скачать книгу бесплатно
Спутники Марены
Татьяна Авлошенко
Казалось бы, после изнурительных десяти лет войны ничто не должно угрожать землям Окаяна, но не всё ещё спокойно в мире вольном, не всё зло низвергнуто. По воле судьбы случайно оказавшиеся рядом оборотень Вольга, рыцарь Лотарь и чужестранец Али решаются на опасную игру и отправляются в нелегкий путь, чтобы перевести через весь остров прекрасную деву. Но что если в спутники к ним напросилась сама Смерть?Вторая книга трилогии.
Спутники Марены
Татьяна Авлошенко
По мосту ходили,
Пошлины платили,
Кто б и рад сберечь грош,
Да с моста не свернешь.
Вольга Серебряное Пламя
Корректор Екатерина Федорова
Иллюстратор Ксенон
Дизайнер обложки Вера Филатова
© Татьяна Авлошенко, 2023
© Ксенон, иллюстрации, 2023
© Вера Филатова, дизайн обложки, 2023
ISBN 978-5-0050-6120-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Запев
…Распластала Обида-лебедь черное крыло свое над Окаяном.
Встал тогда в Воеславле князь Вадим и рек он: «Велики и обильны земли Окаяна, смолены нравом спокойны и не скаредны. Всякого, кто с миром к нам придет, добрым гостем себя покажет, примем мы и не обидим. Но тех, кто зло творить будет, истребим без пощады».
И пошел он на север в крепость нордров Аскхейм. Сказал князь Вадим Исе Смоленке: «Помнишь ли кровь свою? С кем будет эрл нордров, когда в Воеславле ударит набат?». И ответила повелительница северных берегов: «Иса придет».
…Была по осени рать великая. Узнали мы тогда, что шли от Матерой земли на нас корабли Братства, но Дитрих Лорейнский их остановил. И на самом Окаяне многие герумы нам помогали, ибо не против племени человеческого ратились смолены и не против чужого бога, но против людей, именем божьим презлое творящих.
…Шли через Буйный пролив к ближним и дальним берегам корабли нордрские и лорейнские, неся смоленов, нордров и герумов на битвы на Матерой земле, и возвращались обратно с охотниками за Окаян постоять – где когда большие рати потребны были. И многие человеки разных племен называли друг друга братьями и, даже далеко от дома ушедши, против общего зла сражаясь, говорили: «Здесь тоже моя земля и мой враг».
…Не было Братству Ревнителей Истинной Веры ходу в Дудочный лес, ибо и звери дикие, и нежить на них восстали. Предводителем же леса Серебряное Пламя был. И были у людей вожди: Вадим Воеславльский и Иса Смоленка на Окаяне, Дитрих Лорейнский и Беркана Ольгейрдоттир на Матерой земле…
С радостным сердцем поднялись мы на рать, ибо дело наше правым было, и боги ликовали нашим победам. Сверкала над битвами секира Перуна, и ударял Дажьбог в златой щит, и пламяглазая Магура собирала павших героев, чтобы вести их в блаженный Ирий. Но плакали по уходящим Желя и Карна, и Вечный Пес выл по ночам над Окаяном. Ибо время сеч большую радость победы и большую горечь потерь вместе сводит. И победный клич воина с плачем матерей, вдов и сирот едино звучит. Пусть дети наши помнят и своим детям скажут: да не поднимется брат на брата, род на род и земля на землю, а только вместе – на единого врага, жизнь, душу и свободу отнять стремящегося. И да будет так, пока боги наши племена человеческие в иные миры ни уведут…
Глава 1
Погасли пожары,
Не лязгает сталь,
Лишь пепел сражений
Уносится вдаль.
С. Науменко
Славен город Лагейра! Крепок, могуч, богат, красив. Четвертый век стоит. Другие города за этот срок или горели, или беднели и безлюдили, или врагам доставались, а Лагейре все ничего, только богатеет да украшается. Никакое лихо к ней не липнет. Одно слово – столица! Хотя народишко болтает, что теперь, коли уж династия новая на престол сядет, то и главным в Империи Стенстранд, родина нового правителя станет (эх, кто о нем, городишке на лорейнском побережье, раньше слышал!), а то и вовсе в Аскхейм, дыру несусветную, на Окаян остров, смуты гнездо, в угоду императрице переедет. Ну это уж зря люди брешут! Мало ли что бабе в голову взбредет, так сразу и выполняй! Вона, Фриц, братец меньшой непутевый, взял за себя девку из Верхних Засижек – тьфу! Добрые люди знать не знают, где они, Верхние Засижки эти, ни один на всей улице ответить не смог! Так что ж теперь, собирать семье скарб да с привычного места в глухомань переться? Нет уж, дудки!
– Нет уж, дудки! – повторил самому себе Хорст звонарь и по винтовой лестнице полез на вершину колокольни. Так и отец лазал, и дед – на самый верх, к колоколам кафедрального собора Лагейры, Империи столицы.
Перегнувшись через низкие перильца ограждения, Хорст оглядел Лагейру. Хороша, хороша, что и говорить. Вон рынок, а рядом трактир «Почтенный» примостился. Вон ратуша. Ишь, как нынче ее знаменами изукрасили, а люди болтают, что бургомистр в годы войны спал на подушке с ключами, чтоб, как припрет, сразу их сильному врагу вынести, не сам город, так хоть стены от разора уберечь. Дальше у нас что? Замок императорский Дракенцан, а подле него… Ох ты! Чуть не пропустил!
Хорст ухватился за веревки. Загудели колокола величаво и радостно, извещая честных жителей Лагейры, что скоро под своды кафедрального собора ступит тот, кому быть отныне императором.
Позже, после окончания коронации, Хорст спустится с колокольни и пойдет в трактир «Почтенный», где добрые лагейрцы будут судачить о сегодняшнем событии и говорить, что новый император собой видный и денег народу отсыпал много. И императрица ничего, баба справная, но, кажись, суровая. Вона как, когда в толпу монеты кидали, глазищами синими высверкивала. Ну да не нам с ней за занавеской возиться. Твоя воля, Господи, как-нибудь проживем, главное – город цел.
А через несколько дней потянутся в столицу оружные люди, как ставшие воинами поневоле и теперь возвращающиеся домой, так и наемники, сделавшие войну своим ремеслом, и, сидя в «Почтенном» и в других трактирах, будут рассказывать о битвах и вождях, о том, как новая императрица («Бертильда!» – «Не, Беркана!») сама вела дружину в бой, не уступая в отваге другой славной воительнице, Исе эрлу нордров. О возникающих вдруг из морского тумана двух драккарах: один под красным парусом, а верхушку мачты сокол закогтил, на носу другого резная бычья голова острыми рогами врагам грозит. Помогут нордрам в морской битве против балахонников и снова сгинут. О могучей реке Смолене, по которой ни один корабль Братства пройти не мог – аккурат напротив лежащего на берегу приметного черного камня волна борта словно смольский топор крушила. О страшных лесах на севере острова Окаян, что, словно живые существа, наделены разумом. Беспощадно истребляли они членов Братства Ревнителей Истинной Веры и их сторонников. Об осаде нордрской крепости Аскхейм и о том, как в одну ночь смела врагов из-под стен волчья стая («Шиш тебе, волчья! Почему тогда ни одного дохлого зверя после не валялось? Видел я, как они своих убитых и раненых уносили…»). А лагейрцы, покряхтев и почесав в затылках, расскажут, что хоть их город и не был ни разу занят враждующими войсками, но свои герои тут имеются. Дитриху-то императорскую корону здесь вынесли, но он ее принять отказался. «До тех пор не возьму, – сказал, – покуда балахонную гниль в своей земле ни выведу». Так корона в ратуше и лежала, дожидалась. А Дитриха Лорейнского с тех пор все равно никто кроме как императором не называл. Или вот, например, епископ Максимилиан, святой человек. Он после смерти императора Урбана замуровался в кафедральном соборе и ежедневно предавал анафеме Братство, не Божьим промыслом, а дьявольским наущением творящее дела свои, и благословлял противников балахонников, рыцарей нового ордена Божьих Псов, основанного благочестивым нордром – отцом Мартином. А когда рать Дитриха Лорейнского входила в Лагейру, епископ Максимилиан приветствовал герцога на площади, а стена в соборе и замурованные ворота нетронутыми остались. И пришлые охотно согласятся, что святым людям многое подвластно и что немало есть чудес на свете, и припомнят байки о предводителе лесной нежити Серебряном Пламени («Видом человек. В плаще сером. Молодой совсем, а волосы седые. Верхом на волке скачет, а на шее у зверя знак солнечный!»). И выпивший с гостями хозяин «Почтенного», в самом начале войны сбежавший с Окаяна, будет стучать кулаком по столу и клясться, что видел он Серебряное Пламя, вот как этого господина сейчас видит, что заходил нечистик в его трактир и за столом сидел, а Ее Величество императрица, никакая тогда еще не императрица… Но госпожа Гумбальда не даст супругу закончить рассказ, разом оборвав его двумя могучими затрещинами.
Ничего. Теперь все ничего. Война-то кончилась! Мир.
В день и час, когда в кафедральном соборе Лагейры венчались на царство герцог и герцогиня Лорейнские, посреди холодного северного моря на палубе потрепанного в последней битве завершившейся войны драккара умирала Иса эрл нордров.
Кто-то снял с нее шлем, выпустив на волю толстые нетронутые сединой косы. Хорошо… Было б ладно еще от кольчуги освободиться, но не можно было сделать этого, не выдернув стрелу, пронзившую грудь эрла. Жизнь каплями крови стекала по древку.
Небо склонилось над Исой. Стылая северная синева текла в глаза. Боясь моргнуть, потерять миг, вглядывалась женщина-вождь, запоминала, узнавала… Тонула в синих очах Ольгейра.
– Пойдем, лада, – по-смольски сказал сгинувший восемнадцать лет назад эрл нордров, протягивая руку жене и преемнице.
И легка была рука, поднявшаяся навстречу любимому.
А дальше…
Невесть откуда появившаяся белая чайка всплеснула крыльями над драккаром и устремилась ввысь, к облаку, похожему не то на распростершую крылья птицу, не то на человека, раскрывающего объятия. Кто-то из хирдманнов проводил ее глазами, кто-то так и не смог отвести взгляда от Исы эрла. Никто так и не решился прикрыть плащом мертвое не по-земному прекрасное лицо, на котором застыла счастливая улыбка.
– Зачем тебе это, сестра? Ты боишься, что люди забудут о тебе, что ты утратишь свое могущество?
– Нет. Люди забудут вас и призовут себе новых богов, я же просто сменю имя. Но я хочу знать этот мир.
– Тебе ли сетовать? Ты и Жива вечно странствуете по Яви, она рассыпает жизни, ты собираешь их в рукава. Что еще надо тебе знать?
– Обе мы видим мир всего лишь один миг: Жива в первый, я – в последний. Я хочу попробовать кусочек человеческой жизни. Пройти по земле под небом. И, может быть, вернуться с добычей.
– Все еще не можешь забрать жизнь того мальчишки? Ты злишься, сестра? Ведь более достойных и сильных, чьи жизни отдавали тебе деревянный крест, воздвигнутый на горе, побег омелы или брошенный в воду ящик, приходилось тебе отпускать. Скажи, сестрица, – сухой короткий смешок, – уж не принесла ли ты из Яви человеческую хворь, ту, что люди зовут любовью?
– Нет. Познавшим истинную свободу нет дела до любви.
– Что же мешает тебе сломать его, как сухую камышинку? Ты, истребляющая армии, опустошающая города, почему вокруг одного, рожденного человеческой женщиной, ходишь ты кругами, словно глупая девка, пялящаяся на раскаленный уголь – и красиво, и в руки не возьмешь?
– Я играю. Меня забавляют его попытки противостоять мне.
– Ты знаешь, что многие из наших недовольны тобой? Считают, что ты слишком заигралась? Ведь все, кого тебе пришлось отпустить, почти сразу являлись к нам, становились такими же, как мы. Он же ходит по земле слишком долго. Еще немного, и людишки решат, что раз один из них сумел избежать твоей власти, то это может получиться и у остальных. Тогда они возомнят себя равными бессмертным богам.
– Этого не случится никогда. Помнят ли люди, что те, кого они называют богами, некогда жили среди них как равные? Помнят ли об этом сами вершители судеб миров? Я вольна забавляться, сколько вздумается. Я могу забрать его в любой миг, но хочу, чтобы он сам пришел ко мне, сам просил принять его. Это загладит нанесенную мне обиду. Но иногда мне кажется, что он знает нечто, что помогает ему не проигрывать. Может быть, познав Явь, я тоже пойму это. И смогу строить более ловкие ловушки. Или оттяну конец игры. За вечность мне так надоела скука… Ты поможешь мне, брат?
Глава 2
…Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
Н. Гумилев
Корчма на окраине Тинггарда звалась «Ведьмино чрево». Лучше имечка не придумаешь. Казалось, хозяин нарочно коптит потолок и стены, поливает жиром столы, размазывает по полу грязь. Отведать здесь какую-либо снедь мог осмелиться лишь тот, кто сильно торопится к умершим родичам. Но в «Ведьмино чрево» приходили отнюдь не для того, чтобы поесть. Засапожные ножи и кистени не таясь лежали на столах. Только очень беспечный или незнающий человек мог забрести в «Ведьмино чрево», не будучи прежде принят здесь. Или же тот, кому требовались услуги завсегдатаев корчмы.
Брошенная на стол монета и слова «Мне нужен Вольга» оберегали захожего купца надежней кольчуги, сработанной мастерами с Седой Бороды. Для усмирения любителей уюта «Ведьминого чрева» хватило нескольких встреч с самыми рьяными из них в темных закоулках, приставленного к горлу острия кинжала, волчьего оскала да умело пущенных слухов. Сгинувшие из Тинггарда головорезы стращали нежитью своих собратьев в других городах, что тоже было на пользу.
Гадостное место, но спокойное. Никому ни до кого нет дела. Здесь можно не прикрывать плащом вышитые по вороту рубахи белые волны. Можно не бояться, что вдруг ухватят за рукав цепкие пальцы и какой-нибудь смолен, недобро прищурив серые глаза, скажет: «Белый Плес? А ведь о них уже лет тридцать как ничего не слышно!». В лучшем случае отлупят всем миром, чтоб не кощунствовал. В худшем – похватают колья и топоры. Слишком хорошо знают смолены, чем промышляют упыри, проглоты и прочие твари, до поры прикидывающиеся людьми.
Лет через десять знак погибшего рода перестанут узнавать. В каких скрынях хранят боги то, что забыто людьми? Не слишком ли высока плата за то, чтобы не оглядываться в толпе, чтобы не ждать, когда свои же ударят в спину? Свои по крови, по рождению…
Хотя что тебя заставляет лезть к людям? Ступай обратно в лес, в стаю к Серу, к принимающим и любящим тебя. Можно было б, но…
Война… Десять лет войны. Она рубила с плеча, перемешивала куски, заново лепила как получится. Смолены, нордры, герумы, жители Матерой земли… Новая Империя, замирение меж племенами, довольство. Но между людьми и Лесом – вражда. Нет Лесу дела до человеческих бед и обид, незачем ему разбираться, за какое зло одни люди другим мстили. Помнит он только горящие беззащитные деревья, зверей и птиц, согнанных с привычных мест, детенышей, без родителей оставшихся, ягодники вытоптанные, воду, кровью замутненную. Возненавидел Лес людей, начали люди Леса бояться. В ночь последнего летнего полнолуния на празднике у Бора редко теперь человека встретишь.
Но все же через чащу людям ходить надо. Обозу купеческому, если остров огибать, путь вдвое длиннее выйдет. Раньше от одного города к другому наезженные тракты сквозь дебри вели, но за годы войны они частью заброшены были, заросли, частью самими же смоленами разрушены, чтобы враг не подобрался. Вольга провожал обозы через лес. Договаривался со зверями и нежитью, распознавал ловушки хищных тварей, выводил подопечных на верные тропы. И следил, чтобы люди Лес не обижали.
Тинггард, Хофенштадт, Воеславль… Начало пути, конец дороги. Купец отсчитает монеты, стараясь не давать серебра. Сотворит охранительный знак или перекрестится вслед уходящему проводнику, плюнет: «Тьфу, нежить!». И снова корчма на задворках, где никому ни до кого нет дела, где можно расплачиваться заработанными деньгами и ждать следующего тороватого, чтобы вести его куда скажет. Убеждать себя, что нужен людям так же, как Сер своей новой стае – собранным по лесу, отчаявшимся, растерянным, потерявшим своих одиночкам. Заставлять себя не вскидываться, прислушиваясь, когда кто-нибудь из купцов возьмется на привале рассказывать спутникам последние сплетни из столицы Империи Лагейры, о новой императрице Бертильде Ольгейрдоттир или потчевать собравшихся байками о предводителе нежити Серебряном Пламени. Только уронить лоб в ладонь, опустить голову так, чтобы упавшие волосы закрыли по-прежнему молодое, не изменившееся за шестнадцать лет лицо.
Может быть, и не было нужды так торопиться, гнать по дороге, потом под брань разгневанного стражника протискиваться в узкую щель между створок закрывающихся ворот? Заночевал бы в поле, не в первый раз. Но что сделано, того не воротишь, обратно за городские стены не попросишься. Здравствуй, город Тинггард.
По правую руку грязный приземистый домишко. Над входом, тускло освещенным горящим в плошках маслом, привешены щербатая кружка и клок сена. Трактир, привратный постоялый двор. Задержаться здесь или поискать в незнакомом городе что-нибудь более достойное? Пакостное место. За версту несет опасностью. Но пока сыщешь другое пристанище… Уже темнеет, а после захода солнца вряд ли кто откроет дверь незнакомцу. Ночевать же на улице… Или городская стража, не желая утруждать себя разбирательствами, упрячет «побродяжку» в узилище, или нападут обычные той тюрьмы постояльцы, временно гуляющие на воле. С тем же успехом, что и в обычном трактире.
Рыцарь вспомнил об обычае городских жителей выплескивать из окон разные нечистоты. Неизвестно, грешат ли этим нордры, но лучше схватиться в открытом бою с несколькими головорезами, чем быть разбуженным льющимися за шиворот помоями.
Да и кому придет в голову нападать на Божьего Пса? Все знают, что отменно обученные сражаться рыцари нового ордена денег и драгоценностей с собой не носят, а оружие их и доспехи настолько приметны, что сбыть их нет никакой возможности.
И стоит ли бояться нападения? Даже если убьют, это будет смерть в бою. Похуже, чем на ратном поле, но все же…
Еще раз оглядев небо (грозные тучи, подгонявшие его на дороге, все как одна исчезли), Лотарь фон Элленштайн вздохнул, спешился, привязал лошадь у замызганной коновязи и вошел в корчму «Ведьмино чрево».
О, истину говорят мудрые люди! Кого Аллах хочет наказать, того он лишает разума! Как можно было поверить тому проходимцу на базаре? Ведь всякому правоверному известно: голубые глаза бывают только у хитрецов и изменников! Как можно было пойти с ним в эту грязную харчевню? За каким товаром мог уйти коварный, оставив доверившегося ему простофилю в этом гнезде шайтана? О Аллах! Почтенная Фатима, старшая жена многомудрого Джаффара-ад-Дин, не дождется сына домой. Сам хитроумный Джаффар-ад-Дин тоже не дождется.
Али осторожно огляделся. Белокожие жители проклятого северного острова вообще не отличаются красотой (к их женщинам это не относится, нет-нет, ни в коей мере!), а тут собрались… Ифриты! Кровожадные демоны пустыни! Даже на мосту Аль-Джамаль, в прибежище нищих, не встретишь таких отвратительных рож!
О многомудрый Джаффар-ад-Дин, почему именно из этой земли решил ты вывозить невольников? Разве светлобородый бешеный зверь, почему-то похожий на человека, будет хорошим рабом? Он перебьет всю команду корабля прежде, чем тот пристанет к благословенным берегам Бары. Если это порождение шайтана вообще удастся схватить. А их женщины? О, воистину прекрасны они, но любая перережет глотку мужчине, осмелившемуся купить ее! Как жаль, хитроумный отец мой Джаффар-ад-Дин, что некому будет рассказать тебе об этом.
Скрипнула дверь. В харчевню вошел человек в одежде монашеского (тьфу!) рыцарского ордена. Это хорошо. Или же заступится, или же его, забыв про Али, начнут грабить здешние ифриты. Рыцарь – добыча позавиднее бедного барека.
Снова визжит дверь. О Аллах! Я ошибался! Сидящие в корчме оборванцы – гурии в сравнении с вошедшими…
Рыл семь. Многовато. Кому ж я так жить помешал? Или наоборот, для хорошего житься вдруг понадобился? А ведь, пожалуй, не вырвусь. Убивать пришли или чтобы в чьи-то подвалы оттащить? Лучше б убивали. Надоест – бросят подыхать где-нибудь в овраге. Меня узнают, подберут еще до рассвета. Люди в городах даже не подозревают, как много подданных владыки леса Бора живет рядом с ними. Раны будут болеть долго, приятного мало. Но в пыточном подвале, хозяин которого решил обрести вечную жизнь, несметные богатства, неуязвимость или еще незнамо что, распотрошив душу и тело не то колдуна, не то вовсе нежити, муки будут еще страшнее. И оттуда так просто не сбежишь.
Та-ак. Не таясь полукругом за спиной становятся. Самый главный – до чего ж морда паскудная! – на скамью напротив лезет. Настоящий оборотень ушел бы. Вмиг скинулся волком и ускользнул. Я же пока обличие менять буду… Да и не научил меня вожак зверем с людьми драться. Не могу.
Вражий предводитель (не смолен, не нордр, не герум, и откуда только такие хари берутся?) радостно скалился в лицо.
– Ну что, бирючок, будем корчму кровушкой пачкать, или сам наружу выйдешь?
Значит, все-таки собрались убить. Выйти? Неизвестно, сколько врагов поджидает на улице, да и порог – самое опасное место.
– А не ошибся ли ты, уважаемый? Не путаешь ли меня с кем?
– Тебя спутать трудно. Один такой.
Пальцы недруга коснулись вышитых по вороту черной рубахи белых волн и тут же слегка сжались на горле смолена. Сильная рука. Но не сильнее паучьих лап чащобного жарва.
– Может, хоть пиво напоследок допить позволишь? – Вольга приподнял тяжелую кружку.
– Пей.
Кружки в «Ведьмином чреве» будто для таких случаев и задуманы. Круглое донце впечаталось в ухмыляющуюся рожу. Левую руку с зажатым в ней кинжалом Вольга двинул назад. Попал. Вскакивая, попытался опрокинуть стол. Не получилось – тяжелый. Вспрыгивать на стол или лавку смысла нет. Рост не позволит наносить нормальные удары, а снизу запросто колени подрубят.
Меч в одну руку, кинжал в другую. Догадливые завсегдатаи «Ведьминого чрева» дружно полезли в двери. Хорошо. Если на улице поджидают еще какие убивцы, то в корчму они теперь не заскочат.
Вольга крутанулся на каблуках, распугивая противников мечом и кинжалом, расчищая вокруг себя пространство. Столы расставлены по-дурному, если встать спиной к стене, окажешься зажат между ними как в ловушке.
Кто-то попытался прошмыгнуть за спину. Развернувшись, Вольга взмахнул мечом, но детина в кожаной куртке, на которой заметны были следы от кольчужных колец, опередил его. Буквально смахнув нападавшего двуручным мечом, рыцарь встал с Вольгой спина к спине. Что ж ты делаешь, человече?
– Лотарь фон Элленштайн из замка Стейлханг! – выдохнул нежданный соратник.
Значит, не просто забавы ради прикончил «стоявшего удобно для удара мечом». Значит, понимает во что и чего ради ввязался.
По канонам рыцарской чести следовало назваться соратнику, дабы тот знал, кто прикрывает его спину. И принял помощь или отказался. Древние герумские роды, бывало, люто враждовали между собой. Случалось, что одолев общего врага, воины начинали новый бой – друг с другом. И часто жизнь зависела от того, успеешь ли ты развернуться быстрее.
– Вольга, сын Лады из… Белого Плеса.
Не понял, не разобрал или просто не знает? Даже не оглянулся. Как стоял скалой, с кажущейся небрежностью поводя мечом, так и стоит. Ладно.
Лотарь фон Элленштайн оказался скорее щитом. Длинный двуручный меч был неудобен в трактирной драке, и рыцарь использовал его как копье, тыча во всякого, кто пытался приблизиться, но в поединки не вступал. Вольга сноровисто рубил коротким клинком. Соратники медленно поворачивались по кругу.
– Наружу прорываться будем? – спросил Лотарь.
– Нет. Вдруг лучник? Здесь продержаться надо.
