скачать книгу бесплатно
– Извини меня, Лена. Я хотел было возразить, но сообразил, что ты к этому не имеешь никакого отношения. Я напрасно сотрясал воздух.
Яков прижал её к себе и поцеловал в полураскрытые влажные губы. Она ответила коротким страстным поцелуем.
– Не нужно извиняться, Яша. Меня там быть не могло, но с ними был мой народ. И мне стыдно за него. Ведь я же плоть от плоти его. Ты во многом прав.
Лена смотрела прямо в глаза, и он увидел в них неподдельное сочувствие.
– Леночка, ты замечательный человек. Если бы все были такие, как ты, евреи бы не уезжали.
– Я не хочу, чтобы ты уехал.
Яков почувствовал, как напряглись её руки на его плечах.
– А я и не думаю, – ответил он, но Лена каким-то особым женским чутьём ощутила его едва заметную неуверенность.
– Нет, ты обещай мне. Вот сейчас же здесь и поклянись. – В её голосе послышались нотки отчаяния.
– Любимая, ну я же сказал. И вообще, не место и не время здесь и сейчас говорить об этом, – и чтобы снять напряжение, пропел с иронией, – «не обещайте деве юной любови вечной на земле». Кстати, мы уже пришли.
Они стояли на углу Свердлова в нескольких минутах ходьбы от её дома. В ночной темноте и тишине, нарушаемой лишь редкими прохожими да шумом проезжавших автомобилей, уличные фонари горели как-то по-новому ярко и сочно. Свет от них, пробиваясь сквозь ветви лип и каштанов, причудливо ложился на стены старинных зданий и особняков. И чем более неверным и призрачным было освещение, тем прекрасней они казались ему в своей искусной лепке, в неожиданных выступах пилонов и наличников окон, в обрамлении нависающих фризов и бордюров, в необычной форме парадных подъездов и выразительной кирпичной кладке фасадов.
– Поднимемся ко мне, Яшенька? Я угощу тебя львовскими конфетами, – спросила она, не в состоянии скрыть овладевшую ею страсть.
– Не откажусь, я люблю львовские шоколадные конфеты, да и карамель тоже, – согласился Яков. – Откуда дровишки?
– Отец был в командировке в Западной Украине. Сестра пока ещё не успела всё съесть. Тебе повезло, – сказала Лена и потянула его за руку.
– Уговорила, – засмеялся он. – Ты знаешь, чем меня завлечь.
Они прошли через хорошо освещённый фонарём в кружевной металлической оправе парадный подъезд в небольшой с высоким лепным потолком вестибюль и бодрым шагом поднялись на второй этаж по широкой серого гранита лестнице. Лена достала из сумочки связку ключей, и в резной дубовой двери раздался лёгкий щелчок.
– Заходи, – пригласила она, и Яков неспешно, но твёрдо ступил в полутёмную прихожую, освещённую тусклым светом с лестничной клетки.
– Мы одни? – спросил Яков.
– Родители в гостях у папиного друга детства, а сестра с кавалером пошла в оперный театр. Вернутся поздно.
Она нащупала на стене клавишу выключателя, и свет старинной бронзовой люстры вырвал из полумрака украшенное серебристо-розовыми обоями помещение. Огромная гостиная была со вкусом обставлена гарнитуром орехового дерева и удобной мягкой мебелью. Большой стол посредине с вазой китайского фарфора был окружён шестью стульями с высокими красиво изогнутыми спинками. Великолепный туркменский ковёр на паркетном полу, да и всё убранство квартиры говорили о высоком статусе и общественном положении её хозяев.
– Располагайся, Яшенька, а я приготовлю кофе, – сказала Лена.
– Подожди, дорогая. Куда ты торопишься? Дай хоть посмотреть на тебя. Мы уже неделю не встречались. Я дико скучаю по тебе. Без твоих роскошных волос, прекрасных глаз, рук и губ…
Он привлёк её к себе и по-мужски властно поцеловал.
– Я тоже, Яшенька, я не могу без тебя.
Она потянула его за собой в спальню. Присев на край широкой кровати, Лена положила руку ему на пояс, поощряя его, остановившегося в раздумье.
Они были близки уже около года. И всякий раз Лену удивляла какая-то его скованность и нерешительность, проявлявшиеся в тот короткий, но казавшийся ей долгим миг перед острым переживанием близости и любви.
– Милый, что с тобой? Ты же сказал, что хочешь меня.
Вожделение, охватившее её, передалось ему, к нему вернулась его всегдашняя уверенность и опытность. Быстрыми и точными движениями он снял с неё платье. Затем он позволил ей раздеть себя. Ещё с первого их соития Яков знал, что ей это нравится, что осязание его нагой широкой груди, сильных упругих бёдер, его возбуждённого члена приводит её в экстатическое состояние. Чувственность и страсть надолго соединили их молодые тела.
– Милый мой, у тебя столько энергии. Ты потрясающий любовник.
Она говорила, навалившись на него, расслабленно лежащего на спине, и время от времени целуя его рельефную грудь.
– Знаешь, о чём я мечтаю? – она смотрела на него своими большими, разгоревшимися ещё ярче от потрясения оргазма, голубыми глазами.
– О чём, Леночка? – спросил он, рассматривая высокий лепной потолок и гардины из бежевого тяжёлого бархата, спадающие с резного деревянного карниза.
Через полуоткрытое окно с улицы доносился весёлый птичий речитатив, отрывистый говор редких прохожих, а лёгкое шуршание молодой сочной листвы напомнило ему их первую любовь прошлой весной под низкой раскидистой вербой.
– Я хочу, чтобы ты остался. Никогда раньше я не испытывала такое наслаждение от секса. Ни с кем у меня не было такого оргазма. – Она покрыла поцелуями его грудь и живот, коснулась губами его члена. – Я совсем потеряла стыд. Только не подумай, что я блядь, просто я безумно тебя люблю.
Его равнодушие лишь распаляло её. Лена поднялась, села ему на бёдра, и его горячий, мгновенно отвердевший член легко и упруго пронзил её.
– Женись на мне, Яшенька, – промолвила она, учащённо дыша и не стесняясь своей раскованности, и откровенно и смело предаваясь охватившему её блаженству. – Ты ни с кем не испытаешь ничего подобного. Тебе достанется всё – и я, и квартира, и машина, и дача. Всё будет твоё.
– Только не пытайся меня купить, Лена.
Его руки, обхватившие её гибкую талию, напрягались в такт её движениям. Он с интересом, как будто впервые, рассматривал её великолепное пластичное тело, небольшие груди, мягкий живот, чистую нежную кожу, красивое чувственное лицо, на которое в беспорядке спадали тяжёлые золотистые пряди.
– Извини, но у меня и в мыслях этого не было, я не хотела сказать ничего дурного. Я просто потеряла голову.
Она задыхалась, охваченная безудержным продолжительным оргазмом.
Яков сидел, откинувшись на спинку кресла и листая свежий номер «Нового мира».
– Леночка, дашь потом почитать? Здесь начали публиковать последний роман Айтматова. Мне он нравится.
– Я тоже его люблю. Он философ и тонкий психолог. В нём есть глубина и эпическая широта одновременно. Мама, папа и сестра прочтут, и я тебе его дам.
Лена поставила на стол большой посеребрённый поднос с двумя чашками дымящегося кофе.
– Спасибо, Лена, сейчас в самый раз выпить кофе. Ты не женщина, ты ведьма, вампир, – сказал Яков.
Он взял чашку и конфету и с восхищением взглянул на неё. Озарённая каким-то льющимся из неё внутренним светом, она была ещё прекрасней, чем тогда, когда два часа назад они вошли в квартиру.
– Я всегда после секса чувствую себя обновлённой. Я как будто летаю. – Она присела на широкий подлокотник кресла и обняла его свободной левой рукой. – А почему ты не обрезан? Я слышала, что всем евреям делают обрезание.
– Да как-то времени нет заскочить в синагогу, – ухмыльнулся Яков.
– Ну не шути, скажи, правда, почему? – настаивала Лена, мурлыча, как большая рыжая кошка.
– Лена, мне не хотелось бы касаться этой темы, – проговорил Яков. – Но раз ты настаиваешь… В Советском Союзе евреи как нация подвергались физической и культурной ассимиляции. Под видом борьбы с троцкистско-зиновьевской оппозицией, с космополитизмом, с врачами-отравителями и еврейским антифашистским комитетом уничтожался цвет еврейского народа. А закрытие школ, театров, синагог на фоне этого уже никого не волновало. Рады были, что вообще живы остались. Кто тогда мог вообще думать и говорить о религии, традициях. На весь Киев – одна синагога, а до революции их было десятки. Это сейчас открылась синагога Бродского, которую Советская власть превратила в кукольный театр, хорошо, что не в склад. Но туда почти никто не заходит, а приходят, не знают, что делать, как молиться.
Лена подошла к нему и обняла за плечи, пытаясь успокоить.
– Ты спросила, почему я не обрезан, – продолжал Яков. – Да потому, что обрезание делалось подпольно, с этим боролись, как с религиозным мракобесием. Можно было вылететь с работы или из института или оказаться на допросе в КГБ.
– Нашему народу тоже досталось, – сказала Лена. – Украинскую интеллигенцию душили беспощадно под видом борьбы с национализмом, вовсю шла русификация… Народ сам по себе ни в чём не виноват, он – жертва, глина, из которой небольшая группа людей, стоящих у власти, лепит всё, что пожелает. Просто молчание ягнят. А в лагеря, как и в Бабий Яр, гнали не только евреев.
– Это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Евреев уничтожали лишь потому, что они евреи, – возразил Яков. – Слушай, давай-ка сменим пластинку. У нас было такое чудесное настроение.
Он натужно улыбнулся, и Лена, наклонившись к нему, поцеловала его в губы.
– Ты мой хороший и такой умный! Я люблю тебя.
Яков поднялся и обнял её.
– Леночка, ты – прелестное создание! С тобой и поговорить интересно, и в постели необычайно хорошо. Счастлив будет тот, кому ты достанешься.
– А ты поторопись, отец хочет познакомить меня с каким-то красавцем из его министерства. Я же не могу ему бесконечно лапшу на уши вешать, – выпалила Лена.
– Тут что-то новое. Он знает, что мы встречаемся, и при этом торопится, – заметил Яков.
– Он хочет, чтобы я была счастлива. И пока отец занимает солидное положение, он считает, что самое время выдать дочь замуж.
– За украинца или русского, верно? – усмехнулся Яков. – Зачем ему зять-еврей. Он может и карьере повредить.
– Не мели чепуху, Яша. Времена сейчас другие, к вам отношение очень изменилось к лучшему. Никакой дискриминации нет. Евреи на высоких постах в правительстве, – убеждённо проговорила Лена.
– Дорогая, мне кажется, ты страдаешь наивным прекраснодушием. Подумай сама! Люди, которые несколько лет назад были гонителями, душителями свободы, вдруг стали демократами и филантропами? – продолжал он. – Да в душе они такими же и остались. Просто им спустили сверху новые инструкции.
– Мой отец – порядочный человек. Он хорошо к тебе относится.
– Возможно, что и так. Среди русских и украинцев всегда было много благородных людей. Надеюсь, и сейчас тоже. Еврея Бейлиса, между прочим, служащего хлебозавода на Подоле, защищали лучшие юристы, а учёные, писатели, общественные деятели России выступили с воззванием против мракобесного суда, за честь и достоинство народа. Как еврейского, так и своего, которое было бы униженно несправедливым юдофобским приговором. И они тогда победили, – искренно проговорил Яков. – Но чёрная сотня здесь тоже всегда была, есть и будет, она бессмертна.
– Я не понимаю, к чему ты клонишь?
– Твой отец наверняка не глупый человек, раз в такие верхи попал. И он понимает, что в один прекрасный день я могу поставить вопрос об отъезде. При таком окружении это ему, скорее всего, повредит.
Лена обиженно вскинула глаза, её прекрасное лицо порозовело.
– Отъезд, зачем тебе он нужен? Это же сумасшествие какое-то.
– Сотни тысяч. Неужели все сумасшедшие? – усмехнулся Яков.
– Значит у тех, кто уезжает или уже уехал, были свои причины, – не уступала Лена.
– Ты можешь сейчас гарантировать, что у меня, у моих родителей или родственников не найдётся каких-либо причин?
– Я не знаю.
– Вот и я тоже не могу тебе ничего обещать. Я очень тебя люблю, Лена. Поэтому хочу быть честным перед тобой. Я не знаю, как может всё повернуться здесь, не могу просчитать свою, нет, нашу судьбу на всю жизнь. Я не бог и не пророк. Ты должна это принять в расчёт и решить – если так случится, поедешь со мной, бросишь ли все ваши богатства, родителей, родину, наконец?
Короткий звонок в дверь мгновенно вернул их к действительности. Напряжённое лицо Лены приобрело выражение девичьей озабоченности.
– Ой, Яшенька, это мои вернулись. Который час? Ого, половина двенадцатого. Ну и заболтались мы. Я даже постель свою не заправила.
Звонок настойчиво повторился.
– Поговори с отцом о чём-нибудь, хорошо? – попросила Лена. – Пойду открою.
6
Наступил конец лета, та замечательная пора, когда жара уже спала и на город, на всё сущее в нём опустилось благодатное мягкое тепло. Однажды Яков возвращался домой через парк Политехнического института. В городе было много больших парков, но этот недалеко от дома он любил особенно. Вековые тополя, вязы, клёны и каштаны росли здесь дружной гурьбой. Их тесное зелёное братство бережно хранило прохладу в знойный день и желанный для окрестной детворы снег даже тогда, когда по открытым весеннему солнцу улицам безудержным потоком катила талая обжигающая холодом ладони и ступни вода.
Яков знал в нём каждую тропинку, каждый заблудившийся в ветвях фонарь. Он мог пройти его даже в полной темноте, ни разу не ошибившись и не споткнувшись о выступ каменистой дорожки. Вот уже лет двенадцать, как семья перебралась в этот район. С тех пор он не раз ходил здесь с дедушкой и бабушкой, приезжавших навестить внука, пробегал со школьными друзьями, встречался и целовался с девушками в укромных закоулках парка.
Яков вышел на центральную аллею и вскоре издали увидел мужчину и женщину, которые, обнявшись, сидели на скамейке. Он подошёл поближе, и в это время друг школьных и студенческих лет Миша поднялся навстречу ему. Они пожали руки и похлопали друг друга по плечу. Юля загадочно улыбнулась ему в ответ на его приветствие. Яков с первого взгляда заметил в них какую-то перемену – на их лицах царила загадочная счастливая блажь. Заинтригованный и не желающий долго пребывать в томительном неведении, спросил:
– Что вы тут делаете? Интуиция подсказывает мне, что-то стряслось. Вы просто сияете.
– Пожалуй, уже можно сказать, – задумавшись на мгновение, проговорила Юля.
– Яша, ты первый, кому мы рассказываем. Даже родители ещё не знают. Только что из клиники. Получили подтверждение. У нас будет ребёнок, говорят – мальчик.
Впервые Яков увидел её на студенческом балу во дворце культуры, куда она пришла вместе с Мишей. Красавицей Юля не была, но его поразило тогда в ней то женское обаяние, которое порой действует на мужчину сильней, чем холодная красота. Она была интеллигентна и обладала хорошим вкусом, и Яков решил за ней приударить. Юля благосклонно отнеслась к его ухаживанию, явно симпатизируя красивому и загадочному парню. Но скрываемое до поры вскоре стало явным, и отношения между друзьями сразу охладились. Миша ни в чём не попрекал Якова, но тот не мог не почувствовать с трудом сдерживаемую ревность и однажды вызвал его на откровенный разговор. Нарушенный им несколько старомодный кодекс мужской чести, которому он старался следовать, подсказывал ему, что женщина не должна стоять между ними и что дружба важней личного счастья, построенного на её руинах. Объяснение было трудным, Миша не хотел ничего менять, но Яков настоял на своём и перестал встречаться с Юлей под предлогом подготовки к экзаменам. Женская интуиция её не обманула, она поняла причину разрыва приятных, чувственных отношений, которые стремительно катились к неминуемой и желанной для неё связи. Со временем она успокоилась, и встречи её с Мишей возобновились. Потом была шумная еврейская свадьба на Березняках. Молодые явно были влюблены друг в друга, и Яков искренне радовался счастью, которым они были обязаны ему. Миша работал инженером на заводе, а Юля не без труда устроилась врачом в кардиологическую клинику. Благополучная семья в начале своего долгого пути по неизведанным дорогам жизни.
Яков стоял, подбирая нужные слова и чуть кося на едва обозначившийся живот Юли.
– Вы молодцы. Давно пора поставить национальные кадры на поток. За хорошее начало не грех бы и выпить, – попытался пошутить Яков.
– Это ты сильно сказал «на поток», – подхватил остроумный Миша, – но нам с этим вдвоём без твоей помощи не справиться. Жениться ещё не надумал? Ты с Леной великолепно смотришься, а дети ваши будут просто ангелочками.
Мишка расплылся в блаженной улыбке. Яков посмотрел на Юлю, она поймала его взгляд, и её лицо едва заметно покрылось нежной краской стыда. В приглушённом пышными кронами деревьев свете дня он увидел, как она похорошела, какой мягкой и женственной стала её стройная фигура.
– Не в красоте самой счастье. Недавно прочитал мемуары Анн Филипп, жены Жерара Филиппа. Красавицей она не была, а он её боготворил. До сих пор никто не сумел внятно объяснить человечеству, что такое любовь.
– Ты философ, Яша, – съязвил Миша.
– О женитьбе я пока всерьёз не думал. Погулять ещё хочется. Семья – это другая действительность, куча обязанностей, дети.
– Значит, не созрел ты, дружище, – Миша усмехнулся и взглянул на жену. – Рады были увидеться. Нам пора. Нужно известить родителей о счастье, которое их ожидает.
– Уезжать не собираетесь? – крикнул им вдогонку Яков.
– А нам и здесь хорошо, – ответил Миша и махнул ему рукой.
7
Казавшееся незыблемым и вечным братство народов начало стремительно рушиться, экономические проблемы росли и множились, захватывая в свой плен и обычную, повседневную городскую жизнь. Начались перебои воды и электроэнергии, на многих улицах по ночам стало темно из-за вынужденной экономии и отсутствия светильников для замены их в бесчисленных перегоревших фонарях. Люди теперь боялись гулять по вечерам и старались добраться домой после работы засветло. Свет в парке не включался уже давно, и сейчас он был погружён в тёмный причудливый мрак. Яков шёл своим обычным бодрым шагом, не оглядываясь и не озираясь по сторонам. Мысли его были сосредоточены на программе, разработку которой завершал в последние дни. Отладка модулей, протекавшая до вчерашнего дня без задержек, натолкнулась на какую-то принципиальную, глубоко засевшую проблему. Его мозг настойчиво сканировал и анализировал главную часть программы, пытаясь обнаружить заложенную там ошибку. Так опытный охотник выслеживает зверя, упорно отыскивая заметные только ему следы на тропе, примятости травы, обломанные ветки кустарника и ловя обострённым слухом едва слышимые шорохи. Упругая поступь кроссовок задавала ритм и чёткость ходу его мысли, звучно отражаясь от призрачно серых стволов деревьев. Иногда Яков позволял себе отдохнуть, и тогда мозг его самопроизвольно переключался, и впечатления от последней встречи с Леной и их нелёгкого разговора завладевали его вниманием. Он принялся разбираться в своих внутренних проблемах подобно тому, как последовательно и настойчиво прослеживал жёсткую логику программ. Ему было важно понять себя, так как ясно представлял цену ошибки для них обоих.
Любовь его к Лене была незыблемым постулатом. Не вызывало сомнений и её нежное чувство к нему, несмотря на неотвратимо, подспудно зреющий конфликт. Поводом для него стали упорные ухаживания молодого человека с работы её отца, предлагавшего ей другой, беспроигрышный вариант устройства личной жизни, и Яков отдавал себе отчёт в том, что в один прекрасный день она сломается и согласится выйти замуж за нелюбимого, но удобного для неё и родителей мужчину. Лена ничего не скрывала, рассказывая о своих встречах с ним, но за стеной демонстративного равнодушия он не мог не почувствовать её бравирующей досады и безысходности отчаяния. Да и не таким уж слабым казался ему его конкурент. Бывший комсомольский работник, а сейчас весьма преуспевающий чиновник, он был хорошо образован и неглуп. С дипломом экономиста, закончившего Институт Народного хозяйства, и опытом партийной работы он мог сделать серьёзную карьеру, которая никогда не светила Якову в прошлом, да и сейчас, когда политика в отношении евреев изменилась и с ними откровенно заигрывали. Кроме того, его качества преуспевающего чиновника не мешали ему быть обаятельным и симпатичным. Неминуемо шло к тому, что бастионы падут, стены рухнут – и крепость сдастся на милость победителя. Яков начал беспокоиться, видя в этом умысел, направленный на то, чтобы заставить его принять решение. А проблема-то глубоко засела в нём, а не в Лене, и аналогия с ошибкой в программе помогла ему понять не столь уж очевидную суть конфликта. В нём, как и в любом индивидууме, существуют два начала. Одно из них содержит то, что является общим для всех людей, – космополитическое, независимое от происхождения, расы и крови начало. Именно общечеловеческое в нём и привлекает её. Лена любит красивого, сильного, интеллигентного мужчину, самца, который великолепно удовлетворяет её духовные и сексуальные потребности. И это абсолютно нормально, в этом нет никакого цинизма, ведь то же самое он мог сказать и о ней. Только патологический ханжа будет отрицать очевидные психологические и биологические реалии, являющиеся условием надёжного и счастливого брака. Но чем дальше, тем явственнее он ощущает в себе то второе пробуждающееся, непокорное начало. Голос крови всё настойчивей требует ясного и недвусмысленного ответа – кто он, признаёт ли он свою еврейскую сущность. Если нет, то зачем мучать себя и любящую тебя женщину. Будь счастлив и богат и забудь о своём еврействе или просто отнесись к нему как к драгоценному, но выпавшему из жизненного потока раритету. Если же тебе небезразлично твоё происхождение, то веди себя, в конце концов, как уважающий себя еврей. Именно это начало Лена не принимает, равнодушно улыбаясь в ответ на его попытки завести разговор на тему, касающуюся культуры его народа. Каждый раз Яков отступал, чувствуя её отчуждённость, и всё становилось на свои места, когда беседа возвращалась в русло общечеловеческой культуры. Но ведь когда-нибудь он перестанет мириться с её безразличием и потребует признания и уважения его еврейского начала. Что будет с ними и их детьми? Чья сторона возьмёт верх, её? Тогда он должен будет отказаться от требования признания его национальной идентификации и угомониться. Дети, благополучие, красивая любящая жена тоже дорогого стоят. А если окажется сильней он, и она нехотя последует за ним в чуждый ей Израиль или в Америку?
