1905

скачать книгу бесплатно


Внутри квартира усиливала впечатление если не зажиточности, то, по крайней мере, – вполне сносного достатка. Новая печь, выложенная изразцовой плиткой, мебель – старенькая, но вполне приличная. На женщине, которая открыла дверь, было черное платье, ее худое лицо с узким ртом и острым подбородком было заплаканным – сведения о смерти супруга дошли быстро. Гуров почувствовал облегчение, потому что сообщать печальную новость не пришлось.

Он представился и попросил разрешения задать несколько вопросов. Женщина устало кивнула и развернулась боком, приглашая войти. Но Гуров и Степаненко остались стоять как вкопанные.

4

Это случилось в начале сентября. Банда грабителей напала на небольшой аккуратный особняк на улице Конторской. Особняк принадлежал семье ювелира Юхмана, который делал украшения на заказ. Как дело было на самом деле, так и оставалось невыясненным: то ли хозяева услышали голоса грабителей, то ли банда с самого начала не имела намерений оставлять свидетелей, только утром 5 сентября Гуров с тремя своими надзирателями хмуро обозревал три трупа – самого Михаила Яковлевича, его жены Дины Моисеевны и 17-летней дочери Бейлы. Как потом узнал Гуров, это имя на идише значило «красивая», и Бейла действительно была очень красива. Даже смерть ее не испортила.

Харьков, конечно, не был безопасным городом, но подобные наглость и жестокость всколыхнули общественность. Тут сыграли роль и красота покойной девушки, и личность Юхмана, которого Гуров, как и многих ювелиров, зналпотому, что те обычно не гнушались скупкой краденого. В отличие от них Михаил Яковлевич был человеком честным, истово верующим и хоть и не обладал особенным состоянием, однако играл заметную роль в еврейской общине города.

Вот из-за этой самой общины Гуров и получил столько шишек на голову, сколько не получал за все годы службы в Санкт-Петербурге, а потом в Харькове. Дело в том, что в 1905 году еврейская община имела большое влияние на жизнь города. Девять из десяти купцов первой гильдии были евреями. Полностью или частично им принадлежали три банка и одно ссудо-сберегательное товарищество. Евреи составляли большинство членов Харьковского медицинского общества, были издателями трех крупных газет и владельцами нескольких типографий. И все это не считая бесчисленных лавок и других мелких предприятий.

Когда влиятельная еврейская община возмутилась, дело дошло до губернатора. Губернатор и обер-полицмейстер требовали от Гурова скорейшей поимки убийц. Дело подогревалось газетами, которые, обвиняя власть в бездействии и неспособности раскрыть это дело, казалось вот-вот призовут горожан на баррикады. Ситуация усугублялась тем, что сам Гуров жил буквально в трех домах от места убийства, и этот факт взбеленил газетчиков: казалось,что начальник сыскной части должен не спать по ночам, а обходить свою улицу в ожидании преступников. Так Гуров, сам того не желая, получил скандальную известность как человек, под носом у которого были совершены страшные убийства. Одна газетенка, «Харьковский листок», с владелицей которой, женой крупного банкира, у Гурова вышел конфликт на заре харьковской карьеры, даже разместила довольно безвкусный, по мнению сыщика, рисунок. На нем начальник сыскной части, почему-то одетый в полицейскую форму и дурацкий ночной колпак, мирно спал, в то время как за окном крались вооруженные ножами преступники. Гуров был совершенно непохож на самого себя, но подпись под этим, с позволения сказать, шедевром разъясняла, кто на нем изображен.

При этом Гуров уже успел заработать в Харькове определенную репутацию, и у тех, кто его знал лично, эта травля вызвала неприятие. Гурову сочувствовали, но до тех пор, пока преступников не нашли, пятно на репутации оставалось. Это было вдвойне обидно, потому что Гуров делал все что мог.

Наверное, еще никогда Харьков не знал такого, как говорили блатные, шмона. Воровские «малины», опиумные курильни, бордели – все перевернули вверх дном. Скупщики краденого, всевозможные налетчики и даже мелкие раклы были, как любил это обозначать им же придуманным словом Гуров,– «отработаны». Сколько было выбито зубов и сломано ребер в ходе этой «отработки» – никто не знал. Но околоточные и надзиратели сыскной части вечерами любили хвастаться истертыми в кровь костяшками пальцев. Для проведения «операций» привлекались даже солдаты местного гарнизона.

В итоге дошло до того, что самые авторитетные харьковские воры сами запросили Гурова о встрече, которая и состоялась в одном плохоньком кабаке возле Благовещенского базара. Кабак по такому случаю был вымыт и избавлен от посетителей. Двое колоритных персонажей – бывший каторжанин Костян по прозвищу Лошадник и молодой резкий Паша-Перо – прибыли на встречу в окружении своих прихлебателей. Гуров взял с собой лишь Степаненко и еще одну даму, которая служила определенным гарантом того, что встреча, по ее же словам, пройдет в атмосфере «тепла и доверия». Конечно, никакого тепла не получилось: уж больно разные люди сидели по обе стороны дощатого стола. Но вот с доверием было лучше. Воры поклялись, несколько наивно, но внушительно, и даже выразили готовность целовать крест, что к сему паскудству харьковские «деловые люди» касательства не имеют, и знай они, кто совершил это злодейство,– сами бы принесли головы негодяев прямиком в сыскное отделение. Залетные тоже не могли пойти на такое, ибо никакие залетные без ведома присутствующих «работать»в городе не могут, потому что «знают, что за это будет».

Ну и самое главное, что волновало «общественность»,– тот «хипеш», который устроил Гуров в последние три недели. Это сильно мешает «делам», и они, здесь присутствующие «деловые», от имени «общества» хотят попросить начальника сыскного отделения все это прекратить в обмен на заверения в том, что если хоть одна собака в городе что-то гавкнет о деле, об этом будет тотчас донесено до ведома сыскного отделения. После опять была дана торжественная клятва с готовностью целовать крест.

Гуров ворам поверил. Он уже и так все понимал. Не могло быть такого, чтобы никто ничего не слышал и не видел. Все это наводило на мысль, которая накрывала Гурова своей безнадежностью, когда он ни с чем выходил на улицу через выбитую дверь очередной «малины»: это сделал кто-то, не связанный с криминальным миром, и никакие «отработки»здесь не помогут.

Об этом же свидетельствовали еще несколько фактов: блатные вряд ли пошли бы на убийство, в котором и необходимости особой не было: натянул платок на физиономию – и под угрозой оружия бери что хочешь. К тому же жертвы были зарезаны, причем зарезаны, по словам Фесюнина, весьма неумело. Рука убийцы была сильной, но как будто неуверенной.

Еще один факт: сейф не был взломан или распилен на месте. В криминальном мире достаточно ловких шниферов, которые без труда вскрыли бы относительно недорогой шотландский Carron, стоявший, по словам очевидцев, в кабинете. А сейф просто бесследно исчез. Впрочем, следы были:кабинет находился на втором этаже особняка, и, судя по вмятине на земле, сейф просто выбросили в окно. А потом его следы терялись.

Весил он при этом пудов пять, не меньше. Унести на руках его было невозможно, даже вдвоем – очень сложно. Разве что донести до пролетки. Но нашлись свидетели, которые в это время, а было около двух ночи, никаких пролеток на Конторской не видели. Впрочем, один из них был извозчиком, который мог и задремать. Второй свидетельницей стала старая дама, страдающая бессонницей. Однако она могла отлучиться, к тому же, как сумел установить Гуров путем нехитрого эксперимента, женщина была подслеповата и глуховата.

Была у Гурова еще одна версия. Дело в том, что участки домов с южной стороны улицы, где находился дом ювелира, выходили к реке Лопань, и дом от реки отделяло всего саженей пять. Так что вполне возможно – преступники погрузили сейф в лодку. Но свидетелей не нашлось, поэтому эту версию ни подтвердить, ни опровергнуть возможности не было.

Еще одна странность:в то время как родители были одеты в ночное, красавица Бейла пребывала, что называется, при полном параде – в великолепном кружевном платье, с прической и даже подведенными помадой губами. И это в два часа ночи. При этом она ниоткуда не вернулась и, конечно, никуда не собиралась.Да и вообще, юной девушке весьма строгих, по словам знавших ее, моральных устоев надлежало в такое время быть в ночной рубашке. Объяснения наряду Бейлы у сыщиков не было.

У сыщиков вообще почти ничего не было – разве что анонимное письмо. Оно было коротким и описывало троих нападавших. Вернее, одного. Описание двух других подходило под половину жителей города, а вот один был большого роста, плотного телосложения и абсолютно лыс. Судя по описанию, свидетель видел скорее силуэты преступников, причем в темноте, потому что никаких деталей одежды анонимка не содержала. Гуров тогда не обратил особого внимания на этописьмо: может быть, кто–то таким образом решил свести счеты с недоброжелателем. Впрочем, два особенно дюжих вора и один на свою беду абсолютно лысый скупщик краденого подверглись по этому поводу особо пристрастному допросу, но с преступлением их так и не связали.

Была еще одна зацепка. Сыщики пытались составить список пропавших вещей, но учет, который вел покойный, не давал никакой возможности представить себе их внешний вид. Запись в книге учета изготовленных изделий «Кольцо, б, 0,2з 5 г», конечно, могла дать какое-то общее представление о том, что имело место кольцо с бриллиантом в 0,2 карата весом 5 граммов, но как оно выглядело –понять было невозможно, и предъявлять скупщикам краденого подобные приметы смысла не имело. Кроме того, наверняка в сейфе находился золотой лом, камни, наличные и прочие неучтенные ценности.

Но тут сыщикам повезло.

Дело в том, что буквально за несколько часов до нападения, вечером, ювелира посетил один весьма уважаемый профессор медицины, который заказал для своей 14-летней дочери довольно необычные золотые серьги. Подвеска представляла собой крыло, надо полагать, ангельское, а каст (как позже узнал Гуров, так называлась декоративная накладка на основание сережки) был изготовлен в виде ангела. Серьги уже были готовы, но заказчик решил, что надо бы увеличить самого ангела, который, по его словам,«не прочитывался»над замысловатым, как будто кружевным крылом. Таким образом, серьги остались у ювелира и, вероятнее всего, были спрятаны в сейф. И главное: на письменном столе лежал довольно неплохой рисунок сережки с указанием точных размеров. Рисунок этот был сфотографирован, его изображение предъявили сотням представителей криминального мира, причем не только скупщикам краденого, но и проституткам, ворам, шулерам, бильярдным каталам…

И – ничего.

5

И вот теперь эти серьги сыщики увидели на жене убитого Петра Завалова. Когда она стояла в анфас, рассмотреть их было нельзя, а после того как женщина стала в профиль, одна сережка предстала во всей красе.

Гуров обернулся к подчиненному. Степаненко также таращил глаза на ухо вдовы, как, видимо, за секунду до этого Гуров. «Узнал»,– подумал он удовлетворенно.Значит – объяснять ничего не придется.

– Как вас зовут? – спросил Гуров, сдерживаясь, чтобы не задать главный вопрос.

– Софья.

–Ну, что же, Софья, давайте поговорим в доме. Только позвольте, я отошлю подчиненного, чтобы он нам не мешал.

Гуров повернулся к Степаненко, которого явно распирало от вопросов, и буквально вытолкал его на улицу. После чего заговорил тихо и быстро.

– Мчи в контору, собирай всех, кого найдешь, для обыска. И никаких городовых,никого в форме. Из пролетки пусть выйдут не доезжая, сюда – пешком. Нам шум ни к чему. Второе. Надо по закону. Где Окунский живет, знаешь?

– Да.

Степаненко, да и другим надзирателям уже приходилось привозить любимого судебного следователя шефа не места следственных процедур.

– Езжай к нему лично и привези. Скажи – моя просьба. Еще скажи – рапорт о передаче дела ему я уже отправил в судебную канцелярию нарочным. И, кстати, рапорт отправь, он у меня на столе. Потом со следователем – сюда. Все понял?

– Да,– ответил Степаненко и быстро зашагал к выходу на улицу.

Гуров вернулся в квартиру. Вдова ждала его, сидя за столом, накрытым кружевной скатертью. Здесь же на полу играл мальчик лет четырех.

– Трудно вам теперь придется…– начал Гуров.

– Как-то проживем. Я шью. Проживем,– быстро прервала Софья. Женщина явно не нуждалась в сочувствии и на Гурова смотрела настороженно.

– Красивые серьги… – начал было Гуров уже заготовленную фразу, но был опять прерван.

–Да.

Разговор не клеился. Вдова явно не была настроена вести светскую беседу. Она поджала и без того узкие губы и отвернулась.

– Откуда серьги? – Спросил Гуров без обиняков.

– Вам-то что?

Софья уже не казалась убитой горем. В ее голосе сквозила агрессия. Гуров, конечно, к такому отношению привык, но от вдовы он этого никак не ожидал. Пока он решил на нее не давить. Когда сюда прибудут коллеги для обыска, напугать строптивую женщину будет легче. Да и обыск, Бог даст, выявит новые факты. А пока Гуров закурил и стал ждать. Все, что ему нужно было, так это следить за вдовой, чтобы она ничего не вынесла из дома или не попыталась что-то уничтожить. Та, впрочем, никаких хлопот не доставляла: она села напротив и уставилась в одну точку.

Примерно через полчаса подоспела «кавалерия». Четверо надзирателей вломились в квартиру без стука.

– Ваше благородие! – заорал один из них по фамилии Кузякин. – Ромка казав, кажись,зрушила справа якась, та я нiчого не зрозумiв…

– Вот что, хлопцы. – Гуров уже потихоньку перенимал украинские словечки. – Сейчас – обыск, ищем тщательно. Хоть до кирпичика тут все разберите.

– Что ищем? – спросил другой надзиратель, оглядывая помещение. Это был изящный молодой человек с неизящной фамилией Пахло, похожий на скромного студента или даже гимназиста.Но внешность была обманчива: человеком Пахло был жестким, а порой даже жестоким, к тому же физически – очень крепким. Кроме того, соображал Андрей Пахло тоже неплохо.

– Все, что может связать это жилище с убийством на Конторской, прежде всего – золото, камни, деньги…

– Ах ты ж трясця…–присвистнул Кузякин.

Тут голос подала Софья, до того обалдело пялившаяся на четырех сыщиков.

– Какой обыск?! –завопила она. – Я мужа потеряла сегодня! Да что ж это делается…

–Тихiше, дамочка, а то задену щас, – добродушно пробасил Кузякин, а Пахло заметил причину обыска.

– А красивые у вас серьги, мадам, позвольте рассмотреть.

– Я тебе рассмотрю, паршивец… – поднялась вдова с места, но на нее уже никто не обращал внимания. Сыщики принялись за работу, обмениваясь шуточками и коротко отбиваясь от словесных атак Софьи.

Хлопцы знали свое дело и, начав с комнаты, в которой находились, поделили ее между собой: «Я от косяка до угла шкафа, ты – отсюда и до окна». Таким образом, комната была поделена на четыре части, и каждый надзиратель делал свою работу. Обыск проводился гласно, необходимости возвращать на место переставленные вещи не было, дело двигалось быстро.

Гуров тоже занимался делом. Он внимательно наблюдал за реакцией вдовы – вдруг она излишней нервозностью выдаст место с тайником или просто с предметом, который видеть полицейским не стоило. Но, похоже, она была озабочена только тем, что потом придется убирать устроенный беспорядок, поэтому требовала от сыщиков аккуратности. Последние, впрочем, ее требования игнорировали, а она мешать им не решалась: просто села за стол и только покрикивала: «Ставь аккуратнее, разобьешь, не твое, чай!», «Чего ты его ковыряешь?!», «Клади левее, как я потом это убирать буду…» и все в таком духе.

Через полчаса обыск стал приносить первые плоды. Правда, плоды ли это, Гуров пока не понимал. На столе, за которым он сидел, появились нехитрые украшения, явно недотягивающие качеством и ценой до серег, которые по-прежнему красовались в ушах вдовы, малоинтересные документы и бумаги, обычные для дома небогатого мещанина.

Интересное было найдено на шкафу, заботливо вложенное в атлас Маркса. Это были десятьодинаковых листов с водяными знаками и замысловатой синей рамкой, где под заголовком «Товарищество М. Гельферих-Саде»в сложном орнаменте читались пять букв – «А», «К», «Ц»,«I»,«Я», – ниже было написано «Въ сто рублей», и эта же сумма была обозначена большими голубыми цифрами, которые служили фоном для надписи на французском. Ниже шли подписи членов правления, первой из них значилась подпись Макса Гельфериха.

– Вы гляньте, ваше благородие, – пробасил, выкладывая находку на стол, Кузякин. –Вiн був акцiонером.

Вдова заверещала: «Это мое!» – но Гуров, не обращая на нее не малейшего внимания, стал рассматривать бумаги, которые явно не были подделкой, и прикидывать. Средняя зарплата рабочего на заводе составляла рублей 25 в месяц, мастера – пусть рублей на пять, а то и десять больше. Собрать 1000 для вчерашнего крестьянина, который, к тому же, снимал вполне приличное жилье и кормил жену с ребенком, было задачей непосильной. Первое, что приходило в голову, – преступный промысел. Но будь у Завалова еще какой-нибудь доход – это неизбежно отразилось бы на жилище, вещах и хоть какой-то мелочи, от серебряной ложки в буфете до нехарактерно дорогого пальто. Но ничего этого Гуров не заметил, а взгляд у него был наметанный. И еще одна странность: акции – совсем уж необычный как для работного человека способ хранения денег. Вот золотые червонцы –другое дело. Да еще и акции завода, на котором работал. И сумма подозрительно круглая – одна тысяча. Почему? Откуда? Зачем?

– Откуда?– спросил он у вдовы.

– Иван принес. Почем я знаю. Говорил:«Капиталец у нас есть теперь»…– Гуров подумал, что вдова начнет рыдать, вспомнив о покойном, но женщина только добавила зло:– Это мое теперь.

Гурова она уже начала раздражать всерьез.

– Разберемся… – ответил от неопределенно.

6

Сыщики тем временем разделились: двое вышли в предбанник, служивший кухней, еще двое ушли во вторую комнату. Оба эти помещения были настолько маленькими, что четыре человека только мешали бы друг другу. Гуров остался со вдовой наедине и понял, что настал наконец момент поговорить с ней по-настоящему. Он не любил подобные методы, но тут уж было не до чистоплюйства.

– Кузякин, ребенка забери,–крикнул он в соседнюю комнату и добавил:– Андрей, подойди-ка.

–Пiшли, хлопець, пограемось там,– пробасил Кузякин, подхватив мальчика.

Из предбанника в комнату вошел Пахло.

– Итак, начнем. Откуда серьги? Когда появились? –спросил Гуров.

Андрей подошел к вдове и наклонился над ней, заглядывая в глаза.

Софья отстранилась от настойчивого взгляда Пахло и с вызовом сказала:

– Не ваше дело.

Андрей улыбнулся, выпрямился во весь рост, потянулся и неожиданно резко, наотмашь, ударил вдову тыльной стороной ладони по лицу. Голова ее откинулась и крутнулась так сильно, что Гуров забеспокоился, не свернулась ли шея. Но вдова выпрямилась и, пребывая в шоке, только таращилась на них. На кровь, которая стала сочиться из разбитого носа, она не обращала внимания.

– Так, дамочка,– заговорил Гуров. – Или мы начинаем говорить, или мальчик останется сиротой при живой матери. Потому что вас ждет каторга за соучастие в тройном убийстве. А может быть и петля. Я слушаю.

Гуров откинулся на спинку стула и стал ждать. Выкати он этот аргумент позже, мог бы наткнуться на ненужную полемику. А сейчас, когда воля была сломлена, это служило лишь дополнительным стимулом поделиться с сыщиками сокровенным.

Но Гуров просчитался. Вдова делиться ничем не собиралась. Вместо этого она завопила, высоко и протяжно. В соседней комнате заплакал ребенок. Гуров поморщился. С минуту на минуту мог появиться судебный следователь, тонкую душевную организацию которого эта сцена могла бы задеть.

Впрочем, вопила вдова недолго. То ли плач ребенка ее отрезвил, то ли Пахло, который снова стал потягиваться и нарочито разминать пальцы. Софья замолчала, взгляд ее стал более осмысленным, и Гуров решил, что сейчас женщина заговорит. Но этого взгляда не видел Андрей, который стоял над ней. Он одним ловким движением схватил женщину за горло и поднял, а другой рукой вырвал серьги. Вдова снова истошно заорала бы, если бы ее горло не душила рука надзирателя. Хотя орать было не с чего: Пахло оба раза ухватился за подвески, которые просто оторвались, не причинив никакого вреда ушам.

– Из-за этих финтифлюшек твой муж троих убил,– спокойно, будто констатируя факт, сказал Андрей и бросил обмякшее тело обратно на стул.

Вновь шокированная вдова, чтобы не упасть, схватилась обеими руками за край стола и начала тихонько скулить. Слезы смешивались с кровью, которая продолжала капать из разбитого носа.

Гуров ждал. Он понимал, что это все. Выждав минуту, он начал снова.

– Откуда серьги?

– Иван подарил.

– Когда?

– В начале сентября, до Усекновения…

– Почему их никто не видел?

– Строго наказал до времени не носить. А теперь что мне его наказы? – кажется, только сейчас, находясь в столь беспомощном положении, она поняла, что осталась без мужа, и зарыдала по-настоящему, вголос.

– Спасибо, Андрей, помоги хлопцам,– отпустил Гуров надзирателя, который молча кивнул и, выйдя, присоединился к коллегам.

Гуров ждал, пока вдова выплачется. Эта комната ему уже осточертела, и он принялся рассматривать аккуратную медную накладку с двумя шурупами, которая скрепляла треснувшую ножку стола. Еще час назад сыщики обратили на нее внимание и выкрутили шурупы, убедившись в том, что никакого тайника под накладкой не было, а также в том, что трещина в ножке не была проклеена, как это сделал бы всякий плотник. А вот слесарь, коим был покойный, решил проблему по-своему. Гуров попросил собрать нехитрую конструкцию снова – не сидеть же ему за трехногим столом. Вообще в комнате, то тут, то там, чувствовалось присутствие, как сказал Воскресенский, весьма «рукастого» мужика.

Через пару минут вдова начала успокаиваться, достала платок и принялась вытираться. Крови она по-прежнему не замечала, растирая ее по лицу, отчего вид стала иметь комичный и еще более жалкий. Гуров задал вопрос, который у него оформился буквально только что.

– Супруг ваш был человек с руками, я вижу. Много чего делал по дому… У него ведь какая-то мастерская была, да?

– Да, – ответила всхлипывающая вдова. – Сарай во дворе, первый слева, я ключ дам.

Женщина тяжело наклонилась, чтобы встать, и тут в комнату вошли Степаненко и Окунский.

– Приветствую вас, Федор Иванович,– сказал Окунский и, не обращая ни малейшего внимания на вдову с размазанной по лицу кровью и вообще на происходящее вокруг, тут же продолжил.– И не извиняйтесь за то, что вызвали меня в столь поздний час. Вы буквально спасли от кошмарного мероприятия. Моя супруга потащила меня к Хариной слушать столичного поэта. Бальмонт некто, слышали? Дамы, кажется, были в восторге. Бородка клинышком, шевелюра… Красавец, одним словом. Хотя меня этот субъект насторожил. Опасные у него идеи, доложу вам. Да и стишки так себе. Сплошная пошлость.«За сладкий восторг упоенья я жизнью своей заплачу! Хотя бы ценой преступленья – тебя я хочу!» Манифест насильника, ни дать ни взять.

Окунский рассмеялся, плюхнулся на стул и стал выкладывать на стол из саквояжа, похожего на докторский, листы бумаги и письменные принадлежности.

–Так что ваш человек вовремя освободил меня из этого поэтического плена, – сообщил он, подытоживая, и перешел к делу. – Что тут у нас? Обыск?

– Да, – ответил Гуров.

– Давайте сюда понятых тогда, – сказал Окунский.

Гуров попросил Степаненко найти понятых, оставил в комнате со вдовой Пахло, потому что при нем женщина не решилась бы вести себя со следователем неподобающе, и, взяв у нее ключ от сарая, вышел из комнаты, по дороге прихватив одного из надзирателей, возившихся в предбаннике. С собой они взяли три свечи.

Подойдя к сараю, сыщики сразу заметили навесной замок, который болтался на одной петле. Вторая была выдрана из деревянной двери, причем выдрана непрофессионально. Судя по оставшимся на дереве отметинам – у кого-то далеко не с первого раза получилось выломать петлю, и сделано это было не вполне подходящим инструментом –каким-то совсем мелким ломиком или даже крупной отверткой.