Рассвет за гранью руин

Азарий Странник

Рассвет за гранью руин

Пролог

*Пролог*

Краснодар. Тёплая сентябрьская ночь, 2027 год.

Воздух был густым и сладким, пахнущим цветущими каштанами и далёким дымком шашлыков. На балконе шестнадцатого этажа, в луже рассеянного городского света, стояли Максим и Елена. Он прижал её к прохладному металлу перил, а она, закинув голову, смотрела на редкие звёзды, проглядывающие сквозь рыжую дымку смога. Его губы скользили по её шее, её пальцы впивались в его плечи.

– Тихо, – она фыркнула, подавляя смех. – Разбудишь Веру.

– Ни за что, – он прошептал ей на ухо, и голос его был низким, тёплым, как этот южный вечер. – Она спит как сурок. После купания и каши – только ядерный взрыв её разбудит.

Они оба тихо рассмеялись этому глупому сравнению. Их смех был лёгким, беззаботным – смехом людей, уверенных в завтрашнем дне. Внизу, под ними, раскинулся город – море огней, рёв машин, гул голосов. Нормальность. Рутина. Жизнь, которую они знали.

Он взял её на руки, и она обвила его шею, прижимаясь к груди. Они не видели экранов телевизоров, зацикленных на военных сводках. Не слышали ядовитых споров в соцсетях, где сосед называл соседа предателем из-за разного взгляда на мир. Они игнорировали тяжёлую, удушливую атмосферу всеобщей подозрительности, что оседала на подоконниках толстым слоем пыли. Их мир в эту ночь сузился до точки – до прикосновения кожи, до учащённого дыхания, до любви, что казалась единственной истинной ценностью в море лжи и лицемерия.

Человечество, зашедшее в тупик собственного высокомерия, уже давно не умело договариваться. Оно научилось лишь предъявлять ультиматумы, нажимать на кнопки, клеймить и уничтожать. Оно променяло диалог на санкции, доверие – на слежку, а будущее детей – на сиюминутные политические очки. Оно травило планету пластиком и углекислым газом, а души – ненавистью и страхом. И все это копилось годами, как гремучая смесь в подвале, ожидая одной единственной искры.

Искра нашлась.

Сначала – ослепительная, беззвучная вспышка на западе. Не свет, а именно вспышка – резкая, хирургически точная, выжигающая сетчатку. Она не осветила небо – она его *заменила*, на мгновение превратив ночь в день без теней, плоский и безжизненный, как экран умершего монитора. Стеклянная дверь балкона на мгновение стала зеркалом, отразившим их испуганные, непонимающие лица.

Тишина. Абсолютная, звенящая, неестественная.

Потом пришёл звук. Не грохот и не взрыв. *Грохот* – это что-то локальное. Это был Рёв. Рёв самой планеты, чью плоть разорвали в клочья. Звуковая волна, опередившая ударную, выбила стёкла во всём городе. Грохот тысяч бьющихся окон слился в один оглушительный хор смерти.

Максим инстинктивно рванулся от балкона, толкая Елену вглубь комнаты, к коридору, к дальней спальне, где спала их дочь. Его глаза дико метались, пытаясь осмыслить неосмыслимое. Он не видел вторую вспышку – на востоке. Только её отблеск – багровое зарево, вдруг полыхнувшее в небе.

Он не добежал.

Стена из огня, обломков и свинцового воздуха ворвалась в квартиру, сметая всё на своём пути. Мебель, бывшая такой прочной и надёжной, рассыпалась в щепки. С потолка посыпалась штукатурка. Максим накрыл Елену собой, прижимая её к полу. Их взгляды встретились в последний раз – в них не было ни понимания, ни даже страха. Только чистая, животная растерянность.

Ударная волна отбросила их, как осенние листья. Тело Максима, заслонявшее жену, приняло на себя основной удар. Елена, оглушённая, с разбитым лицом, в последний раз почувствовала его тёплую руку на своей спине.

Потом – тишина. Иная. Глубокая, мёртвая, пыльная. Прерываемая лишь треском пожаров и далёкими, затихающими сиренами.

В дальней комнате, за двумя капитальными стенами, в своей кроватке, подаренной любящими бабушкой и дедушкой, лежала маленькая Вера. Её не разбудил грохот. Не разбудили крики. Её разбудила тишина. Та самая, что наступила после. Она открыла глаза и не увидела знакомого ночника в виде месяца. Она увидела пылающее багровое небо в проломе стены и услышала странный, шипящий звук – это капала вода из разорванной трубы где-то над ней.

Она заплакала. Она лежала и смотрела на руины своего мира широкими, ничего не понимающими глазами.

Её звали Вера. И её тихое, испуганное дыхание было единственным живым звуком в этой квартире. Оно было вопросом, на который предстояло ответить тем, кто выжил. Вопросом о том, стоило ли человечество своего спасения.