора года беззаботной жизни, когда мы с парнями могли заниматься только разработкой алгоритма и не заботиться о деньгах. Теперь страна справедливо ожидала, что Future Vision начнет успешно торговать своим интеллектуальным продуктом, а в бюджет государства рекой потекут налоги.
После дорогостоящих консультаций с юристами способ хакнуть «Школково» и государство в конце концов нашелся. Путь вырисовывался рискованный, извилистый и очень небыстрый. Выходило, что свалить получится не раньше середины осени. Я как-то враз сдулся от такой перспективы, но и успокоился. Получалось, что никакой спешки нет. Можно ждать ответа от Флоры сколько угодно, но ожидание становилось все более мучительным.
Чем же это таким важным и безотлагательным она занята, что не может написать мне пару строк? За ответом на свой вопрос я зашел на страницу Флоры на Facebook в надежде, что она опубликовала там сообщение, объясняющее молчание (адресованное не мне напрямую, а как бы всем, но на самом деле – именно для меня и предназначенное). Однако новых публикаций на ее странице не появлялось, хотя прежде она строчила регулярно – не меньше одного поста в день. Это раздражало и интриговало одновременно. В голове поселились два персонажа – оптимист и реалист, и каждый из них по очереди захватывал пульт управления.
Реалист: «Она нарочно включила “молчанку”, чтобы нервировать меня, заставить бегать за ней и унижаться».
Оптимист: «Она очень занята. Или сломался компьютер. Или в командировке в таком месте, где нет интернета».
Реалист: «Она, наверное, мое предложение встретиться восприняла, как будто я навязываюсь. Навязчивым быть не хочется. Если я ей не нужен, то на фиг она мне сдалась?»
Оптимист: «Может, заболела?»
Занес страницу Флоры на Facebook в «закладки».
Заходил туда практически каждый день. Меня самого это уже немного беспокоило. Как ни открою Facebook – первым делом к ней на страницу. Зачем? Посмотреть, что у нее нового. Кого она добавила в друзья. Кстати, никого за эти дни. Просмотрел всех ее френдов мужского пола. При взгляде на каждого сверлила мысль: что у них там? Просто общаются в сети? Или это ее парень? Виделись ли они в реальной жизни, или общаются только здесь? Один поклонник каждый день писал ей что-то на стене, какие-то цветочки публиковал в комментариях к старым постам. Но с ним, сразу ясно, ничего не было. Иначе бы он не делал таких глупостей.
Дошло до того, что я подписался на все паблики и группы, на которые подписана Флора – вдруг там что-то прокомментирует? Но она молчала. Однажды в сумеречном сбое рассудка я сам целую ночь комментировал все посты подряд в ее любимых группах – хотелось, чтобы мои комменты попались ей на глаза и она прочухала, что надо ответить. Видимо, не попались.
Это уже напоминало болезнь. Иногда я загружал браузер, чтобы посмотреть прогноз погоды, а вместо этого на автомате щелк-щелк мышкой – и уже на ее странице. И только потом спохватывался, что я к ней зашел, хотя делать этого не собирался.
Удалил закладку. Не помогло – просто стал тратить больше времени, чтобы выйти на ее страницу. Вернул закладку. «Что же я за тряпка такая? Что за проблема у меня с головой? – разговаривал я сам с собой. – Как мне, человеку без амнезии, забыть девушку из прошлого? Как убедить себя в том, что надежды нет, когда внутри надежда есть?»
В конце апреля думал вообще удалиться из Facebook. Зашел, и тут – бац, сообщение от самой соцсети: поздравляем вас с праздником Пасхи. Праздник. Меня осенило: решил пока не удаляться, а разослал всем китчевую флеш-открытку. И ей – как всем. Все написали «спасибо», а она не ответила вообще ни-че-го. И тут я окончательно понял, что это ненормально даже для прожженной манипуляторши (какой, я надеялся, она все же не стала). Зашел в чат и увидел, что она даже не открыла сообщение. Не получила его.
Тут я понял: с Флорой что-то случилось. Плохое. Опасное. Мозг, до этого плававший в каком-то густом бульоне одних и тех же мыслей и переживаний, сразу же ухватился за упавшую в редмайн конкретную задачу, включился на высоких оборотах. Стало предельно ясно, что делать: надо просто поискать Флору, понять, где она находится физически. И пока я ее не нашел, можно больше не думать о том, как она ко мне относится и что вообще вытворяет. Я вытащил геометки из фотографий последнего сада, над которым она работала, нашел это место на карте и решил поехать туда.
Поленов. Интервью
Воробьишка суетливо скакал по доскам террасы, простукивая их клювиком, – искал хлебные крошки. Потом осмелел и начал вспархивать на стол и на подлокотники кресел. Казалось, того и гляди запрыгнет прямо на голову Поленову, или журналистке, которая старательно зачитывала по бумажке заранее подготовленные вопросы, или Марине, сидевшей чуть в стороне с чашкой чая в руках. Интервью проходило протокольно, официозно, почти сонно. Корреспондентка держалась почтительно и лояльно. Задавала правильные вопросы и старательно избегала неправильных. Воробей обнаглел до того, что ухватил с тарелки крекер и попытался упорхнуть вместе с ним. Выронил. Попытался снова, мотая головой и отчаянно взмахивая крыльями. Поленов не выдержал, протянул руку, чтобы раскрошить крекер для птицы. Воробей испуганно отскочил, но не улетел. Наклонил голову, наблюдая и готовясь в любой момент сорваться с места. Стоило убрать руку, как он набросился на раскрошенное печенье и за секунды склевал его полностью. Расселся, выпятив грудь, на краю стола и выронил из-под хвоста коричнево-белую кляксу. Бровь Поленова на мгновение поползла вверх, он тут же отвел взгляд и сосредоточил внимание на корреспондентах.
Поленов не любил интервью и давал их только в случае крайней необходимости. Сейчас такая необходимость была. Нужно отправить сигнал на Запад, инвесторам и ученым: со «Школково» все в порядке, несмотря на внешнеполитическую свистопляску. Выдающиеся умы со всего мира по-прежнему тут, в России, изобретают, творят и создают будущее. Ради этого месседжа Борис Максимович и согласился поговорить с серьезным международным журналом, издававшимся в России по франшизе. Статью обещали перепечатать также зарубежные редакции издания.
