скачать книгу бесплатно
В 1928-м Март попал на два или три года в саратовскую ссылку за драку. Из поэмы Ивана Елагина «Память»:
…Мой отец, году в двадцать восьмом,
В ресторане учинил разгром,
И поскольку был в расцвете сил —
В драке гэпэушника избил.
Гэпэушник этот, как назло,
Окажись влиятельным зело,
И в таких делах имел он вес —
Так бесшумно мой отец исчез,
Что его следов не отыскать.
Тут сошла с ума от горя мать,
И она уже недели две
Бродит, обезумев, по Москве…
Ситуацию усугубило пришедшее на имя Симы письмо, написанное женским почерком: «Ваш муж убит». Несчастная женщина действительно повредилась в уме; она умрёт во время блокады Ленинграда.
Сам Март писал художнику Петру Митуричу[8 - Пётр Васильевич Митурич (1887–1956), друг Марта. Был женат на сестре поэта Хлебникова, своему сыну дал имя Май; преподавал во ВХУТЕМАСе. Известны принадлежащие его кисти портреты А.С. Лурье, О.Э. Мандельштама. Автор работы «Движитель в форме рыбьего корпуса для судов, глиссеров, самолётов и дирижаблей…».], что угодил в ссылку за то, что, «находясь в невменяемом состоянии, выразился о ком-то неудобным с точки зрения расовой политики образом». В письме маленькому сыну формулировал так: «Почему меня выслали, ты спрашиваешь? Я сам не знаю толком до сих пор – почему. Говорят, что папка поскандалил в присутствии таких дядей из ГПУ, при которых лучше не скандалить».
В конце 1920-х – начале 1930-х годов в Москве и Ленинграде выходили отдельные публикации и книги Марта: «Логово рыжих дьяволов», «За голубым трепангом», «Речные люди», «Рассказы о Востоке». Позже поэт жил в Киеве с женой Клавдией. Согласно справке из архива, был арестован в июне 1937-го, обвинён в шпионаже в пользу Японии, расстрелян в октябре того же года. При аресте была конфискована и уничтожена рукопись романа «Война и война».
Когда-то старший Матвеев в стихотворении «Ребёнку» писал:
…Ты не знаешь, что великих
В мире казнь лихая ждёт,
Их осудит свора диких
И на жертвенник сведёт…
Марта реабилитировали лишь в 1989 году – и то не лично, а на основании горбачёвского указа «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий…», согласно которому все внесудебные решения, вынесенные «тройками» и «особыми совещаниями», отменялись (за исключением приговоров, вынесенных в отношении нацистских преступников, бандеровцев, пособников фашистов в период Великой Отечественной войны).
Гавриил Матвеев (1898–1922/4), подобно братьям, тоже писал стихи – мрачные, в основном о преисподней и смерти, под псевдонимами Эльф и Фаин:
Ночью мне предстал
Круг самоубийц…
Или:
А за мёртвым идут силуэты,
Эти скорбные тени гробов…
Окончив мореходное училище, стал штурманом. На Гражданской был мобилизован белыми и направлен в артиллерийский дивизион на остров Русский, но дезертировал. Позже жил в Иркутске. Сообщалось, что он будто бы умер от тифа в Гражданскую войну. Валерий Евтушенко утверждает, что Гавриила арестовало ГПУ, причём «лишь за то, что его отец… жил в Японии», но тогда бы, наверное, арестовали и остальных братьев. Поэт Арсений Несмелов[9 - Настоящее имя Арсений Иванович Митропольский (1889–1945); участник Первой мировой войны, бывший белый офицер, в 1920–1924 годах жил во Владивостоке, потом в Харбине, где в 1945-м был арестован контрразведкой СМЕРШ за работу на Японскую военную миссию и членство во Всероссийской фашистской партии; в том же году умер в пересыльной тюрьме от инсульта.] говорил, что Фаин, наркоман и клептоман, был, по слухам, расстрелян за участие в грабеже. Причём «фаин», согласно Несмелову, – это «китайское слово, обозначающее особое состояние после курения опиума». Матвеев-Бодрый писал, что «Ганя» умер на тюремной больничной койке в Иркутске, а за решётку попал на пять лет за кражу боа и дроби. Бодрый добавлял, что брата сгубила наркомания, причём «толкнул его на этот путь брат Венедикт». Короче говоря, как пишет Евтушенко, «следы Гавриила Эльфа затерялись в безбрежных снегах необъятной Сибири». Всё, что от него осталось, – стихи:
…А после в листве осины
висел Иуда, и осы
жалили труп синий
безжалостно, злобно —
цинично жужжали,
жужжали:
жаль его,
жаль,
жаль!
Георгий Матвеев (1901–1999) учился в прогимназии Марии Сибирцевой – тётки писателя Фадеева. Четырнадцатилетним попал в Японию, работал корректором русской версии журнала «Голос Японии», выходившего в Кобе. В годы Гражданской партизанил на Сучане, потом морячил – служил сигнальщиком. Помещал партизанские записки в приморской партийной газете «Красное знамя». Приятельствовал с Павлом Васильевым, который впервые опубликовал стихи во владивостокской комсомольской газете «Красный молодняк» в 1926 году (позже в Москве Васильев познакомит Георгия с поэтом Иосифом Уткиным – к слову, уроженцем одной из станций КВЖД, а брат Венедикт представит Георгия Есенину и Мариенгофу; было знакомство и с Клюевым). Жил в Петрограде, дружил с Хармсом, входил в созданный поэтом Александром Туфановым «Орден заумников DSO». Работал в культпросвете, организовывал бригады селькоров. Добровольцем пошёл на Великую Отечественную, участвовал в боях под Москвой, в штурме Вереи и Вязьмы, в Курской битве. Был ранен, получил инвалидность, стал военкором дивизионной газеты «За Родину». После войны печатал морские рассказы, стихи, «Записки ополченца», повесть «С пером и винтовкой». Жил под Москвой, в Новоподрезкове.
О Владивостоке:
Белеют волны, словно в инее,
И чайки мечутся тоскливо.
И смотрят сопки тёмно-синие
В простор Амурского залива.
То сильный ветер слабым сменится,
То вновь окрепнет, своенравный.
А где у рифа волны пенятся,
Там утонул баркас недавно.
Сегодня славно крабы ловятся,
От рыбы сеть трещит и рвётся.
Но грустно на земле становится —
Рыбак на землю не вернётся.
О войне:
Меня расстреляли фашисты,
Прострелены грудь и нога.
И ветер блудил неистовый,
Шумела седая пурга.
Зарыт я в морозное утро,
В холодной земле я лежал…
Но как-то в закат перламутровый
Я ожил и на ноги встал…
Сын Георгия Борис Матвеев тоже сочинял всю жизнь, но публиковаться стал только в перестройку, в возрасте за пятьдесят: психологический детектив «Продавец скандалов и славы», сатирические рассказы «Общество спасения человечества».
Татьяна Николаевна Матвеева родилась в 1903 году, в детстве бывала в Японии. Вышла замуж за подпольщика Петра Евтушенко, которого арестовывали то японцы, то каппелевцы.
Из стихов Татьяны Матвеевой 1923 года:
…Я умру среди них без привета,
Без ласкающих солнца лучей —
Я обломок какой-то планеты
Среди чёрных угарных ночей.
Когда летом 1937 года Владивосток посетила Азиатская эскадра ВМС США, Татьяна на ряде мероприятий была переводчицей – английский она знала блестяще. В том же году в третий и последний раз арестовали её мужа. Татьяне пришлось покинуть Владивосток, она переехала в Сарапул, где работала учительницей английского, писала мемуары, стихи, новеллы. Умерла в 1963 году. Её сын Валерий Евтушенко написал книгу об истории рода Матвеевых «Древо плодоносящее», вышедшую во Владивостоке в 2004 году.
Глеб Матвеев восемнадцатилетним умер в Японии (ещё в детстве он получил травму, был горбат, страдал костным туберкулёзом).
Анатолий Матвеев, его брат-близнец, перебрался из Японии в Гватемалу. По другим данным – вёл книжную торговлю в Венесуэле.
Михаил Матвеев, также уехавший вместе с отцом в Японию, в 1948 году вернулся в СССР. В уральском Кизеле работал на шахте. Затем жил в Казахстане, преподавал английский язык и восточные единоборства. Умер в Чимкенте в 1970-х.
Мария Николаевна Матвеева какое-то время была замужем за партизанским поэтом, приятелем Фадеева Костей Рослым, который в 1926 году погиб в Беринговом море, не дописав романа «Маузер». Потом оказалась в Японии, где вышла замуж за торговца Кривушина. С ним перебралась в Сан-Франциско, куда взяла с собой и мать – вдову Матвеева-Амурского Марию Попову, умершую в США в 1950-х.
Иван-да-Новелла
Перечислить всех внуков Матвеева-Амурского невозможно, но двоих обойти вниманием никак нельзя.
Поэт Иван Елагин, сын Венедикта Марта, родился в 1918 году в том самом доме на Абрекской. Настоящее его имя было Уотт-Зангвильд-Иоанн[10 - Дочь Ивана Елагина Елена (Лиля) Матвеева, впрочем, настаивает на несколько ином варианте: «Уот – так в начале века в России писалось имя любимого дедом американского поэта, Уолта Уитмена. …Зангвилл – а не “Зангвильд” – имя англоеврейского писателя XIX века, Израиля Зангвилла (Israel Zangwill), романы которого любила моя бабушка, Сима Лесохина» (Иван Елагин у Бога на пиру // Крещатик. 2017. № 4).] Матвеев – сказалось отцовское «будетлянство». Едва ли поэт, младенцем увезённый из отчего дома, помнил Владивосток, но о родном городе он писал, и очень трогательно:
Не надо их. Оставь. Они жестоки.
В иные дни перо переноси.
Переночуем во Владивостоке,
В одном из дивных тупиков Руси.
Представим так:
Абрекская. Пригорок.
Сметает ветр осеннюю труху.
Ах, почему так мил мне и так дорог
Домишко, выстроенный наверху?
«Домишком» строение по Абрекской можно было назвать лишь с большой натяжкой. Это было просторное двухэтажное каменное здание с пристройкой, на фоне соседних домиков смотревшееся, можно сказать, роскошно.
Когда отец угодил в ссылку, а мать – в сумасшедший дом, ребёнок стал беспризорником. Спас его счастливый случай: мальчика узнал писатель Фёдор Панфёров и занялся его судьбой.
…Да, на счастье, он узнал меня.
Тут со мною началась возня.
Справку удалось ему навесть,
Что отцу досталось – минус шесть,
Что отец в Саратове, – и он
Посадил тогда меня в вагон
И в Саратов отрядил к отцу…
Ещё в ссыльный период Венедикт Март, насколько мог, занимался сыном, волновался о его судьбе, в том числе литературной, называл его своим секретарём. Печататься Зангвильд начал в Киеве[11 - Первая публикация – перевод стихотворения Максима Рыльского «Концерт» – состоялась в газете «Советская Украина» в январе 1941 года.]. Здесь же он окончил три курса мединститута, женился на поэтессе Ольге Анстей. Когда пришли фашисты, остался на оккупированной территории – не смог уехать, не захотел? Дальше в его жизнеописаниях – лакуна. В лучшем случае об этом периоде пишут так: «Был вынужден эмигрировать, чтобы спасти свою жизнь». Или: «В 1941 году его учёба была прервана войной, и он пошёл служить медиком в армию», «Киев оказался в прифронтовой полосе, Матвеев стал санитаром, помогал спасать жизни раненым бойцам»… При этом не сообщается даже, в какой армии он служил, если вообще служил, – в советской или гитлеровской? Есть ощущение, что мемуаристы и родственники старательно обходят этот опасный сюжет. Не знают – или не хотят говорить? Литературовед Евгений Витковский писал, что Зангвильд при оккупации будто бы работал в роддоме – гуманнее места не придумать. Но, так или иначе, перед освобождением Киева он добровольно ушёл с немцами и беременной женой на Запад. Вероятно, боялся, что ему, мужчине призывного возраста, припомнят сотрудничество с нацистами, в чём бы оно ни выражалось.
В Германии работал в хозяйстве некоего бюргера. С завершением войны оказался среди «перемещённых лиц» – «ди пи», от displaced person – в американской зоне оккупации под Мюнхеном. Ещё в Киеве, когда пришли немцы, Зангвильд назвался Иваном, опасаясь, что его подлинное имя примут за еврейское. В Германии он взял фамилию Елагин. По одной из версий – специально: у «ди пи», опасавшихся, что союзники выдадут их Советам, это называлось «пустить дымовую завесу», они старались обзавестись фальшивыми документами. Не всем, но многим из них точно было что скрывать от правосудия.
…Когда-нибудь страшные русские были
Представят в музеях, как школы и стили.
Расплещут великую кровь по картинам,
А критики звать её будут кармином…
Считается, что на появление псевдонима Елагин повлияли петербургская топонимика и стихотворение Блока «На островах», где упомянут один из мостов, ведущих на Елагин остров:
Вновь оснежённые колонны,
Елагин мост и два огня.
И голос женщины влюблённый.
И хруст песка, и храп коня.
Однако и во Владивостоке (если точнее, то опять-таки на острове – Русском) есть мыс Елагина. Ещё один мыс с тем же именем находим на острове Аскольд у южного побережья Приморья. Третий мыс Елагина расположен дальше по побережью, между Рудной Пристанью и Пластуном. Все эти мысы названы в честь Ивана Фомича Елагина – капитана 1-го ранга, участника Второй Камчатской экспедиции Беринга и Чирикова, основателя Петропавловска-Камчатского (1740). Елагин же остров обязан своим именем Ивану Перфильевичу Елагину – обер-гофмейстеру Екатерины II, сенатору, масону, историку, поэту, директору Императорских театров. Оба принадлежали к одному дворянскому роду. Ещё одним известным представителем той же фамилии был убитый пугачёвцами Григорий Миронович Елагин – прототип капитана Миронова в пушкинской «Капитанской дочке».
В Германии Иван Елагин издал сборники стихов «По дороге оттуда» (1947) и «Ты, моё столетие!» (1948). В 1950 году уехал в США, хотя английского ещё не знал. Сначала мыл полы в ресторане, потом работал в эмигрантской газете «Новое русское слово». По словам дочери, «писал злые фельетоны на Сталина, Маленкова, Хрущёва».
С одной стороны:
…Родившемуся в Приморье,
Тебе на роду написано
Истинно русское горе —
Горькая русская истина!
С другой:
Мне не знакома горечь ностальгии.
Мне нравится чужая сторона…
В 1960-х завершил обучение в Нью-Йоркском университете. За русский перевод поэмы Стивена Винсента Бене «Тело Джона Брауна», напечатать который помог Иосиф Бродский, Елагину присвоили докторскую степень. Он стал профессором Питтсбургского университета, вёл на «Голосе Америки» литературную передачу. Художник Сергей Голлербах (1923–2021) назвал Елагина «голосом нашего поколения, второй волны эмиграции». Последний составленный поэтом сборник «Тяжёлые звёзды» вышел в издательстве «Эрмитаж» в Нью-Йорке в 1986 году.
Вот она, чёрная быль,
Атома чёрная пыль.
Чёрный от взрыва тополь —
Смертью клубит Чернобыль!
Елагин умер в 1987 году в Питтсбурге.
Поэт Новелла Матвеева (родилась в 1934-м или, по новым данным, в 1930-м, ушла в 2016-м) – дочь Николая Матвеева-Бодрого и Надежды Матвеевой-Орленевой, тоже поэта. В поздних интервью Новелла Николаевна говорила: «Я ведь Матвеева-Бодрая по паспорту». Родилась в пушкинском отечестве – Царском Селе, именовавшемся тогда Детским Селом. Позже говорила: «Это было с моей стороны нескромно».
О, Владивосток, под тобою сокрыт
Мир корней с переборками тонкими.
И женьшень впотьмах среди них стоит,
И тебя подпирает ручонками…
Не сменяй женьшень на пучок репья.
Окупи его жертву – сторицею.
На Святой Руси назовут тебя
Пятым портом и Третьей столицею.
Театральный режиссёр, педагог Донат Мечик, отец Сергея Довлатова[12 - Дядя Довлатова, Михаил Мечик, учился вместе с Александром Фадеевым во Владивостокском коммерческом училище и публиковал стихи в журнале, который тот редактировал.], вспоминал, как в 1955 году на его ленинградскую квартиру пришёл Бодрый и в разговоре несколько раз гордо повторил: «Нас много Матвеевых!» После чего вынул из портфеля рукопись и попросил почитать стихи дочери с необычным, очень литературным и очень матвеевским именем Новелла (брата её назвали Роальдом, сестру – Розалианой).
Первая публикация Новеллы Матвеевой датирована началом 1958 года – газета «Советская Чукотка», «Песня о Мандрикове». Михаил Мандриков зимой 1919/20 года устанавливал власть Советов на Чукотке, возглавлял первый Чукотский ревком, был расстрелян во время переворота. Для молодой поэтессы он не был вовсе посторонним человеком. Мандриков в революционные годы входил во Владивостокский совет рабочих и военных депутатов, который возглавлял упоминавшийся выше Суханов – знакомый Матвеева-старшего. Был вместе с Сухановым арестован белочехами, но сумел бежать. Мандрикова знал и Матвеев-Бодрый, работавший по его приглашению во Владивостоке в Союзе кооперативов. Вероятно, стихи Матвеевой о Мандрикове появились под влиянием отцовских рассказов.
Интересно, что в 1958 году судьбой Мандрикова заинтересовался Олег Куваев – будущий автор знаменитого романа «Территория» о поисках золота на Чукотке, а тогда молодой инженер-геофизик, выпускник Московского геологоразведочного института, только что приехавший работать в заполярный чукотский посёлок (ныне – самый северный город России) Певек. Куваев изучал литературу об освоении Севера в местной библиотеке и занёс в блокнот несколько строк о Мандрикове – не исключено, что как раз с подачи Матвеева-Бодрого, который в 1957 году выпустил в Магадане (Чукотка тогда входила в состав Магаданской области) книжку «Михаил Сергеевич Мандриков». Добавлю ещё, что Мандриков стал героем романов Юрия Рытхэу «Конец вечной мерзлоты» и Анатолия Вахова «Пурга в ночи».
Были и другие рассказы отца Матвеевой о Владивостоке, переплавившиеся в стихи:
…Он скажет мне, весело глянув.
– А кто это?
– Костя Суханов!
О Косте он мог толковать без конца!
Другой легендарный герой – для отца —
Сибирцев, у знамени древка
стоящий, – был попросту «Всевка»…
В 1959 году «Комсомолка» напечатала подборку Матвеевой – на целую полосу. В 1961-м вышел первый сборник «Лирика». Поэт состоялся. Матвееву наряду с Михаилом Анчаровым называют в числе основоположников жанра авторской песни, которая с появлением Окуджавы, Высоцкого, Галича, Визбора стала феноменом поистине всесоюзным. Эти песни вместе со стихами Вознесенского, Евтушенко, Рождественского и Ахмадулиной кажутся чем-то вроде советской версии мирового рок-движения.
