скачать книгу бесплатно
Останавливаться было нельзя: Муравьёв опасался, что англо-французский флот, уже побывавший здесь в Крымскую войну, займёт южные гавани. Англия и Франция готовили новую экспедицию против Китая, которая могла обернуться для России потерей видов на Приморье. Надо было скорее его занять. Одни говорили, что достаточно ограничиться треугольником с вершинами в устье Уссури, Де-Кастри и Императорской Гавани, другие предлагали взять земли до поста Ольги (основан в 1858-м, как и Хабаровск), третьи – чуть не всю Маньчжурию вплоть до Жёлтого моря.
В 1859 году Муравьёв-Амурский на пароходо-корвете «Америка» осматривает берега Приморья и наносит на карту русские названия взамен европейских – символический акт. До этого здешние места носили французские и английские имена, поскольку в 1852–1856 годах эти берега исследовали французский фрегат «Каприз», английские «Винчестер», «Стикс», «Нанкин», «Барракуда», «Хорнет»[13 - Первую известную карту нынешнего Приморья составил в 1474 г. флорентиец Паоло Тосканелли, который, вероятно, пользовался китайскими источниками; второй была карта фламандца Герарда Меркатора 1569 г. Вплоть до муравьёвского топонимического реванша русские моряки пользовались картой Жан-Батиста д’Анвиля 1737 г. В 1852 г. моряки французского корвета «Каприз» назвали именем д’Анвиля залив в южной части нынешнего Приморья. Через два года здесь побывал фрегат «Паллада», залив получил имя участника экспедиции – офицера Константина Посьета.]. Нынешние Уссурийский и Амурский заливы, омывающие Владивосток, были наречены в честь Наполеона и Герена, залив Петра Великого – именем британской королевы Виктории, острова близ Владивостока назывались архипелагом французской императрицы Евгении. Полуостров Муравьёва-Амурского, на котором расположен Владивосток, носил имя супруга английской королевы – Альберта. Залив Ольга назывался гаванью Сеймур, остров Аскольда – Termination, остров Путятина – островом Форсайта, залив Находка – бухтой Хорнет, Славянский залив – гаванью Брюса и так далее[14 - Интересно, что некоторые английские топонимы дожили до наших дней, будучи просто переведёнными на русский; например, мыс Песчаный и Тигровая сопка во Владивостоке (Sandy Point и Tiger Hill).]. Бухта Золотой Рог, на берегах которой основали Владивосток, ещё в 1855 году была названа англичанами Port May – в честь штурмана «Винчестера» Френсиса Мэя. История этих мест могла пойти совсем иным, не российским путём. Гавань Мэя могла бы стать новым Гонконгом, но стала Владивостоком.
Первое описание места, где в 1860 году появится пост Владивосток, оставил английский моряк Джон Тронсон, побывавший в гавани Мэя в 1856 году: «Окрестные сопки, плавно сбегая к срезу воды, местами поросли дубом, вязом и орешником, но местами стояли голые без деревьев, покрытые лишь густой травой, цветущими растениями да зарослями виноградной лозы… На одной стороне гавани виднелся обширный огород, на котором росли разнообразные овощи. На соседнем поле колосились хлебные злаки: ячмень, гречиха и просо, а чуть поодаль за полем паслось несколько лошадей». Местные жители – маньчжуры – объяснили британцам, что временами из леса выходят тигры, вынуждая огораживать жилища частоколом. Маньчжуры вооружены фитильными ружьями, некоторые умеют читать и писать; подле их домов – ухоженные огороды: картошка, лук, фасоль, кабачки, огурцы… Вот они, первые владивостокцы – ещё до высадки стройбатовцев Комарова. Но если для нас Port May важен как прото-Владивосток, то для Тронсона это не более чем одна из «тартарских» бухт. Постоянно здесь живут маньчжуры или сезонно, сколько их, когда они пришли в «Хайшэньвэй» – остаётся неизвестным. Записки Тронсона «Плавание “Барракуды”» – свидетельство того, что юг Приморья к моменту прихода русских был обитаем. Не следует, впрочем, на этом основании заключать, что Приморье было китайским; сюда из Китая шли – очень небольшим числом – охотники, рыбаки, сборщики дикоросов, здесь скрывались беглые преступники; территория де-факто не находилась под юрисдикцией Пекина, китайской государственности здесь не было никогда. К числу коренных народов края китайцы – в отличие от удэгейцев, нанайцев, орочей – не относятся.
Отношения Британии и России в середине XIX века напоминают отношения СССР и США после 1945 года.
В 1857-м корреспондент «Санкт-Петербургских новостей» в Николаевске-на-Амуре Романов сообщил: англичане намерены занять остров Хоккайдо и бухту на «татарском» берегу между Императорской (Советской) Гаванью и заливом Посьета в нынешнем Приморье.
Покорив Индию, Англия подступала к русским границам с юга, усиливала позиции в Китае.
Если бы карты легли иначе, Приморье стало бы колонией Британии. Но карты легли так, как легли. В 1859 году появляется карта залива Петра Великого, на которой присутствует гавань Владивосток – за год до официального основания одноимённого поста. Приказав создавать посты на юге Приморья, Муравьёв писал: если иностранные корабли придут сюда, они найдут эти места «в нашем фактическом владении». Это потом Владивосток стали считать форпостом против «жёлтой угрозы»; закладывался он как симметричный ответ на действия Англии и Франции, активно интересовавшихся де-факто ничейными землями на востоке Евразии.
Топонимический подтекст откровенен: залив нарекли именем царя, прорубившего окно в Европу (теперь рубилось окно в Азию), пост – с некоторым имперским высокомерием, если не самонадеянностью, – Владивостоком. Последним названием были недовольны и британцы, и японцы[15 - Китайским радикалам топоним «Владивосток» тоже не по душе. В 2020 г. недовольство китайских интернет-пользователей вызвал пост, опубликованный посольством РФ в Пекине в социальной сети Weibo к 160-летию Владивостока. В тексте говорилось о том, что название города означает «владеть востоком». «Что ты содрал с меня шкуру и ешь моё мясо – я терплю. Но то, что ты при этом чавкаешь, – это слишком…» – высказался один из китайцев. На следующий день посольство удалило свой пост.].
В 1860 году англичане и французы предприняли очередной поход на Китай, что сыграло опять-таки в пользу России. Николай Игнатьев, русский посланник в Пекине, вызвался стать посредником в переговорах (по варианту-максимум Россией рассматривалась прямая военная помощь Китаю). Когда англо-французские войска в августе 1860 года, заняв Тяньцзинь, пошли на Пекин и сожгли зимний императорский дворец, брат бежавшего императора Сяньфэна князь Гун принял предложение Игнатьева. Тот гарантировал князю безопасность и поддержку в обмен на заключение в дополнение к Айгунскому договору нового. При содействии Игнатьева 24 и 25 октября были подписаны мирные договоры с Францией и Англией, а 2 ноября 1860 года – Пекинский трактат, по которому Приморье признавалось российским. Русское Приморье, как ни странно это звучит, – побочное дитя европейского империализма.
То, что Китай был ослаблен западноевропейскими державами, России оказалось на руку; всё складывалось одно к одному. За новые земли Россия соперничала с Англией и Францией, одновременно защищая от них же Китай; молниеносно реагировала на изменения в международной политике, делая снайперски точные ходы. Франция и Англия давно растеряли восточные колонии – Дальний Восток остаётся российским.
Двадцативосьмилетнего Игнатьева наградили, произвели в генерал-адъютанты, назначили директором Азиатского департамента МИДа. Муравьёв писал главе МИДа Горчакову: «Теперь мы законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами… Всё это без пролития русской крови… а дружба с Китаем не только не нарушена, но скреплена более прежнего». Россия не «отжала» Приморье, но помогла Китаю – и взамен получила право на прежде ничьи территории и гавани, а Китай – прикрытие с севера и востока. Стоит ли удивляться, что Запад и сегодня опасается российско-китайского альянса и пытается расколоть евразийских союзников, убеждая Россию, что призрачная «жёлтая угроза» куда страшнее, чем НАТО и США?
Айгунский и Пекинский договоры официально закрепили за Россией Приамурье и Приморье, но заселение Амура и Уссури началось задолго до подписания этих документов. Россия ставила Китай и мир перед фактом. Подписание лишь оформило уже начавшееся освоение региона, став не отправной точкой, а промежуточным итогом. Сам факт водворения русских колонистов на Амуре стал аргументом в переговорах с Пекином.
Венюков считал, что приобретение Россией Приамурья и Приморья – дело «важнейшее из всех, сделанных русским народом не только во второй половине XIX века, но и вообще в этом столетии, и если ещё нашим современникам может казаться, что Кавказ, Польша и Финляндия важнее, то потомки, конечно, скажут противное. Ни Финляндия, ни Польша, ни Закавказье никогда не станут чисто русскими землями…» Венюков угадал: Польша, Финляндия, Закавказье рано или поздно откололись, Амур и Уссури приросли накрепко.
Заселение не было стихийным – это была государственная политика.
Ещё Ломоносов, ратуя за открытие Севморпути, предлагал «в опасные места посылать преступников, которые заслужили наказание, вместо смерти». Кропоткин писал: «…Нужны были засельщики, которых Восточная Сибирь не могла дать. Тогда Муравьёв прибег к необычайным мерам. Ссыльно-каторжным, отбывшим срок в каторжных работах и приписанным к кабинетским промыслам, возвратили гражданские права и обратили в Забайкальское казачье войско, созданное в 1851 году. Затем часть их поселили по Амуру и по Уссури. Возникли, таким образом, ещё два новых казачьих войска. Затем Муравьёв добился полного освобождения тысячи каторжников (большею частью убийц и разбойников), которых решил устроить, как вольных переселенцев, по низовьям Амура».
Такая политика имела немало минусов. Венюков сетовал: переселенцами стали «люди, от которых нельзя было ожидать никакой пользы новому краю, – опороченные и холостые солдаты… Штрафованные солдаты… были не способны ни на что более, как есть даром казённый хлеб, заниматься воровством у мирных жителей и поселять среди их разврат». С продуктами наблюдались перебои, места для станиц выбирались без учёта особенностей местности и климата. Кропоткин: «Пёстрые толпы забайкальских казаков, освобождённых каторжников и “сынков” (штрафников, распределённых по казачьим семьям. – В. А.), поселённых наскоро и кое-как по берегу Амура, конечно, не могли благоденствовать, в особенности по низовьям реки и по Уссури, где каждый квадратный аршин приходилось расчищать из-под девственного субтропического леса; где проливные дожди, приносимые муссонами в июле, затопляли громадные пространства; где миллионы перелётных птиц часто выклёвывали хлеба. Все эти условия привели население низовьев в отчаяние, а затем породили апатию». Пржевальский тоже критиковал эту политику: «Казаки с первого шага стали враждебно смотреть на новый край, куда явились не по собственному желанию, а по приказу начальства… Бо?льшая часть из них лишилась во время трудной дороги и последнего имущества… Казаки явились на Уссури в полном смысле голышами. К такому населению подбавлено было ещё в следующие годы около 700 штрафованных солдат… Мало можно сказать хорошего и про казаков-то, а про этих солдат решительно ничего, кроме дурного. Это самые грязные подонки общества, сброд людей со всевозможными пороками… Эти люди всего менее способны сделаться хорошими земледельцами, тем более в стране дикой, нетронутой, где всякое хозяйское обзаведение требует самого прилежного и постоянного труда». Пржевальский предлагал разрешить всем желающим казакам вернуться в Забайкалье за казённый счет: «Безопасность прочного владения нами Уссурийским краем уже достаточно установилась… нет никакой необходимости заселять Уссури непременно казачьим населением… Граница вполне обеспечена безлюдностью и непроходимостью прилежащих частей Маньчжурии». Он выступал за то, чтобы выселить штрафников, простить казённые долги, помочь земледельцам, привлечь в Приморье крестьян – прежде всего в плодородные Ханкайские степи и Сучанскую долину. Причём везти их морем: это быстрее и комфортнее.
Вскоре так и сделали – появился «Доброфлот». Регулярные морские перевозки переселенцев на восток начались в 1880-х и шли вплоть до постройки Транссиба. За два десятка лет суда «Доброфлота» доставили в Приморье свыше пятидесяти семи тысяч переселенцев и двадцать восемь тысяч специалистов разного профиля.
Едва ли можно говорить о том, что Дальний Восток в те времена управлялся эффективно и дальновидно. «Мертвящее русское правительство, делающее всё насилием, всё палкой, не умеет сообщить тот жизненный толчок, который увлёк бы Сибирь с американской быстротой вперёд», – писал Герцен. Пример, приведённый Венюковым: «У нас население южной части Приморской области долго кормилось мукой, доставляемой контрагентом морского ведомства Паллизеном, который привозил её из Кронштадта. И, в то же время, адмиралы-губернаторы во Владивостоке жаловались, что хлебопашество в русских южноуссурийских колониях не развивалось, ибо колонисты не видели, куда им сбывать свой хлеб. Нужно было, чтобы в край прибыл, из-за 4000 вёрст, генерал-губернатор, который, наконец, разрешил покупать для солдат и матросов во Владивостоке хлеб у соседних русских земледельцев в долине Суйфуна».
Венюков опасался, что из-за бедственного положения колонистов и отсутствия прочных связей Амурского края с метрополией Россия «при первой войне с Англиею или даже с какою-нибудь другою, менее сильною, но морскою державою или же с Китаем» может лишиться этой земли. Надо сказать, что генерал Венюков, ставший кем-то вроде диссидента (сошёлся с политическим ссыльным Петрашевским, впоследствии эмигрировал), порой напоминает интонацией Салтыкова-Щедрина. Государственных мужей, именами которых на Дальнем Востоке названы улицы и посёлки, он описывает живыми людьми со слабостями, сообщает о бюрократии, интригах, воровстве, разгильдяйстве… Всё это неудивительно. Удивительно другое: дело, так или иначе, двигалось вперёд. При всей противоречивости равнодействующая восточной политики состояла в том, что Россия расширялась в сторону Тихого и Ледовитого. Развесовка сгрудившейся на западе страны стала меняться.
С основанием Владивостока Россия приобрела не то чтобы законченность, ибо история продолжается, но необходимую стилистическую гармоничность. Она зарифмовалась сама с собой, найдя подходящее созвучие северо-западному Петербургу. До этого восточные её пределы как бы провисали, терялись в сибирской тайге, полярной тундре, океанской дали, но вот наконец появилась опора для громоздкой конструкции.
В 1871 году Сибирскую флотилию, берущую начало от созданной ещё в 1731 году Охотской флотилии, перевели из Николаевска во Владивосток.
Своим рождением Владивосток в большой степени обязан Крымской войне. Проигрыш на Чёрном море подстегнул освоение тихоокеанских берегов – особенно южных, как раз черноморской широты. Следующие войны давали городу новые импульсы: падение Порт-Артура переориентировало силы, деньги, кадры на Владивосток; в Первую мировую его порт стремительно рос потому, что был, в отличие от балтийских гаваней, неуязвим для немецких подлодок. Тогда же, во время «германской», большая Россия по-настоящему познакомилась с дальневосточной рыбой и консервами из неё.
Иногда кажется, что метрополия по-настоящему бралась за развитие восточных территорий только тогда, когда наступала смертельная опасность. Дальний Восток жив мобилизующими угрозами.
После присоединения Приморья было решено отказаться от Аляски. Можно спорить о неизбежности или целесообразности продажи этой крайней плоти страны, но 1850-е дали России новые земли и гавани на юге Дальнего Востока, как бы компенсировавшие и проигрыш в войне, и будущую уступку Аляски.
Венюков: «Бывшие наши владения там собственно не были достоянием государства, а принадлежали частной торговой компании (Российско-Американской компании. – В. А.); но как защита их в случае войны падала на государство и по необходимости должна была обходиться дорого, то явилась мысль уступить их Соединённым Штатам, тем более что во время Восточной (Крымской. – В. А.) войны они уже состояли под покровительством этой великой республики».
Интересно, что первым предложил продать Аляску Муравьёв-Амурский, которого мы чтим за присоединение Приамурья и Приморья. Он ещё в 1853 году подал Николаю I соответствующую записку. Александр II предлагал Аляску Великобритании и Штатам. Британцы отказались, в Америке идею тоже раскритиковали: в печати сделку называли «Глупостью Сьюарда» (Уильям Генри Сьюард – тогдашний госсекретарь), саму Аляску – Walrussia (игра слов: walrus – «морж»). Конгрессменов пришлось подкупать при помощи Эдуарда фон Стёкля, русского посла в США. Венюков: «Американцы не прочь бы подвести под категорию бывших владений Российско-Американской компании и острова Командорские… Даже более того: они уже много лет приглядываются к Чукотской земле, где, по их словам, нет русских властей, так что земля эта может считаться ничьею, т. е. может быть сделана американскою».
Сделкой были недовольны и коренные аляскинцы. Они считали – вполне резонно, – что Аляска принадлежит им, а значит, Россия и США не имеют права ни продавать её, ни покупать. «Это даже затруднило запланированные мероприятия по случаю 150-й годовщины покупки Аляски в 2017 году», – пишет аляскинский журналист Дэвид Рамсер в книге «Растопить ледяной занавес». Вице-губернатор Аляски Байрон Маллотт, тлинкит по национальности, настоял, чтобы это событие называлось «ознаменование» (commemoration), а не «празднование» (celebration). «Никто не говорил, что мы не должны отмечать это событие, – сказал Маллотт. – Но будем чувствительны к реальности и не превратим его в одностороннее евроцентричное мероприятие».
В 1867 году Аляску продали по два цента за акр (священник Тихон Шаламов, отец Варлама, в 1900 году писал о «вине русских людей, продавших Аляску поистине за тридцать сребреников»). На холме Баранова в Ситке – бывшем Ново-Архангельске – взвился американский флаг[16 - В 2020 г. памятник Александру Баранову, правителю Русской Америки, убрали с центральной площади Ситки и поместили в музей, чтобы он не «оскорблял чувств коренных народов». Эта акция продолжила серию протестов и погромов в США, связанных с убийством афроамериканца Джорджа Флойда полицией. Остров, на котором расположена Ситка, по-прежнему носит имя Баранова.].
Преподобный Шелдон Джексон, пресвитерианский миссионер, приехавший на Аляску в 1877 году, заявил: «Через 25 лет на Аляске не останется ни одного православного верующего». И ошибся: как раз четверть века спустя на Кадьяке служил Тихон Шаламов.
Полноценным Штатом Аляска стала только в 1959 году.
Там, откуда уходили русские, вскоре обнаруживалось золото. Так было и в Калифорнии, и на Аляске. Наверное, это было не наше золото. Наше лежало на Колыме.
Калифорнийская золотая лихорадка 1849 года породила джинсы – штаны для старателей, этих американских дальневосточников, вернее, дальнезападников, forty-niner’ов («людей сорок девятого года»). Придумал джинсы предприимчивый Levi Strauss (Лёб Штраусс, Ливай Страусс – всяк читает по-своему; не путать с антропологом Леви-Строссом и философом Лео Штраусом). Он сообразил, что старателям нужны крепкие недорогие штаны в большом количестве, и начал их шить из парусины. Далеко не каждый старатель нашёл в Калифорнии золото, а вот Strauss воистину отыскал золотое дно. Точно так же в 1897 году, во время уже второй, аляскинской золотой лихорадки Джек Лондон не найдёт золота и, заболев цингой, будет вынужден отправиться восвояси – с пустыми карманами и выпадающими зубами, но с подлинным сокровищем в виде сюжетов северных рассказов. А золото? Что золото? «Глупый металл», от которого – «сплошная судимость», как говаривал Безвестный Шурфовщик Олега Куваева, советского Джека Лондона.
Для колымских приисков больше джинсов подходили ватники. Они могли стать столь же модной одеждой, как и джинсы, но в области пиара Россия от Запада отстаёт, предпочитая молча перекрывать Енисей, делать ракеты и шить эти самые ватники, греющие не одно поколение наших соотечественников.
Северный вектор сменился южным: возникли Благовещенск, Хабаровск, Владивосток, позже Россия заняла Порт-Артур. Охотск, Николаевск, Петропавловск стали дальневосточной периферией.
Ещё в 1853 году Герцен писал: «Сибирь имеет большую будущность – на неё смотрят только как на подвал, в котором много золота, много меху и другого добра, но который холоден, занесён снегом, беден средствами жизни, не изрезан дорогами, не населён… Увидим, что будет, когда устья Амура откроются для судоходства и Америка встретится с Сибирью возле Китая… В этом будущем роль Сибири, страны между океаном, южной Азией и Россией, чрезвычайно важна. Разумеется, Сибирь должна спуститься к китайской границе. Не в самом же деле мёрзнуть и дрожать в Берёзове и Якутске, когда есть Красноярск, Минусинск и проч.».
Сибирь действительно «спустилась» к Китаю, Корее, Японскому морю.
Святые несвятые
Освоение востока с самого начала шло в режиме, как сказали бы сейчас, частно-государственного партнёрства. На тактическом уровне многое зависело от личной инициативы. Возможно, в точной дозировке вольницы и контроля – секрет ошеломляющего успеха и быстроты первопроходцев. Делая государственное дело, они понимали его как своё. Искали воли, но для устройства не собственного будущего, а государственного.
Иногда действовали на грани авантюры, превышали полномочия.
Нередко освоение новых земель – экономическое, культурное, духовное, научное – проходило по принципу «не было бы счастья», в чём видится высший промысел. Войны, угрозы, бунты приводили к укреплению и расширению государства.
В слове «острог» слилось два смысла: крепость, опорный пункт – и место заточения. Новые земли столбили казаки и солдаты, за ними приходили ссыльные и каторжники, перебирались крестьяне. Дальний Восток был одновременно территорией свободы и несвободы, причём в высшем, адском градусе.
Уже в 1645 году в Якутск отправили осуждённых Давыда Иванова и Олимпия Кепрякова. Протопоп Аввакум в 1650-х добрался до Забайкалья. Его, сосланного было в Тобольск, приставили в качестве духовника к Даурской экспедиции воеводы Афанасия Пашкова, посланной восстанавливать Нерчинский острог. Поход за Байкал был тяжёл: тонули, голодали… В своём «Житии…» Аввакум вспоминал: «И сам я, грешной, волею и неволею причастен кобыльим и мертвечьим звериным и птичьим мясам. Увы грешной душе!» В районе Нерчи произошёл знаменитый диалог между протопопицей Анастасией Марковной и Аввакумом: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» – «Марковна, до самыя смерти!» – «Добро, Петрович, ино еще побредем…» С некоторой натяжкой Аввакума можно считать первым писателем Дальнего Востока и предтечей Шаламова.
В 1714 году пленных шведов отправили в Охотск, где они занимались постройкой судов. В Тобольске военнопленные преподавали в школе.
В 1730-х появились Охотская и Нерчинская каторги.
Декабрист Александр Бестужев-Марлинский писал на берегах Лены рассказы и этнографические статьи. В балладе «Саатырь» объединил якутский фольклор и европейский романтизм.
Его брат Николай Бестужев, сосланный в Забайкалье, писал портреты и пейзажи, занимался научными исследованиями, изобретательством. Алексей Старцев – его незаконнорождённый сын от бурятки Сабилаевой – стал в Приморье видным предпринимателем и меценатом.
Карл Ландсберг, петербургский офицер, сосланный за двойное убийство на Сахалин, проявил себя на каторге как подвижник, в войне с Японией – как герой.
Заслуги декабристов, участников Польского восстания 1863 года, народовольцев в освоении Зауралья трудно переоценить. Это учёные Тан-Богораз (отец отечественного североведения, автор первого русского фэнтези «Жертвы дракона» и первых же, дошаламовских «Колымских рассказов», в советское время – инициатор создания Комитета Севера, Института народов Севера и Музея истории религии); Бронислав Пилсудский (брат Юзефа – первого лидера возрождённого Польского государства; именно Бронислав достал для брата Ленина – Александра Ульянова – взрывчатку для покушения на Александра III, был осуждён на казнь, которую царь заменил сахалинской каторгой); писатель Серошевский – автор «Якутских рассказов» и «Китайских рассказов», проза которого вдохновила режиссёра Балабанова на «Реку» и «Кочегара», предприниматель Янковский…
В Сибири к государственным преступникам даже чиновники относились лучше, чем в столицах. Герцен свидетельствовал: «Сосланные по четырнадцатому декабря пользовались огромным уважением. К вдове Юшневского делали чиновники первый визит в Новый год. Сенатор Толстой, ревизовавший Сибирь, руководствовался сведениями, получаемыми от сосланных декабристов, для поверки тех, которые доставляли чиновники… Простой народ ещё менее враждебен к сосланным, он вообще со стороны наказанных. Около сибирской границы слово “ссыльный” исчезает и заменяется словом “несчастный”».
Гончаров писал, что в Иркутске он «широко пользовался своим правом посещать и тех, и других, и третьих, не стесняясь никакими служебными или другими соображениями… Перебывал у всех декабристов, у Волконских, у Трубецких, у Якушкина и других».
Венюков вспоминал, как генерал-губернатор Муравьёв, встретив на людях декабриста Горбачевского, громко с ним поздоровался и дружески пожал руку. Тотчас по приезде в Иркутск, «в самый разгар реакции против всего либерального», Муравьёв «открыл им (политическим ссыльным. – В. А.) двери своего дома и посещал некоторых из них лично». Возможно, коррективы вносила сама реальность – как в море или на войне. Венюков: «Здесь, на далёком Востоке Азии, все мы, живые и мёртвые, правые и левые, красные и зелёные, – члены одной великой русской семьи…» Но Муравьёв выделялся даже на общем фоне. Он, по свидетельству Венюкова, «ласкал» петрашевцев. Более того, сам Петрашевский «был даже одно время чем-то вроде хозяйки дома Муравьёва, за отсутствием уехавшей в Париж жены». Петрашевский в лицо критиковал Муравьёва, а тот «слушал, оспаривал, как умел». Муравьёв был чиновником диссидентствующим, в итоге эмигрировал (его прах привезли во Владивосток из Парижа в 1990 году). Но показательно вот что: иркутский губернатор Пятницкий, отправивший по поводу подозрительных связей Муравьёва донос в столицу, был тут же уволен решением царя.
Для географов Михаила Венюкова и Николая Пржевальского, объездивших полсвета, Приморье стало полигоном, школой, тренировкой. Венюков попал на Уссури двадцатишестилетним, Пржевальский – двадцати восьми лет.
Ивана Черского, сосланного за участие в Польском восстании, и Николая Пржевальского, подавлявшего это самое восстание, объединило Русское географическое общество. Теперь для нас важны научные изыскания обоих, а не их политические взгляды. Само пространство мирило противников, превращая охранителей в очарованных странников, а бунтарей – в стражей империи.
Изучая судьбы ссыльных, приходишь к страшноватой мысли: если бы бунтов не было, их следовало придумать. Пенитенциарная система – ценой огромных страданий нередко безвинных людей – сделала неимоверно много для освоения востока. Ссылка в Сибирь оставляла человеку возможность работать, участвовать, развивать. На тихоокеанскую окраину, в медвежьи углы империи попадали активные, умные, образованные, предприимчивые люди – и территория сразу это ощущала. Из якутских записок ссыльного, писателя Владимира Короленко: «Кто знает, что было бы, если бы у русского правительства не было похвального обыкновения заселять самые отдалённые окраины европейски образованными людьми?»
Каторжный Сахалин родил Василия Ощепкова – легендарного спортсмена и разведчика, создавшего борьбу «самбо». Это готовый герой остросюжетного романа. Угодивший в «японские шпионы» и надолго забытый, разведчик Ощепков оказался заслонён своим преемником Зорге, спортсмен Ощепков – своим учеником Харлампиевым и соперником Спиридоновым.
Единоборства – одна из немногих мировых мод, пришедших с Дальнего Востока.
Мастером айкидо стал актёр Стивен Сигал, потомок одесситов и владивостокцев, с недавних пор гражданин России, чуть не получивший «дальневосточный гектар».
Чак Норрис открыл для себя восточные единоборства в Корее, где служил в армии.
Если европейский бокс – голая практичность, то восточный спорт – философия и эстетика, а уже потом всё остальное.
Китай долго испытывал комплекс неполноценности, чувствуя себя отодвинутым на периферию цивилизации. Не хватало по-настоящему всемирного героя китайского происхождения, не локального, а глобального бренда. Таковым стал Брюс Ли, с которого начался планетарный бум восточных единоборств.
В перестроечном детстве мы смотрели его фильмы в видеосалонах по рублю, не считывая ни юмора, ни идеологического подтекста (как не считывали политику в верновских «Детях капитана Гранта» или «Двадцати тысячах лье под водой», воспринимая лишь приключенческую составляющую). Оценивали только эффектность драк. Подозревали, что «Шварц», железный Арни (сын нациста, ставший кумиром нашего поколения) дерётся не очень, из-за чего питает страсть к пулемётам. А Брюс Ли – как те «звери из стройбата, которым даже оружия не выдают»; я бы не удивился, увидев, как он ловит пули зубами.
«Кулак ярости»: начало ХХ века, Шанхай оккупирован японцами – одна из бесчисленных восточных войн, не замеченных Европой; плакат в парке: «Вход собакам и китайцам запрещён». Завязка сюжета – убийство китайского мастера ушу Хо Юаньцзя. Его ученик, которого играет Ли, решает мстить. На стороне японцев – некий русский «мятежник», силач с оригинальной фамилией Петров. Брюс развешивает японцев и китайских пособников на столбах, как комсомольцы Краснодона в «Молодой гвардии» – полицаев. Его персонаж преодолевает китайские комплексы, одолев и титана Петрова, и японцев с их карате. В массовке мелькает Джеки Чан, что символично: приняв эстафету от Ли, он первым из китайцев получит «Оскар», как бы и за Брюса тоже.
Не очень понятно, зачем в этом фильме был нужен Петров, но русский антигерой – в традиции и восточных, и тем более западных боевиков. Побить русского – дорогого стоит. В американском «Не отступать и не сдаваться», где в качестве второстепенного героя появляется призрак Брюса Ли, «плохого парня», русского Ивана, играет юный Ван Дамм. Со Сталлоне в «Рокки-4» бьётся Иван Драго – капитан Советской армии в исполнении Дольфа Лундгрена. Ещё один герой Сталлоне, Рэмбо, тоже повоевал против русских – в Афганистане. Плохие русские олицетворяют для западного зрителя империю зла, беспощадное чудовище, которое тем не менее можно одолеть.
«Путь дракона», первая голливудская работа Брюса, – вроде бы лёгкий боевичок, едва ли не комедия, если не считать финального пафосно-трагического поединка «Брюсли» с «Чакнорисом» (так мы говорили в детстве: «фильмы про Брюсли», «фильмы про Шварца»). Герой Ли приезжает из Китая в Рим, чтобы защитить земляков от рейдеров, пытающихся отжать ресторанчик. Уже здесь – столкновение Азии и Европы. Глядя на античные руины Рима, герой отворачивается: «Похоже на наши трущобы». В фешенебельном районе кривится: «У нас в Гонконге на такие деньги можно было столько построить… И ещё осталось бы». Римские китайцы, которых защищает «дракон», занимаются карате, но это «заморское» (японское) искусство их не спасёт. Другое дело – китайское ушу (кун-фу), превосходство которого Ли доказывает в каждой сцене. Для расправы с «драконом» из Америки выписан супербоец Кольт, которого играет молодой, ещё безбородый Чак Норрис. Гладиаторское столкновение Востока и Запада происходит в Колизее. Восток сворачивает шею Западу на его же территории; китайское боевое искусство – и с ним весь Китай, комплексующий от национальных психотравм, нанесённых европейцами и японцами, – торжествует. «Путь дракона», вышедший в один год с шукшинскими «Печками-лавочками», – тоже авторское кино: сценарист и режиссёр Ли сыграл главную роль.
«Выход дракона» больше похож на стандартный западный боевик. Герой Ли карает преступника, предавшего законы монастыря Шаолинь. Ван Дамм говорил, что благодаря этому фильму увлёкся спортом. В «Игле» Нугманова с Цоем боевые сцены отсылают именно к «Выходу дракона».
Восхищался Брюсом Ли актёр Талгат Нигматулин. Если Кола Бельды на эстраде, а Максим Мунзук в кино отвечали за все коренные малочисленные народы Севера и Дальнего Востока, то каратист, полуузбек-полутатарин Нигматулин воплощал экзотических злодеев – от индейца Джо в «Томе Сойере» до Салеха в «Пиратах ХХ века». В фильме «Приказ: перейти границу» о войне 1945 года в Маньчжурии Нигматулин играл японского смертника, в «Жизни и бессмертии Сергея Лазо» – капитан-лейтенанта Мацуми. В «Восточном рубеже», одном из фильмов цикла «Государственная граница», действие которого происходит в 1929 году в Харбине, Талгат снова эксплуатировал свою восточную внешность и владение карате. Последний фильм примечателен тем, что легализовал эмигрантский «жестокий романс» Марии Волынцевой «Институтка» («Чёрная моль»). В кино прозвучала харбинская версия этой песни.
Советские истерны, действие которых чаще всего происходило где-нибудь в Средней Азии, не затмили голливудских вестернов. «Фар-истернов» было ещё меньше – редкая киногруппа долетит до Дальнего Востока. Удивительно, что иногда они всё-таки долетали – и тогда в кадре появлялись Владивосток («Внимание, цунами!»), Находка («Путина»), уссурийская тайга («Дерсу Узала»).
«Игра смерти» – последняя голливудская работа Ли, завершить которую он не успел. Решение сблизить актёра с героем «до степени смешения» оказалось роковым. Ли как будто заигрался со смертью, кинематографический сюжет стал жизненным. Словно сама судьба спутала Брюса Ли с его героем Билли Ло, которого пришлось доигрывать дублёру в тёмных очках на пол-лица.
(Ли скончался в тридцать два, Цой разбился на машине в двадцать восемь, Нигматулина насмерть забили сектанты в тридцать пять.)
Благодаря Брюсу Ли, этому символу «китайской идеи», Поднебесная начала преодолевать свою провинциальность. И «Оскар» Джеки Чана, и Нобелевка Мо Яня – во многом заслуга Ли. В том, что Китай наконец заговорил в полный голос, сыграла важную роль Россия, не раз защищавшая его от Запада, желавшая видеть его не только дружественным, но и самостоятельным. Мао и Ли – символы освобождения Китая и его новой мировой роли.
Тащившиеся по боевикам с Брюсом, Чаком и Арнольдом, мы ничего не знали о Василии Ощепкове – русском ниндзя, советском Бонде, предшественнике Зорге, мастере дзюдо, создателе самбо.
В романе братьев Вайнеров «Эра милосердия», действие которого происходит осенью 1945 года, есть эпизод (не вошедший в поставленный по книге фильм Говорухина «Место встречи изменить нельзя») обучения муровцев новой борьбе. Лишь Шарапов, прошедший школу разведки, стал для инструктора Филимонова достойным соперником, но и он оказался на лопатках; инструктор объяснил: система борьбы, разработанная «товарищами Спиридоновым и Волковым», называется «самбо». Фамилию подлинного основоположника этой системы тогда мало кто знал.
Василий Ощепков родился на рубеже 1892–1893 годов на Сахалине. Его отцом был столяр Сергей Плисак, матерью – каторжанка Мария Ощепкова, угодившая на остров за некое тяжкое преступление. Чехов с ней разминулся едва-едва, иначе, возможно, мы знали бы о ней больше; младенцу дали фамилию матери в силу его «незаконнорождённости» – брак был, как сказали бы сейчас, гражданским.
Жил Ощепков в посту Александровском (ныне Александровск-Сахалинский). Вскоре после смерти в 1902-м и 1904-м отца и матери опекуны отправили подростка на учёбу в Токио. Сирота попал в Токийскую православную духовную семинарию знаменитого миссионера и востоковеда архиепископа Николая Японского (в миру Иван Касаткин, в 1970-м причислен к лику святых). Порой пишут, что последний был российским разведчиком. Это миф, но то, что в какой-то момент Россия начала направлять в Токийскую семинарию русских подростков, чтобы получить дефицитных переводчиков и разведчиков, – факт. Вот и за обучение Ощепкова в итоге стало платить российское военное ведомство, почему он позже попал в разведку. Тренировки по дзюдо, разработанному в 1880-х на основе старинного искусства «дзюдзюцу» (в русском языке, пройдя через фильтр английского, прописалось как «джиу-джитсу»), вёл в семинарии Окамото-сан – инструктор из Кодокана, главной школы дзюдо, которой руководил создатель этой борьбы Кано Дзигоро. Вскоре Ощепкова пригласили в Кодокан. В 1913-м почти одновременно он окончил семинарию и получил чёрный пояс, став первым русским и четвёртым европейцем, кому был присвоен первый дан – начальная мастерская степень. О нём писала японская пресса: «Русский медведь добился своей цели».
Ощепков вернулся в Россию и попал сначала в штаб Приамурского военного округа в Хабаровске, потом во Владивосток, в контрразведку. Городское спортивное общество предложило молодому мастеру поделиться умениями, и в 1914 году Ощепков открыл во Владивостоке первую в стране секцию дзюдо. Летом 1917 года во Владивостоке прошёл первый в истории международный (российско-японский) турнир по дзюдо. В том же году Ощепков получил в школе Кодокан второй дан.
В 1919 году Ощепкова мобилизовали в армию Колчака. В белогвардейском мундире он служил у интервентов – в управлении военных сообщений японского экспедиционного корпуса, вскоре начал работать на большевистскую разведку. В 1923 году Ощепков едет на занятый японцами Северный Сахалин под легендой «бэнси» – человека, который переводит и комментирует фильмы. Ощепков крутил кино для японских военных и передавал на материк данные о дислокации и вооружении частей, показал себя способным аналитиком, обращал внимание на политику, психологию, быт японцев. В 1925 году глава кинопрокатной фирмы Slivy films Василий Ощепков показывает кино уже в Токио, продолжая передавать в Советскую Россию разведданные под псевдонимом «Монах». Годом позже его отозвали в СССР и чуть не отдали под суд, обвинив в растрате и неплодотворной работе, хотя налицо была некомпетентность кураторов, неспособных распорядиться ценным агентом: «бэнси» плохо финансировали (фильмы ему приходилось покупать за свой счёт), сводки Ощепкова зачастую никто не переводил…
Разведчик закончился – зато развернулся спортсмен. Ощепков возвращается во Владивосток, служит переводчиком, обучает дзюдо. Среди его здешних учеников – видные в будущем спортсмены Кузовлев, Жамков, Косицын. В 1927-м Ощепкова перевели в Новосибирск, где он продолжил тренировать военных. «Дзюудо» (так тогда говорили) Ощепкова всё серьёзнее отличалось от классического. Да и раньше, во Владивостоке, он показывал приёмы защиты от револьвера, отсутствовавшие в кодокановском дзюдо. Это было уже протосамбо, алхимический синтез Востока и Запада.
С 1929 года Ощепков в Москве: инструктор Центрального дома Красной армии, преподаватель Института физкультуры. При его участии выходят руководство по физподготовке РККА и пособие по физическим упражнениям для военных. «Кабинетным» борцом он не был – не раз демонстрировал навыки в уличных схватках с хулиганами.
Историк спорта Андрей Ларионов называет годом рождения самбо 1932-й: тогда утвердили комплекс ГТО II ступени, куда вошла «новая поясная борьба». Сначала её называли «дзюу-до», потом «борьбой вольного стиля». Переименовали неслучайно: во-первых, она уже сильно отличалась от дзюдо, во-вторых, отношения СССР и Японии ухудшились и нужно было замаскировать японские корни советского искусства. Появилась легенда о том, что самбо создано на основе боевых искусств народов СССР.
Официальной датой появления самбо, однако, считается 16 ноября 1938 года, когда Спорткомитет СССР издал приказ «О развитии борьбы вольного стиля». Самого Ощепкова к тому времени уже не было в живых: он умер в Бутырской тюрьме в октябре 1937 года. Тогда в «харбинцах» и востоковедах видели японских шпионов, а Ощепков к тому же служил у Колчака, работал на японцев, бывал в Харбине. В тюрьме спортсмен прожил чуть больше недели. Богатырь, которому не было и сорока пяти, в последние годы страдал стенокардией, не выходил из дома без нитроглицерина. Это, видимо, его и убило: в Бутырке таблеток не было.
На двадцать лет, до реабилитации в 1957-м, имя Ощепкова отовсюду вычеркнули. Отцами самбо называли то Анатолия Харлампиева, то Виктора Спиридонова. Именно о Харлампиеве Юрий Борецкий в 1983 году снял истерн «Непобедимый» с Андреем Ростоцким (обучение карате в СССР в 1981–1986 годах находилось под запретом; случайно ли кино, пропагандирующее отечественное самбо и, прямо скажем, фальсифицирующее историю, появилось именно в это время?).
В основе самбо лежит именно система Ощепкова. Роль Спиридонова, по большому счёту, свелась к тому, что эту систему в конце 1940-х нарекли придуманным им словом «самбо» (звучит по-восточному экзотично, а расшифровывается скромно: «самозащита без оружия»). Что касается Харлампиева, то он был учеником Ощепкова и продолжил дело учителя, хотя его роль в сохранении ощепковского наследия интерпретируют в широком диапазоне: от «спас» до «присвоил».
Самбо постепенно завоёвывало страну и мир; в 1964 году, после того как дзюдо стало олимпийским видом спорта, СССР направил на Токийскую олимпиаду самбистов. Они «выносили» дзюдоистов так, что уже в 1965-м в Японии появилась своя федерация самбо, а советские методички стали переводить на японский. Так искусство Ощепкова вернулось на историческую родину.
Мы не сделали из самбо того, что сделали из восточных единоборств Гонконг и Голливуд, хотя наш «Монах» не менее крут, чем монахи Шаолиня, а самбо – столь же конкурентоспособный экспортный российский товар, как икра, газ, «калаш» и литература. Узнай Кано Дзигоро об успехах самбиста Фёдора Емельяненко – многократного чемпиона мира по смешанным единоборствам, «Последнего императора», – наверняка был бы горд за себя и своего русского ученика Ощепкова.
Строителями империи оказывались первопроходимцы и авантюристы, каторжане и ссыльные, офицеры и священнослужители. Сама территория заставляла человека перерастать себя.
Священники, отправлявшиеся на Дальний Восток, были миссионерами в самом широком смысле слова.
Именно священники стали первыми русскими востоковедами – как, например, отец Иакинф Бичурин, глава русской духовной миссии в Китае.
Митрополит Иннокентий Вениаминов, прибывший в миссию на Алеутах в 1824 году, прожил в Русской Америке пятнадцать лет. Оставил записки об Алеутских островах, высоко оценённые Гончаровым, перевёл на алеутский язык Евангелие, издал алеутский букварь. Позже занялся тем же в Якутии. Он же отыскал новую дорогу от Якутска к Охотскому морю, после чего был основан новый порт – Аян.
Священники становились лингвистами, этнографами, переводчиками, издателями. Участвовавший с тем же Гончаровым в походе на «Палладе» архимандрит Аввакум был и китаеведом, и дипломатом.
Священник Тихон Шаламов в 1893–1904 годах служил настоятелем Воскресенского храма на острове Кадьяк; основал школу для алеутов и – ещё до учреждения в США «Анонимных алкоголиков» – общество трезвости. Был не только священником, но просветителем, экологом, правозащитником, социологом. Из рук будущего патриарха Тихона (Беллавина), тогда епископа Алеутского и Аляскинского, получил золотой нагрудный крест «за крепкостоятельное служение на пользу православия среди инославия». В одном из рассказов его называвший себя атеистом сын Варлам, для которого невольным подвигом и жестоким монастырём стали колымские лагеря, опишет судьбу того самого креста. Ослепший, обедневший старик священник рубит золото топором, чтобы купить еды, и говорит жене: «Разве в этом Бог?» Интересно, что шаламовские Вологда, Кадьяк и Магадан лежат почти на одной параллели; Кадьяк даже чуть южнее.
Архимандрит Палладий (Кафаров) писал работы о морском сообщении между Шанхаем и Тяньцзинем, о восстании тайпинов, составлял китайско-русский словарь. В Приморье занимался археологическими и этнографическими изысканиями.
В токийской семинарии Николая Японского для России готовили профессиональных разведчиков.
Священник, философ Павел Флоренский, попав в 1933 году за решётку, написал в приамурском городе с оригинальным названием Свободный, где располагалось управление БАМлага, работу «Предполагаемое государственное устройство в будущем». В 1934-м в Сковородине на опытной мерзлотной станции проводил научные исследования, впоследствии использованные его сотрудниками Быковым и Каптеревым в книге «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940).
Даже в наши дни священник на Дальнем Востоке отличается от священника средней полосы. Митрополит Тихон (Шевкунов) пишет, как наместника Псково-Печерского монастыря архимандрита Гавриила, известного суровым нравом, перевели в Хабаровск: «Священники на Дальнем Востоке были совсем другими людьми, нежели печерские монахи. О беспрекословном послушании, к которому привык Владыка Гавриил в монастыре, здесь говорить было весьма сложно… Однажды в храме какой-то священник затеял весьма дерзкую перепалку с Владыкой Гавриилом. Тот… грозно пресёк его. В Печорах это было в порядке вещей. Но здесь батюшка пришёл в ярость и с выражениями, далёкими от церковнославянского языка, схватил один из богослужебных предметов, острое копие, – и пошёл с ним на своего архиерея». Владыка Гавриил спустил дерзкого батюшку с лестницы, за что был запрещён в священнослужении на три года.
Для освоения и удержания земель нужны были люди, много людей, не только военные и не только ссыльные.
Кстати оказалась отмена крепостного права: наделы освобождённых крестьян оказались малы, оставалось арендовать землю у помещиков, подаваться в город либо отправляться на восток.
Наряду с принудительным началось добровольное переселение. Крестьянам давали по сто десятин земли, освобождали от рекрутской повинности на десять наборов и от платы за землю на двадцать лет[17 - В конце 1930-х первый секретарь Приморского крайкома ВКП(б) Николай Пегов добивался введения для переселенцев налоговых льгот, бесплатного проезда на Дальний Восток, выделения лесных делянок, разработки системы поощрений для остающихся в крае демобилизованных солдат и матросов. В 2016 г. правительство РФ в тех же целях объявило программу «Дальневосточный гектар», однако население ДВФО с 1992 г. и по сей день уменьшается.]. Ехали сначала сушей (дорога могла занимать два-три года) – из Черноземья, Поволжья, Сибири… С 1880-х – пароходами «Доброфлота» из Одессы (тогда на восток поехали украинцы, прозвавшие Приморье «Зелёным Клином»). С первых лет ХХ века – железным Транссибом.
Поражение в войне с Японией обострило «приморский вопрос». Начался столыпинский этап заселения.
Пришельцы из средней полосы России или с Украины попадали в край, где гуляли тигры, извивались лианы, рос виноград и пробковое дерево, бушевали тайфуны.
Многие везли в Приморье камни – гнёт для засолки капусты. Может быть, из опасения: вдруг там, на краю света, и камней нет. Или же из сентиментальных соображений: камни служили семьям столетиями, их брали с собой как символ оставленного очага.
