Великая княгиня Владимирская Мария. Загадка погребения в Княгинином монастыре

скачать книгу бесплатно

Значит ли это, что все построения Н.Г. Бережкова о сочетаниях мартовских и ультрамартовских стилей можно смело отнести к историографическим заблуждениям? У его сторонников оказываются очень серьезные аргументы.

Под 1186 г. Лаврентьевская летопись сообщает о рождении старшего сына Марии Константина: «В то же лето, того же месяца мая въ 18 день, на память святого мученика Потапья, в суботу, родися сын у великаго князя Всеволода; и нарекоша имя ему в святомь крещении Костянтин»[54 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–397.]. Ипатьевская летопись это событие не отметила.

Н.Г. Бережков, полагая, что в Лаврентьевской летописи статья 6694 г. является ультрамартовской, утверждал, что в действительности Константин родился годом ранее. Основанием для этого стало то, что подобное сочетание числа и дня недели (суббота 18 мая) соответствует не 1186 г., как утверждает Лаврентьевская летопись, а 1185 г. Перед известием о рождении Константина она помещает сообщение о солнечном затмении в среду 1 мая, а после известия о старшем сыне Марии содержит рассказ о знаменитом, благодаря «Слову о полке Игореве», походе князя Игоря Святославича на половцев[55 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–400.].

Ипатьевской летописи рассказ о походе Игоря известен, но, в отличие от Лаврентьевской, она датирует его 1185 г.[56 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 637–651.] Его датировку именно этим годом подтвердили современные астрономы, доказавшие, что солнечное затмение действительно произошло 1 мая 1185 г.[57 - Каменцева Е.И. Хронология. М., 1967. С. 83–86.]

Значит ли это, что сообщение о рождении Константина, отсутствующее в Ипатьевской летописи, но помещенное в Лаврентьевской между двумя событиями, относящимися к 1185 г., необходимо также датировать этим годом?

Обратимся вновь к нему. Составитель Лаврентьевской летописи указал, что княжич родился на день памяти святого мученика Потапия Египетского (или Фивского). Взяв в руки святцы, можно убедиться, что память святого Потапия отмечается не 18 мая, а 8 декабря, к тому же он не мученик, а преподобный[58 - Сергий (Спасский), архиепископ. Полный месяцеслов Востока. Т. III. Святой Восток. Части вторая и третья. С. 185–187. Следует отметить, что уже автор более поздней Троицкой летописи, использовавший Лаврентьевскую, исправил ошибку – святой назван не Потапием, а Феодотом, чья память как раз отмечалась в этот день (Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. 2-е изд. СПб., 2002. С. 271).]. Причиной ошибки стало то, что автор спутал Потапия с Патрикием, являвшимся как раз именно мучеником и память которого в древних месяцесловах отмечалась именно 18 мая[59 - Лосева О.В. Русские месяцесловы XI–XIV веков. М., 2001. С. 343.].

Для нас гораздо важнее то, что, в отличие от Древней Руси, ныне память мученика Патрикия Прусского отмечается 19 мая[60 - Сергий (Спасский), архиепископ. Указ. соч. Т. III. М., 1997. С. 187–188.]. Для объяснения подобного противоречия следует напомнить, что в Древней Руси в соответствии с ветхозаветными правилами отсчет новых суток начинался предыдущим вечером. Вплоть до начала XVIII в. сутки разбивались на «ночные» и «дневные» часы. Конец дня возвещали особым знаком, что называлось отдачей часов, а с заходом солнца отсчитывался уже новый день. Данный порядок был отменен решением Синода лишь в 1722 г. с заменой прежних часов общеевропейскими, а началом суток сделалась полночь (в 00.00, как сейчас). Реликтом прежнего отсчета времени является то, что и поныне суточный богослужебный круг начинается именно с вечерни.

Таким образом, если какое-либо событие произошло вечером, скажем в 21 час, то, с одной стороны, по церковному счету, оно записывалось уже следующим днем, но с другой, по бытовому счету, – датировалось еще предыдущим. Именно это и произошло с рождением Константина. Он появился на свет вечером 18 мая, но уже после начала нового церковного дня, в который, судя по сообщению летописца, и был крещен. Отсюда становится понятным, что составитель Лаврентьевской летописи был прав, когда датировал рождение Константина 1186 г.

Подобная ситуация не являлась чем-то уникальным для Древней Руси. Ее мы видим в случае с датировкой смерти Ярослава Мудрого. Ипатьевская летопись под 6562 (1054) г. сообщает: «Преставися князь Руский Ярославь… Ярославу же приспе конець житья и предасть душю свою месяца февраля в 20 в суботу 1 недели поста въ святого Федора день»[61 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 149–150.]. Однако среди древних граффити Софийского собора в Киеве была обнаружена запись, относящая это событие не к субботе, а к воскресенью: «Въ [лето] 6562 месяца феврари 20 успение царя нашего въ въскресени в… еде… Феодора». В свое время это разногласие породило дискуссию о дате кончины Ярослава Мудрого, пока ее не объяснил Б.А. Рыбаков: Ярослав умер в ночь с субботы на воскресенье, когда по одному счету (бытовому) была еще суббота, а по церковному счету уже воскресенье[62 - Рыбаков Б.А. Запись о смерти Ярослава Мудрого // Советская археология. 1959. № 4. С. 244–249.].

Фиксация внимания летописца на то, что рождение Константина произошло в субботу, не случайна. Согласно ветхозаветному преданию, Господь объявил Моисею, что на протяжении недели «шесть дней можно делать дела, а в седьмой день суббота покоя… никакого дела не делайте». Этот же источник разъясняет, что суббота начинается еще накануне в пятницу, а заканчивается вечером следующего дня (Левит, 23: 3, 32). Таким образом, речь в летописном известии идет о субботе, именно как церковном дне. Что касается отмеченной нами разницы в датах памяти святого мученика Патрикия (18 или 19 мая), она может являться показателем того, что более ранние церковные уставы вели отсчет суток с захода солнца, тогда как поздние перешли к привычному для нас исчислению времени.

Определив точную дату рождения Константина, видим, что утверждение Н.Г. Бережкова об ультрамартовском характере летописной статьи 6694 г. Лаврентьевской летописи ошибочно. Это позволяет сделать вывод, что годовые летописные статьи не являются чем-то единым и цельным, а представляют собой лишь совокупность отдельных известий, отделенных друг от друга трафаретными оборотами «в то же лето», которые летописец в силу известных ему соображений старался «привязать» к тому или иному году.

Это вынужден был косвенно признать и сам Н.Г. Бережков. Анализируя дальнейшие известия годовой статьи 6694 г. Лаврентьевской летописи, помещенные уже после описания похода Игоря, он датировал их все тем же 1185 г. Речь идет о походе «воев» Всеволода Юрьевича на болгар, а затем о злой междукняжеской крамоле в Рязанской земле. При этом исследователь утверждал, что «нет оснований считать эти события не принадлежащими к тому годовому комплексу, которому отведена статья»[63 - Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 82–83.]. Однако далее он писал: «Между известиями о походе на болгар и о рязанской „крамоле“ читаем: „В се же лето выгнаша новгородци Ярослава Володимерича, а Давыдовича Мьстислава пояша к собе княжить Новугороду: так бо бе их обычай“. По свидетельству Новгородской летописи, Ярослав был удален из Новгорода в 6692 (1184/85) мартовском году и в сентябре этого года был посажен на стол Мстислав. По отношению к этому сообщению Лаврентьевская летопись допускает запаздывание, включает его не в ту статью, в которой ему надлежало бы быть…»[64 - Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 83.]

Наши наблюдения позволяют восстановить подлинную хронологию семейной жизни Марии, связанную с рождением ее детей. Первоначально у нее в браке с Всеволодом рождались только дочери. К сожалению, у нас нет данных, когда они родились. Можно лишь предположить, что они появились на свет еще до вокняжения Всеволода на владимирском столе. Лаврентьевская летопись под 1176 г. сообщает, что владимирцы, простившись с умершим братом Всеволода – Михаилом Юрьевичем, княжившим в городе, «целоваша крестъ ко Всеволоду князю брату Михалкову и на детехъ его»[65 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 379–380.].

Слова «и на детехъ его» можно рассматривать как первое косвенное свидетельство о детях Марии и Всеволода. Разумеется, его можно оценивать как трафаретную фразу присяги горожан о службе князю и его детям (независимо от того, родились они или появятся в будущем). Во всяком случае, об этом свидетельствует формуляр подобной присяги, сохранившийся в одном из позднейших сборников митрополичьего архива: «А мне, имярек, и детей своих болших к своему государю, к великому князю имярек, привести, и к его детем»[66 - Русский феодальный архив XIV – первой трети XVI в. Ч. 1. М., 1986. № 46. С. 175.]. Но, судя по всему, Всеволод к моменту вокняжения на владимирском столе уже имел детей, поскольку в летописную «Повесть об убиении Андрея Боголюбского» в виде молитвы была включена похвала семье его младшего брата, отомстившего убийцам: «Богу молися помиловати князя нашего и господина Всеволода, своего же приснаго брата да подасть ему победу на противныя, и многа лета съ княгынею и съ благородными детми и мирну державу ему и царство его ныня и присно в бесконечныя векы, аминь»[67 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 371.].

Более точно вычислить даты рождения дочерей Марии можно, исходя из дат их замужества. Лаврентьевская летопись под 1187 г. помещает известие о том, что Всеволод и Мария отдали свою дочь Всеславу за черниговского князя Ростислава Ярославича († после 1205), внука великого киевского князя Всеволода Ольговича, княжившего в Снове.

В записи указана точная дата этого события – 11 июля, отмечено, что главное торжество состоялось во Владимире и на нем присутствовало много гостей[68 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 405.].

Известно, что Ростислав Ярославич родился на Рождество Иоанна Крестителя – 24 июня 1174 г.[69 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 658.] Невеста могла быть стольких же лет или чуть младше. В этом случае она должна была родиться около 1174–1175 гг.

Второй по возрасту дочерью Марии, судя по всему, была Елена, которая, видимо, не вышла замуж из-за какого-то физического дефекта или слабого здоровья. О ней известно лишь то, что она умерла 30 декабря 1205 г. раньше матери и была похоронена в уже основанном той Успенском монастыре[70 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 421.]. Данный факт позволяет твердо говорить, что среди найденных в октябре 2015 г. в аркосолии Благовещенского придела Успенского собора Княгинина монастыря женских останков Елены не было. Поскольку она родилась где-то в середине 70-х годов XII в. и прожила до 1205 г., принадлежать останки индивида № 3 (девочки в возрасте около 9 лет) ей явно не могли. По биологическому возрасту останков ее можно было бы отождествить с индивидом № 2 (возраст около 25–30 лет), но ДНК-экспертиза показала невозможность ее родства с останками индивида № 1, отождествляемыми с Марией.

Как уже говорилось выше, Лаврентьевская летопись под 1189 г. помещает известие о замужестве еще одной дочери Марии – Верхуславы[71 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.]. Исходя из того, что Ипатьевская летопись добавляет подробность о ее тогдашнем возрасте «осми лет»[72 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 658.], можно было бы предположить, что она родилась в 1181 г.

Под 1179 г. Ипатьевская летопись сообщает о рождении у Марии четвертой дочери Сбыславы, в крещении Пелагеи[73 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 613.]. Поскольку тем самым оказывается, что Верхуслава появилась на свет позже Сбыславы (Пелагеи), которую Ипатьевская летопись называет четвертой дочерью княжеской четы, это дало основание ряду исследователей полагать, что у Марии ранее была еще одна дочь, видимо скончавшаяся в младенчестве[74 - См.: Домбровский Д. Дочери Всеволода Юрьевича Большое Гнездо // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2011. № 3 (45). С. 45.].

Правда, этому предположению мешают два обстоятельства – как было выяснено выше, источником сведений Ипатьевской летописи о семейной жизни Марии являлся семейный родословник ее дочери Верхуславы, которая прекрасно была осведомлена о числе своих сестер; к тому же ни в одном известном документе нет сведений о существовании еще одной, пятой дочери Марии.

Разгадка оказывается очень простой: Верхуслава являлась третьей по счету дочерью Марии, а всего у нее было четыре дочери. Здесь мы снова сталкиваемся с хронологической ошибкой Ипатьевской летописи. Как уже говорилось выше, она, в отличие от Лаврентьевской, датирует брак Верхуславы 1187 г. С учетом замечания Ипатьевской летописи о восьмилетнем возрасте невесты на момент свадьбы, можно подсчитать, что она должна была родиться в 1179 г. Но именно в этом году Ипатьевская летопись отмечает рождение у Марии младшей дочери Сбыславы. Таким образом выясняется, что Верхуслава родилась ранее 1179 г. и была несколько старше своей сестры Сбыславы. Тем самым снимается вопрос о количестве дочерей у Марии.

К тому же, как уже говорилось, заключение брака в возрасте восьми лет было бы явным нарушением церковных канонов, предусматривавших минимальный брачный возраст для девушек в 12 лет. В этих условиях ни один из священников не согласился бы проводить брачную церемонию, столь явно противоречившую каноническому праву. Как правило, в Древней Руси браки (особенно первые) заключались между супругами примерно одного возраста. Мужу Верхуславы – Ростиславу Рюриковичу – на момент женитьбы было 16 лет[75 - Ипатьевская летопись сообщает о рождении Ростислава на пути его отца из Новгорода в Смоленск под 1173 г. (ПСРЛ. Т. II. Стб. 566, 567).]. Если предположить, что Верхуславе на тот момент было уже минимально разрешенных 12 лет, то она родилась не ранее 1177 г. и была старше сестры Сбыславы.

В отличие от дочерей Марии даты рождения большинства ее сыновей известны. Как уже было выяснено, старший сын Константин родился 18 мая 1186 г.[76 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 396–397.]

По данным Лаврентьевской летописи, еще одним сыном Марии стал Борис, появившийся на свет 2 мая 1187 г. в день поминовения святых Бориса и Глеба. Крещен он был в тот же день и получил имя в честь одного из своих предков[77 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 404.]. Характерно, что второй княжич, как и первый, получил только христианское имя без княжеского. Но Борис прожил очень недолго. Лаврентьевская летопись сообщает о его смерти без указания даты под 1188 г., а Ипатьевская датирует это событие 1187 г.[78 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 406; Т. II. Стб. 653.] Видимо, он стал жертвой эпидемии, о которой летописец писал: «Того же лета бысть болесть силна в людех вельми, не бяше бо ни одиного же двора безъ болнаго, а во ином дворе некому бяше ни воды подати, но вси лежать, боля»[79 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 405.].

Можно предположить, что эта эпидемия продлилась вплоть до следующего года. Во всяком случае, под 29 сентября 1189 г. Лаврентьевская летопись сообщает о смерти еще одного сына Марии – Глеба, о рождении которого нет сведений[80 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.]. В свое время автор первого капитального труда по русской истории В.Н. Татищев (1686–1750) выдвинул версию, что Борис и Глеб были близнецами. Но в летописях, использованных историком, таких сведений нет. Судя по всему, эта гипотеза стала плодом рассуждений исследователя, высказанных им в комментариях к своему труду: «Сей Глеб когда родился, не написано, и хотя по имени разумеется, что меньший брат Борису, но как между Борисом и Георгием особно родить время не было, то, знатно, близнецы были с Борисом или в годах рождения ошибеность»[81 - Татищев В.Н. Собрание сочинений. М., 1995. Т. II–III. История Российская. Часть вторая. С. 142 (2-й пагинации); Т. IV. История Российская. Часть вторая. М., 1995. С. 454. Примеч. 402.].

Хотя Мария по меркам Средневековья была уже немолодой женщиной, она продолжала исправно рожать мальчиков. 26 ноября 1189 г. на свет появился еще один сын Марии – Юрий[82 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 408.], а 8 февраля 1191 г. родился Ярослав (будущий отец знаменитого Александра Невского), в крещении получивший имя Федор. Ипатьевская летопись о рождении Ярослава молчит. Лаврентьевская по этому поводу дала хотя и краткую, но точную запись с указа нием числа, месяца, года и церковного праздника: «Того же лета родися у благовернаго и христолюбиваго князя Всеволода сын, месяця февраля въ 8 день, на память святаго пророка Захарьи, и нарекоша и въ святемь крещеньи Феодоръ, и тогда сущю князю великому в Переяславли в полюдьи»[83 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 408–409; Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С. 34.].

Лаврентьевская летопись сообщает, что 25 октября 1194 г., в канун Дмитриева дня, на свет появился следующий сын Марии – Владимир, получивший при крещении имя Дмитрий[84 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 411–412.].

Еще один княжич родился у Марии 27 марта 1196 г. Это событие зафиксировано только в Лаврентьевской летописи: «В лето 6704, месяца марта въ 27 день, на память святое мученици Матроны, родися оу благовернаго и христолюбиваго великаго князя Всеволода Юргевича сынъ, и нареченъ бысть въ святомь крещении Гаврило»[85 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 412.]. Ипатьевская летопись об этом событии умалчивает. Примечательно, что сведений о его княжеском имени нет. Только из последующих источников узнаем, что его звали Святославом.

В 1198 г. Мария родила своего последнего, восьмого сына князя Ивана Всеволодовича. О появлении его на свет сведения есть в обеих летописях. В Лаврентьевской оно помечено 28 августа 1198 г.: «Того же лета родися сынъ оу благовернаго князя Всеволода Юргевича, месяца августа въ 28 день, на память святаго отца Моисея Ефиопа, и нареченъ бысть в святомь крещеньи Иоанъ»[86 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 414.]. Ипатьевская летопись ошибочно датирует это событие 1 августа 1197 г.: «Того же лета оу великого князя оу Всеволода родися сынъ менший, месяца августа въ 1 день, нарекоша имя ему въ святомъ крещении Иоанъ, Зачатия ради Иоана Крестителя; и бысть радость велика въ граде Володимери о роженьи его». При этом в Хлебниковском и Погодинском списках Ипатьевской летописи датой появления княжича на свет названо 8 августа[87 - ПСРЛ. Т. II. Стб. 707.].

В литературе высказывалось мнение, что 1 августа, как дата рождения Ивана, является неверной, поскольку празднество, посвященное Иоанну Крестителю, отмечается 29 августа, т. е. на следующий день после даты рождения Ивана, указанной в Лаврентьевской летописи. Но и здесь возможно иное объяснение. Эти роды стали для Марии серьезным испытанием – известно, что именно после них она тяжко заболела. Можно предположить, что ребенок родился ослабленным, и обряд крещения смогли провести только через четыре недели.

Н.Г. Бережков неверно датировал появление на свет сыновей Марии: Константина – ошибочно 1185 г. (вместо правильного 1186 г.); Бориса – 1186 г. (вместо 1187 г.); Юрия – 1188 г. (вместо 1189 г.); Ярослава – 1190 г. (вместо 1191 г.); Владимира – 1193 г. (вместо 1194 г.); Святослава – 1195 г. (вместо 1196 г.); Ивана – 1197 г. (вместо 1198 г.)[88 - Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 82, 83, 85, 203–204, 208–209, 315.].

Подтвердить вывод о достоверности датировок именно Лаврентьевской летописи позволяют летописные известия о постригах детей Марии. Данным термином обозначался обряд первой стрижки волос. Он происходил в церкви с чтением особой молитвы, для чего ребенка приводил туда его крестный отец. После пострига дети переходили из женских рук в мужские. Как знак этого, мальчика сажали на коня в присутствии епископа, бояр и народа[89 - См.: Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. II–III. М., 1991. С. 430.]. Указанный обряд совершался, когда княжичу исполнялось 3 года.

Но значение постригов заключалось не только во внешней обрядности, а имело более глубокий смысл – юный княжич объявлялся наследником. Именно это видим на примере старшего сына Марии Константина, когда летописец, рассказывая об освящении соборной церкви во Владимире 15 августа 1189 г., специально подчеркнул, что это происходило «при князе великом Всеволоде и сыне его Костянтине», которому на тот момент исполнилось 3 года: «Того же лета священна бысть церкы сборная пречистая Богородица великым священьем блаженым епископомъ Лукою при князи великом Всеволоде и сыне его Костянтине и Ярославичи Ростиславе зяти его и бысть радость велика в граде Володимери и священна бысть накануне пречистое Богородицы Оуспенья»[90 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 407.].

Указанный Лаврентьевской летописью 1189 г., как дата рождения Юрия, хорошо согласуется с 1192 г., когда прошли «постриги» юного княжича. Запись об этом событии в Лаврентьевской летописи достаточно подробна: «В лето 6700, месяца иоуля въ 28 день, на память святаго мученика Евъстафья въ Анкюре Галастийстей. Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви, в граде Суждали; того же дни и на конь его всади; и бысть радость велика в граде Суждали, ту сущю блаженому епископу Иоану»[91 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 409.]. Под 1194 г. тот же источник сообщает о «постригах» другого сына Марии – Ярослава: «В лето 6701. Быша постригы оу благовернаго и христолюбивого князя Всеволода, сына Георгева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память Семеона, сродника Господня при блаженемь епископе Иоане, и бысть радость велика в граде Володимери»[92 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 411.].

Юрий, как мы помним, появился на свет 26 ноября 1189 г., Ярослав – 8 февраля 1191 г. «Постриги» у них прошли соответственно в 2 года и 8 месяцев, 3 года и 2 месяца. Традиция княжеских «постригов» дожила до начала XIV в. Под 1302 г. встречаем в летописи их последнее упоминание: «Того же лета быша постриги у князя Михаила Ярославичя Тверскаго сыну его Дмитрею»[93 - ПСРЛ. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 174.]. Относительно Дмитрия Тверского мы знаем только годы его рождения и «постригов»: 1299 и 1302 гг. Но и они укладываются в трехлетний возраст проведения данного обряда[94 - Еще одно известие об этом обряде встречается под 1230 г., когда князь Михаил Черниговский провел в Новгороде «постриги» своего сына Ростислава: «Въ то же лето князь Михаилъ створи пострегы сынове своему Ростиславу Новегороде у святеи Софии и уя влас архепископъ Спиридон; и посади его на столе, а самъ поиде въ Цьрниговъ» (ПСРЛ. Т. III. С. 69). К сожалению, сказать о возрасте Ростислава на тот момент невозможно, поскольку это первое его упоминание летописцем.].

Если же использовать датировки, предложенные Н.Г. Бережковым, подобной привязки «постригов» к трехлетнему возрасту не получается. Все это говорит о том, что предложенные исследователем комбинации мартовских и ультрамартовских календарных стилей являются неверным объяснением временного разрыва в датировке тех или иных событий в различных летописях. С учетом вышесказанного, говоря о датах семейной жизни Марии, необходимо ориентироваться в первую очередь на показания Лаврентьевской летописи, в основу которой были положены официальные документы, отложившиеся во Владимирском великокняжеском архиве.

Зачем Всеволод Большое Гнездо воздвиг Дмитриевский собор во Владимире?

В работе следователя нередко бывает так, что помимо главного расследования попутно раскрываются и другие преступления. Не является исключением в этом плане и данное исследование, в ходе которого историку приходится решать и другие вопросы, хотя бы косвенно связанные с основной темой нашего интереса. Так в нашем исследовании появился белокаменный Дмитриевский собор, возведенный Всеволодом Большое Гнездо на княжеском дворе во Владимире и освященный в честь его небесного покровителя – великомученика Димитрия Солунского.

Изображение собора легко найти во всех школьных учебниках по истории. Снаружи стены здания украшает белокаменная резьба, ни с чем на Руси дотоле не сравнимая – как по занимаемой площади, так и по количеству и разнообразию сюжетов: их тут более пятисот. На рельефах храма, помещенных на 1504 белокаменных блоках, изображены библейские пророки, христианские святые, античные герои, реальные и мифические животные, причудливый растительный орнамент. Знаменитый своей резьбой, собор в 1992 г. был включен в список памятников Всемирного наследия ЮНЕСКО.

Когда был воздвигнут собор? В поисках ответа на этот вопрос искусствоведы обратили внимание на скульптурное изображение в восточной закомаре на северном фасаде собора: в центре – безбородый и безусый муж, сидящий на престоле с юным отроком на коленях, слева и справа – склонившиеся перед ними отроки постарше, по двое с каждой стороны. Было высказано предположение, что на этом рельефе изображен основатель храма князь Всеволод Юрьевич с пятью сыновьями – с младшим на руках, в почтительном окружении других, более взрослых, своих сыновей.

Для Северо-Восточной Руси XII в. строительство каменного храма с его уникальной резьбой являлось делом крайне редким, и нужен был чрезвычайно важный повод для его возведения.

Поэтому исследователи, пытаясь выяснить, что же послужило поводом для возведения храма, обратили внимание на его посвящение святому Дмитрию и предположили, что собор был заложен сразу после того, как в семье Всеволода в 1194 г. родился сын Владимир, крещенный Дмитрием. Н.Н. Ворониным (1904–1976) было высказано мнение, что это именно он изображен на троне с отцом, а рядом с троном помещены фигуры старших сыновей Всеволода: Константина, Бориса, Юрия и Ярослава. Отсюда логически вытекало, что закладка храма была приурочена к рождению 25 октября 1194 г. у князя Всеволода сына Владимира, в крещении Дмитрия[95 - Воронин Н.Н. Скульптурный портрет Всеволода III // Краткие сообщения о докладах и полевых исследованиях Института истории материальной культуры. Вып. XXXIX. М.; Л., 1951. С. 137–139.].

В пользу данной версии говорило то, что в июне 1193 г. во Владимире случился страшный пожар, во время которого, согласно Лаврентьевской летописи, «города половина погоре, и княж двор», но при этом ничего не говорится о Дмитриевском соборе[96 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 409.].

Однако, выдвигая эту версию, Н.Н. Воронин прошел мимо сообщений Лаврентьевской и Ипатьевской летописей о смерти в 1188 г. Бориса (без указания точной даты)[97 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 406; Т. II. Стб. 653.]. Таким образом, на 1194 г. налицо были четыре сына Всеволода: Константин, Юрий, Ярослав, Владимир (не считая умерших к тому времени Бориса и Глеба). Тем самым указанная версия вступала в явное противоречие с изображением на северном фасаде собора, где помещены фигуры Всеволода и его пяти сыновей. (В скобках заметим, что источником ошибки известного исследователя стало использование им неверной хронологии рождения детей Марии.)

Поэтому, анализируя изображение, следует признать иной порядок показанных на нем лиц. Из восьми сы новей Всеволода отсутствуют: рано скончавшиеся Борис (умер в 1188 г.) и Глеб (умер 29 сентября 1189 г.), а также последний сын Всеволода Иван, родившийся в августе 1198 г., но имеется Святослав-Гавриил, появившийся на свет 27 марта 1196 г.

Это позволяет датировать постройку собора летним строительным сезоном 1196 г., что хорошо согласуется с летописным известием о принесении 10 января 1197 г. во Владимир из Солуня (современные Салоники в Северной Греции) византийской иконы с изображением Дмитрия Солунского. Летописец именует ее «гробной доской»: «Тое же зимы принесена бысть дска ис Селуня гробная святого Дмитрия месяца геньваря в 10 день на память святаго отца Григорья Нисьскаго»[98 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 414.]. Это название дано было не случайно: икона представляла собой образ, написанный на доске от гроба святого, взятой из базилики Святого Дмитрия в Солуни.

Впрочем, изложенная гипотеза стала не единственной. Многих не убедило, что поводом для постройки собора могло стать рождение у Марии 27 марта 1196 г. княжича Святослава, сведений о княжеском имени которого даже не сохранил придворный великокняжеский летописный свод.

Данное обстоятельство привело к тому, что исследователи, единодушно соглашаясь с тем, что главный северный рельеф Дмитриевского собора посвящен прославлению его державного ктитора, стали выдвигать различные версии.

Так, М.С. Гладкая отметила, что «трактовка рельефной композиции северо-восточной закомары как изображения князя Всеволода с сыновьями вызывает сомнения» уже хотя бы тем, что православный муж-средовек изображен безбородым и безусым[99 - Гладкая М.С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире. М., 2009. С. 172.], и более убедительными считала альтернативные гипотезы.

Согласно одной из них, в образе мужа на троне явлен отнюдь не Всеволод Большое Гнездо: «Всеволода, как младшего из Мономаховичей, надо видеть в юном отроке, посаженном на колени, тем самым возвышенном перед старшими братьями и представленном потенциальным престолонаследником. В тронном же муже, таким образом, следует видеть Андрея Боголюбского»[100 - Гладкая М.С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире. М., 2009. С. 167.]. Почему без бороды и усов изваян далеко не юный Андрей, человек, бесспорно, благочестивый, гипотеза не объясняет. Также полагали, что «древнерусская традиция отождествляла Всеволода с ветхозаветным праведным правителем Давидом»[101 - Гладкая М.С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире. М., 2009. С. 170.], и «в отроке, сидящем на коленях представителя благословенного рода, следует видеть юного Давида и иносказательно намек на юного князя Всеволода»[102 - Гладкая М.С. Рельефы Дмитриевского собора во Владимире. М., 2009. С. 172.]. Тем самым спор о том, кто же изображен на северном фасаде храма, окончательно зашел в тупик.

Вскоре появилась новая датировка возведения Дмитриевского собора. Т.П. Тимофеева выяснила, что «год постройки Дмитриевского собора указан в Летописце владимирского Успенского собора (известен в составе сборников XVII–XVIII вв., хранившихся в соборе): „В лето 6699-е [1191] великий князь Димитрии Всеволод постави на своем дворе церковь камену во имя великомученика Димитрия и верх ея позлати“[103 - Шилов А.А. Описание рукописей, содержащих летописные тексты (Материалы для Полного собрания русских летописей). Вып. 1. СПб., 1910. С. 58.]. Поэтому дата 1191 г. представляется более вероятной, причем употребление летописцем владимирского собора слова „постави“ говорит не о закладке, а об окончании строительства, т. е. Дмитриевский собор мог быть заложен не позднее 1187/88 г.[104 - Православная энциклопедия. Т. XV. М., 2007. С. 207–208.]».

Правда, при этом исследовательница не пояснила, что послужило основанием для выбора даты закладки храма «не позднее 1187/88 г.». При этом она игнорировала существующий до сих пор обычай, что храм заканчивается строительством с окончанием устройства в нем иконостаса и следующим за этим освящением. В нашем случае речь должна идти об отмеченном Лаврентьевской летописью принесении и постановке в соборе 10 января 1197 г. византийской иконы великомученика Димитрия[105 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 414.].

Все это заставляет обратиться непосредственно к тексту Летописца владимирского Успенского собора, на который указала Т.П. Тимофеева. В нем читаем: «В лето 6699-е (1190/91) заложи князь великий Димитрий Всеволод церковь камену в Володимере, Рожество Пресвятыя Богородицы, августа в 22 день. И в лето 6705-го (1196) октября в 27 день та церковь освящена бысть. В лето 6699-е (1190/91) великий князь Димитрии Всеволод постави на своемъ дворе церковь камену во имя великомученика Димитрия, и верх ея позлати. [В] лето 6705-го (1197) генваря в 10 день принесена бысть доска из Селуня святого мученика Димитрия з гроба»[106 - Шилов А.А. Указ. соч. С. 58.].

Значит ли это, что права Т.П. Тимофеева? К сожалению, строя свои рассуждения, она не обратила внимания на одно обстоятельство. Летописец владимирского Успенского собора был напечатан А.А. Шиловым по двум рукописям. Первая датируется последней четвертью XVII в. и принадлежит Академии наук. Вторая представляет рукопись 1771 г., принадлежавшую Археографической комиссии. В основу публикации как более ранний был взят Академический список, а из Комиссионного в постраничных примечаниях подведены варианты.

В Комиссионном списке в известии о строительстве Дмитриевского собора вместо даты «В лето 6699-е» стоит: «Того же лета», а в известии о принесении «гробной доски» значится: «Тое ж зимыи»[107 - Шилов А.А. Указ. соч. С. 58. Примеч. 5, 9.]. С учетом более раннего известия об освящении церкви Рождества Богородицы становится понятным, что Дмитриевский собор был построен очень быстро (судя по всему, за один строительный сезон) и закончен к январю 1197 г., когда в него была принесена икона. Тем самым подтверждается правота известия Лаврентьевской летописи, не фиксирующей упоминания собора при пожаре 1193 г.

Строительство Дмитриевского собора, несомненно, потребовало от Всеволода Большое Гнездо серьезных финансовых затрат. Что же подвигло князя на подобную трату денег? Ответ находим в некрологе Всеволода, помещенном в Лаврентьевской летописи под 1212 г. Из него выясняется, что вместе с «гробной доской» в соборе был установлен серебряный чеканный ковчежец, в котором хранилась «сорочка» – частица одежды, пропитанная кровью святого мученика. Считалось, что она непрестанно источает миро на здравие немощным. Об этом говорилось так: «Созда церковь прекрасну на дворе своем святаго мученика Дмитрия, и украси ю дивно иконами и писаньем, и принес доску гробную из Селуня святаго мученика Дмитрия, мюро непрестанно точащию на здравье немощным, в той церкви постави, и сорочку того мученика ту же положи»[108 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 436–437.].

Задумка Всеволода со строительством Дмитриевского собора не была случайной. Мария, будучи по нынешним меркам относительно молодой – на момент возведения храма ей было немногим больше 30 лет, – постоянными родами сильно подорвала свое здоровье. Появились сильные боли в суставах, опухания и отекания ног, затруднявшие движения.

В этих условиях Всеволод постарался хоть как-то помочь своей любимой супруге и сразу после рождения сына Святослава-Гавриила возвел на своем княжеском дворе храм, напоминающий драгоценный мощевик-реликварий. При этом изображение самого Всеволода и пятерых сыновей не случайно было вырезано на северном фасаде собора. Именно с этой стороны открывался на него вид княжеского терема, соединенного с храмом лестничными переходами, откуда его могла видеть княгиня.

Но забота мужа так и не помогла Марии. После рождения в 1198 г. своего последнего сына, Ивана, княгиня серьезно заболела. Из летописной записи о последнем периоде жизни княгини мы знаем, что она более семи лет страдала от тяжкого недуга и едва могла передвигаться. И ныне только Дмитриевский собор напоминает об этой безуспешной попытке князя помочь любимой женщине.

Что касается дальнейшей судьбы реликвий Дмитриевского собора, то икона святого Дмитрия Солунского находилась во Владимире до конца XIV в., когда при митрополите Киприане ее перенесли в Москву. В 1517 г. живопись на ней «поновлялась». В 1701 г. икону вновь «поновил» мастер Оружейной палаты Кирилл Уланов, повторив первоначальное изображение. В настоящее время древняя «доска гробная» под записью 1701 г. хранится в Успенском соборе Московского Кремля. Серебряный ковчежец в виде храма, служивший оправой для «сорочки» святого, находится в Оружейной палате. Ныне в Дмитриевском соборе Владимира выставлены их копии.

Сохранилась ли могила Марии?

Не желая быть обузой для семьи, и прежде всего мужа, Мария приняла решение уйти в монастырь. Ее обет был поддержан членами ее семьи и ростовским епископом Иоан ном. В западной части города Владимира рядом с рекой Лыбедью она на свои средства купила участок земли[109 - ПСРЛ. Т. X. С. 49; Т. XVIII. С. 41; Т. XXI. Ч. 1. Книга Степенная царского родословия. СПб., 1908. С. 227.]. По ее просьбе Всеволод заложил в основанной ею обители каменный Успенский собор.

Под 1200 г. в Лаврентьевской летописи по этому поводу была сделана запись: «Того же лета, месяца иоулия в 15 на память святого мученика Кюрика и Улиты заложи благоверный князь великый Всеволод Гюргевич церковь камену во имя святое Богородицы Успения в монастыри Княгинине при блаженом епископе Иоане»[110 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 415.].

Полагают, что храм был одноглавым, четырехстолпным, с красивой внутренней отделкой. В отличие от Дмитриевского собора, украшенного замысловатой резьбой, монастырский Успенский собор по своему внешнему убранству являлся более сдержанным и аскетичным, будучи построенным из тонких кирпичей-плинф на цемяночном растворе. С трех сторон он был окружен галереями. Согласно данным археологического изучения этого храма, его «столбы имели крещатую форму, их закрестиям соответствовали лопатки на внутренних стенах храма. Найденные во время раскопок лекальные кирпичи позволяют предположить, что снаружи стены собора были разделены пучковыми лопатками по аналогии с хронологически близкими памятниками – храмами во имя великомученицы Параскевы Пятницы в Чернигове и во имя архангела Михаила в Смоленске. Успенский собор имел профилированные порталы, в его декорации использовались белокаменные резные детали. Полы были выложены поливной керамической плиткой желтого, зеленого, коричневого, белого и черного тонов»[111 - Баталов А.Л., Маштафаров А.В. Владимирский Княгинин в честь Успения Пресвятой Богородицы женский монастырь // Православная энциклопедия. Т. IX. М., 2005. С. 79. О нем см. также: Тихонравов К.[Н.] Успенский Княгинин девичий монастырь. Описание. Владимир, 1861; Он же. Княгинин Успенский девичий монастырь (во Владимире Кляземском) // Владимирский историко-статистический сборник. Владимир, 1869. С. 3–38 (3-й пагинации); Опись Владимирского Успенского Княгинина девичьего монастыря 1665 года // Там же. С. 39–105; Порфирий. Великая княгиня Мария, основоположница Успенского женского монастыря // Владимирские епархиальные ведомости. 1891. № 16; 700-летний юбилей владимирского Княгинина женского монастыря. 15 июля 1200–1900. Владимир, 1900; Историческое описание первоклассного Княгинина Успенского женского монастыря в губернском гор. Владимире. М., 1900; Порфирий [Виноградов], архимандрит. Древние гробницы во Владимирском кафедральном Успенском соборе и Успенском Княгинином девическом монастыре и погребенные в них князья, княгини и святители. 2-е доп. изд. Владимир, 1903. С. 98–119; Косаткин В.В. Монастыри, соборы и приходские церкви Владимирской епархии, построенные до начала XIX столетия. Краткие исторические сведения. Ч. 1. Монастыри. Владимир, 1906. С. 199–219; Столетов А.В. Памятники архитектуры Владимирской области. Владимир, 1958. С. 59–64; Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв. Т. 1. М., 1961. С. 438–445; Он же. Строители Княгинина собора // Памятники истории и культуры. Вып. 2. Ярославль, 1983. С. 107–109; Столетов И.А. Результаты исследования памятника архитектуры XIII–XVI вв. Успенского собора Княгинина монастыря во Владимире // Памятники истории и культуры. Вып. 1. Ярославль, 1976. С. 88–95; Киприянова Н.В. Феодальная вотчина Владимирского Княгинина монастыря в XVI – первой половине XVIII в. // Вопросы социально-экономической истории Владимирского края периода феодализма. Владимир, 1979. С. 17–36; Успенский Княгинин монастырь во Владимире. М.; Владимир, 1995; Антонов А.В. Вотчинные архивы Владимирских монастырей и соборов XIV – начала XVII в. // Русский дипломатарий. Вып. 4. М., 1998. С. 213–214; Успенский собор Успенского (Княгинина) монастыря // Записки владимирских краеведов. Вып. 2. Владимир, 1998. С. 22–24; Минин С.Н. Как монахини Княгинина монастыря спасли «женку Фетюшку» от верной гибели // Записки владимирских краеведов. Вып. 3. Владимир, 2000. С. 100–104; Свято-Успенский женский монастырь во Владимире. 1200–2000. Владимир, 2000; Свод памятников архитектуры и монументального искусства России. Владимирская область. Ч. 1. М., 2004. С. 321–337.].

Хотя Мария не смогла лично участвовать в закладке собора, она активно интересовалась его строительством. Судя по имеющимся данным, он был построен достаточно быстро, поскольку, согласно Лаврентьевской летописи, в самом конце 1201 г. «в манастыре сестрине» были погребены сестра княгини, жена бывшего новгородского князя Ярослава Владимировича, умершая 22 декабря 1201 г.[112 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 416–417.], а зимой 1205/06 г. дочь Марии – Елена, скончавшаяся в самом конце 1205 г.[113 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 421.] (Н.Г. Бережков ошибочно относит эти смерти к 1200 и 1203 гг. соответственно)[114 - Бережков Н.Г. Указ. соч. С. 86–88.].

Видимо, смерть дочери послужила последним толчком для решения Марии уйти в основанную ею обитель, что было исполнено 2 марта 1206 г., за три недели до ее собственной кончины. В Княгинин монастырь ее провожали муж, сын князь Юрий Всеволодович, любимая дочь княгиня Всеслава, епископ Иоанн, представители духовенства, бояре и горожане. Лаврентьевская летопись сохранила подробное описание: «Того же месяца (марта. – Авт.) въ 2 день пострижеся великая княгини Всеволожа во мнишеский чинъ в монастыри святые Богородицы юже бе самъ создала и нарекоша ей имя Мария, в тоже имя крещена бысть преж. И проводи ю великий князь Всеволод сам со слезами многими до монастыря святыя Богородица и сынъ его Георгий и дщи е Всеслава Ростиславля, иже бе приехала ко отцю и матери своеи и не мочи видети туги, и бысть епископъ Иоанн и Симонъ игуменъ, отецъ его духовный, и инии игумени и черници вси, и бояре вси и боярыни и черници изо всех монастыревъ и горожане вси. Проводиша ю со слезами многими до монастыря, зане бяше до всех презлиха добра. Благоверная княгини Всеволожя изъдетска въ страсе Божье, любяше правду, въздающу честь епископомъ, и игоуменом, и черньцем, и презвитером, и любяше черноризци и подаваше требование имъ, бяше бо и нищолюбица, и страннолюбица, печальныа и ноужныя, и болныя, тех всех оутешаше, и подаваше им требование»[115 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 424.].

19 марта 1206 г. княгиня скончалась и была торжественно похоронена в Успенском соборе Княгинина монастыря. На ее погребении присутствовали муж, все сыновья (за исключением Константина, находившегося в Новгороде), многие жители Владимира, духовенство, включая гостей и послов из других областей Руси, например, смоленского епископа Игнатия и настоятеля Тверского Отроча монастыря игумена Михаила.

Лаврентьевская летопись, помещая подробный рассказ о пострижении Марии и ее кончине, датирует указанные события 1206 г. Ипатьевская летопись на этот счет молчит, а Новгородская первая летопись помещает очень краткое известие о смерти супруги Всеволода под 1205 г.[116 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 424–425; Т. III. С. 246.]

Какая из летописей содержит правильную датировку? Ответить на этот вопрос можно только после того, как удастся выяснить: какое имя носила княгиня в монашестве?

Лаврентьевская летопись подчеркивает, что, постригшись в монахини, княгиня получила то же самое имя, что было дано ей при крещении: «…и нарекоша еи имя Мария, в тож имя крещена бысть преж»[117 - ПСРЛ. Т. I. Стб. 424.]. Но более поздняя Степенная книга говорит о Марии, что она «пострижеся во иноческии чинъ, и претворено бысть имя ей Марфа». Последнее свидетельство вроде бы подтверждается показанием знаменитого историографа Н.М. Карамзина (1766-1826), указавшего, что надгробная плита во Владимире была с именем Марфы Шварновны[118 - ПСРЛ. Т. XXI. Ч. 1. С. 228; Карамзин Н.М. Указ. соч. Т. II–III. С. 535. Примеч. 62.]. В литературе на данный счет высказана догадка, что княгиня получила имя Мария при пострижении в монашество, а Марфа – при принятии схимы, означавшей высший уровень отречения от мира для соединения с Богом.

Указанное обстоятельство делает необходимым рассказать о тогдашних правилах имянаречения при пострижении. На Руси вплоть до XIV в. включительно существовала традиция имянаречения по имени того святого, на день памяти которого приходилась та или иная церемония. Пожалуй, самый яркий пример в этом плане – Сергий Радонежский, получивший свое мирское имя Варфоломей при крещении в день памяти апостола Варфоломея, а монашеское – Сергий – в день памяти святых Сергия и Вакха, на который пришлось его пострижение. Позднее эта традиция сменилась иной – в XVI в. известен обычай, когда монах получал свое новое имя, начинающееся с той же буквы, с которой начиналось его прежнее светское имя.

Если Мария, помимо монашеского имени, приняла еще и схимническое, то получить последнее она могла только в период пребывания в основанной ею обители – с 2 по 19 марта 1206 г. Какие же события происходили в этот период? Для этого обратимся к небольшой таблице, содержащей календарь на конец февраля – начало апреля этого года (таблица 1). Она была составлена исходя из того, что в 1206 г. Пасха, всегда отмечаемая в воскресенье, выпала на 2 апреля[119 - См.: Степанов Н.В. Календарно-хронологический справочник // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. 1917. Кн. 1 (260). С. 67. Табл. 11.].

Таблица 1. Календарь на Великий пост 1206 г.

Из нее видно, что пребывание Марии в обители пришлось на период Великого поста. Во избежание дальнейшей путаницы следует сделать небольшое уточнение. Слово «неделя» в богослужебном языке означает воскресный день, неделя же в нашем сегодняшнем понимании именуется «седмицей». Каждая из шести седмиц Великого поста (в месяцеслове они называются порядковыми номерами – первая, вторая и т. д.) завершается неделей, посвященной тому или иному празднику или святому. Седьмая постная седмица – Страстная – с богослужебной точки зрения не входит в святую Четыредесятницу. Эти дни посвящены уже не человеческому покаянию, а воспоминанию о последних днях жизни Христа. Седьмое воскресенье – Пасха.

Наше внимание привлекает тот факт, что в неделю пятой седмицы Великого поста церковь особо чтит память преподобной Марии Египетской[120 - Житие святой было очень популярно в Древней Руси. См.: Житие Марии Египетской // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 2. XI–XII века. СПб., 1999. С. 190–215, 528–530.]. В 1206 г. этот праздник пришелся на воскресенье 19 марта. В Древней Руси известен обычай, когда светские люди принимали схиму за несколько часов, если не минут, до своей кончины. Мы не ошибемся, если предположим, что именно так поступила княгиня, приняв имя соименной ей святой в качестве схимнического. Произойти это могло только в 1206 г., поскольку годом ранее Пасха приходилась на 10 апреля. Если это так, то Мария – это ее имя в схиме, а Марфа – монашеское.

Что же касается разночтений источников относительно монашеского имени княгини (Марфа или Мария), то здесь следует учитывать одну особенность русского Средневековья. Если человек принимал схиму или монашеский постриг незадолго до смерти, либо принял тайно, его чаще называли по предыдущему имени. Пожалуй, самый известный пример – внук Марии, Александр Невский, в схиме Алексий, но которого все знают под его прежним именем.

Еще при жизни Марии основанный ею монастырь стал усыпальницей представительниц правившей в Северо-Восточной Руси династии. Впоследствии здесь же постриглась и была погребена вторая жена Всеволода Большое Гнездо Анна, с которой он сочетался в 1209 г. (она была дочерью витебского князя Василька Брячиславича). В середине XIII в. тут были похоронены: супруга Александра Невского княгиня Александра (умерла в 1251 г.), их дочь княжна Евдокия, а также его вторая супруга Васса – мать князя Даниила Московского[121 - Тихонравов К.[Н]. Княгинин Успенский девичий монастырь (во Владимире Кляземском). С. 5 (3-й пагинации).]. Отсюда и второе название монастыря – Княгинин.

В середине XIII – начале XV в. обитель пользовалась вниманием потомков правящей династии великого князя Ярослава Всеволодовича, которые нередко называли своих дочерей Мариями. Особую духовную связь с Княгининым монастырем имела великая княгиня Евдокия Дмитриевна (супруга московского князя Дмитрия Донского), которую часто сравнивали с Марией. Старшая сестра Евдокии была наречена Марией, так же как и одна из дочерей Евдокии, и ее внучка (дочь великого московского князя Василия I). По-видимому, это была суздальская семейная традиция.

Затем известия о Княгинином монастыре исчезают из летописей и других исторических актов вплоть до начала XVI в. Это было связано с тем, что в начале – середине XV в. основанная Марией обитель запустела. Большой урон ей нанесли внезапное нападение на Владимир в 1410 г. рати нижегородско-суздальского князя Даниила Борисовича и ордынского царевича Талыча, последующая феодальная война второй четверти XV в. В результате пожара Успенский собор монастыря обрушился.

Считается, что деятельность монастыря возобновилась лишь на рубеже XV–XVI вв., поскольку в грамотах Василия III 1512 и 1520 гг. он называется «новым». По предположению одного из крупнейших специалистов по древнерусской архитектуре Н.Н. Воронина, Успенский собор был перестроен в конце XV – начале XVI в. На взгляд позднейших исследователей А.Л. Баталова и А.В. Маштафарова, особенности архитектурного облика храма (композиция фасадов, характер декора и трактовка интерьера) указывают на то, что он был возведен гораздо позднее – в 40-50-х гг. XVI в.[122 - Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв. Т. I. С. 441; Баталов А.Л., Маштафаров А.В. Указ. соч. С. 79–80.]

В данном случае нам ближе позиция Н.Н. Воронина. Дело в том, что в одном из списков Новгородской первой летописи младшего извода находим упоминание, что супруга Всеволода Большое Гнездо «постави церковь Успение святыя Богородиця, новый манастырь великымъ княгинямъ». При этом запись с определением Княгинина монастыря как «нового» сделана на листах бумаги с водяными знаками, палеографически относимыми к 1441 г.[123 - ПСРЛ. Т. III. С. 468.] Тот же текст дословно повторяется и в Летописи Авраамки, датируемой концом XV в.[124 - ПСРЛ. Т. XVI. Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки. М., 2000. С. 311.] Данное обстоятельство позволяет связать попытку возрождения обители как места упокоения великих княгинь с именем матери Василия Темного великой княгини Софьи Витовтовны. Но последующие события, и в первую очередь пленение Софьи Дмитрием Шемякой, затормозили, если не поставили крест на ее планах. Под конец жизни Софья перенесла свое внимание на Вознесенский монастырь в Московском Кремле. Там она приняла монашеский постриг и схиму и была похоронена. С этого момента именно Вознесенский монастырь стал местом упокоения женщин правящей московской династии.

Как бы то ни было, полуразрушенный собор обители был перестроен по московскому образцу и в своем современном виде представляет собой одноглавый крестово-купольный храм. При этом ныне существующий храм был возведен на прежнем фундаменте с сохранением части древних стен (местами до 3 м высотой), которые ныне скрыты под кирпичной кладкой XVI в.

Именно благодаря данному обстоятельству захоронения XIII в. смогли уцелеть. Правда, при этом следует учитывать одно обстоятельство: в силу технологий домонгольского времени размеры храма XIII в. были небольшими. Поэтому княжеские погребения той эпохи устроены не внутри собора, а во внешних стенах (как с северной, так и с южной стороны), точнее – в нишах с полукруглыми сводами с внешней стороны храма. Судя по всему, захоронения произведены на площади ниши и отгорожены стенкой из кирпича на всю высоту аркосолия или до половины. Примеры такого оформления погребений в аркосолиях известны в древнерусских храмах, например, в соборах Смоленска домонгольского времени, да и в самом Владимире.

При этом, как полагал Н.Н. Воронин, проводивший разведочно-археологические работы в обители, в первые годы после постройки храма его окружали неширокие (чуть более 3 м) крытые галереи, выложенные дорогой по тем временам майоликовой плиткой, остатки которой были обнаружены[125 - Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII–XV вв. Т. I. С. 441–445.]. Очевидно, эти галереи предназначались для подхода к захоронениям.

При восстановлении собора на рубеже XV–XVI вв. его решено было расширить. После того как стены храма возвели вновь на основании древних кладок, его главный объем увеличили за счет устройства северного и южного приделов на месте бывших наружных галерей.

В литературе встречается утверждение, что северный Благовещенский придел был пристроен к основному объему собора в 1665 г. Возведение южного Христорождественского придела датируется 1749 г. Но в данном случае речь должна идти о реконструкции этих приделов, поскольку впервые они упоминаются уже Степенной книгой в 40-х гг. XVI в.[126 - ПСРЛ. Т. XXI. Ч. 1. С. 229.] Для нас данный факт важен тем, что после строительства приделов гробница Марии оказалась уже внутри храма – в северном Благовещенском приделе (с его южной стороны).

Из летописных сообщений известно, что Мария была похоронена в каменном гробу. В Летописце Переяславля Суздальского рассказывалось: «…опрятавше тело ея, вложиша ю въ гробъ каменъ и положиша ю у церкви святыя Богородица въ монастыри, юже бе сама създала и украсила иконами и писаниемъ всю црковь…»[127 - ПСРЛ. Т. XLI. С. 127. Л. 537 об. Ср.: Т. XV. Стб. 302 (2-й пагинации).] Однако в 2015 г. фрагментов гроба в аркосолии не обнаружили.

Обращение к документам помогло разъяснить это противоречие. Сохранилось описание гробниц Успенского собора Княгинина монастыря, из которого становится известным, что в середине XVII в. мощи Марии были переложены из ветхого каменного гроба (судя по всему, он был сделан из непрочного известняка) в новый деревянный: «А вынели ея трии старицы из каменнаго гроба и положили ея в новом гробе деревянном во всем целу; и лежит во схиме. А старой гроб разсыпался»[128 - Шилов А.А. Указ. соч. С. 64; См. также: Сиренов А.В. Описи древних гробниц в рукописных сборниках XVII в. // История в рукописях и рукописи в истории. Сборник научных трудов к 200-летию Отдела рукописей Российской национальной библиотеки. СПб., 2006. С. 404.]. Судя по всему, переложение мощей Марии было связано со строительными работами 1665 г. в Благовещенском приделе.

Последнее по времени внедрение в погребение произошло в 1968 г., свидетельством чему являются сделанные тогда же несколько фотографий. По этим фотоматериалам видно, что уже тогда останки находились в потревоженном состоянии. И хотя после работ 1968 г. аркосолий был приведен в порядок (это видно по кладкам из современного кирпича), останки оказались перемешаны. В таком же положении их обнаружили в 2015 г., когда в ходе работ выяснилось, что они принадлежат четырем лицам.

Идентификация найденных останков

Следующим шагом в нашем исследовании стала идентификация найденных останков. Напомним результаты предыдущих экспертиз.

Осенью 2015 г. в Княгинином монастыре были обнаружены останки четырех индивидов (№ 1 – женщины в возрасте около 45–50 лет, № 2 – женщины в возрасте около 25–30 лет, № 3 – девочки в возрасте около 9 лет, № 4 – лица с неустановленным полом, возраст старше 10 лет). Данные краниотригонометрии, основанные на показателях внешнего сходства, показали близкое родство индивидов № 1 и 3, а также № 2 и 3. Привлечение к анализу черепа сына Марии – великого князя Георгия Всеволодовича – выявило ряд совпадающих признаков с черепом индивида № 3. Вместе с тем результаты исследования ДНК, установив родство индивидов № 1 и 3, отвергли родство индивида № 2 по отношению к индивидам № 1 и 3. Тем самым оказались перечеркнутыми предварительные выводы экспертов, полагавших, что в Княгинином монастыре были обнаружены останки жены Всеволода Большое Гнездо Марии, ее сестры и дочери. Самым обидным было то, что они вроде бы подтверждались известиями Лаврентьевской летописи о захоронениях в обители, сомневаться в достоверности которых не приходится.

Указанное обстоятельство еще раз подчеркивает огромную ответственность экспертных идентификаций за сделанные выводы, так как их успешное завершение (в том смысле, что останки оказываются принадлежащими именно ожидаемой исторической персоне), как правило, предваряет начало неких социально значимых событий. К их числу относятся: сооружение различных памятных знаков, серии сообщений в средствах массовой информации, в ряде случаев являются необходимым шагом для начала процесса канонизации. Любая, даже мелкая неточность в экспертизе может вызвать волну сомнений. В этом плане достаточно вспомнить о проблемах идентификации останков членов семьи последнего российского императора, которая осуществляется уже не одно десятилетие и имеет большой общественный резонанс.