скачать книгу бесплатно
– Зато у моей сестры есть работа.
И тут до меня доходит: «Нет. У нее больше нет работы. Это я виновата».
Кэл видит, как я подбираю слова, пытаясь понять, нужны объяснения или нет. Больше я ничего не могу сделать, чтобы не утратить спокойствия, не разрыдаться в присутствии совершенно постороннего человека. Но он, очевидно, догадывается, что я пытаюсь скрыть.
– Ты сегодня была в Замке?
Кажется, он уже знает ответ.
– Эти беспорядки были ужасны.
– Да, – выговариваю я, едва не подавившись.
– Ты… – продолжает он очень тихо, очень спокойно.
Как будто пробивает дырочку в плотине. И всё выливается. Я не сумела бы удержаться, даже если бы хотела.
Я умалчиваю про Фарли, про Алую Гвардию, даже про Килорна. Рассказываю только про то, как сестра провела меня в Сады, чтобы помочь наворовать денег, которые жизненно нам необходимы. Я рассказываю об ее ошибке, об увечье, о том, что это значит для нас. О том, какой вред я принесла своим родным. О том, что я вечно разочаровываю мать, позорю отца, ворую у людей, которых зову соседями. Здесь, на дороге, где нет ничего, кроме мрака, я признаюсь незнакомцу, какой я ужасный человек. Он не задает вопросы, даже когда я начинаю путаться. Он просто слушает.
– Больше я ничего не умею, – повторяю я, и голос отказывает мне.
Краем глаза я замечаю блеск серебра. Он достал еще одну монетку. В лунном свете я вижу изображение королевской пламенеющей короны. Когда он вкладывает монетку мне в руку, я ожидаю ощутить жар, но пальцы Кэла холодны.
Впору крикнуть: «Я не нуждаюсь в твоей жалости!», но это будет глупо. На две кроны можно купить то, что не сумеет заработать Гиза.
– Я очень сочувствую тебе, Мэра. Так не должно продолжаться.
Я так устала, что нет сил даже нахмуриться.
– Некоторые живут еще хуже. Не надо меня жалеть.
Он расстается со мной на окраине деревни, и я в одиночестве иду между стоящими на сваях домиками. Кэлу не нравятся грязь и темнота, и он исчезает, прежде чем я успеваю поблагодарить этого странного слугу.
В нашем доме тихо и темно, и тем не менее я дрожу от страха. Такое чувство, что я уехала в Саммертон давным-давно. Утром закончилась моя прежняя жизнь, когда я была глупой и самовлюбленной, но, возможно, чуть более счастливой. Теперь у меня не осталось ничего, кроме друга, которого заберут в армию, и сестры с переломанными костями.
– Зря ты так пугаешь мать, – раздается громкий голос отца из-за сваи.
Я уже много лет не видела его внизу.
Пискляво от удивления и от страха я спрашиваю:
– Папа? Что ты делаешь? Как ты…
Он тычет пальцем через плечо, указывая на прилаженную под домом лебедку. Он впервые ей воспользовался.
– Электричество выключилось. Я подумал, что надо взглянуть, – говорит он угрюмо, как всегда.
Папа катит мимо меня и останавливается перед распределительным щитом, вкопанным в землю. Такая штука есть в каждом доме – она регулирует подачу энергии и не позволяет свету выключаться.
Папа тяжело дышит, и в его груди что-то щелкает при каждом вдохе. Может быть, Гиза теперь станет такой же, как он, – ее рука превратится в металлическое месиво, а мозг отравят мысли о том, чего ей не суждено достичь.
– Почему ты просто не используешь рационки, которые я приношу?
В ответ папа достает из кармана рубашки рационку и сует ее в прорезь. В норме щит ожил бы, но сейчас ничего не происходит. Видимо, он сломался.
– Без толку, – говорит папа, откидываясь на спинку кресла.
Мы оба смотрим на металлический ящик и не произносим ни слова. Нам неохота двигаться, неохота идти домой. Папа, как и я, сбежал, не в силах сидеть рядом с мамой, которая наверняка рыдает над Гизой, оплакивая погибшие мечты, в то время как сестра изо всех сил пытается к ней не присоединиться.
Папа бьет по ящику, как будто проклятая штуковина может внезапно вернуть нам свет, тепло и надежду. Его движения становятся беспокойными и отчаянными, он буквально источает гнев. Папа злится не на меня и не на Гизу – на весь мир. Когда-то он сказал, что мы – муравьи, Красные муравьи, которые сгорают в лучах Серебряного солнца. Уничтоженные чужим величием, проигравшие битву за право существовать… в нас нет ничего особенного. Мы не эволюционировали, как они, не обрели силу и способности, которые не под силу представить нашему ограниченному воображению. Мы остались прежними, заключенными в собственных телах. Мир вокруг изменился, а мы остались прежними.
Затем гнев вспыхивает и во мне: я проклинаю Фарли, Килорна, призыв, всё, что приходит в голову. Металлический ящик холоден на ощупь – он давно утратил тепло электричества. Но он еще вибрирует где-то в глубине, как будто ждет, когда его снова включат. Я отвлекаюсь, пытаясь починить распределительный щит и доказать, что в этом искаженном мире хоть что-то работает как положено. Кончики пальцев натыкаются на что-то острое, и всё мое тело вздрагивает. Я, очевидно, нашла обнаженный провод или неисправный выключатель. Похоже на булавочный укол. Как будто в нерв воткнулась иголка, только безболезненно.
На крыльце над нами гудит и зажигается фонарь.
– Ну надо же, – бормочет папа.
Он разворачивается в грязи и катит к лебедке. Я тихо иду за ним, не желая заговаривать о том, отчего мы оба так боимся места, которое называем домом.
– Больше не убегай, – негромко просит папа, пристегиваясь к подъемнику.
– Не буду, – соглашаюсь я, обращаясь, скорее, к себе, чем к нему.
Лебедка напряженно гудит, поднимая его на крыльцо. Я поднимаюсь по лестнице первая и жду папу наверху, чтобы помочь ему с коляской.
– Вот чертова штуковина, – ворчит папа, когда мы наконец расстегиваем последний ремень.
– Мама обрадуется, что ты выходишь из дому.
Он внимательно смотрит на меня и вдруг хватает за руку. Хотя папа теперь почти не работает – в основном он чинит всякие мелочи и строгает игрушки для детей, – руки у него по-прежнему грубые и мозолистые, как будто он лишь недавно вернулся с фронта.
Война всегда с нами.
– Не говори матери.
– Но…
– Ты, наверное, думаешь, что это ерунда, но ее надежды меня просто убивают. Она думает, что всё еще наладится, понимаешь? Сначала я выйду из дома ночью, потом днем, потом буду кататься с ней по рынку, как двадцать лет назад. Потом всё снова станет как было. – Его глаза темнеют, но папа очень старается говорить негромко и ровно. – Мне никогда не станет лучше, Мэра. Я никогда не поправлюсь. И я не могу позволить ей надеяться, потому что знаю, что этому не бывать. Ты понимаешь?
«Слишком хорошо понимаю».
Он знает, к чему меня привела надежда, поэтому папа смягчается.
– Хотел бы я, чтоб мы жили по-другому.
– Мы все этого хотим.
Несмотря на темноту, я вижу сломанную руку Гизы, когда поднимаюсь на чердак. В норме сестра спит, свернувшись клубочком под тонким одеялом, но сейчас она лежит на спине, пристроив поврежденную кисть на куче тряпья. Мама снова наложила шину, усовершенствовав мои жалкие попытки помочь: я вижу свежие бинты. Не нужен свет, чтобы догадаться, что бедная рука Гизы почернела от кровоподтеков. Сестра спит беспокойно, мечется, но рука лежит неподвижно. Даже во сне она причиняет боль.
Я хочу обнять Гизу, но разве можно искупить ужасные события минувшего дня?
Я достаю письмо Шейда из маленькой шкатулки, где держу всю переписку. Оно меня успокоит. Его шутки, его слова, голос, заключенный в бумаге, всегда меня утешают. Но, перечитывая письмо, я ощущаю ужас.
«Алое, как рассвет…» – говорится там. Вот так, просто и ясно. Те же самые слова произнесла в новостях Фарли. Боевой клич Алой Гвардии, начертанный рукой моего брата. Фраза слишком странная, чтобы ее проигнорировать, слишком необычная, чтобы отмахнуться. И следующее предложение: «Солнце встает, и оно всё ярче с каждым рассветом». Мой брат умен, но практичен. Его не волнуют рассветы, закаты и прочие красивости. Слово «встает» эхом отзывается во мне, но вместо Фарли я слышу Шейда: «восстанем… алые, как рассвет».
Шейд что-то знал. Много недель назад, еще до атаки на Археон, до видеообращения Фарли, Шейд что-то знал про Алую Гвардию и пытался сообщить нам.
Но зачем?
Потому что он – тоже мятежник.
Глава 6
Когда на рассвете распахивается дверь, я не пугаюсь. Обыски – обычное дело, хотя в норме они случаются пару раз в год. А это – уже третий.
– Вставай, Ги, – бормочу я, помогая сестре выбраться из постели и спуститься по лестнице.
Она двигается осторожно, держась здоровой рукой. Внизу нас ждет мама. Она обнимает Гизу, но глядит при этом на меня. К моему удивлению, на мамином лице я не вижу ни гнева, ни даже разочарования. Она смотрит ласково.
Двое сотрудников безопасности ждут у двери, с ружьями на боку. Они служат здесь, в деревне. Третья – молодая женщина в красном, с трехцветным изображением короны на груди. Она состоит в штате королевской прислуги. И тогда до меня доходит. Это не обычный обыск.
– Мы подчиняемся, – буркает отец. Эти слова мы должны говорить всякий раз, когда к нам являются представители властей.
Но вместо того чтобы разделиться и обшарить дом, сотрудники безопасности стоят неподвижно.
Молодая женщина выходит вперед и, к моему ужасу, обращается ко мне:
– Мэра Бэрроу, тебя вызывают в Саммертон.
Гиза цепляется за меня здоровой рукой, как будто этому можно воспрепятствовать.
– Что? – с трудом выговариваю я.
– Тебя вызывают в Саммертон, – повторяет женщина и указывает на дверь. – Мы тебя проводим. Прошу проследовать.
Вызов. Для Красной. Никогда в жизни я ни о чем подобном не слышала. Почему я? Что я сделала, чем это заслужила?
С другой стороны – я преступница; возможно, меня сочли террористкой из-за знакомства с Фарли. Нервы так и горят, всё тело напряжено и готово к бегству. Впрочем, охранники загораживают выход. «Будет чудо, если я хотя бы доберусь до окна».
– Успокойся, после вчерашнего в городе спокойно. – Женщина усмехается, ошибочно истолковав мой страх. – Замок и рынок теперь под контролем. Прошу проследовать.
К моему удивлению, она улыбается, несмотря на то что охрана держится за оружие. У меня леденеет кровь.
Отказать сотрудникам безопасности, не явиться на королевский призыв – это означает смерть, причем не только для меня.
– Ладно, – бормочу я, отцепляя руку сестры. Она пытается удержать меня, но мама оттаскивает Гизу.
– Увидимся?
Вопрос повисает в воздухе, и я чувствую, как папина теплая ладонь касается моей руки. «Он прощается». Мамины глаза блестят от непролитых слез, и Гиза тоже старается не моргать, не желая тратить даром последние секунды нашего общения. «Мне даже нечего оставить ей на память». Но прежде чем я успеваю замешкаться или заплакать, один из охранников берет меня за руку и тянет прочь.
Слова сами слетают с моих губ, хотя звучат они не громче шепота:
– Я люблю вас.
А потом за мной захлопывается дверь, отрезав меня от родных людей и прежней жизни.
Мы торопливо идем через деревню, направляясь к рыночной площади. Мы минуем убогий домишко Килорна. Раньше он в это время уже шагал на реку, чтобы приняться за работу пораньше, до жары, но те дни миновали. Теперь, скорее всего, он будет спать до полудня, наслаждаясь небольшими радостями, которые доступны ему в канун призыва. Мне хочется крикнуть Килорну «до свидания», но я молчу. Потом он придет к нам и спросит, что случилось, и Гиза расскажет ему всё. С тихим смешком я вспоминаю, что Фарли будет ждать меня сегодня, с деньгами. И напрасно.
На площади нас ожидает блестящий черный транспорт. Четыре колеса, стеклянные окна, закругленные бока… он похож на зверя, готового нас поглотить. За пультом управления сидит еще один сотрудник безопасности; он запускает мотор, когда мы приближаемся, и в утренний воздух вылетает клуб черного дыма. Меня молча заставляют сесть сзади. Слуга короля едва успевает устроиться рядом, когда транспорт срывается с места и несется по дороге с совершенно невообразимой скоростью. Я в первый – и в последний – раз еду в такой штуковине.
Я хочу поговорить, спросить, в чем дело, узнать, как меня накажут за мои преступления, но мне, разумеется, не ответят. Поэтому я просто смотрю, как скрывается из виду деревня. Мы въезжаем в лес и несемся по знакомой северной дороге. Она сегодня не так переполнена, как вчера, и на ней полно охраны. «Замок под контролем», – сказала моя спутница. Видимо, именно это она и имела в виду.
Впереди сияет стена из алмазного стекла, отражая солнце, встающее из-за леса. Я очень хочу зажмуриться, но заставляю себя сохранять спокойствие. Здесь надо держать глаза открытыми.
Возле ворот кишат черные униформы – все сотрудники безопасности проверяют и перепроверяют входящих путников. Как только транспорт останавливается, слуга короля тащит меня в обход очереди, прямо в ворота. Никто не возражает, никто не удосуживается даже посмотреть удостоверение. Очевидно, ее тут знают.
Едва мы оказываемся за воротами, она смотрит на меня.
– Кстати, меня зовут Энн, но в основном мы обращаемся друг к другу по фамилиям. Зови меня Уолш.
Уолш. Знакомая фамилия. В сочетании с выгоревшими волосами и смуглой кожей она может означать лишь одно.
– Ты из…
– Из Подпор, как и ты. Я знала твоего брата Трами и, к сожалению, Бри тоже. Тот еще сердцеед.
До ухода в армию у Бри была скверная репутация. Он сказал мне однажды, что не так уж боится призыва: гораздо опаснее десяток жаждущих крови девушек, которых он оставляет в Подпорах.
– Впрочем, с тобой я не знакома. Но обязательно познакомлюсь.
Я невольно напрягаюсь.
– В каком смысле?
– В том, что тебе предстоит работать здесь с утра до ночи. Не знаю, кто тебя нанял и что ты знаешь про свои новые обязанности, но учти: дело не только в том, чтобы менять простыни и мыть посуду. Нужно смотреть, не видя, слушать, не слыша. Мы – вещи, живые статуи, необходимые для услуг.
Она тихонько вздыхает, поворачивается и открывает дверь неподалеку от ворот.
– Особенно теперь, когда началась эта история с Алой Гвардией. Красным всегда тяжело, но сейчас дела совсем плохи.
Уолш заходит – как будто в сплошную стену. Я не сразу понимаю, что моя спутница спускается по лестнице, ведущей в полутьму.
– Работа? – спрашиваю я. – Какая работа? О чем речь?
Она поворачивается, стоя на лестнице, и закатывает глаза.
– Тебя вызвали, чтобы взять на службу, – говорит Уолш, как будто это само собой разумеется.
