скачать книгу бесплатно
Делать было нечего, не устраивать же сцену перед ребенком, пришлось согласиться, и они «дружной парой» спустились на улицу. Анна тут же зло вырвала куртку из рук Андрея и сказала сквозь зубы:
– Не противно ломать комедию, заботливый муж? Оставь меня, дай мне побыть одной… Я не могу видеть тебя, неужели ты не понимаешь.
И ринулась к переходу. Но Андрей не отставал от нее, он обогнал Анну и резко перегородил ей дорогу так, что она чуть не уткнулась ему в плечо. Он схватил ее за руку, чтобы она не убежала и быстро заговорил:
– Анна, подожди, ну куда ты пойдешь, я не могу тебя отпустить, ты заблудишься в темноте. А дальше что? Подумай хотя бы о Соне… Она же не виновата. Вернись домой, я тебя очень прошу. Не хочешь меня видеть – я уеду… Если ты не готова пока меня выслушать…
– Что слушать? – взорвалась Анна: – О твоей любви ко мне и к дочери? Как ты нас ждал, дни считая. Чтобы сбросить на меня Ники? А самому проводить приятно время с очаровательной американкой… Главное, без лишних трагедий и комплексов – все мы друзья – ты, Лорен, я, можно еще кого-нибудь пригласить. Пусть все завистники хихикают над нами – мы выше этого… Сегодня ты с кем проводишь ночь, со мной? Спасибо. А с Лорен когда, завтра? Чудно. А потом мы с ней вдвоем пойдем в кафе. Как мило, не правда ли. Хочешь составить нам команию?.. Как все удачно сложилось: чудная новая страна, прекрасные новые отношения… Может, законной жене поначалу покажется странно, так мы лучше ей и не скажем. А если и узнает, какая разница, все равно ей некуда деваться: ни денег, ни языка, ни документов, ни знакомых – никого и ничего.
Анна начала свою речь сухо и зло, но под конец не смогла совладеть с эмоциями, голос у нее сорвался, и она резко замолчала, чтобы не расплакаться от жалости к себе. Она почувствовала внутреннюю усталость и безразличие, и подумала: «Ну, зачем я все это говорю, и без слов все понятно и ужасно». И она горестно замолчала, машинально продолжая идти. Андрей шел рядом, держа ее за руку, как маленькую девочку.
Они молча обошли блок и опять очутились перед домом Митрохиных. Дул сильный холодный ветер, впервые за все время со дня их приезда на улице было промозгло и неуютно, хотелось домой, в тепло. Андрей потянул ее к машине, открыл дверцу и сказал: – Может, лучше посидим немного, согреемся – неподходящий вечер для прогулок.
Она послушно села в машину. Все было плохо, даже погода против нее. Можно, конечно, продолжать терзать себя и культивировать обиду без конца, но, в конечном счете, они оба понимают, что деваться ей с обидой некуда, и рано или поздно нужно будет снизойти до «объяснений». Противно и тошно, но что делать: можно быть гордой и непримиримой, но с оглядкой на реальность, а реальность – хуже не придумаешь. «Боже, как все было хорошо еще вчера. Как дальше жить после всего?»
Андрей включил обогрев в машине, вместе с теплом на Анну накатилась усталость от ужасного и долгого дня, захотелось спать – ее мозг уже не мог вместить новых эмоций, наступило отупение и безразличие. Она уже смирялась с ролью жертвы, ей вдруг очень захотелось увидеть Соню – единственное родное существо. Странным и неприятным казалось присутствие Андрея, но уже не хотелось умереть и тем самым отомстить ему… Она не любила истерик, – насмотрелась до тошноты в родительском доме, и было немножко стыдно за свой недавний срыв. Хорошо, что не дошло до «выяснения отношений “; все – момент слабости прошел, жизнь продолжается, даже в таком жалком и ущербном варианте.
Анна открыла дверцу машины и пошла в дом. Наверху по телевизору все еще шел фильм, но Соня уже спала на диванчике под бодрые звуки песенки. Личико у Сони было такое родное и милое, такая славная и доверчивая мордашка – Анна чуть не расплакалась от радости и умиления. Она разложила диван, положила спящую Соню и сама легла рядом. Соня во сне обхватила ее за шею, Анна хотела поцеловать ее пухлую ручку и почувствовала, что ладошка у нее липкая и сладкая – дочка сегодня даже не умывалась. «Маме было не до тебя, родная, – подумала Анна, – все-таки нужно взять себя в руки и не распускаться».
И тут она услышала, как по крыше заколотили громкие капли дождя. И совсем скоро дождь зашумел с такой страшной силой, как будто действительно разверзлись небеса, и их дом скоро снесет потоком воды в океан. Стало страшно, – над ними была только досчатая прослойка крыши, а над ней настоящий ураган. Анна лежала, не могла заснуть и мысленно воссоздавала хронологию событий прошедшего дня.
Уже давно, – Анна не помнит когда, скорее всего с замужеством, у нее появилась привычка в затруднительных ситуациях искать совета у абстрактного собеседника. Таинственный поверенный в бедах вмещал в себя кое-какие черты конкретных лиц: немножко мамы, – той, из далекого детства, немножко – каждой из «лучших» подруг, в зависимости от ситуации, но по большей части оставался существом эфемерным и безликим, но, вместе с тем, мудрым и внимательным. Сегодняшний ночной собеседник состоял еще из Оли – золовка никогда не идеализировала Андрея, что было важным, и Лизы.
Анна рассказала терпеливому слушателю обо всем, что случилось, стараясь быть обьективной по отношению к себе и к Андрею. Выговорившись, пожаловалась, что ей очень плохо, – так плохо, как никогда, но главное, ей не хватает поддержки: как ни ужасно сознавать, но она осталась совсем одна перед большим решением, ответственная за Соню и за их будущее… Для убедительности добавила чужую незнакомую страну, незнание языка и отсутствие нужных документов, как бы отстаивая позицию отьезда, – вот тогда Андрею станет плохо, – хуже, чем ей сейчас. Но все ее аргументы, основанные на мести, наталкивались на здравый смысл: «А что, там, в нищей развалившейся России, без Андрея, тебе будет легче? Ты захотела назад? Милости просим, деньги на билет можно скопить, можно даже занять у Лизы, квартира ждет тебя, возвращайся».
Нет, назад в Россию пути не было – нужно учиться жить одной, без Андрея, своими мозгами. Она прислушалась к бушевавшей буре и уже с горьким юмором подумала, что получилось все, как в плохом романе: она узнает об измене мужа, и даже небеса сопереживают ее горю – посылают страшный ураган, и тут неверный муж прозревает и понимает весь ужас им совершенного… Кстати, где он? Она не слышала его шагов, не может же он в такую погоду сидеть в машине. Но тут же приказала себе не переживать за него, прижалась к теплому тельцу Сони и заснула.
С утра она проснулась от радостного визга дочки: Соня увидела спящую рядом с ней маму и пришла в восторг, полезла обниматься и хохотать. Анна тут же, едва отойдя от сна, вспомнила вчерашнее, и сердце противно заныло; но она не могла устоять перед Сониным ликованием, тоже стала смеяться и увертываться от Сониных чрезмерных шалостей. Вот и наступил новый день: их не смело вчерашней бурей, Соня рядом и счастлива, Галина ушла на работу – внизу хлонула дверь, залаял Декси – совсем уже выжил из собачьего ума – пора вставать и спускаться вниз, к Ники… Жизнь продолжается, как будто ничего и не случилось. Вот только сердце ноет, и так сильно, что хочется тихонечко скулить. Она собралась и даже не заглянула в спальню – так и не узнала, ночевал ли Андрей дома.
Ники встретил ее необычно торжественным видом. Он тут же спросил Анну про вчерашний ураган и сказал, что наконец-то они дождались знаменитых калифорнийских дождей. При этом у него был вид, как будто он лично причастен к устройству вчерашней бури. Анна благосклонно выслушала его размышления по поводу изменения погоды (что поделаешъ – раньше и дожди были сильнее и девушки красивее), принесла ему кофе и овсянку, посидела с ним немного за компанию и пошла на свой постоянный пост – на кухню, готовить завтрак Соне и себе.
Она задумалась и не заметила, как на кухне появился Андрей. Выглядел он ужасно: хмурый, небритый, серый, таким он был, только когда заболевал. Анна вопросительно и недружелюбно уставилась на мужа, всем видом показывая, что кухня – это ее убежище и нечего ему тут делать. Андрей понял ее взгляд, но не смутился, несмотря на больной вид, настроен он был решительно. Он сказал, что уже покормил Соню и она досматривает вчерашний фильм, и что он был у Ники и предупредил, что им на часок нужно сьездить по делам (фантазия не работает – опять «по делам»). Тут Анна заметила, что в руках у него ее куртка – значит, он заранее был уверен, что она согласится.
Сегодня новизна новости уже успела притупиться, и к Анне вернулось ее обычное внешне спокойное состояние: она, понимая, что разговор не может не состояться, согласно кивнула Андрею и они спустились к машине.
За ночь заметно изменился и обновился вид улицы: кругом лежали груды листьев, деревья оголились и фасады домов выступили из-за зелени, воздух был все еще влажный, с примесью мокрой листвы и запаха топившихся каминов – не оставалось сомнений, что в солнечной Калифорнии наступила осень – вернее, зима. Несмотря на тягостное душевное состояние, Анна с любопытством смотрела вокруг – ей нравились случившиеся перемены, – декорации ее жизни менялись, под стать ее внутренним переменам.
Оказалось довольно прохладно, и Андрей повез ее в кафетерий при большом магазине. Он удачно выбрал место: там было шумно, бестолково, никому не было до них дела, и в то же время можно было позавтракать – он даже в такой ситуации оставался заботливым мужем.
Анна молча выпила кофе, надкусила несколько раз аппетитную плюшку с ягодами, Андрей сидел с бумажным стаканом кофе и ждал, пока она поест. Молчание затягивалось и начинало раздражать, Анна решительно отодвинула тарелку с плюшкой и вопросительно посмотрела на Андрея. Он тяжело вздохнул и начал, видимо, заранее подготовленными фразами: – Анна, ты же знаешь, что я очень люблю тебя и Соню, – но поймал на себе иронично – неприязненный взгляд Анны, вдруг неожиданно для самого себя сказал: – Я виноват перед тобой, сильно виноват.., но, пойми, я молодой здоровый мужчина, шесть месяцев разлуки – очень большой срок. Тут сплошная физиология: она – он не смог сказать Лорен, действительно баба без комплексов, спровоцировала меня слегка, я и поддался… При этом у меня к ней нет никаких чувств, да, похоже, и у нее ко мне нет претензий… Это даже трудно назвать изменой, так: секс ради секса. Я действительно очень ждал тебя, я даже звонил, чтобы ты поторопилась, если сможешь. Она (опять она) мне даже не нравится, ни как женщина, ни как человек…
Анна слушала его сбивчивую речь, и, действительно, верила ему сейчас. Но потом подумала, что он ей выкладывает стандартный набор изменившего мужа: что он любит только ее, а с той, другой – случайность, сплошная физиология. К сожалению, даже факты против него. Она усмехнулась и прервала его монолог: – А после моего приезда как, физиология или психология, или просто банальная измена при долгожданной жене?
– Не знаю, что у нее в голове было.., – медленно начал Андрей, – похоже, решила доказать себе и мне, что для нее присутствие жены ничего не меняет… А я оказался в дурацком состоянии, вроде бы она нам помогает, бумагами занимается. И вдруг я с приездом тебя отвергаю ее услуги,.. ну, не смог сказать «нет», боялся обидеть ее женское самолюбие. Тем более, когда тебя откровенно и настойчиво соблазняют… Я понимаю, что для меня это небольшое оправдание, но при тебе это только один раз произошло, а после Thanksgiving я вообще избегал ее общения. Ну, ты и сама это видела, в последнее время она приходила только к тебе… Мне кажется, что ты ей понравилась даже больше, чем я.
– Надеюсь, от меня «услуг» не потребуется, – спросила Анна и тут же сама покраснела. Андрей непонимающе уставился на нее, и прежде чем он понял, она спешно добавила: – Я пошутила.
Потом подвинула к себе недоеденную плюшку и откусила снова, подумала совсем отвлеченно, что надо бы Соне купить такую же, очень вкусно, она обрадуется. Но тут увидела впереди себя часы и испугалась, что отпущенный ей час уже закончился, сказала «мне пора» и заспешила к выходу. И уже когда подьезжали к дому, сказала: – Позвони Лорен, чтобы она больше не приезжала.
Следующие пару дней они почти не общались, только при Соне, старались, чтобы дочь ничего не заметила. Анна не присматривалась к Андрею, но невольно замечала, что у того совершенно больной вид: осунувшийся, с воспаленными красными глазами, усталым взглядом. Спали они по-прежнему врозь – на радость Соне, и Анна даже не заметила, что на третий день Андрей не вышел из спальни. Только час спустя, когда она понесла завтрак Соне, дочка торжественно обьявила ей, что папа заболел и не велел ей заходить к нему, чтобы она не заразилась. Тут до Анны дошло, что, действительно, Андрей последние два дня выглядел хуже некуда.
Она зашла в спальню и увидела, что муж лежит совсем серый под двумя одеялами и дрожит. Он открыл глаза, и во взгляде его была благодарность, нежность и просьба пожалеть его, как у провинившейся верной собаки. Анна стало так жалко его, бедного, больного, что она даже слишком поспешно подошла к нему и положила руку на лоб. Ладонь моментально нагрелась, – наверняка под сорок, и при этом прерывистое, с хрипом дыхание, – похоже на то, что бывало с Соней во время приступов астмы. Стало страшно – вот они, маленькая семья в чужой стране, бесправные и беспомощные, они не могут поехать к врачу – они даже не знают, где тут врачи и как к ним можно попасть и сколько это будет стоить, никому до них нет дела, ведь они даже «не значатся в списках», они вне реального мира, как привидения. И, по иронии судьбы, Лорен, единственная, кто мог бы помочь, теперь уже только случайное и обидное прошлое…
«А если он умрет?», – подумала Анна и тут же рассердилась на себя за глупость, потом со злостью подумала о Лорен, как первопричине их бесконечных проблем. «Дрянь, шлюха, стерва», – она уже не думала о вине Андрея, как будто он болезнью искупил свою вину, но хотелось винить кого-то за мучительно тяжкие последние дни, и вся злость Анны вылилась на недавнюю подругу.
Но, злостью проблему не решить – нужно было что-то делать. Она принесла Андрею горячего чая, развела уксус (нашелся только яблочный) с водой, обтерла лоб и тело, старательно избегая его признательного взгляда, принесла еще одно одеяло и побежала звонить Лизе.
Слава Богу, Лиза была дома. Она обрадовалась звонку – как вы, помирились? И тут же искренне расстроилась из-за болезни Андрея и пообещала приехать. Жар у Андрея немножко спал, и он стал засыпать, но вдруг задрожал еще сильнее и захрипел одновременно, и стало опять страшно; за всю их совместную жизнь Андрей ни разу серьезно не болел, и Анна не представляла, что муж может выглядеть таким жалким и беспомощным, совсем как ребенок; она старалась отгонять от себя плохие мысли, – пережитая недавно трагедия казалась такой далекой и неважной, и она уже винила себя за то, что совсем недавно злилась на Андрея и хотела отмщения, тем самым накликав на него беду. Теперь она молила об обратном: «Господи, помоги, спаси Андрея, Господи, помоги…».
Она металась бестолково между больным Андреем, Соней – опять заброшенной, больным Ники и кухней, и ей казалось, что она сходит с ума. Но вот внизу раздался стук, залаял Декси – это приехала Лиза. Анна обрадовалась ей, как будто пришла не она, а компетентный доктор. Оказалось, что Лиза пришла скорее как добрая фея с медицинской ориентацией: она высыпала из сумки целую гору коробочек и баночек и стала рассказаывать Анне, что и как каждая лечит. Мазями следовало натирать больному грудь и горло, красивые вишневые микстуры полагалось принимать от кашля, разноцветные пилюли – от температуры и болей, и были еще витамины и чаи. Но, когда Лиза увидела самого больного, его вид отрезвил чересчур благодушный настрой целительницы. Она порылась в сумочке, извлекла из нее початую пачку русских таблеток, дала их Анне со словами: – Все, что я принесла, это лекарства «с полки» – здесь в аптеках свободно продают только самое безвредное, то что обычно нужно при простуде, а все остальное – строго по рецептам… Я боюсь, что у него, – она с тревогой посмотрела в сторону Андрея, – не простуда, а что-то посерьезней, может бронхит, или воспаление легких. Вам бы лучше к врачу, но, я даже не знаю, как и куда; в крайнем случае нужно его везти в Emergency – но это, действительно, в крайнем случае. А пока попробуй русский пенициллин, у него правда срок годности только что закончился, но, я думаю, это ничего.
Анна растерянно взяла у нее старую потрепанную коробочку, и тут вспомнила, что она тоже привезла с собой несколько пачек антибиотиков, на случай, если у Сони начнутся приступы астмы. Но Соня с их переездом в Калифорнию ни разу не закашляла, и Анна за кучей навалившихся проблем даже забыла и о ее болезни, и о своей постоянной тревоге за ее здоровье.
Она обрадованно побежала в другую комнату и стала рыться в ящичках, ища заветные коробочки. Скоро они с Лизой, как две умелые медсестры, накормили больного антибиотиками, красивыми пилюльками, витаминами, намазали горло мазью, напоили травяным чаем и, немножко успокоенные, пошли к Соне в комнату, чтобы самим попить чаю.
Лиза скоро уехала; наказала держать ее в курсе, а они с Борисом тем временем узнают, где у них ближайшее Emergency, и если – не дай Бог, Андрею не станет лучше, они отвезут его туда. Анна была бесконечно благодарна Лизе за отзывчивость и за реальную помощь. Удивительно, но после ее отьезда Анна почти успокоилась, где-то внутри появилась уверенность, что Андрей выздоровеет. Откуда и почему иногда в ней возникали подобные прозрения, она не знала и никому об этом не говорила, но уже не раз убеждалась, что едва ловимые предвидения всегда сбываются.
И действительно, предчувствие не обмануло: на следующий день температура у Андрея спала, а еще через два дня он уже вылез из кровати, и постепенно стал превращаться в человека, – пока еще слабого, худого и печального, но, как пишется в романах: «Было ясно, что смертельная опасность миновала..» Он почти все время проводил с Соней: играл в ее бесконечные игры, рисовал вместе с ней и для нее, читал ее любимых Чуковского и Хармса. За это время Соня и он очень сблизились, стали друзьями «не разлей вода», так, что Анна даже немножко заревновала Соню. Конечно, Андрей всегда любил и гордился милой и смышленной дочкой, но за полгода разлуки они успели отвыкнуть друг от друга, и Андрей продолжал относиться к дочке как к той, прежней – маленькой, доверчивой, нуждающейся в защите от внешнего грозного мира. Только сейчас он увидел, насколько она стала умнее, наблюдательнее, и как из милого смешного ребенка вылупляется новый человек со своим особенным характером.
Так получилось, что из-за болезни – как будто специально кто подстроил, Анина обида растаяла в тревогах и стала казаться давно пережитым недоразумением. Их супружеские отношения еще оставались напряженными, но Анне уже нелегко и неестественно было продолжать играть роль обиженной, прошлое закономерно оставалось в прошлом. Любовь и жалость к больному и перестрадавшему – во всех отношениях, мужу победили в ней обиду и злость, – без сомнения, их маленькая семья выжила, несмотря на пережитую трагедию.
Но, как выяснилось, история с изменой еще не закончилась и напомнила о себе неожиданным заключительным поворотом, – Анна нашла в почтовом ящике письмо от Лорен, адресованное ей. Она открыла конверт, взяла словарь и перевела написанное. В письме Лорен извинялась за случившееся, просила у нее прощения, писала, что ей нравится Анна, и она хотела бы, чтобы они продолжали дружбу. Это было «письмо из прошлого», из того ушедшего времени, которое Анна уже задвинула в потайной кармашек памяти. Было неприятно ворошить и вспоминать, даже больше – было ненужно. Анна опустила письмо в мусорную корзинку, и вместе с письмом Лорен навсегда ушла из ее жизни…
Так, в тревогах и проблемах прошел их первый Cristmas в Америке, запомнившийся необычным спокойствием на улицах и на дорогах, еще и тем, что впервые за все время магазины были закрыты, и они даже не смогли купить Соне мороженое.
Новый год встречали у Ларинцевых. Лиза очень гордилась своей первой американской елкой, и надо отдать ей должное – она действительно сумела красиво ее украсить на небольшие деньги; под елкой лежали для всех маленькие подарочки, на столе стояло шампанское и оливье под водочку (что еще милее для российского человека в праздник), ну и прочие деликатесы из русского магазина.
Но, несмотря на все старания Лизы, праздник получился скучный. Андрей все еще не оправился после болезни, поэтому водку не пил, вдобавок, его задело, что друзья так примитивно слетничали о нем; Борис и Толя сами понимали, что поступили не совсем порядочно, потому вели себя предупредительно вежливо, как провинившиеся мальчики; вдобавок, Толя совсем раскис из-за того, что его жене опять не дали визу, и шансов на ее приезд почти не оставалось. Анна чувствовала напряжение между всеми и тактично держалась в стороне. Лиза старалась за всех и, как обычно, дорвавшись до безмолвной аудитории, несла так много глупостей, что даже благодушно настроенный Борис не выдержал, прервав ее на полуслове и сказал ей, что у него уже в голове звенит от ее непрерывных речей. Лиза на его слова демонстративно замолчала, и так, в тишине и задумчивости они встретили 1993 год. По российской традиции, которая отводит празднованию Нового года почти мистическое значение, Анна загадала желание – чтобы Андрей нашел работу и они съехали бы от Митрохиных.
1993. Тревоги и радости
Скучный дождливый январь, при всей своей монотонности принес очередные тревоги. По всем правилам, где-то в середине января им должно было прийти разрешение на работу. Но январь подходил к концу, а заветных карточек все не было. Даже с учетом неповоротливости и бестолковости эмиграционных служб сроки уже превышали допустимые. Они убеждали себя, что попали под праздники, – в декабре, как им обьяснили, деловая жизнь в стране замедляется, а там – пока раскачаются, тоже время возьмет. Особенно страдал Андрей, он весь месяц сидел дома, даже работы «под столом» не было из-за дождей, и вынужденное безделье на фоне недавних неприятных событий вгоняло его в тоскливое оцепенение, он храбрился и пытался рисовать, но чаще просто тупо смотрел в окно.
Вдобавок, им вдруг пришел огромный счет за телефон: на праздники они позвонили родителям с поздравлениями и проговорили дольше обычного. Денег не было, пришлось занять у Толи двести долларов, с открытым сроком отдачи. По вечерам все чаще они оставались дома из-за непогоды и безденежья – Галине на радость. Замечая, как мучается муж, Анна старалась подбодрить Андрея, хотя у самой на душе было муторно и тревожно. Главное, – у нее опять возникло в уголке сознания предвидение, что карточки не придут вообще, что в их случае произошел какой-то сбой: то ли INS не получила их бумаги, то ли долгожданный конверт случайно затерялся в пути, то ли еще по какой причине. С каждым днем Анна утверждалась в своем знании все больше. Она даже придумала под свое мистическое предчувствие логичное объяснение – из-за всей истории с Лорен не могло быть для их дела счастливого пути.
Предчувствие не подвело ее и в этот раз: январь закончился, прошел февраль, март, а разрешения на работу все не шло. Анна каждый день с утра вставала с надеждой, что вот сегодня чудо случится, и карточки окажутся в почтовом ящике; до двух часов – когда приходил почтальон, она старательно выполняла все свои обязанности, стараясь не думать о почте, и сдерживала себя, чтобы уже после полудня не начать проверять почтовый ящик, и только в два часа разрешала себе пойти за почтой.
Заветного письма в почте не было, и тут же наигранно – оптимистичный настрой покидал ее, настроение резко портилось, хотелось, чтобы день поскорее закончился, так, чтобы завтра с утра опять ждать почту. Это было похоже на психоз, когда весь смысл дня замыкался на ожидании почтальона. При этом нельзя было показывать свои настроения никому, тем более, Андрею, – Анна была уверена, что он переживает свой почтовый психоз.
Хорошо еще, что в начале февраля опять установилась солнечная погода, и Андрею перепала небольшая работа на стройке. Он уезжал рано утром и возвращался затемно, усталый, честно отработав свои шесть долларов в час. Если бы ему год назад сказали, что он будет рад весь день рыть траншею за минимальную зарплату, то он бы первый посмеялся милой шутке. Но жизнь (в насмешку? в наказание?) мало считается с нашим эго и корректирует планы на свой манер, – порой так и тянет возмутиться и спросить недоуменно «за что?».
Для Анны февраль принес новые сюрпризы. Ники вдруг резко поплошало.
До этого, совсем недавно, складывалось впечатление, что он выкарабкивается из болезни, по крайней мере, опухоль на спине действительно стала размягчаться. Ники теперь с нетерпением каждое утро ждал Анну – наверное, с таким же нетерпением, как она ждала почтальона, – но Анна, в отличие от почтальона, несла ему радостную весть. Он смешно делал вид, что даже не думает о злополучном наросте, и только выдержав обычный утренний обмен приветствиями, быстренько съев завтрак, вдруг как бы вспоминал о шишке и небрежно произносил, придав голосу насмешливую интонацию: – Ну, как там поживает моя «подруга» на спине?
И начиналась торжественная проверка опухоли: Ники поворачивался спиной и высоко задирал несвежую майку, Анна, стараясь не вдыхать парной запах немытого тела, надевала резиновые перчатки и обстоятельно щупала «подругу» со всех сторон. Иногда, чтобы сделать больному приятное, она опережала его и сама предлагала осмотреть шишку. И тут же видела в ответ благодарный взгляд старика.
Довольно долго, где-то месяца полтора она не видела в опухоли никакой разницы: та же шишка – твердая, крепкая, большая и неестественно неприятная. Чтобы не расстраивать больного, Анна всякий раз старалась говорить что-нибудь утешительно – обнадеживающее: «кажется, немножко помягче», «похоже, слегка уменьшилась» и все в таком же духе, шаблонное и заметно фальшивое. Но Ники фальшь не замечал, скорее, был даже рад, что Анна, в отличие от докторов, говорит обтекаемо и оптимистично. Со временем Анна уже не старалась находить новые слова, а говорила каждый день заученными фразами, приправив их заботливым тоном.
Но однажды ей показалось, что, действительно, до мелочей знакомый нарост вдруг как бы потерял упругость, она даже совсем искренне воскликнула: – Погоди, погоди, мне кажется, что она стала мягче.
И, хотя она говорила ту же фразу уже не раз, Ники по ее тону понял, что на этот раз она действительно говорит правду. Он попросил Анну еще тщательнее прощупать, потом сам посмотрел на спину в принесенное зеркало, и ему, конечно, тоже показалось, что опухоль стала меньше, хотя речь шла только об размягчении.
День для Ники получился счастливый; Анна видела по мимолетному блеску в глазах, что он постоянно мысленно возвращается к приятной новости, и ему хочется говорить о ней с Анной, но он не решается, чтобы не выглядеть в ее глазах таким радостным от проснувшейся вдруг надежды. Анна в тот день постаралась подольше посидеть у него в комнате, а к концу дня предложила сама еще раз осмотреть шишку, что стало для Ники большим подарком.
Как только хлопнула входная дверь, – Галина пришла с работы, в унисон собачьему лаю зазвучал требовательный голос больного, он звал, чтобы жена срочно зашла к нему в комнату. В тот вечер, уже после delivery, Галина позвонила Анне раньше обычного, и начала разговор о радостной вести еще довольно трезвым голосом, не забывая, однако, прикладываться к бутылке во время разговора. Она соообщила Анне, что она сама трогала tumor Ники и уверена, что он стал мягче; дальше, уже по мере опьянения пошли ее обычные разглагольствования о том, как бы им устроить жизнь Ники более удобной и радостной.
С того дня Ники буквально ожил. Он теперь не проводил весь день в своей спальне, а стал выходить на кухню к Анне или в столовую, посидеть у окна. Оттуда открывался замечательный вид на сад с огромным лимонным деревом, увешанным сотней зеленых и желтых, никому не нужных плодов. Вечноцветущее дерево привлекало колибри, и создавалось впечатление райской картинки, когда прямо под носом за стеклом крохотные птички живописно зависали над беленьким цветком…
Дальше больше: Ники отважился выйти в сад под присмотром Анны – впервые за долгое время он дышал свежим воздухом. С непривычки от избытка кислорода у него закружилась голова, и Анне пришлось завести его, совсем ослабшего, в дом. Но на следующий день он опять попросил вывести его и, постепенно, стал выходить и сам, когда не было дождей. В связи с прогулками у него появился аппетит, и он просил Галину заказать ему любимое печенье в delivery или что-нибудь особенное в ресторане. Около кровати вдруг появилась Библия, и судя по закладкам, он регулярно ее читал. Для Анны его религиозный настрой явился неожиданностью: в доме Митрохиных не было намека на религиозность ни во внешних проявлениях, ни в разговорах – Галина даже в сильном опьянении, когда говорила бесконтрольно, никогда не упоминала ни походы в церковь, ни праздники, ни своего отношения к религии и вере…
Но, к концу февраля Никина бодрость как-то незаметно стала сходить на нет: сначала он перестал спускаться в сад, оправдывая свое нежелание, вернее немочь, то дождями, то ленью, потом все реже стал выходить из спальни, и так получилось, что совсем скоро он опять залег у телевизора; Библия у кровати за ненадобностью припорошилась слоем пыли. Он по-прежнему ждал с нетерпением Анну и оживлялся после осмотра шишки – она становилась все мягче на ощупь, но уже утомлялся ее долгим присутствием, и стал жаловаться на боль под ребрами.
Наступил день, когда он попросил Анну проводить его до «уборной». Она помогла ему подняться с кровати, и тихонько повела его под руку – его легкое тело почти повисло на ней, и видно было, что движение причиняет ему боль, так, что он непроизвольно постанывал. Анна впервые видела его таким откровенно немощным и в голове промелькнуло: «Он умрет». К своему удивлению, она не ощутила при этой мысли ни ужаса, ни жалости к больному, как будто давно знала, что он не выздоровеет, и подсознательно готовила себя к такому исходу. Испугало другое – эгоистичная мысль, что ее попросят убирать за Ники, и мысль эта была чудовищно неприятна, – в голове эмоционально вспыхнуло: «Нет, я не могу это делать, я не согласна, ни за какие деньги..».
Вечером Анна с нетерением ждала мужа, чтобы с ним поделиться своими страхами. Она опять очутилась в безвыходной ситуации, хорошо, хоть теперь она не была совсем одна перед очередными проблемами – у нее был рядом муж – ее опора и защита. Она верила, что он сумеет найти выход – даже если выхода не будет.
Но Ники опередил ее страхи. Он уже совсем измучился от болей, а сегодняшняя немощь явно свидетельствовала о том, что притворяться дальше нет никакого смысла – ему явно нужна медицинская помощь. Поэтому он с трудом дождался прихода Галины и стал кричать, чтобы она немедленно зашла к нему. Спустя час у Анны зазвенел телефон, звонила Галина (кто еще!): она рассказала Анне, что Ники «что-то приболел» и хочет показаться доктору. Ей кажется, что у него просто «плохой день», но если он просит, то она завтра будет звонить его доктору.
«Плохой день» обернулся большими переменами для всех, – такой ужасной развязки никто не ожидал, меньше всех сам Ники. После обследований оказалось, что метастазы у него уже задели печень и почки – отсюда и сильные боли. Доктор сказал – оказывается, в Америке от больных не скрывают, что жить Ники осталось несколько месяцев и ему отныне нужен профессиональный уход. Предложил лечь в хоспис, но Ники вдруг заупрямился и заявил, что умирать будет дома. Из всех ужасных новостей именно слова о хосписе вызвали в нем панический страх и неприятие. Доктор не стал настаивать, миролюбиво согласился, что «дома и стены помогают», и он, безусловно, понимает Ники, и они постараются устроить так, чтобы дома он чувствовал себя по мере возможности, комфортно.
Все это Анна узнала позже, от Галины.
Пока Ники был у доктора, Анна решила немножко убраться у него в комнате. Она вытерла пыль, проветрила комнату, и уже собралась подмести пол, как увидела рядом с кроватью большую кастрюлю с грязной водой. Ее чуть не вырвало от отвращения – она поняла, что Галина перед походом к врачу мыла ноги Ники в этой кастрюле – обычной кастрюле, в которой Анна варила борщи, – видимо, взяла первую попавшуюся. Пришлось, превознемогая брезгливость, вылить вонючую воду и выбросить кастрюлю в мусорный бак. Впрочем, где гарантия, что и остальная посуда использовалась только по назначению? Брезгливые картинки так и лезли в голову, но Анна, наученная опытом, не позволила себе думать о странностях Митрохиных в связи с очередным сюрпризом, быстренько подмела комнату, вымыла липкие тумбочку и столик, принесла салфетки, взяла Библию и пошла с ней на кухню. Там она открыла Новый Завет и стала с интересом читать удивительные вещи.
Дома в России они тоже обзавелись Библией несколько лет назад, – стало модно и относительно доступно, но Анна так и не открыла ее, как-то руки не дошли: все казалось, что для чтения такой книги нужен специальный настрой, а так, между делом, в суете, лучше не стоит. Но суета житейская не прекращалась, и великая книга осталась нераскрытой. И сейчас Анна с удивлением читала совсем простые по форме притчи и удивлялась их удивительно глубокой и доступной морали.
Она успела прочитать все Евангелие от Матвея, когда услышала, что открылась входная дверь – как обычно, залаял Декси (на этот раз от радости) – значит, вернулись Митрохины. Ники прошел сразу в свою комнату, а Галина заглянула в кухню, сказала Анне, что они были у доктора, и она позвонит Анне позже и раскажет обо всем, а сейчас она очень устала и ей нужно прилечь (понимай – заказать delivery). Анна поставила разогревать обед, заглянула к Ники, но тот уже спал, измучившись непосильно тяжелым для него днем.
Совсем скоро послышался знакомый стук в дверь, Галина закричала обычное «cоme in», опять залаял Декси, уже злобно, – уклады не меняются – это опять принесли для Галины традиционный продуктово – винный набор. Анна поспешила уйти к себе наверх, чтобы не сталкиваться со смущенной хозяйкой дома.
Они успели только пообедать с Соней, как затрезвонил телефон, Галина – уже «отдохнувшая», начала свое обычное: «Ну как вы..», и не слушая ответа Анны рассказала обо всем, что произошло у доктора, и какие теперь грядут для всех «нас» изменения. Во – первых, Ники от болей прописали морфин, и нужно им с Анной следить, чтобы больной не потреблял его бесконтрольно, давать ему только допустимую дозу. Во-вторых, раз в неделю будет приезжатъ nurse и осматривать его. В-третьих, каждый день будет приезжать специально обученный человек (Анна не запомнила, как он называется) и будет мыть Ники. На фоне шокирующих известий, последняя новость невольно обрадовала Анну: она вздохнула облегченно – слава Богу, ей не придется убирать за Ники. И мысли тут же переключились на Ники: в голове не укладывалось, как он, пусть больной и немощный – уже обречен на скорое небытие. А как же его разум, его своеобразные философские размышления, его привычки и раздражение на мир, куда это уйдет? Странно и страшно. Анна продолжала слушать Галину, поражаясь ее хладнокровию, совсем забыв, что та уже достаточно пьяна. Как ни странно, но деловитый тон собеседницы помог Анне справиться с первым шоком, скоро ее мысли повернулись в практическую плоскость: по крайней мере у Ники появится провессиональный уход, он избавится от невыносимой боли и наконец-то будет в чистоте.
Галина добавила, что завтра для Ники привезут специальную кровать и (тут она замялась), – может ли Анна немножко подмести в комнате: «А то, сами знаете, что он нехорошо себя чувствует, не может убирать за собой и там не очень чисто». Анна уже привыкла к таким обтекаемо-странным оборотам в речи Галины, она знала, что Галина начинает так уклончиво говорить, когда ей неловко. Анне самой стало неловко и она поспешно согласилась «немножко навести порядок» у Ники, тем более, что она уже сегодня прибиралась в его комнате.
На удивление Анны, изменения случились уже на следующий день: с утра начались звонки: от поставщиков новой кровати, из агенства по обслуге больного и от nurse. Пришлось Анне принимать все звонки и как-то обьясняться. В результате кровать привезли и разместили в центре комнаты, застелили чистым бельем, Ники помыли, установили ему катетер, обьяснили Анне, как управлять кроватью, какие давать таблетки и в каком количестве. Ники уже был под действием наркотика, поэтому безразлично относился ко всем изменениям, видимо, отдыхая от изнурительной боли.
Дождливый март перешел незаметно в апрель, и тут «почтовый психоз» вступил в стадию паники: обманывать себя дальше становилось невозможным, пришлось согласиться с фактом, что разрешение на работу уже не придет. Такого случая не было ни с кем из знакомых. Андрей был готов делать любую работу, но без заветной карточки никто его не мог нанять: иногда соотечественники давали кое-какую работу за cash, в обход закона, но и они боялись нарваться на неприятности.
Помимо неустроенности с работой над их дальнейшей судьбой зависли еще два очень неприятных момента: то, что Ники, как не отгоняй от себя эту чудовищную мысль, доживал последние месяцы (недели, дни?), и с его смертью договор с Галиной заканчивался – значит, ни жилья, ни денег совсем в скором будущем. А главное, в мае заканчивался для Андрея срок подачи документов на green card, после чего он автоматически становился «нелегалом». Без сомнения, глупо было надеяться на желанное «а вдруг завтра», нужно было действовать. Но как? Никто не знал, никто не мог подсказать. Дозвониться в эммиграционные службы не представлялось реальным – INS было одной из немногих организаций в Америке, которые не считали своих клиентов людьми, достойными внимания и участия.
Ничего другого не оставалось, пришлось Андрею ехать самому в то таинственное заведение, что вершило судьбами всех новых переселенцев: «Конечно, не Лубянка, но все равно не по себе». Единственное, что у него было – маленький бумажный листок – почтовая квитанция, подтверждающая отправку документов. И что она доказывает? Надежда эфимерная, из области хватания за соломинку – мало ли что ты отправил по почте, может просто листок чистой бумаги? Фактически, он ехал на авось…
Тот день запомнился Анне, как совершенно бесконечный, с набухшим низким небом, готовым разразиться очередным ливнем, и медленно текущим временем; казалось, день никогда не закончится. Она пробовала читать Библию – в подсознании появилась надежда, что это зачтется в их деле, но скоро Анна рассердилась на себя за такую нелепую хитрость, и она отложила книгу; тем более, что мысли были далеки от библейских повествований – мысленно она была рядом с Андреем – ей казалось, что если она будет думать о другом, то дело у Андрея не сладится.
Ники в последнее время почти не реагировал на ее присутствие, под действием наркотиков он теперь плавал в отрешенности от внешнего мира. Анна даже предложила кормить его из ложечки – иначе он все валил на себя, и он согласно кивнул – его уже не заботил собственный имидж, ему и есть не хотелось, но, если так положено, то можно и проглотить миску каши или супа. Он лежал на своей новой «управляемой» кровати, совсем худенький, маленький, в чистенькой голубоватой пижаме и, если не спал, то смотрел в телевизор, как и раньше; но теперь, скорее, по привычке: земная жизнь уже перестала его интересовать. Куда за короткий срок делась его желчь и постоянное раздражение, – теперь он лежал милым старичком, прислушиваясь только к себе, и единственное, что его бесспокоило, был страх перед возможной физической болью.
Анна поднялась к Соне, поиграла с ней в Барби, почитала ей книжку, но мыслями все время оставалась с Андреем, так, что даже Соня заметила ее отсутствующий взгляд и ей стало скучно – она не любила, когда мама была вот такая «задумчивая».
Внизу залаял Декси – вернулась с работы Галина, скоро она «расслабится» после трудового дня и позвонит Анне; за окном уже смеркалось, а Андрея все не было. Может с ним что-нибудь случилось, ведь уже все офисы закрыты? Анна села у окна, из которого видна была часть дороги, там, где они (Анна уже тоже получила права) обычно парковали свою машину. И тут же, как в кино, увидела, как подьехала их синенькая машина, и скоро из нее вышел Андрей, открыл багажник, что-то достал оттуда, потом наклонился, осмотрел бампер и пошел к крыльцу.
Анна с облегчением вздохнула, слава Богу – живой и невредимый. Она с любопытством смотрела на мужа со стороны: заметила, как он похудел после болезни. Теперь в сумерках его можно было принять за юношу: чуть выше среднего роста, хорошо сложенный, легкий и быстрый в движениях – ему никак нельзя было дать его 34 года. Он опять стал похож на того давнишнего Андрея, которого она встретила на вечеринке много (десять?) лет назад… Сердце сдавило от радости: как хорошо, что они вместе, что сумели достойно перешагнуть через тяжкий период (как бы иначе она выжила?). Но когда фигура мужа скрылась из вида, Анна очнулась от лирических мыслей и снова занервничала – какие новости ей предстоит сейчас услышать?
Из сбивчивого рассказа мужа получалось, что «лубянка для эммигрантов» не такое уж грозное и бесправное заведение. Их бумаги действительно затерялись, и та маленькая почтовая квитанция очень помогла. По номеру на ней нашли, что бандероль была получена несколько месяцев назад, но дальше их дело нигде не фигурирует. Андрею пришлось – и еще придется, походитъ по кабинетам, чтобы их занесли в списки, и чтобы они прошли необходимую проверку – бюрократия везде бюрократия.
Новости оказались, скорее, хорошие – могло получиться гораздо хуже. Даже вынужденная волокита и отсрочка с работой не пугали, Андрей воодушевился – у него появилась конкретная задача, и – главное, исчезла изматывающая душу неопределенность. Дело сдвинулось с мертвой точки: сначала Андрей ездил один, потом пришлось несколько раз поехать всем втроем с Соней (и оставить Ники под присмотром соседа). В этих поездках Анна познакомились с другой Америкой, совсем недружелюбной и неприветливой. Обстановка напоминала родные вокзалы – много людей с детьми, странно одетых и порой плохо пахнущих – и сплошная незнакомая речь, в основном испанская. И холодный, напряженный взгляд со стороны служащих.
Но, в результате походов по кабинетам и встреч с недружелюбными представителями власти, первого мая они получили заветные карточки. Их дело нашлось, чтобы сгинуть насовсем в бюрократической пучине. Но это уже другая история.
Считалось, что Андрею крупно повезло, ведь уже через несколько дней он легально развозил пиццу на их старенькой машине. Теперь вечерами они объедались нераспроданной пиццей и радовались чаевым, как реальной денежке на мелкие расходы. Но – опять проблемы, как заноза в сердце, – появилась тревога за мужа: пиццу развозят в основном по вечерам, и заказывают ее не только из приличных районов, даже, скорее, наоборот. Так что Андрею приходилось в темноте ездить в совершенно непредсказуемые черные кварталы, где вместо чаевых можно получить пулю в лоб. Анна уже часов с десяти, уложив Соню спать, садилась к окошку и ждала Андрея: по вечерам в их тихом городке ездили мало, и далекий свет фар очередной машины вселял в нее надежду, что это подьезжает Андрей. Часто так и случалось, но иногда ей приходилось ложиться спать, так и не дождавшись характерного звука паркующейся машины.
Андрей специально выбирал вечерний график, чтобы днем заниматься поиском настоящей работы. К очередной их неудаче страна в это время находилась на очередном экономическом спаде, безработица была внушительной, и найти более-менее квалифицированную работу свежеиспеченному эмигранту предстоялось делом маловероятным. Многочисленные резюме разлетались десятками по всей Калифорнии без единого отклика, как будто их даже не открывали, а прямиком отравляли в мусорную корзину.
Роптать не приходилось, считалось, что таким образом создается база данных на специалистов, и резюме не выбрасываются, а хранятся в компании до момента, когда им потребуется нужный работник. Насколько сие было правдой, трудно сказать, но это хоть как-то успокаивало и вселяло надежду. По крайней мере, на фоне предыдущих месяцев их жизнь казалась терпимой.
Вот только Ники становилось все хуже. Внешне он оставался таким же расслабленно —отчужденным, но Анна знала, что боли у него усиливаются, ежедневная доза наркотиков увеличилась вдвое, но и сквозь пелену отрешенности проникала боль, он начинал стонать и просить дать ему еще таблетку.
Галина заходила к Ники после работы буквально на минутку, чтобы спроситъ дежурное: «Ну как, ты, Ники, себя чувствуешь?», и тут же шла к себе заказывать delivery. Чаще всего больной никак не реагировал на ее посещения, но несколько раз слышно было, как он орал на нее: «Пошла вон, пьяница..». В таких случаях во время вечернего разговора Галина говорила, что «Ники что-то сегодня не в духе».
Анна оставляла для него ночную дозу морфина на столике, рядом с его кроватью. Все остальные таблетки стояли на комоде, чтобы он не смог до них дотянуться, но, в случае необходимости, Галина могла бы дать ему ночью добавочную дозу. Считалось, что ночью она ухаживает за больным мужем. Несколько раз случалось, что Ники действительно звал ее ночью, когда боль становилась невыносимой. В таких случаях просыпался весь дом, включая Соню, – ему приходилось кричать по несколько минут, при этом ругая Галину последними словами, чтобы прервать ее богатырский пьяный сон. Такие ночи в последнее время стали повторяться все чаще и чаще.
Закончилось все печально. В один из вечеров Галина решила устроить себе спокойную ночь и вместо одной пузатой бутылки вина заказала две. После такой дозы она заснула более чем «спокойно». И именно в ту ночь Ники стал опять звать жену, чтобы она дала добавочное обезбаливающее. Но разбудить Галину уже оказалось невозможно: Ники кричал, не переставая, то обзывал ее пьяницей, стервой и сукой, то кричал, что он умирает, а ей и дела нет, что ей всегда было на него наплевать. Потом он стал бросать в стену всем, что у него оказалось под рукой – последним полетел стакан с водой – послышался звук разбитого стекла. Дальше стало тихо, потом – грохот, как будто упало что-то тяжелое, и снова ругань, стоны, и вместе со слабеющими криками – монотонные удары, усиливающиеся эхом в ночной тиши, – похоже, больной колотил чем-то по стене. Удивительно, откуда в нем оказалось столько силы на протест – видимо боль стала невыносимой.
Анна с Андреем лежали, с ужасом слушая, что там происходит внизу, не понимая, почему Галина не просыпается. Через какое-то время Андрей не выдержал и сказал, что он спустится и посмотрит, что там случилось. Он стал натягивать штаны, и тут они услышали сирену подьезжающей полицейской машины.
…Оказалось, что Ники своими истошными воплями разбудил соседа – было уже тепло, и окна не закрывались, и тот, испугавшись, вызвал полицию. Полиция взломала дверь, поднялась в комнату Ники и застала там настоящий ужас.
Как прояснилось позже, Ники, отчаявшись разбудить Галину, решил сам встать и взятъ с комода баночку с таблетками: он сумел дотянуться до баночки, но когда открывал ее, то выронил из рук, и все таблетки высыпались на пол; он нагнулся, чтобы подобрать с пола, но поскользнулся на разлитой воде и упал (это и был сильный звук падающего). В результате, когда полиция ворвалась в его комнату, то увидела скрюченного Ники, лежащего на мокром полу, а вокруг валялись рассыпанные таблетки морфина и битое стекло. А в соседней спальне, посреди недоеденных объедков и пустых бутылок, спокойно спала пьяная Галина.
Анна с Андреем сидели у себя уже одетые, готовые к самому ужасному. Они не могли спуститься – с их статусом нельзя было светиться перед полицией. На какое-то время внизу стало тихо, но скоро послышался звук другой машины – Emergency, опять сильный лай собаки, и по лестнице чем-то загрохотали, – оказалось, что медики принесли тележку, куда положили Ники и отвезли его в больницу. Потом опять шум в Галининой спальне, видимо, пытались все-таки ее разбудить, – и только часа через два в доме затихло, когда тревожная тьма за окном разбавилась робким рассветом.
…Для «выспавшейся» Галины наступили черные дни. Во—первых, Ники, вопреки его заветному желанию умереть дома, оказался в больнице. После всего случившегося речи быть не могло, чтобы вернуть его домой. По поводу «преступно-халатного» отношения к больному мужу на Галину было заведено дело: ее вызывали то в полицию, то в социальные службы. Провинившейся женщине пришлось взять отпуск на работе, ездить то по инстанциям, то к Ники в больницу. Неизвестно как, но она сумела убедить проверяющих, что у нее на почве переживаний о больном муже в последнее время случился психический сбой, и она ошибочно обратилась за помощью не к доктору, а к алкоголю. Подтверждением ее теории служило то, что она была примерным работником, никогда не пропускала работы без уважительной причины, и то, что за Ники до недавнего времени был хороший уход – об Анне не упоминалось. Дело удалось замять, видимо, полицейских до того впечатлила картина спящей в грязи среди объедок и бутылок немолодой женщины, что поневоле складывалась впечатление психического срыва от переживаний, – кто бы мог подумать, что таков был многолетний стиль жизни Галины Митрохиной.
Самым кошмарным для Галины в новой ситуации оказались даже не постоянные хлопоты об отпущении грехов, и уж никак не переживания о муже, попавшем в больницу; самое главное – она теперь не могла пить – ей нужно было доказать, что у нее нет проблем с алкоголем. Воздержание по-настоящему выматывало Галину, и на сей раз она действительно была близка к психическому срыву.
Алпатины одни, без Сони, несколько раз ездили в больницу к Ники; он лежал под капельницей с морфином и другими препаратами; их он то ли уже не узнавал, то ли они ему стали совершенно безразличны, но он никак не реагировал на их присутствие. А порой вдруг начинал говорить настойчиво о каких-то своих проблемах, очень странных и непонятных – из его наркотических видений.
Галина теперь звонила Анне очень коротко, только по делу, рассказывала вкратце о своих делах, о визитах к «бедному Ники», о разговаре с доктором и т. д. При этом она старалась не касаться щекотливых тем, старательно обходя в разговорах чудеса той памятной ночи. Анна в очередной раз убедилась, насколько Галина разумно и адекватно мыслит в трезвом виде, – бедная женщина, как она довела себя до такого неприглядного облика; но, даже со скидкой на обстоятельства, «бедная» женщина вызывала в ней мало сочувствия, скорее же презрение и насмешливую брезгливость.
Именно в эти дни судьба, похоже, решила наградить Алпатиных за мужественное перенесение тягот – Андрей совершенно неожиданно получил работу в одной из архитектурных фирм. Он удачно прошел интервью – им нужен был человек, умеющий рисовать и в то же время знающий архитектуру, чтобы рисовать фасады домов для рекламных брошюр, – как раз то, что Андрей мог делать профессионально. После испытательной недели его утвердили в штате, заключили с ним договор, дали почасовую зарплату со всеми бенефитами.
Надо ли говорить, как они себя чувствовали – они оба очутились на седьмом небе… Наверное, никогда человек в России не будет так радоваться при слове «работа», в то время, как для американца это основа основ, наряду с семьей. Деньги, машина, даже дом – все второстепенно и не существенно, по крайней мере для среднего класса; один из первых и главных вопросов при знакомстве: «Чем ты занимаешься или как ты зарабатываешь на жизнь» – отсюда и начинается менталитет, выросший из глубин сурового протестантизма. И хотя в то время они были далеки от мудрых заключений, но именно тогда в их сознании зародились ростки американизма, из которых потом вырастет новое отношение к жизни. Не они первые, не они последние – так Новый Свет обращает новоприбывших в свою веру…
Волшебное слово «offer» вмиг поменяло статус их семьи: они стали удачливыми, признанными и почти богатыми – при зарплате десять долларов в час. Заветные мечты о своем – разумеется, съемном жилье оказались доступной реальностью и даже необходимостью: архитектурная фирма находилась в Главном городе, который жители городков уважительно называли The City, и ездить на работу было далековато. Этот факт стал для Анны дополнительным бонусом к счастливым переменам в жизни – она все не могла привыкнуть к патриархальной жизни маленького городка – ей не хватало города в традиционном понимани: с уличным шумом, магазинами, забегаловками и незнакомыми прохожими. О Боже, как все удачно складывалось!
В ближайшие выходные они с самого утра поехали по гаражным барахолкам подыскивать себе необходимые вещи для самостоятельной жизни. Сонечка прыгала от радости, ей нравилось ковыряться в коробках с игрушками, которые продавались за бесценок. Было смешно наблюдать за ее вдруг проснувшимся вещизмом, но сами они мало отличались от дочери, так же радовались удачным приобретениям: тарелкам, стульям, настольной лампе. Подобно перелетным птицам, собирали нужный хлам для нового гнездышка.
Мечты и планы на ближайшее будущее кружили голову, в их наступившей счастливой жизни не осталось места для бедных Митрохиных. Порой у Анны мелькала мысль об умирающем Ники, но она отгоняла ее, успокаивая себя тем, что больной уже никого не узнает и ему не нужны их визиты. Как оказалось, визиты нужны были не Ники, а самой Анне: после смерти старика ее периодически мучило сознание, что она как бы воспользовалась на время его болезнью и скорой смертью, чтобы выжить в тяжелый период, и выбросила умирающего из своей жизни за ненадобностью…
