скачать книгу бесплатно
Две другие девочки нашего двора, Кошка – Светка Зиновьева, младшая сестра Зюзи, и, особенно, Заяц – Маринка Доденева, тоже наша с Ершовой одноклассница, серая троечница, они, вероятно, в душе Ершову ненавидят – и за одежду, и за приличную семью, и за хорошую учебу. Я же во дворе отличаю ее от босяков. Мне кажется, мы стоим с ней особняком, ближе друг к другу, но это я так считаю. Мне всякий раз приятно ее встретить во дворе, однако, если она не появляется, про нее не вспоминаю. В общем-то, во дворе она все равно инопланетянка. Редкая гостья, в отличие от Кошки и Зайца, которые тут практически живут. А что им еще делать? Книжки читать? У них и близко нет такого собрания книг, как в доме Ершовых! Я, кстати, тоже не сказать, что много читаю. Так, наскоками. В энциклопедии – статьи про жуков и про змей, еще – книгу про пустыню, там тоже змеи, потом – «Волшебника изумрудного города» со всеми продолжениями, прописавшись на какое-то время ради этого в читальном зале библиотеки. Киса, тот самый, которого периодически мутузит Щукин, там тоже появляется. Он ворует книги из библиотеки, как впоследствии выясняется. Но Щукин бьет его не за это. Просто не нравится он ему…
Меня гораздо больше, с самого детства и почти до окончания школы, развлекают не книжные, а собственные выдуманные истории, случающиеся с героями, вылепленными мной из пластилина, нарисованными либо просто воображаемыми. К игрушкам подхожу избирательно, не всякая вдохновит. Но иной раз, видя какую-то безделушку в чужих руках, загораюсь диким желанием завладеть ею – выклянчить в подарок, купить, обменять, как угодно! Ведь теперешний владелец не понимает, какое богатство держит в руках. А как игрушка «оживет» у меня! Щелкунчик отдыхает… Тем более – живность! Как-то раз увидел на пляже у мальчишек зеленую змейку, которую идентифицировал как водяного ужа. Науськал маму, чтобы выкупила змею у пацанов – что они в змеях понимают? Получилось, мой жар передался маме. Так счастлив был, что даже написал про своего ужонка рассказ, фантазируя про его жизнь на берегу водоема: как он плавает среди кувшинок, охотится на лягушек, хватает рыбу. Нарисовал к своему рассказу картинки…
Но, возвращаюсь к Ершовой. Однажды моя мама, придя из своей парикмахерской, рассказала о новой прическе под названием «Сессон», которую осваивают мастера, показала стриженые головы на фото. Ну, осваивают и осваивают, мне-то что? В одно ухо влетело, в другое вылетело. И вдруг в школе вижу Ершову в новом облике, без обычных косичек. Ее светлые волосы по-модному пострижены. Догадываюсь, что это и есть тот самый «Сэссон». Еще, юбка на ее школьной форме сделалась короткой, как у фигуристки на льду в телевизоре, или как у «звезд» нашего класса – тех девушек, что выглядят постарше остальных, и, как мы с Паляныцько и Кобзевым считаем, не воспринимают нас всерьез. Поднимаясь по лестнице, девушки в своих коротких юбках стараются идти как бы немного боком, прикрываясь портфелем от прыщавых дежурных по школе, сидящих на низком подоконнике лестничной клетки и пялящихся.
Я стал безотчетно задерживать взгляд на Ершовой. Нет, не когда был дежурным, да и с лицом, слава богу, у меня было все в порядке, – в классе, если попадалась на глаза. Дальше зачем-то принялся специально отыскивать ее глазами. Отчего-то радоваться, когда она входила в класс, и скучать, если ее не было в школе. Ее вызывали к доске – пользовался возможностью не украдкой, а «легально» глядеть на нее. В какой-то момент, не сразу, поскольку такое случилось впервые, вдруг догадался, что означает мое помешательство. От осознания сделалось сладко на душе. Еще приятнее, чем пока бродил в потемках. Однако «помешательство» прогрессировало. Я старался поймать ее ответный взгляд. Ликовал в душе, если казалось, что поймал, и впадал в уныние, когда считал, что она на меня и не глядит. На классном вечере игра в «Ручеек» приобрела особый смысл, – кого выберет она? Кого пригласит на белый танец?
На дне рождения Ершова-именинница в роли Садовника начинает игру:
– Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме… Ландыша.
(Ландыш – это я!!!)
– Ой! – восклицаю.
– Что с тобой?
– Влюблен!
– В кого?
– В Садовника!..
«Любит – не любит, плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет?»
Долго так продолжаться не могло, хотелось уже определенности! Открылся Стасику, что Ершова сводит с ума. Додумался до того, чтобы написать ей записку, совершить признание. Опыт пионерского лагеря! Но, там все было несерьезно, нестрашно и взаимно, а здесь…
Стасик с любопытством наблюдает мое сумасшествие, подзуживает: «Давай, давай!» Ему интересно, чем все закончится. Говорит, что тоже состряпал любовное послание для Усвоевой на тот случай, если мой метод добиться взаимности окажется действенным… Записку свою он порвал потом.
– Пашка, ты дурак такой! – говорит мне Ершова по телефону, услышав, кому принадлежит авторство анонимной записки. А ведь мне казалось… В ее голосе звучит сочувствие, сожаление, что угодно, только не взаимность.
– Дурак, да? Ну, ладно…
Стасик, гад, присутствовавший при разговоре, тихонько собирается и уходит домой, видя воочию, что сейчас меня лучше оставить одного. Кажется, он за меня даже побаивается… Как завтра появлюсь в классе, встречусь с Ершовой, я не представляю. Не пойду! Перевестись в другую школу на фиг!
Утро вечера мудренее не всегда, как оказалось. Иногда просыпаешься с тем же чувством, с каким засыпал, даже хуже. Все же пошел в школу, с холодным огнем в груди, готовый встретить насмешливые взгляды. Казалось, все знают уже.
Но, никто на меня не смотрел, и все было как обычно. Когда в класс вошла Ершова, подумал, сквозь землю провалюсь со стыда, едва глянет в мою сторону. Но она не глядела и вообще делала вид, будто ничего не произошло. Этот проклятый день кончился, я, к удивлению, не умер от позора, живой вернулся домой, появилась надежда, что смогу и дальше как-нибудь влачить жалкое существование. Постепенно немного ожил, и, как ни странно, обнаружил, что чувство мое не убито окончательно. Стал в мыслях пускаться на уловки, выдумал, будто сам виноват, что Ершова так ответила. Может, она просто испугалась? Не надо было писать записку, тогда все могло сложиться по-другому. А что, если все еще переменится? Вдруг она сама теперь жалеет, что отвергла меня? Но, у меня есть гордость, черт побери! Если не сейчас, то потом пожалеет обязательно, когда поймет, кого отвергла. Я докажу… – дальше мысли терялись в тумане. Что именно докажу и каким образом, самому было не вполне ясно. Но, докажу обязательно!
А пока – словно крылья подрезали. Находясь в компании, делаю вид, будто такой же, как все, в чем-то участвую, и даже чем-то увлекаюсь. Но, порой вспоминаю, что «взлететь» не могу больше. Когда теперь новые «крылья» отрастут, когда снова смогу «летать»? И смогу ли?..
Со Стасиком вляпываемся в историю. Выходим с рогатками поохотиться на птичек – он мастерски умеет делать рогатки, оказывается. Секрет в том, чтобы рога стояли узко, тогда рогатка будет бить метко. Попадаемся на глаза директрисе Пелагее возле школы. Та в окно глядела, «не видать ли Красной Армии?» – а тут мы. Какие-то уроды побили в школе стекла накануне, теперь списали все на нас. Вызвали родителей, жуть! Несправедливо – по окнам-то мы не стреляли, идиоты что ли? Не поверили. А больше всего обидно было то, что за нами директриса отправила «группу захвата», состоящую из своих же (относительно, конечно) пацанов, оказавшихся у нее под рукой. И вели нас со Стасиком однокашнички из параллельного класса, точно взрослые дяденьки нашкодивших подростков. Спасибо, хоть не за ухо!
Директор школы Пелагея – Пелагея Ивановна – высокая, статная, мудрая, фронтовичка сказала моей маме, которую очень уважала:
– Паше надо бы отойти от Паляныцько. Паша такой хороший мальчик, а Паляныцько его испортит!
Нашли, бляха муха, бесхребетное существо – Пашу Уремина! До этого Щукин меня «портил», а еще раньше – Речкин. Тянет меня к людям с червоточиной, видать. Но, сказать, что подобное тянется к подобному, значило бы себе польстить. Почему-то никто не боится, что я кого-нибудь испорчу.
Отец Стасика и моя мать, вместе побывавшие на ковре у директора школы, порешили, что нам больше не дружить. Ну вот, опять! Я сильно расстроился. Даже поплакал немного. К счастью, угроза так и осталась лишь угрозой.
У Стасика дома образуется «шахматный клуб». Основных участников трое – сам Стасик, я и Тарас Мишин. «Заседания» проводятся вместо уроков, естественно, когда родителей дома нет, и сопровождаются «оргиями». Члены «клуба» желают пить кофе с коньяком! Кофе, правда, нет – лишь какао. Вместо коньяка добавляется «Рижский бальзам» из заначки родителей Паляныцько, но это ничего. Я воздерживаюсь, а эти двое морщатся, но глотают. Потом курим на балконе. После вдыхания табачного дыма, следом за легким возбуждением, приходит апатия ко всему. Зачем курю – сам не знаю. Надо бросать!
Стасик играет в шахматы чуть лучше меня, Мишин от нас поначалу отстает, но быстро набирает форму. Каждый ход он обдумывает долго, обстоятельно.
– Ну чего ты телишься? – не выдерживаю я. – Будешь ходить, или нет?!
– Чего орешь? Дай подумать, – невозмутимо отвечает Мишин.
– Пашич, не пугай его, – просит Стасик. – А то сходит еще… под себя на моем диване, не ровен час!
– Так, Паляныцько! Бунтовать? Бунт на корабле? – поднимает брови Тарас.
Своим мужественным лицом Тарас напоминает мне Валерия Чкалова. Нормально смотрелся бы на постаменте на площади Минина. А неприличный жест, в котором застыли руки великого летчика (на самом деле – натягивающего перчатку), у Мишина, возможно, вышел бы даже лучше. У него мощно развита от природы мускулатура. Побороть Мишина невозможно. Благо то, что Тарас – здоровяк флегматичный и неагрессивный. В классе он ростом выше всех из пацанов, но все же чуть пониже Жени Башмачниковой. На школьных вечерах девочки шепчут Тарасу, чтобы пригласил Башмачникову на танец, больше никто не отважится. Тарас соглашается, он добрый, хоть по виду не скажешь. Тихая, скромная отличница Башмачникова, с простым, как у крестьянки с картины кого-то из передвижников, лицом, принимает приглашение, как бы не догадываясь, что Мишина подговорили.
Поначалу Мишин, с которым сошелся общительный Стасик, мне не нравится, уж больно ехиден, все посмеивается надо мной. Он обладает отменной памятью на факты, даты, имена. Любит поймать на неточности Стасика, когда тот выпендривается книжными знаниями. А мне лучше вообще помалкивать. Но, молчать я не собираюсь, поэтому то и дело с Тарасом у нас случаются словесные перепалки. Любимое развлечение у Тараса – разгадывать кроссворды, расти над собой. Дома у него есть разные словари, в которые то и дело заглядывает. Он вообще любит читать. Со Стасиком на пару задолбали меня цитатами из «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Я из принципа этих книг не читаю. От того, что сам понимаю, «принцип» – дурацкий, злюсь еще больше.
С Паляныцько они между собой тоже пикируются, но чаще от обоих достается мне. Стасик, сволочь, умеет ударить словом не в бровь, а в глаз. На мои же оскорбления никогда не отвечает – понимает, что это я от бессилия. Периодически ругаюсь с ним и некоторое время не общаюсь, но потом все равно мирюсь, потому что с ним интересно.
У Стасика родители интеллигентные, оба инженеры, любят хорошие книги, ходят в театр, слушают магнитофонные записи Высоцкого, держатся просто, принимают меня тепло, берут с собой на настоящую рыбалку – едем на электричке, с палаткой. Я стараюсь при них больше слушать, меньше говорить, боясь попасть впросак, и только улыбаюсь. Я – как та собака, что смотрит умными глазами и, кажется, все понимает, но сказать ничего не может. Впервые в жизни ощущаю узость собственного кругозора – Мишин порадовался бы, услышав такое признание, ведь это было его целью, меня уесть.
Стасика же ему переболтать сложно. То, что язык у Паляныцько подвешен хорошо, вынуждены признать даже учителя в школе, которые его не любят, – учиться не хочет и себе на уме. (Томик Мопассана вкупе с тарелкой семечек и вправду Стасика притягивают сильнее, нежели физика и математика).
В девятый класс его все же перевели, из школы не выпихнули, хотя поволноваться родителей заставили. Да и не только родителей, самого Стасика тоже – в трудовом лагере. Едва оттуда не турнули, а вылететь из лагеря автоматически означало бы поставить крест на переводе в девятый класс. Отправился бы в ПТУ – профессионально-техническое училище, в простонародье – «Помогите тупице устроиться». Хотя провинность его была не столь велика – всего-то сгонял в самоволку в город на паровозике. Я тоже гонял, но не попался, а Стасику не повезло. Другие не такое вытворяли и ничего. Женька Щукин, например, пил яблочное вино, использовал своего «мальчика для битья» Кису по назначению сверх меры, ему было все по фигу, в девятый класс он и не собирался. Скорешился с деревенскими пацанами, гульбанил с ними. Мы со Стасиком и другие скромники лишь смотрели со стороны, как развлекается в колхозе наш «авангард».
Стасик потихоньку нащупывает дорожку к своему пьедесталу, на который потом взберется. Лена Углова и несколько хороших шуток, удачно сказанных в классе, уже явились заявкой на победу. Наши девочки обратили на Стасика Паляныцько внимание – остроумный мальчик! И, что удивительно, даже одна из тех самых-самых, которые ходили в коротких юбках, прикрываясь портфелями, – Лариса Печенкина.
У меня дух захватывает, когда Стасик в новом модняцком пиджаке, слегка великоватом ему в плечах, отправляется гулять с самой Печенкиной! На него точит зуб ее прежний ухажер, местный бандюган, который ниже ее ростом, увлечение становится стремным, но за Стасика вступается Женька Щукин, и бандюган его не трогает.
Стасик знакомит Ларису с родителями, она им нравится: красивая, культурная, спокойная. История закончилась… ничем. Прогулками и интеллигентными разговорами. Я полагаю, ему не столько нравилась Печенкина, сколько будоражило кровь, на что он замахнулся. Однако когда настал момент перейти от слов к делу, просто струсил. Это случилось в походе, в палатке. Вероятно, Печенкина, девушка, скорее всего, в определенном смысле уже раскрепощенная, сочла его ребенком, либо просто обиделась. В дальнейшем Печенкина была спущена на тормозах, поскольку Стасик сам не знал, как вернуть отношения, пошедшие на спад. В моих же глазах его незнание выглядело как проявление характера. Сумел отказаться от самой Печенкиной!
К этому времени я по собственной инициативе прочитал «Героя нашего времени» (прежде, на уроках, лишь «проходил») и пришел в восторг от господина Печорина! Потом был Жюльен Соррель из «Красного и черного» Стендаля, а в кино – актер Олег Даль в роли советского разведчика в фильме «Вариант «Омега»… Меня привлек тип мужчины со сложной душой, умеющего понимать тонкие материи, ценить прекрасное, тяготящегося окружающей пошлостью, при этом отнюдь не слабака. Он живет своим умом, по своей логике и умеет побеждать, в том числе и женщин, не быть от них зависимым, того хуже – ими отвергнутым… как я. Одним из таких героев, как я для себя открыл, является и мой лучший друг – Стасик Паляныцько. Я был просто влюблен в него. Хотел быть на него похожим.
К моему несчастью, еще одним человеком, обратившим на Стасика внимание, была Ира Ершова. Она сама подкатила к нам. Гуляли всем классом по городу после последнего звонка. Мы вообще в то время много гуляли, встречались, общались. Атмосфера была волнительная – ожидание грядущих перемен. Скоро все разъедутся, кто куда, поступать в вузы.
Ершова втиснулась между нами, взяла обоих под руку и сказала:
– Мальчишки! Вы такие хорошие! Давайте дружить.
– Против кого? – уточнил Стасик. Наши девушки, те, которые самые-самые, включая Печенкину, Ершову отнюдь не жаловали – уж больно манерничала. Ира надрывно захохотала. В отличие от меня, Стасик Ершовой не боялся. У них пошел разговор о произведениях из журнала «Юность», про поэта Евтушенко, про кино… Я лишь улыбался, по своему обыкновению, и помалкивал. В отношении Ершовой главной моей целью теперь было доказать всем, что она мне безразлична, – доказать ей самой, Стасику и, главное, себе. Стыдно было вспоминать, что так подставился, позволил себя отвергнуть. Страшно было дать хотя бы малейший повод думать, будто что-то еще к ней испытываю. Слишком часто повторял, что она мне по фигу. Стасик нашел мое слабое место:
– Ты притворяешься, что она тебе по фигу, – сказал.
– Ни хрена! – опроверг я чересчур горячо.
– Ершова – дура, – сказал Стасик.
– Все бабы – дуры, – охотно согласился с ним. Я же недавно прочитал «Героя нашего времени»! А Ершова, если и не дура, так Стасик ее обязательно выставит таковой. Зная своего друга, я в этом нисколько не сомневался. А она сама виновата: начиталась французских романов, влюбилась в интриги и острое слово. В лице Стасика нашла героя романа. В том, что мы с Ершовой в данном случае похожи, себе признаваться не хотелось. Ее мама, преподаватель университета, по-своему оценила увлечение дочки: «Паляныцько – это кошмар!» Кажется, лишь добавила ему веса в дочерних глазах, хоть в иных случаях дочка к маминым словам прислушивалась. Опальный герой еще интереснее, чем просто герой.
Видя, как Стасик прямо у меня на виду без стеснения побеждает мою Ершову, бьет ее словами, а она от него терпит любую гадость, почитая за остроумие, я вынужден радоваться и чуть ли не аплодировать ему, поскольку являюсь заложником собственных слов. Мне же все по фигу! А он то ли не понимает, что причиняет мне боль, то ли отлично понимает, но его и это возбуждает тоже. Однако мое восхищение другом сильнее любых обид, которые приходится терпеть от него. Ощущение собственной наивности (необразованности) надолго застревает в душе, но я его вытесняю из сознания. Подменяю местоимение «Я» местоимением «Мы» («Мы со Стасиком»). Мы со Стасиком веселые, остроумные, над всеми смеемся, у нас – приключения! На самом деле приключения – у Стасика. Во дворе – с Угловой, потом в классе – с Печенкиной, дальше будут другие. Да он еще привирает. Я горжусь им. Я вдохновлен собственным пониманием красоты в людях. У самого же – наивные историйки. Хочу, чтобы они выглядели в духе «нас со Стасиком», и в таком ключе рассказываю ему о них, в душе понимая, что это не так. Выдаю желаемое за действительное, в том себе не признаваясь.
Вскоре родители Стасика возвращаются на историческую родину, в Одессу, и сам он – туда же. Собирается поступать в папин институт, где протекция имеется, оставив здесь, в Горьком, столь расстроенных его отъездом друзей – меня и Ершову, а я теперь должен «дружить» с Ершовой один. На пару со Стасиком было все же легче. Что говорить Ершовой при встречах о себе, понятия не имею. Да я ей, слава богу, и не слишком интересен. Ей больше нравится самой рассказывать – о себе, о своих поклонниках из числа маминых студентов. При этом вслед за мамой, она всех делит на людей «нашего» и «не нашего» круга. Меня она, кажется, тоже причисляет к своей свите. Надумала там себе чего-то, отвела мне какую-то роль. Этими «дружескими» прогулками я тягощусь, чувствую себя всякий раз не в своей тарелке, но что поделаешь? Назвался груздем, полезай в кузов раз за разом. Мы же друзья! Стать другом женщине, которая тебя отвергла как мужчину, что может быть унизительнее? Надо было сразу ее убить.
Схожусь ближе с Мишиным. Готовимся поступать в один институт, вместе учим билеты, решаем задачи. Перекур на балконе – строго по часам. Мишин пунктуален до занудства. Приходится попутно осваивать новую для себя науку – дипломатию. Сглаживать углы, не реагировать на резкие и прямые суждения упрямого Мишина, не отвечать ему в том же духе, уступать. И, удивительная вещь, «дипломатия» приносит плоды – Мишин перестает меня «бодать», делается мягче. С ним становится возможным нормально общаться, и уже реже хочется его прикончить, нежели на «заседаниях» «шахматного клуба».
Мишин молодец все-таки. Отчасти мне его жалко – один в поле воин. В отличие от меня, не занимался ни с какими репетиторами. Я – по физике. Математичка Гульнара у нас итак была – супер, правда характером – монстр, но, наверное, иначе не бывает. Никто над Тарасом не стоит, в попу не дует, не создает особые условия. Все сам, сам. Правда, и чести будет больше, коли поступит. Смог ли я бы так, без маминого нацеливания, не уверен.
Почему я выбрал технический вуз, Институт инженеров водного транспорта, сам не знаю. Интерес к технике исчерпал, кажется, еще на стадии детских конструкторов, которые дарил мне крестный, начальник моего отца в редакции и его близкий друг. Такие конструкторы еще достать надо было! Сосед Рома, сын дяди Жоры, четырьмя годами раньше сумел поступить в этот институт. Проходной балл там не слишком высок был – сумел набрать, хоть звезд с неба в школе не хватал, учился на «три» и «четыре». Я все же – на «четыре» и «пять». Ну, и Мишин сюда нацелился, и еще один наш одноклассник. Я – за компанию с ними, можно сказать. Иначе – в армию. Я не сильно ее боялся, армии, ведь совсем от нее все равно не отвертеться – только отсрочку на пять лет получить, но проникся маминым убеждением, что нужно получить высшее образование, и отнесся к подготовке серьезно.
В итоге подарил своей маме самый большой в ее жизни праздник, после моего рождения, вероятно, – она плакала от счастья! Сам тоже был удовлетворен, конечно, узнав о том, что зачислен, но, куда более спокоен, нежели моя мама. Это, вне всякого сомнения, была больше ее заслуженная победа, нежели моя.
А вот Мишину не повезло – полбала не хватило. Тем более обидно, что он помог мне на экзамене по математике, – нашел ошибку в решении тригонометрического уравнения. Я сам никак не мог, глаз намылился, как у утомленного разведчика, если вспомнить Володю Шарапова. И третий наш друг тоже чуток не дотянул. К огорчению друзей, в этот год необычайно много народа в абитуриенты после рабфака поперло, а тем лишь бы на тройки сдать. Еще – медалисты. В результате, для всех прочих, кто шел на общих основаниях, конкурс оказался весьма высок. Однако выяснилось, отчаиваться рано друзьям – их взяли кандидатами в студенты! Прежде мы и не слышали про такой «институт» – кандидатов. Их гоняли по хозработам и прозвали рысаками. После первой же сессии часть рабфака благополучно отсеялось, не потянув, и наших «рысаков», Тараса и Боба, зачислили в студенты по-настоящему.
Боб – это Боря Конников. Как и я – с первого по десятый в одной школе, соль класса, можно сказать. Он долго был добродушным толстяком, которого «жали на масло» – втиснув в угол толпой, давили, он хохотал. Учился хорошо. К восьмому Боб постройнел, возмужал, учиться стал хуже, дал кое-кому в морду из тех, кто жал его на масло, избавился от комплексов, освоил игру на гитаре, у него обнаружился прекрасный голос. Ни дать, ни взять – Элвис Пресли (Боря на него и внешне был похож). Одноклассницы пищали. В спортивном лагере Боб наставлял нас с Кобзевым, каким образом следует вызывать у себя эякуляцию. Я по скромности остался сторонним наблюдателем на практическом занятии, а Кобзев принял живейшее участие.
С Бобом мы подружились в десятом, что я, несомненно, считал честью для себя – сойтись со звездой класса. Сомневался, дотягиваю ли, чтобы Боб вправду, серьезно, считал меня своим другом? Тарас над Бобом посмеивался, называл Бобочкой, и говорил, что Бобочка – простой, как батон за пятнадцать копеек. Это из-за Бобочкиного бесхитростного нахальства.
Мы со Стасиком к окончанию школы в росте подтянулись. На выпускном я счел своим долгом пригласить на медленный танец каждую одноклассницу. Туфли, правда, на каблуке надел, на всякий случай – как раз в моду вошли. Даже Женя Башмачникова не казалась уже такой высокой…
Первого сентября учеба в вузе, едва начавшись, тут же и кончилась – отправились на картошку. Кроме рысаков, в том числе Тараса и Бобочки. Кандидаты остались «трубить» при институте. В итоге в новом, только складывающемся, студенческом коллективе на картофельном поле я оказался один, без старых друзей. Стал присматриваться к новым лицам, своим однокурсникам.
В центровые сразу выдвинулись Князевы, братья-близнецы. У них папа в нашем институте преподавал. Сила и обаяние – море обаяния! – с легким бандитским налетом. Ни дать, ни взять, Жан-Поль Бельмондо, помноженный на два, и Петр Алейников в одном лице. То есть, в двух лицах. Оба бывшие гимнасты, потом карате занимались. После фильма «Пираты ХХ века» народ с ума сошел. Еще несколько вчерашних абитуриентов, выглядящих взрослыми дядями, составили окружение Князевых. Некоторые – после армии. Рабфак тот же. Я почувствовал себя на обочине.
На «обочине», впрочем, тоже есть жизнь. Сперва больше общался с одним шумным холериком (имея в виду его характер, а не заболевание, боже упаси!), типичным «крикуном». Красивый такой, кудрявый, жутко общительный, всем приятель. Но, он быстро утомлял. С другим – длинным молчуном Гошей, получившим прозвище «Кран» – стали вместе ходить по вечерам до девочек, новоявленных однокурсниц.
Мы, пацаны, все вместе жили в школе, прямо в классе, из которого вынесли парты и втащили туда кровати с панцирными сетками. Лежа в постели дымили, окурки втыкали под кровать, между половиц. Когда сигареты кончились, и деньги – тоже, стали потрошить свои бычки и сворачивать козьи ножки. Я в этом весьма преуспел! Девчонок, тех по домам расселили. У нас, в школе, они лишь на танцы собирались по вечерам.
Я все присматривался, может, какая понравится?– но нет. Самых смазливых сразу разобрали Князевы и прочие центровые, с ними не посоревнуешься.
– Они все принимают за чистую монету! – услышал я, как посмеивается один из центровых над той, которую провожает после танцев. Делалось еще обиднее за себя, – кто-то может просто поиграться с красивой девчонкой, какая на меня здесь и не взглянет. Каждая из тех, что остались «не разобраны», чем-то недотягивала в моих глазах. Огненную воду я по-прежнему не употреблял, в отличие от центровых, хотелось романтики.
Я старался быть остроумным в духе «нас со Стасиком». Пытался копировать его манеры, интонацию голоса, иронию, не понимая на самом деле, откуда ноги растут в его шутках. Сам себе пародист! Жалкое, романтическое создание – Паша Уремин.
Готовясь с Мишином к вступительным экзаменам, я прочитал, наконец-то, «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» – потрафил Тарасу. Слушая мой хохот, доносящийся из сортира, он удовлетворенно посмеивался. Книги настолько впечатлили, что попробовал сам сочинить что-то веселое, в духе Ильфа и Петрова. Один рассказ написал про Стасика, другой – про Ершову. Стасик, тоже романтик на свой манер, сохранил эти произведения в своем архиве, я же впоследствии всякий раз, как он вспоминал о них, просил выбросить на фиг.
Стасик пишет письма из Одессы. Ершовой тоже. Он – студент! В отличие от нас, их там посылали не на картошку, а на виноград. Интересно живет, ввязывается в приключения, и конечно, находится не на обочине, как я для себя свое место определил, а в самой что ни на есть гуще событий. Что его слова надо делить надвое (это как минимум), такая мысль мне в голову не приходит. Сам я в ответных письмах также пытаюсь что-то выжать из своих институтских впечатлений, пребывая в убеждении, что это все бледнеет в сравнении с жизнью друга – настоящей, не то, что у меня. Я жутко скучаю по нему и с нетерпением жду встречи. Стасик обещает прилететь в Горький при первой возможности.
Когда это случается, подливает еще масла в огонь. У него появилась наставница, соседка – живут в одном дворике, она старше его, «центровая телка», дает ненавязчивые советы, как себя вести с девушками. Вроде как приобрел с ней свой первый опыт… Впоследствии выяснилось, что Стасик брехал, как не знаю кто, я же слушал его развесив уши. Нет, что-то там все же было, но – так, ерунда… Потом он закрутил романтическую историю с однокурсницей, я принимал отчеты из Одессы. Еще, обзавелся корешем из группы, вместе ходят пить пиво в «Гамбринус» и на всякие «мадапаламы» (ткань здесь не причем, так прозвали пирушки).
– Вы со Стасиком пишете письма, как настоящие писатели! – говорит мне комплимент Ершова при встрече. Он ей цитировал некоторые выдержки из моих писем, желая сказать обо мне лестные слова, – достойный друг!
В институте у меня – серая, скучная жизнь. Тарас оказался в другой группе, в своей я близко общаюсь лишь с Бобом. Ни с кем из однокурсников не сдружился, в общагу, туда, где настоящая жизнь, не хожу. Раз погонял с общагой в футбол, понял, что футболист из меня, на фоне других, никудышный, на этом все закончилось.
На лекциях, записывая материал, часто делаю это автоматически, в мыслях отвлекаясь от темы за наблюдением лиц. Среди однокурсников есть интересные, красивые люди. Не только братья Князевы, и другие. Да почти каждый чем-то интересен. Девушки – само собой, но речь не о внешности. Вижу чужую красоту, наверное, лучше, чем сами ее обладатели, но, к несчастью, не наблюдаю никакой в себе.
Первый курс отучился ни шатко ни валко. Летняя практика на Заводе коробок скоростей наводит на меня ужасающую скуку. Страдаю, намазывая агрегат белой эмульсией, чтобы наложить на него паронитовую прокладку и прикрутить поверх болтами крышку лючка. Такова операция на конвейере. Облегчение наступает, лишь когда удается о чем-то задуматься, унестись в мыслях далеко-далеко от промышленного производства. А дома, по возвращении со смены, как назло, делать нечего. Все дворовые «крикуны» разъехались, кто куда. Я валяюсь в оцепенении, словно осенняя муха, на диване. Как-то раз рука, безвольно опустившаяся на пол, нащупывает под диваном стопку журналов. Не то, чтобы рука моя стала неестественно длинной от тяжелых заготовок на заводе, просто журналы лежали недалеко. Вытащил на свет одно издание, прочитал на обложке название: «Здоровье». «Нет, это мне читать еще рано», – решил и дотянулся до другой стопки. Это был любимый мамин «Советский экран».
Я никогда не страдал киноманией, фигней – случалось, однако задевало, если Стасик или Тарас начинали щеголять знанием имен актеров, и в каких фильмах те снимались. Поскольку делать было решительно нечего, подумал, вот хороший повод пополнить, наконец, свой культурный багаж… Выяснилось, что у меня тоже давно есть свои любимые актеры, только я этого не знал. Так что ничем я, Паша Уремин, не хуже этих доморощенных интеллектуалов – Тараса и Стасика. За месяц так вырасту над собой – родная мама не узнает! Знал бы я наперед, чем это закончится…
Дома, после того, как нашел себе занятие, жить стало полегче. А вот на работе – по-прежнему мрак. Единственная отрада – теперь, когда за монотонным делом я, начитавшись дома «Советского экрана», задумывался, то «смотрел кино», «видел» лица актеров. Вот у кого увлекательная работа, интересная жизнь! Пока что я еще никак не пытался связать то, что взволновало, с собой. Но, в какой-то момент вдруг задал себе вопрос: «А я бы так смог?» И этот простой, казалось бы, вопрос, перевернул всю мою жизнь. Конечно, смог бы! Обязательно смог! И… смогу!!! Ведь вот оно, мое призвание – заниматься искусством! Ну, какой я на хрен технарь?!!
С недоумением смотрел я на очередную, подползающую на конвейерной ленте, коробку передач. Такую же недоделанную, как вся моя предыдущая жизнь. «Нет, отныне все пойдет по-другому!» – решил.
Казалось бы, озарение мое было ничуть не лучше заявки на высшее техническое образование. Там я хотел стать инженером-механиком, в жизни не разобравшим своими руками хотя бы велосипедной втулки. Тут надумал стать артистом, никогда прежде не занимаясь в художественной самодеятельности, не считая маминого зайчика, водившего хороводы в детском саду вокруг елочки, да роли бойца в школьном спектакле по бессмертному творению генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». Однако меня это ничуть не смущало. Ведь я открыл в себе не склонность плясать вприсядку, а драматический талант. «Быть или не быть? – вот в чем вопрос».
Демоны расходились не на шутку. Однако вместе с безумной смелостью мечты подал голос здравый смысл. Я решил бросаться к цели, очертя программу подготовки, но не голову.
Закончилась практика на заводе, прошло лето, началась учеба на втором курсе. Я не только не охладел к своей мечте, а напротив, еще больше окреп в желании осуществить ее. Я вовсе не собирался бросать технический вуз, чтобы поступить в театральный. Мама напрасно глотала валидол. Такую идею реализовать можно было лишь наполовину. То есть, бросить-то я смогу легко, а вот поступить – вряд ли. Безумная мечта орала в ухо, что во ВГИКе или в ГИТИСе меня сразу признают за своего, как Буратино в театре Карабаса-Барабаса. А здравый смысл с иронией спрашивал: «Такой большой, а в сказки веришь?» Я хотел быть не только талантливым, но и умным. Поймать журавля, но прежде синицы из рук не выпускать, черта с два!
Я настроился на долгую дорогу к своей цели. И сама она приобретала у меня все более широкие очертания. Все-таки актер – профессия зависимая. Вернее сразу думать о режиссуре. Да и лучший сценарий я, конечно, тоже напишу сам. Стало быть, все начинается с литературы!
Кстати, у меня всегда легко, как дыхание, получались школьные сочинения. Особенно – на вольные темы. Там, где не нужно было вспоминать, в какой мере Наташа Ростова являлась провозвестницей Великой Октябрьской Социалистической революции.
Для меня началась новая жизнь. Бешено читал художественную литературу. В основном – классику. Часами драл глотку под гитару – вдруг пригодится? Учил какие-то стихи. И чем больше готовился к новой, яркой жизни, тем более ощущал себя белой вороной в стенах технического вуза среди людей, которые не притворялись будущими инженерами, а реально хотели ими стать. Я же свое получаемое высшее техническое образование считал лишь одной из граней будущего художника, в самом широком смысле этого слова. Вот так, ни больше, ни меньше.
К сожалению, невозможно гореть ежечасно. Как только мечта утихала на какое-то время, впадал в черную тоску от того, что приходится заниматься не своим делом. Жить по принципу строителя коммунизма: терпеть временные трудности ради светлого будущего. Еще страшнее были сомнения. Вдруг все, что себе надумал, – бред сивой кобылы?! Ничего не получится на самом деле? Может, стоит оглянуться по сторонам? Вокруг не такие как я, – счастливые люди. Они бухают на дачах, закручивают романы, коллективно лепят курсовые работы в общаге. Веселуха! Но, я же не спорю, что это здорово. Я тоже готов участвовать. Только мне этого мало, мало, мало!!! Я должен реализовать себя, черт возьми! Ради этого стоит жить.
Делиться своей мечтой со всеми подряд я остерегаюсь. Людей смешить! Не поймут. Только с самыми близкими.
Однако Стасик тоже не понял. Ему нравились лишь свои собственные «блестящие» проекты. На мое признание он сделал очень умное лицо и изрек:
– Хм! Поступить в серьезный технический вуз и после этого идти в артисты?
Чья бы корова мычала! Свой-то «серьезный технический вуз», как выяснилось, он бросил и готовился теперь к тому, что вот-вот загребут в армию, и в Горький прилетел, чтобы красиво об этом сообщить. Дескать, большого желания учиться не имеет, тянуть на тройки мог бы, но не хочет. Решил подумать обо всем, а пока отслужить в армии. Спектакль удался. Он купил бутылку вина, Ершова рыдала. Я тоже искренне верил, что институт Стасик оставил по собственному желанию, а не вытурили за неуспеваемость, переживал за друга, гордился его смелым решением и думал, что сам бы так не смог.
Вскоре он уже подавал весточку из учебки где-то на Украине, их там заставляли много бегать, затем отправился служить в Казахстан. Степь, зимой – мороз, летом – жара, суровый быт, мало воды, полигон, стрельбы. Правда, оттягивается в командировках. При движении по железной дороге, с корешами что-нибудь «заимствуют» на стоянках из соседних составов, где – арбузы, где – вино. Всем пишет письма, взращивая в наших умах образ героя. Я тоже пишу, пишу, пишу. Кухня утопает в клубах табачного дыма, бедная мама терпит. Перед отправкой в конверт закладываю хорошую сигаретку, сплющив ее в толстой книге, – кусочек солдатского счастья для друга.
Для себя то и дело начинаю писать какие-то произведения, где главный герой стойко переносит превратности судьбы. Пытаюсь подражать Ремарку, которым увлечен. Произведения остаются неоконченными.
В институте – скучная учеба, как-то ее тяну. При любом удобном случае прогуливаю, ругаю себя всякий раз: «Это только сегодня. Чуток отдохну и с новыми силами…» Книга, гитара и одиночество – мои лучшие друзья.
Боб тоже учится через силу. У него другая беда – девушки мешают. Вечно в кого-то влюблен. Тарасу повезло – попал в веселую группу. Однокурсница по имени Света Благова сделалась ее центром, собираются у нее на даче всем кагалом. Некоторые студенты из нашей группы примыкают к ним, и я в том числе, благодаря Тарасу, естественно. Кажется, на Свету он посматривает нежнее, чем просто как на однокурсницу. Я ощущаю себя чужим на этом празднике жизни, но другого все равно ничего нет, приходится веселиться через силу. Каждый раз по окончании празднества, оставаясь один, испытываю облегчение от того, что можно с лица «стереть» улыбку и расслабиться.
Группа братьев Князевых, слыхать, еще громче гремит своим разгуляем. Там пьют больше, и моральные каноны наверняка трещат по швам – почему-то я в этом уверен. У Светы Благовой на даче всегда все очень прилично, никто не ругается матом, даже осуществляя непреднамеренно скоростной спуск со второго этажа на первый. Лестница там очень крутая, каждый на ней отметился. Многие – не единожды. И никогда никто ничего себе не позволяет произнести вслух в момент приземления. Ржач стоит такой, что дом трясется!
Боб находит себе нежное создание по имени Лариса на аптечной базе, где мы подрабатываем летом, и бросает все прежние увлечения.
– Ну, ты шустрый парень! – говорю я ему, увидев впервые рядом с «созданием». По собственному последующему признанию Боба, именно мои слова заставили его на девушку взглянуть по-новому. То есть, это я во всем виноват. В результате оказываюсь свидетелем на его свадьбе, но это позже. А пока развивающийся роман Боба сильно мешает его учебе, и он начинает обрабатывать нашего декана, чтобы получить академический отпуск. Я наблюдаю его усердие с сочувствием, поскольку себя считаю все же способным одолеть теорию механизмов и машин, с ее сложными чертежами, что стали для Бобочки камнем преткновения. Но, однажды вдруг соображаю, ведь «академ» – это отличная возможность отдохнуть от серости, заняться на полную катушку творческими начинаниями (книги, кино, гитара…) Да и остаться без Боба в группе будет грустно. Я присоединяюсь к нему на последнем этапе. Декан, видимо, решил, одного потенциального «академика» вести на утверждение к ректору, или двоих, не столь важно, в итоге мне, можно сказать, даром достался плод Бобочкиного долгого труда по обхаживанию декана. Правда, поволноваться пришлось.
– Петр Александрович, а если ректор не утвердит? – робко спрашиваю я декана уже на пути к ректорскому кабинету.
– Тогда – отчисление, – говорит декан. «Не перемудрил ли я?» – пронзает мозг запоздалая мысль.
К счастью, вузу требуется рабочая сила на строящийся новый корпус, поэтому ректор – отец родной! – к нам, неуспевающим, благожелателен. Прямиком в отдел кадров для трудоустройства направляемся с Бобом из ректорского кабинета, получив статус «академиков». Счастливы до соплей!
К удивлению и радости, нас определили вовсе не в «строители», а в грузчики при отделе снабжения. Институтский гараж – это же совсем другое дело, нежели таскать носилки, заполненные строительным мусором, на пару с каким-нибудь дебелым меланхоликом, который спит на ходу. Тут настоящая жизнь! Грузовики, поездки, базы, шоферской коллектив, где нас радушно приняли, портвешок по вечерам, шахматы. Сам ректор, а также проректор по АХЧ (административно-хозяйственной части) – небожители для других – вот они, рядом, живые люди, их можно видеть, слушать их разговоры, или разговоры о них. Работа для меня – это тоже скучно, но, все-таки веселее, чем учеба. К тому же денежку зарабатываем. Помимо основных обязанностей и соответствующей зарплаты, нас с Бобом то и дело просят «товарищи ученые, доценты с кандидатами» помочь. Кому холодильник погрузить, кому шкаф перевезти. И платят! Мы довольны.
Меняю внешность – силюсь отпустить бороду, и, похоже, мне идет.
