Алиби от Мари Саверни

скачать книгу бесплатно


– Ты всегда так говоришь! Я тебе не верю.

В который раз пережив эту ситуацию, Олег вздохнул и отправился на кухню разливать по тарелкам борщ и ставить на стол что-то еще к борщу.

– Идите обедать! Стынет! – голосом глашатая возвестил он, но на зов его откликнулась лишь жена.

Через минуту, после нескольких ложек, она заявит, что борщ у Олега получается лучше, чем у нее, а он будет возражать и говорить, что все как раз наоборот.

А девчонки все еще вертелись у зеркала – папин борщ привлекал их не очень-то.

* * *

Едва Олег Лободко переступил порог жилья Палихаты, в ноздри ему тут же ударил ужасный, непереносимый, настоянный не днями, а неделями запах больной, умирающей собаки. Олег чуть не вэкнул, но собрался с духом и задавил рвущийся наружу звук от зарождающегося в недрах естества рвотного позыва. «Хорош будет мент, – подумал с юмором, – который наблюет в прихожей».

«Двушка» Палихаты и «двушка» Медовниковой – как сиамские близнецы. Те же, из прежних времен, окна-двери, тот же монотонно-багровый линолеум под ногами, та же, в общем-то, мебель, только жилье Илоны Тимофеевны выглядело опрятно, ухоженно. А здесь женской рукой и не пахло – повсюду пыль, по углам в гостиной, куда пригласил незваного гостя хозяин, паутина, основательно затоптанный, не ведающий пылесоса, ковер на полу.

– Живу одиноко, как бирюк, – виновато, как бы извиняясь, сказал хозяин. – Жену схоронил девять лет назад, а двое сыновей живут своими домами.

На голос хозяина из спальни выглянула древняя колли, рыже-пегая, с белой грудью и белым воротником, длинная шерсть ее свалялась, небольшие темно-коричневые глазки смотрели незряче, беспомощно, клинообразная, как у осетра, голова оставалась неподвижной. Колли сделала несколько шагов на подгибающихся лапах и завалилась набок посреди коридора.

– Потерпи, милая, отдохни, – участливо произнес старик. – Скоро пойдем гулять.

– На руках выносите? – сочувственно спросил Лободко.

– Почти. На ровном месте она еще ходок, а спуститься с лестницы не может. На руки беру, хотя сам ой как немолод. Ничего не поделаешь – пятнадцатый год собаке. Усыпить – рука не поднимается. Все равно, что убить родного человека.

Федор Спиридонович Палихата был довольно-таки еще бодрым, весьма подвижным старичком с уцелевшими, но редкими, конечно, волосами, которые неприятно блестели, словно он смазал их каким-нибудь репейным маслом или причесал, только выйдя из-под душа, стекла очков для дали делали его голубые глаза по-рыбьи круглыми; бесцветные губы из-за малого количества зубов во рту резко вжаты, от природы тонкие, они теперь стали единой, еле приметной полоской. Привычка что-то теребить в пальцах – хоть хлебный мякиш слепить и мять его, мять, хоть карандашом играться так и сяк, свидетельствовала о том, что это нервическая, неуравновешенная натура. Сейчас предметом такой забавы являлся пульт дистанционного управления телевизором, который описывал в руках Палихаты немыслимые кульбиты.

О том, что произошло с Медовниковым, Федор Спиридонович уже знал, однако попросил майора более подробно рассказать ему об убийстве. Было видно, что он искренне переживает: несколько раз к его глазам подступали слезы, но Палихата усилием воли их сдерживал, желая, видимо, показаться перед следователем человеком сильнее, чем он есть на самом деле. И еще Лободко твердо уловил, что старинный приятель Тимофея Севастьяновича пытается определить, знает ли Олег о том, что между ними когда-то пробежала черная кошка и кто в этом виноват. На прямо поставленный вопрос, случалось ли им ссориться, Палихата, в общем-то, не ответил, он просто помедлил, глаз, правда, не отвел, наоборот, пытливо выкатил на гостя круглые и тусклые, как небо в непогоду, шары и уклончиво пробормотал:

– В жизни, знаете ли, всякое случается…

Через некоторое время майор Лободко в лоб спросил Палихату:

– Это правда, что однажды вы некрасиво поступили по отношению к Медовникову?

– Ах, вам уже рассказали… – невыразительным, бесцветным голосом сказал Федор Спиридонович. – Да, был такой грех… Бес попутал… Вернее, жизнь заставила… Жену пытался спасти… Если точнее, облегчить ее страдания. Виноват я, очень виноват перед Тимофеем Севастьяновичем… Но, вообще-то, он меня простил…

Лободко кивнул. А старик явно занервничал, пультик в его руках так и запорхал:

– Зачем вы меня об этом спросили? Наша давняя размолвка важна для вашего расследования? Неужели вы думаете, что это я убил Тимофея Севастьяновича?

– Окститесь, Федор Спиридонович! – укоризненно протянул Лободко. – Ну, работа у нас такая. Ворошить прошлое, бередить раны, которые уже зарубцевались. Часто не щадим самолюбия тех, кто сидит напротив. Иначе преступников нам ввек не отыскать. Почему полчаса назад я позвонил в вашу квартиру? Чтобы, а вдруг мне повезет, узнать, почему убили Медовникова, нормального, порядочного гражданина, ни в чем преступном не замеченного. Можете ответить – ответьте, нет…

– Могу, – неожиданно для майора заявил Палихата, и пультик в его руке замер. – Вы хотите знать, из-за чего порешили Тимофея Севастьяновича? Из-за клада! Вот! А кто это сделал… – Палихата беспомощно развел руками.

– Откуда у вас такая уверенность – из-за клада? – Олег был так ошеломлен, что его собеседник даже улыбнулся. – Медовников что, занимался кладоискательством?

– Нет, он не был ни археологом, ни черным археологом, он нигде и никогда не копал землю. Он был краеведом, каких поискать, а не охотником за сокровищами.

– Тогда на чем основывается ваше утверждение? Ведь нельзя же так, с бухты-барахты…

– Нельзя, – согласился Палихата и на некоторое время будто отключился от разговора, Олег же терпеливо ждал ответа. Наконец тонкая полоска рта Федора Спиридоновича дрогнула. И уста его разомкнулись: – Видите ли… Тимофей Севастьянович, непревзойденный знаток киевского Подола и верхнего, Княжьего града, всю жизнь верил, твердил, предчувствовал, если хотите, что рано или поздно наткнется на клад. Киев в этом плане, поверьте мне, дураку, воистину неисчерпаем. Это настоящий золотой колодец. Полагаю, что давнее предчувствие Медовникова сбылось, подтвердилось, осуществилось, он вычислил тайник, схрон, но не утерпел, поделился с кем-то тайной, и эта ошибка стоила ему жизни.

– Предположим, вы правы… Как думаете, если бы клад оказался в руках Медовникова – в прямом, так сказать, смысле, как бы он им распорядился?

– Строго по закону, – нахмурился Палихата, тут же почему-то став весьма симпатичным Олегу, который уважал справедливых и объективных людей. – Он передал бы ценности государству, получив причитающееся ему лично вознаграждение. Раньше выплачивали четверть от стоимости найденного. Сколько сейчас, не знаю.

– Ваше предположение заслуживает внимания, – сказал Лободко. – И все же пока это шкура неубитого медведя.

– Мне кажется, что я не ошибаюсь, – упрямо произнес Палихата. – Такой вывод напрашивается сам собой, особенно после вашего рассказа о том, как выглядело жилище Медовникова после преступления.

– Не спорю, Федор Спиридонович, ваше рассуждение вполне логично, – заключил Олег. – Но очень часто истинный мотив преступления рушит все представления о логике.

Из спальни опять тихо выбралась умирающая собака, ткнулась носом в стенку коридора, лапы ее подогнулись, и она бессильно растянулась вдоль плинтуса.

* * *

Пять дней, прошедшие после убийства Медовникова, ничего нового следствию не принесли. Но шестой день получился воистину взрывным – у себя дома был обнаружен мертвым некий Стас Никольский, молодой человек, достаточно известный среди антикваров, филателистов, нумизматов, любителей коллекционировать ордена и медали, старинные раритеты. Как совсем скоро узнали Лободко с Солодом, которые заблаговременно, кстати, предупредили коллег из райотделов милиции, что у них определенный интерес к событиям в кругах, коим не чужда киевская и вообще старина, Никольский не только приобретал и сбывал артефакты, добытые в результате незаконных раскопок, а и сам их предпринимал в Крыму и Северном Причерноморье.

На первый поспешный взгляд, это было чистое самоубийство. Стас висел с высунутым затверделым языком в петле из капроновой веревки, какой обычно пользуются рыбаки, цепляя к ней якоря, «кошки». Конец веревки был привязан к одной из двух толстых цельнометаллических загогулин, на которых когда-то держались антресоли. Штукенция эта, кронштейн, была глубоко вбита в бетон над кухонной дверью и, если понадобилось бы, выдержала еще не одного Стаса.

Первый осмотр трупа показал, что сила к покойнику не применялась – никаких следов побоев, пыток, грубого физического принуждения. Предсмертная записка отсутствовала.

– Запутался, наверное, в темных своих делишках, – предположил старший лейтенант Солод. – Кому-то крупно задолжал или перешел дорогу.

Ростом Стас был невелик – так, мужичок с ноготок, метр пятьдесят с кепкой. А внешне он смахивал на зверька – то ли хорька, то ли суслика, то ли тушканчика. Такие вот мелкие, несимпатичные черты лица.

Грешно говорить, но труп был не первой свежести – и запах от него уже шел, и трупные пятна на теле вызрели.

– Дня два висит, если не больше, – на глазок определил судмедэксперт Борис Волынский. – Более точную дату назову после вскрытия, вечером.

– Хорошо бы, – откликнулся майор Лободко.

Стас Никольский собственного жилья в Киеве не имел. Квартиру, ставшую его последним пристанищем, он снимал уже два с половиной года и, по словам хозяина, ни разу не подвел его с уплатой – всегда в срок, полная сумма. Женщин не водил, а если даже и водил когда, то тихо, не привлекая ничьего внимания.

– Чересчур коммуникабельным я его не назвал бы, – сказал хозяин квартиры, рыжий увалень-губошлеп, от которого попахивало пивом. – Шумных компаний здесь не примечал. Конечно, наведывался к жильцу далеко не каждый день, может, просто не попадал на какие-то междусобойчики.

– То есть, никого из тех, кто ходил, скажем, в друзьях или приятелях Никольского, вы не запомнили, – уточнил Лободко.

– Никого. Везло, видать, моему несчастному жильцу. Но однажды везение кончилось, и подвел он меня, честное слово, под монастырь!

Рыжему увальню-губошлепу не очень-то было жалко жильца, он больше горевал, что репутация его сдаваемого внаем жилья теперь подмочена.

– Я, поверьте, держусь на плаву благодаря ей, – он обвел руками все вокруг себя. – А кто теперь сунется ко мне в постояльцы? Если кто и пойдет, так на второй день выселится. Добрые соседи расскажут, что квартира эта нехорошая. Сейчас люди в мистику ударились, верят в призраков, домовых, барабашек, в отрицательную энергетику. И откуда он только свалился на мою голову, этот Стас?

– Не переживайте так, со временем, думаю, все позабудется, – для приличия посочувствовал губошлепу Лободко.

Кивком головы он подозвал к себе Солода:

– Миша, осмотрите все здесь самым тщательным образом.

Ему хотелось выйти поскорее из этой унылой квартиры с ее запущенностью, затхлостью, ветхой мебелью, продранным в нескольких местах линолеумом, выйти на воздух, шагнуть прямо в бесснежный, солнечный и теплый, будто не зима на дворе, а весна, день.

* * *

Нет, сводить счеты с жизнью Стас Никольский вовсе не хотел. Но кому-то очень хотелось, чтобы Стаса приняли за самоубийцу.

Медэкспертиза нашла в крови Никольского приличное содержание алкоголя. Ничего, разумеется, исключать нельзя, но вдрызг пьяные люди практически никогда не уходят добровольно из жизни. Выпить столько, как он, а это не меньше, если не больше семисот граммов водки, а потом встать на табурет… Да он без всякой табуретки тут же грохнулся бы… Значит, кто-то напоил Стаса вусмерть, потом поднял, поставил впавшего в бессознательное состояние парня на табуретку, набросил на его шею петлю и вытащил из-под ног табуретку. Стоял, наверное, и наблюдал, как тот дергается.

Но главный сюрприз состоял в другом. При тщательном осмотре квартиры, вещей покойного были обнаружены несколько чешских монет разного достоинства – в кармане легкой куртки-ветровки. Дактилоскописты установили: отпечатки пальцев Стаса Никольского абсолютны идентичны отпечаткам на монете, найденной в квартире Медовникова, а также на рюмке из-под коньяка.

– Кажется, дело в шляпе, Олег Павлович, – довольно улыбнулся старший лейтенант Солод. – Это я по поводу убийства Медовникова. А вот кто и почему задушил Никольского – загадка.

– Загадка, которую надо разгадать, Миша, – несколько назидательно произнес Лободко. – Ну, некоторая ясность имеется, однако вопросов прибавилось. Как-то все уж будто по заказу: не знаете, кто порешил краеведа? Да это я, который сам полез в петлю… Тот, кто инсценировал самоубийство Никольского, особенно не рассчитывал, что мы купимся на его грубую уловку. Почему? Хотел дать знать, что убийца понес заслуженное наказание? Что в роли карающей десницы выступил он сам, а не правосудие? Дескать, Медовников, почтенный гражданин, отомщен, а по этому негодяю особо горевать и нечего. А может, разгадка в рюмке?

– Какой еще рюмке? – удивился Солод.

– Из кухонного серванта. Хорошо протертой, идеально чистой. Никаких следов на ней нет. Будто не человек ее поставил на место, а она сама выпорхнула из полотенечка и приземлилась на полку.

– Олег Павлович, вы хотите сказать… – Солод поднялся со стула, сделал несколько шагов по кабинету майора, – …вам кажется, что у Медовникова был еще кто-то…

– …Третий. Или второй – из гостей, – подтвердил Лободко. – Конечно, это из области предположений, но этот, неведомый нам преступник, постарался не оставить следов после себя. Он привел в порядок рюмку, из которой пил коньяк, подкинул втайне от сообщника монету с отпечатками его пальцев, потом, через два дня – Тимофея Севастьяновича убили пятнадцатого декабря, а Никольский оказался в петле семнадцатого, избавился от него самого, представив дело так, что тот ушел из жизни по собственной воле. В принципе, поверить в самоубийство можно, если б не два обстоятельства. Первое, послабее, пьяный в дым мужик мог, конечно, смастерить петлю, хотя в это не очень-то верится. Второе – меня очень смущает эта чистая рюмка. Поэтому я склонен думать, что Стаса убили. Зачем? Знаешь, Миша, в шахматах фигуру жертвуют ради того, чтобы обострить игру, получить позиционное преимущество, позволяющее развить матовую атаку. Первая выгода дружка Стаса, назовем его так, – вывести следствие прямиком на убийцу Медовникова, расставив тем самым точки над «i»». Вторая – убрать ставшего ненужным сообщника. Третья – превратиться в единоличного обладателя тайны, которой располагал краевед.

– Логично, стройно, комар носа не подточит, – похвалил Солод шефа.

– Спасибо за комплимент, Миша, но это всего лишь версия, которую начнем отрабатывать. Ищем того, кто отправил Никольского на тот свет. А немногим ранее, возможно, и Тимофея Севастьяновича Медовникова. Пожалуйста, узнай все-все-все про Стаса. Выясни, бывал ли он в Чехии, если да, то когда и с какой целью. Установи круг ближнего и дальнего общения. Его отношения с женщинами, деловыми партнерами… Короче, действуй…

ГЛАВА III

С утра Андрею Феликсовичу Круликовскому нездоровилось. Ломило затылок, а это был верный симптом, что повысилось, и наверняка резко, давление, хотя с утра он проглотил традиционную таблетку «Нолипрел форте». Вполне может быть, что виновата погода – вчерашний легкий морозец внезапно сменился туманом и слякотью. Эти противные атмосферные перепады Андрей Феликсович, как старый гипертоник, переносил плохо.