скачать книгу бесплатно
Эти приятельницы, старые и помоложе, были смущены, проявляя свою неподдельную симпатию, так как ни одной из них до сих пор не приходилось видеть миссис Больфем плачущей. Бессознательно они жалели об этом! Как бы ни были исключительны обстоятельства, она все же снизошла до обыкновенного женского уровня. Казалось, что сейчас они присутствуют при начале новой главы в жизни миссис Больфем из Эльсинора; да так это и было в действительности.
Миссис Больфем высморкалась. – Простите, – сказала она, – никогда не думала, что это на меня так подействует, но-но… – Снова она стиснула зубы, и глаза ее загорелись. – У меня так болит голова, я должна уйти домой, не могу доиграть.
– Я отвезу вас, – сказала Анна. – О, это животное!
Остальные дамы поцеловали миссис Больфем, поправили на ней шляпу и проводили ее к боковому подъезду, куда доктор Анна подала свой автомобиль. Миссис Больфем устало улыбалась и притрагивалась пальцами к вискам. Как только экипаж выехал из усадьбы, и никто не мог их видеть, она бросила дальнейшие попытки сдержаться и излила все сокровенное единственному человеку, кому могла вполне довериться. Она рассказала доктору весь скрытый ужас своей жизни, свою ненависть и отвращение к Давиду Больфему, словом все, кроме решения убить его, о чем она совсем забыла под влиянием нового возбуждения, овладевшего ее нервами.
Доктор Анна, слышавшая много подобных исповедей, но упорно надеявшаяся, что в семье ее друга все обстояло не так плохо, как казалось при поверхностном взгляде, была рада, что она правит машиной, а не лошадью: как бы она ни была человечна, она была готова забыться и хлестать животное, чтобы дать выход своим чувствам.
– Вы должны развестись, – процедила она сквозь зубы. – Действительно, вы должны, я видела, как Рош на вас смотрел. Нельзя ошибиться, когда мужчина так смотрит. Вы должны, вы должны развестись с этим животным.
– Нет, не стану. – Спокойствие вдруг вернулось к миссис Больфем. – И пожалуйста, забудьте, что я не выдержала и говорила все это. – Она спрашивала себя, что именно сказала. – Знаю, мне нечего просить вас не вспоминать сказанного. Но развод, о, нет! Если я буду продолжать жить с ним, все будут меня жалеть, будут на моей стороне. Но если я разведусь, я буду одной из разведенных – не больше. Эльсинор не Нью-Порт. Кроме того, они почувствуют, что я больше не нуждаюсь в их сочувствии, и настанет время, когда они преспокойно покинут меня.
– Ваши доказательства не очень убедительны, сказала Анна, – вы могли бы выйти замуж за Роша и уехать в Нью-Йорк.
– Но вы ведь знаете, я говорю то, что думаю. Дорогая Анна, я не забочусь об этом. – Она нагнулась к удивленной докторше и нежно ее поцеловала. – И, хотя это и неубедительно, вы знаете, что я так думаю. Не заботьтесь обо мне. Я имею теперь нужное оправдание, куплю обстановку из вторых рук, устроюсь в одной из старых спален и там буду жить. Он не посмеет слова сказать после происшедшего и будет достаточно покорен, так как мужчины заставят его извиниться перед Клубом. Я стану угрожать ему разводом, и это одно заставит его присмиреть – выдать мне часть по разводу стоило бы гораздо дороже, чем продолжать жить по-прежнему.
– Это не довод, способный повлиять на человека, всегда находящегося в опьянении. Но женщина, что это за странная скотинка. Развод – великое дело и благодетельное установление и вот, вы предпочитаете жизнь под одной крышей с животным. О, да, вы сами себя хороните… Вот, мы и приехали. Мне надо спешить к своей медицине. Думаю, что каждую минуту меня могут вызвать к Хаустонам. Роды. Покойной ночи.
6
Миссис Больфем вошла в неосвещенный дом – суббота был день отпуска Фриды.
Вопреки своим экономическим привычкам, она безрассудно осветила весь нижний этаж и раскрыла окна. Она чувствовала непреодолимое желание света и воздуха. Но так как она хотела обдумать и сообразить все, с присущей ей ясностью мысли, а кровь все еще стучала в висках, она прежде всего пошла в кладовую на поиски еды.
Завтра воскресенье, а субботний завтрак всегда состоял из остатков обеда в пятницу. По субботам она обедала в клубе. Поэтому она не нашла ничего, кроме сухого хлеба и коробки сардин, для осуществления своего продуманного научного опыта. Она уже открыла этот деликатес, когда у парадной двери зазвонил звонок.
Ее лицо нахмурилось, но она быстро пошла к двери. В конце концов, яд можно отложить, а надо приготовить себе безупречное алиби. Она уже подумала относительно головной боли и в десять часов, когда она знала, что многие из ее бездетных приятельниц будут дома, предполагала телефонировать им, чтобы приветливо и весело поблагодарить их. Когда, тем не менее, она увидела на подъезде Дуайта Роша, она едва не захлопнула перед ним дверь.
– Впустите меня, – потребовал он.
– Нет, – она говорила с нежной суровостью, – не впущу. После такой сцены. Да я должна быть более осмотрительна, чем когда-либо. Лучше уходите. Хоть я, по крайней мере, буду вне упреков.
– Ox, – он подавил естественное проявление мужского раздражения. – Если вы не хотите меня впустить, я и здесь скажу, что хотел. Разведетесь ли вы с этим животным и выйдете ли за меня? У меня дюжины поводов, чтобы добиться развода для вас.
– Я не разведусь ни теперь, ни когда-либо. – Миссис Больфем из Эльсинора говорила с надменной непреклонностью. – Само слово мне противно. Потом она добавила приветливо: – Но только не думайте, что я не чувствительна к вашей доброте. А теперь уходите. Гифнинги живут на углу и всегда рано возвращаются домой.
– Многие ушли, включая и Больфема; он испортил вечер. – Рош взглянул на нее и скрипнул зубами. – Клянусь небом, я хотел бы возврата времен старых дуэлей, я бы его вызвал. Если вы скажете хоть слово, я затею с ним ссору по любому поводу. Он носит оружие, и во всем графстве Брабант не найдется суда, который не оправдал бы меня под предлогом самозащиты, а моя совесть терзала бы меня не больше, чем если бы я убил бешеную собаку.
Миссис Больфем что-то пролепетала, что ему ошибочно показалось выражением ужаса. Ею овладело искушение – почему нет? Удобный случай для нее самой, может быть, не скоро представится. Будет совсем в духе Давида Больфема уехать сегодня же ночью на целый месяц. Но соблазн быстро рассеялся. Человеческая натура слишком сложна, чтобы простой смертный мог привести ее к одному знаменателю. Хотя она, без угрызений, решила по-своему расправиться с мужем, ее совесть возмущалась при мысли втянуть в убийство такого честного гражданина, как Дуайт Рош.
Она захлопнула дверь, зная, что ни один словесный отказ принять подобное предложение не будет более красноречив, и он начал медленно спускаться по лестнице. Но в следующий миг взбежал снова, прошел веранду и просунул голову в одно из открытых окон.
– Только одну минутку.
Она входила в гостиную и остановилась.
– Обещайте, что пошлете за мной, если у вас будет какое-либо затруднение. Ни за кем другим, только за мной. Вы должны обещать хоть это.
– Хорошо, я обещаю, – сказала она более мягко и с улыбкой.
– И заприте окна – не безопасно держать их открытыми в такой час.
– Я думала закрыть их, уходя на верх. Может быть, вы это поймете, весь дом казался мне пропитанным запахом табака и виски – его запахом.
Его ответ нельзя было расслышать, но он с яростью захлопнул окно, которое она заперла; она же улыбнулась, гася свет.
Вернувшись в столовую, она с отвращением подумала о еде, но решила поесть, чтобы все пришло в норму. Ей не хотелось говорить с мужем, если он вернется, так как она решила спать наверху, в комнате для шитья, и запереть дверь; но лучше всего уравновесить мысли и чувства, поговорив с приятельницами по телефону.
В это время телефон зазвонил, она сначала нахмурилась, но ответила на звонок так же поспешно, как открыла дверь Рошу. К ее изумлению, это был голос ее мужа.
– Вот что, – говорил заплетающийся голос, сожалею. Обещаю не пить больше целый месяц, сожалею также, должен зайти домой на несколько минут. Намеревался не возвращаться сегодня. Думал дать вам время прийти в себя, представляю себе, что вы взбешены, так как, догадываюсь, вы на это имеете право. Но мне надо быть в Альбани – политические дела – уговорился на сегодня вечером.
Должен зайти домой за вещами. Вы вы не захотите их уложить? Да? Тогда я пробуду недолго. Только соберу все необходимые бумаги.
Миссис Больфем ответила тем прежним, тоном жены, который иногда заставлял его стискивать зубы. – Я никогда не считала человека, в вашем состоянии, ответственным за свои поступки. Конечно, я уложу ваши вещи. Что еще? Приготовлю вам стакан лимонада с ароматическим аммонием. Вам надо протрезвиться до отъезда.
– Замечательно. Это рекорд. Добавьте туда еще бромиду. Я у Сэма и, вероятно, пойду пешком, так как нуждаюсь в свежем воздухе. Вы только продолжайте в этом роде, и я привезу вам что-нибудь красивое из Альбани.
– Мне хочется такую сумочку из модного шифона-вельвета, не привезете ли ее из Нью-Йорка? – деловито сказала она. – Я точно опишу, что мне надо, вложу в ящик с вещами.
– Отлично, приступайте. – В его голосе слышалось глубокое успокоение, и хотя ее ум работал молниеносной быстротой, а глаза слабо мерцали, она презрительно усмехнулась ребячеству мужчины, когда повесила телефонную трубку. Приготовив стакан лимонаду, она прибавила должное количество аммония и бромида – обе бутылки стояли в буфете для постоянного употребления, затем побежала наверх и вернулась с бесцветной жидкостью, похищенной из шкапчика Анны.
Ее ученый друг заявил, что довольно и одной капли, но так как она была только женщина, то удвоила дозу – для верности – и поставила стакан демонстративно по средине стола. Полуоткрытая коробка сардинок и хлеб были совсем забыты, и она снова взбежала наверх, на этот раз, чтобы уложить платье, которое уже не могло ему пригодиться.
Она проделала эту обязанность жены тщательно, не забыв ничего, даже того тонического средства для укрепления волос, которое он втирал в лысеющий череп, даже желудочных таблеток, коричневых перчаток и детективного романа. После этого подробно описала модную сумочку, которую так хотела иметь, и записку приколола к его обеденному костюму. Это было ее алиби.
Когда она упаковала все, затянула ремнем и отнесла вниз в столовую, то, вернувшись в свою комнату, заперла дверь. Теперь она созналась, что продлила эти обычные обязанности ради успокоения нервов. Эти вечные мятежники человеческой природы были усмирены, но не были покорены окончательно, и это раздражало ее. Она не боялась, что не будет на должной высоте, когда услышит, как внизу, в столовой, грузно упадет ее мертвый муж. Во всех случаях жизни, была ли она сравнительно подготовлена или они застигали ее врасплох, она бывала хозяином положения. Но ждать, пока свершится предвиденное, было пыткой, и нервы издевались над ее волей. Ряд картин настойчиво осаждал ее мозг снова и снова: своим внутренним взором она видела мужа, идущего нетвердыми шагами вдоль улицы. Вот он распахнул ворота, вызывающе хлопнул ими и вставил ключ в дверь. Она видела его глаза, повернутые к освещенной столовой, в конце темной прихожей. Видела, как он пил лимонад, как он опустился на пол со стуком, потрясшим дом. Она видела себя, бегущей вниз, произносящей его имя. Видела, как она разбивала стакан о пол, бежала, как безумная через улицу к Гифнингам… и опять, и опять все начиналось снова…
Она ходила по комнате. Чтобы дать другое направление мыслям, она решила проследить, когда он придет, и, загасив свет, отдернула штору. И сейчас же затаила дыхание. Ее комната была угловая и выходила не только на главный подъезд, ведущий на Эльсинорское Авеню, но и в поле, налево; там была большая роща из старых кленов, где летом, одетая в белое, она провела не мало приятных часов, сидя с книжкой, или окруженная своими друзьями. Деревья, с их низкими, толстыми ветвями, еще одетыми листвой, бросали густую тень, но ее взгляд, бессознательно покинувший пустую улицу, вдруг различил черную тень, двигавшуюся в этой черной, тяжелой полосе мрака.
Она упорно наблюдала. Фигура, без сомнения, перебегала от дерева к дереву, как бы выбирая защищенные места или обеспокоенная какой-то непонятной причиной. Мог ли это быть ее муж, набиравшийся храбрости, прежде чем войти в дом и взглянуть на нее? Она знала, что он бывал в подобном настроении, но отбросила это предположение – он заключил по тону ее голоса, что она была не только измучена, но и настроена очень мирно, и было более вероятно, что он появится на Авеню, шумно напевая одну из своих излюбленных песен. Она представила себе его голос.
Фрида никогда не возвращалась раньше полуночи, и, хотя она входила через черный ход и тихо поднималась по лестнице, она нисколько не стеснялась, если ее видели.
Значит это взломщик.
Не могло быть более желанной диверсии. Миссис Больфем вдруг сделалась спокойной и решительной. Это было противоядие для взбунтовавшихся нервов, с жадностью ожидавших, как пиршества, этого беззаконного поступка. Такого взломщика можно посоветовать первоклассному любителю-убийце.
Миссис Больфем набросила свое тяжелое, автомобильное пальто, обернула голову и лицо темной вуалью, переложила свой револьвер из ящика стола в карман и проскользнула бесшумно вниз по лестнице. Она вышла из дома через кухню и, обогнув кухню, стояла тихо, пока ее глаза привыкли к темноте. Тогда она еще раз увидела движущуюся тень. Она не решилась пересечь луг прямо от дома к роще, а сделала большой обход позади дома, идя все время по траве, чтобы не шуметь.
В две-три минуты она достигла рощи; тень появилась снова, но было невозможно определить ни возраста, ни пола, хотя по резкому и тяжелому дыханию она заключила, что предполагаемый вор был мужчина:
Он, казалось, искусно пробирался к дому, без сомнения намереваясь открыть одно из окон внизу; и она стала подкрадываться к нему с вновь пробудившимся инстинктом; ноздри ее расширялись. Принятое ею решение убить мужа не взволновало ее, и даже объяснение в любви Дуайта Роша тронуло только слегка, но эта ночная авантюра, это преследование вора с целью смело приказать ему – руки вверх – тотчас разбудило в ней эмоциональные силы высокого напряжения.
И вдруг она услыхала голос своего мужа. Он приближался к Эльсинорскому Авеню по одной из прилегающих улиц и распевал с перерывами, вызванными физиологическими причинами, Типперэри[1 - Патриотическая военная песенка, очень модная во время мировой войны.], песню, введенную им в обращение за последнее время, с целью досаждать своему политическому противнику, американцу немецкого происхождения, и устрашать симпатизирующих Германии. Он шел быстро, как иногда идут подвыпившие люди. Она отступила назад и пригнулась. Обнаружить свое присутствие – значит привлечь к вору внимание мужа и удержать обреченную жертву от напитка в столовой.
Она увидала, как тень скрылась за деревом. Больфем почти неожиданно показался в свете уличного фонаря, напротив своих ворот. И тогда – ей казалось, что уже целую жизнь она не может вздохнуть – прежде, чем ее уши были оглушены резким выстрелом, ее глаза были ослеплены вспышкой света, и раньше, чем она услыхала, как Больфем издал странный звук – не то стон, не то икоту, – она увидала, как он схватился за ворот, а потом упал на землю. Она почти не сознавала, что бежит, и еще меньше сознавала, что бежит еще кто-то другой через сад, по направлению к задней ограде.
Много часов спустя, как ей показалось, она заперла дверь в кухне. В ее уме, настолько дисциплинированном в обычной жизни, что он редко направлял ее на ошибочное действие, произошло что-то удивительное.
Она должна была сейчас же бежать к своему мужу, а вот она дома, снова напряженно слушает.
Какой-то звук в кухне привел ее в себя. Она прошла к выходу на заднюю лестницу и резко крикнула:
– Фрида! – Ответа не было.
– Фрида, – снова позвала она. – Разве вы ничего не слыхали? Мне кажется, кто-то пытался открыть эту дверь.
Ответа снова не было.
Тогда она усмехнулась своему предположению о возможности возвращения Фриды в субботу в восемь часов вечера, быстро прошла в столовую и вернулась в кухню со стаканом лимонада, вылила его и, основательно выполоскав стакан, отнесла его прочь.
Только придя в свою комнату, она подумала, что ей надо было удостовериться, находится ли ключ от входной двери в кухню с внутренней стороны.
Но это была только лишь мимолетная мысль. Внизу, у ворот, уже слышались громкие, возбужденные голоса. В одну секунду она сняла и повесила свое автомобильное пальто, переменила платье на халатик, распустила волосы и распахнула окно.
– Что случилось? – Ее голос звучал решительно, но испуганно.
– Много чего случилось, – голос Гифнинга был суров и прерывался. – Не ходите сюда. Скажите, вы не слышали выстрела?
Двое или трое бежали по направлению к дому. Один из них остановился под ее окном, поднял голову и неопределенно помахал рукой.
– Выстрел, выстрел… Я слышала – так часто лопаются шины… Что вы хотите сказать? Что это? Кто?
– Вот следователь, – закричал кто-то из стоявших у ворот.
– Следователь?..
Она побежала вниз, распахнула входную дверь и стремительно бросилась к воротам, ее волосы рассыпались по спине.
– Кто это, кто? – твердила она.
– Ну, ну… – мистер Гифнинг остановил ее и сильно сдавил ей плечо. Вы не ходите туда и не…
Она надменно подняла голову.
– Я не истеричная женщина. Кого убили у моих ворот?
– Хорошо, – пробормотал Гифнинг, я думаю, вам надо узнать – это бедный, старый Дэв.
Миссис Больфем стала еще более надменной и минуту стояла без движения; тогда следователь, один из друзей ее мужа, приблизился и тихо сказал:
– Уведите ее наверх. Мы понесем его, он кончился – это факт. – Мистер Гифнинг слегка подталкивал ее вдоль дорожки в то время, как остальные поднимали согнутое тело и медленно топтались сзади. – Идите-ка к себе и поплачьте как следует, – сказал он, я протелефонирую Коммекам. Думаю, что это должно было случиться. В Добтоне за последнее время разгорелись страсти.
– Вы думаете, это преднамеренное убийство?
– Похоже на то. Очевидно, это не самоубийство. Проклятая собака спряталась в роще. Конечно, он уже удрал, но мы его найдем всё-таки.
Миссис Больфем медленно поднималась по лестнице с опущенной головой, в то время как тяжелая, недвижимая масса, так ненавистная ей и за последнее время его политическим противникам, была положена на диван в гостиной, модернизация которой так его раздражала.
Мистер Гифнинг телефонировал шурину убитого, полиции и гробовщику.
Миссис Больфем сидела, ожидая неизбежной бомбардировки ее дома ее ближайшими приятельницами. Уже резкие ноты примешивались к низким голосам мужчин на лугу и в аллее. Новость, как пламя пожара, перебрасывалась с одного конца Эльсинора на другой.
7
У миссис Больфем, в ее тихой спальне, сидели миссис Баттль, миссис Гифнинг, миссис Фрью, ее невестка миссис Коммек и некоторые другие ее друзья. Прошел уже час со смерти Давида Больфема, и уже седьмой раз она рассказывала историю укладывания чемодана мужа, его доставки вниз, своего возвращения на верх, раздеванья и, наконец, шума и суеты у ворот. Да, она слышала выстрел, но Эльсинорское Авеню – вечные автомобили, лопающиеся шины – в тот момент, естественно, это ничего не говорило ей. Нет, она не вскрикнула или, если даже и вскрикнула, окно у нее было закрыто. На ночь она оставляла открытым только боковое окно.
Она взяла от миссис Баттль протянутый ей пузыречек с солью, но сидела совершенно прямо, с окаменевшим и замороженным видом. Ее голос, без выражения, устало повторял немногие факты, могущие удовлетворить любопытство ее сочувствующих друзей, и так же устало она слушала Лотти Гифнинг, повторявшую свой рассказ: так как ночь была теплее, чем обыкновенно, она, ее муж и два их приятеля, с которыми они вернулись вместе на автомобиле, посидели недолго у ворот. Они слышали, как Дэв, напевая, возвращался по Даубарнской улице, а две-три минуты спустя – выстрел. Конечно, мужчины сейчас же побежали, но она от страху не могла двинуться. Один из мужчин поспешил к следователю.
Поведение миссис Больфем было именно таким, какого могли желать все эти сочувствующие приятельницы. Хотя они сами и пользовались слезами, как проявлением волнения, но были успокоены и благодарны, что «их миссис Больфем» не была похожа на остальных женщин. Они все еще жалели о ее слабости тогда, в клубе, хотя трогательно сознавали, что тем более любили ее. И если им хотелось слез, то Полли Коммек проливала их в изобилии, упрекая себя теперь в полном пренебрежении к брату.
Снизу из дома и снаружи доносился сдержанный шум голосов. Полиция приехала в автомобиле, возмущенная, и сейчас же изгнала из усадьбы всех любителей – сыщиков. Раздраженные голоса вопрошали, как надеются эти патентованные дураки найти следы действительного убийцы после таких идиотских поступков.
Миссис Больфем печально покачала головой.
– Они ничего не найдут, – сказала она. – Если бы я только знала, я могла бы сказать, чтобы все ушли со двора.
– Вот, кто бы это мог быть? – миссис Баттль короткая, полная и затянутая до колен, проковыляла к окну и высунулась, когда на Авеню показались два автомобиля, обгоняя один другого. Они остановились у ворот и сейчас же миссис Баттль объявила: «Нью-йоркские журналисты».
– Так скоро, – миссис Больфем взглянула на часы, но подавила зевоту. – Как, прошел всего только час?
– Не пройдет года, и они станут прилетать на бипланах. Вот, если наши бедные, старые полицейские олухи не откопают убийцу, эти добьются. Это премированные ищейки. Они найдут чутьем или выткут из собственного мозга, как паук ткет паутину из своего маленького животика.
– Сэм уверяет, – прервала миссис Коммек, – что это старый голландец. Он уже поехал в Добтон с констеблем.
Добтон, местечко в графстве и центр политической деятельности восточного Брабанта, тесно связанный с различными «городами» при помощи телефонов и автобусов, был местом жительства мистера Конрада Крауса, попросту называемого «Старый Голландец». Его квартира примыкала к процветавшему салуну, который был штаб-квартирой республиканцев графства. Давид Больфем покровительствовал – слухи ходили, что финансировал – салун одного американца, Эрина.
Влетел еще один автомобиль.
– Кажется, Сэм. Да, это он, – воскликнула миссис Баттль.
Через несколько минут Коммек появился на пороге.
Ничего не поделаешь, – угрюмо сказал он. – «Старый Голландец» предъявил великолепное алиби – стоял за прилавком бара с шести часов. Теперь наше дело отыскать наемного убийцу, мы следим и за другими. У бедного Дэва были свои враги, конечно.
Он подождал и испытующе посмотрел на свою усталую, но героическую невестку. Его свирепое лицо, с усами, торчавшими, как у моржа, которого он привез с севера, было покрыто не только пылью, но и маленькими сырыми островками, оставленными непрошенными слезами.
С той тонкой симпатией и пониманием недостатков другого мужчины, которое превосходит то, что может чувствовать женщина, он любил своего несовершенного друга, но питал к невестке глубокое восхищение, хотя все же не мог полюбить ее и не претендовал понять. Тем не менее, как и все, он знал всё, что в ней было показного, и был бы глубоко разочарован, если бы в этот час испытаний она вела себя иначе, чем в присущем ей высоком стиле. Энид Больфем была почти легендарной личностью Эльсинора и теперь могла замкнуться в эту легендарность, как в неприступную крепость.
– Скажите, Энид, – произнес он нерешительно, – там эти репортеры – парни приехали из Нью-Йорка, местные, конечно, не решились бы просить – они хотят вас повидать. Что вы на это скажете?
Миссис Больфем повернула свою надменную головку и с ледяным презрением взглянула на него.
– Они помешались. Или, может быть, вы.
– Хорошо, они на это иначе смотрят. Вот, видите, для них важно ежедневно утром дать один-два столбца для газет, и не может быть ничего лучше, как новое таинственное убийство. Пока они знают только голый факт, что бедный Дэв был застрелен у своих ворот, вероятно кем-то, кто скрывался в роще. Интервью с обездоленной вдовой, это будет как раз то, что они называют «сенсационной историей».
