Красная тень ее желания

Азиза Тар

Красная тень ее желания

Запах дыма от очага въелся в стены, как проклятие. Я стояла у плиты, помешивая овсяную кашу, и следила, чтобы она не пригорела. Малейший намек на гарь – и отец снова заведется. Его гнев был похож на зимнюю бурю: внезапный, сокрушающий, оставляющий после себя ледяную тишину.

Из-за двери в глубине дома доносилось бормотание. Мать молилась. Снова. Ее голос, прерывистый и хриплый, напоминал скрип ржавых петель. Я не знала, каким богам она кланялась в той комнате с заколоченными окнами. Когда-то пыталась подсмотреть, но отец поймал меня у порога. После порки я две недели не могла сидеть.

Капля пота скатилась по виску. Я вытерла лицо краем фартука, стараясь не запачкать его мукой. Платье – серое, грубое, как мешок – чесало кожу, но жаловаться было нельзя. «Красота – грех», – говорила мать, затягивая шнуровку на моей спине так, что ребра трещали.

Дверь в молитвенную скрипнула. Я замерла, ложка задрожала в руке. Мать вышла, опираясь на косяк. Ее лицо, обычно бледное, как воск, сегодня отливало мертвенно-серым. Волосы, заплетенные в тугую косу, казались чужими – будто их приклеили к чужому черепу.

– Миранда… – Она произнесла мое имя так, словно это было заклинание. – Отец скоро вернется.

Я кивнула, наливая в кружку воду из кувшина. Руки дрожали. Сегодня утром, пока мать молилась, я украдкой выглянула в окно. За забором, в трех шагах от нашего дома, росла дикая роза. Ее алые лепестки казались каплями крови на фоне серого неба. Я мечтала сорвать один, спрятать под подушку… но услышала шаги матери.

– Садись, – приказала она, указывая на скамью в углу.

Я послушалась, вжавшись в тень. Солнечный луч, пробившийся через щель в ставне, лег на пол полосой пыльного света. Мать села за стол, ее пальцы нервно перебирали края молитвенника с обтрепанными страницами. На обложке – знак, который мне запрещали разглядывать: переплетенные змеи, кусающие собственные хвосты.

Хлопнула входная дверь. По спине пробежали мурашки. Отец вошел, сбрасывая на пол связку дров. Его сапоги, покрытые грязью и чем-то темным, что я боялась назвать кровью, грохотали по половицам.

– Опять она сидит как привидение? – Его голос прокатился по кухне, как гром.

Я прижала колени к груди, стараясь стать меньше. Отец снял плащ, и я увидела, что рукава его рубахи порваны. На костяшках пальцев – свежие ссадины.

– Говорил тебе – не высовывайся, – он швырнул плащ на скамью, и я вздрогнула. – Сегодня у колодца старуха Мэри снова пялилась. Говорит, твоя дочь чертями приманивает.

Мать вздохнула, перелистывая молитвенник.

– Миранда кормила скот, видимо снова кто-то наблюдал у забора – начала она, но отец ударил кулаком по столу.

Я вздрогнула, стараясь никак не отвечать. Чтобы я не сказала, отец будет в ярости. Но разве моя вина, что эти ужасные мужики вечно околачиваются у наших ворот? Их крики и улюлюканья только пугают, я бегу в дом, закрывая двери на засов и каждый раз боюсь, что отец услышит их крики и убьет меня своей плетью.

– Ты знаешь, что шепчут люди? Что ты ходишь по ночам к реке, зовешь тех, кого звать нельзя! – Он повернулся ко мне, глаза – узкие щели в грубом лице.

Я затрясла головой, волосы прилипли ко лбу. Ложь. Я никогда не выходила ночью. Даже днем окна закрыты ставнями. И последние дни выходила лишь во двор. Все ложь. Люди… что за люди в нашем поселении? Почему стоило мне повзрослеть, и они так ополчились против меня?

– Я… я не… – прошептала я, но отец перебил:

– Молчи! Глаза у тебя, как ведьмы. – Он бросил взгляд на мать. – Надо было слушать меня тогда.

Мать вдруг встала, ее стул с визгом отъехал назад.

– Хватит, – сказала она тише, но так, что отец смолчал. – Сегодня… сегодня я получила послание.

Я нахмурилась, никаких вестей не было, или она получила письмо не на бумаге?

Отец нахмурился, сжимая руку в кулак.

– И что?

– Ее нужно отправить к матери. К моей матери.

Воздух сгустился. Я перевела дыхание. Бабушка? Мать давно не говорила о ней. Я думала, она умерла.

– Ты с ума сошла, – прошипел отец. – После того, что говорят, после того, что случилось…

– Это единственный путь, – мать коснулась его руки, и я увидела, как его пальцы разжались. Странно. Он никогда не позволял ей прикасаться к себе. – Там она будет в безопасности. От них… и от себя самой.

Отец замер, его взгляд скользнул по мне. Впервые за годы я увидела в его глазах не злость, а страх.

– Через лес? – спросил он хрипло, повернувшись снова к матери.

Она кивнула.

– Надеюсь, будет к добру, – прошептал он, но мать покачала головой.

– Мы не можем всю жизнь ее оберегать.

Я впилась ногтями в ладони, чтобы не вскрикнуть от внезапной надежды. Лес. Тот самый, о котором отец говорил, что там живут чудища, пожирающие души. Но за ним – свобода. Солнце. Может быть, даже цветы без запретов…

– Хорошо, – отец повернулся ко мне. – Завтра на рассвете. И если ослушаешься, если свернешь с тропы…

Он не договорил. Не нужно. Я знала, чем заканчиваются его угрозы.

Мать подошла ко мне, положила на плечо руку. Ее пальцы были холодными, как могильный камень.

– Собери вещи, – сказала она. – Только необходимое.

Я кивнула, вставая. Ноги подкашивались, но я заставила себя идти к лестнице. За спиной отец заговорил вполголоса:

– Ты уверена, что это единственное решение?

– Мы будем продолжать так жить до конца ее дней, – ответила мать. – Это единственное решение.

Я прикрыла дверь в свою комнату, прислонилась к ней спиной. В груди бушевало что-то горячее и колючее. Руки сами потянулись к сундуку под кроватью – старому, с облупившейся краской. Внутри лежало единственное сокровище: плащ из алого шелка, когда-то оброненный странницей. Я прижала его к лицу, вдыхая запах пыли и давно утраченной свободы.

Завтра. Всего одна ночь.

А за окном, за тяжелыми ставнями, ветер завывал, будто предупреждая:

«Беги, Миранда. Пока не поздно».

Утром я завернусь в алый шелк, дрожащими пальцами обернув его вокруг себя. Ткань жгла кожу, будто напоминая: «Это запретно». Но теперь он станет моим плащом, моей броней против серости. Родители внизу шептались, словно боялись, что стены их предадут.

– …если Она все же проснется в ней… – донеслось сквозь щели в полу.

– Молчи! – резко оборвал отец. – Мы сделали, что должны. Остальное – воля богов.

Меня передернуло. «Она». Это слово отец бросал в меня, как камень, когда я в детстве задавала вопросы. «Она испортит тебя». «Она заберет тебя, если не будешь молиться». Кто эта «Она» – богиня, демон, часть меня самой? Я закусила губу, пока не выступила кровь.

Ночь тянулась вечно. Я лежала, уставившись в потолок, где трещины складывались в узоры, похожие на когти. Ветер бил в ставни, пытаясь просочиться внутрь. Я воображала, как он шепчет: «Я отведу тебя туда, где нет стен».

Перед рассветом мать вошла без стука. Я притворилась спящей, но ее ледяные пальцы вцепились в плечо:

– Вставай.

Она бросила на кровать корзинку. Внутри плесневелый хлеб, сыр и фляга с водой, пахнущей тиной.

– Иди через лес. Не останавливайся. Не разговаривай ни с кем. – Ее голос дрожал, будто она зачитывала приговор. – Если увидишь тени с красными глазами – беги. Если услышишь свое имя – закрой уши.

– Бабушка… – начала я, но мать резко повернулась.

– Она даст тебе то, что ты заслуживаешь.

Отец ждал у двери, сжимая в руках нож с черным лезвием. Его взгляд скользнул по моему лицу, задержался на алом шелке плаща. Лицо исказилось гримасой, но он промолчал.

– Ступай, – бросил он, кинув нож в мою корзинку, отодвигая засов.

Дверь скрипнула, впустив рассветный ветер. Воздух пах снегом и гниющими листьями. Я сделала шаг, ожидая, что отец в последний момент схватит меня за волосы. Но он лишь прошипел в спину:

– Если вернешься – убью.

Тропа вилась меж деревьев, как змея. Я шла, не оглядываясь, но спину будто жгло ощущение их взглядов – материнского пустого, отцовского ядовитого. Дом растворялся в тумане, будто его и не было.

Алый шелк развевался на ветру, как знамя. Я засмеялась лишь войдя в лес. Плакала то ли от счастья, то ли от неизвестности уходя все глубже. Потом запела – тихо, словно крадя звуки у леса. Голос дрожал, но эхо подхватывало мелодию, унося в чащу.

И только когда солнце поднялось выше, я поняла:

Мать не дала мне карты.

Корзина матери лежала у моих ног, как обвинение. Я перерыла ее в третий раз, вытряхивая крошки заплесневелого хлеба на мох. Нет. Ни карты, ни даже клочка пергамента с закорючками.

Я встала, впиваясь взглядом в тропу, что вела обратно к дому. Туман уже поглотил следы моих шагов, будто лес стер память о моем уходе. Деревья шептались кронами, ветви сплетались в решетку. Где-то в глубине каркнула ворона.

– Нельзя возвращаться, – прошептала я, сжимая кулаки.

Ногти впились в ладони, боль вернула ясность. Иди вперед. Ты знаешь название поселения. Северное ущелье. Всего-то…

Но лес не был похож на карты из отцовских книг. Здесь не было указателей, только корни, выпирающие из земли, как кости древних великанов. Я потрогала амулет на шее – железный шип, обмотанный материнскими волосами. «Он отведет зло», – сказала она, запихивая его мне в руку. Но сейчас он жег кожу, будто предупреждая.