Постскриптум

Ася Абажурова

Постскриптум

Антоша, помнишь ли ты своё детство? Затисканное, затасканное, в кровь разбитое, перетянутое бинтами, вечно пахнущее йодом, зелёнкой и отцовским одеколоном. Детство капризное, вздорное, одинокое, иногда радостное. Часто сопливое, закутанное в вязаный шарф, тяжело дышащее под тремя одеялами. И ещё другое: дачное, бабушкино, надёжно спрятанное под чердачной пылью.

Антоша, помнишь ли ты больничный потолок, чай в стакане, ложку манной каши, протянутую красивой улыбающейся девушкой? Она так тебе нравилась… Девушка, конечно, а не каша. Так вот, она, девушка, любила тебя все семь дней, до самой выписки, а потом вы больше никогда не виделись. Что с ней теперь, где она? Столько лет прошло. Должно быть, состарилась и стала скучной, как бабушка. С возрастом все скучнеют. Становятся скучнее и скучнее, пока не исчезают. Так и есть, Антоша, так и есть.

1.

– Попрощайся со мной.

У него внутри на секунду всё сжалось. И слова, дежурные, ничего не значащие, намертво прилипли к нёбу.

– Ну пока…

Женя сделала шаг навстречу, обхватила его за плечи, затем отступила:

– Пойду. Надо еще разложить вещи. Спасибо, что проводил, – она печально улыбнулась, поправила шляпку и уже чужим, ненастоящим голосом добавила, – Ты только держись.

От последних слов ему захотелось с размаха ударить её по напудренной щеке. Но она уже развернулась. Развернулась и ушла. Не обернулась даже, когда входила в двери вагона. Он смотрел на удаляющуюся от него узкую спину и удивлялся – ей и себе. Он успел разглядеть её в последний раз только в профиль. Чеканный профиль: тонкие губы, прямые брови, по-прежнему вздёрнутый нос… Какое-то мгновение, и она совсем исчезла за цветастыми занавесочками.

Он постоял на платформе ещё минуты две. Зачем-то ждал, что она помашет рукой из окна. Взгляд скользил по вагонным стёклам, цеплялся за яркие грязные шторки, но не поймал даже пряди её волос.

Поезд тронулся. Сначала полз медленно и трудно, как щенок на животе. Потом разогнался. Быстрее-быстрее-быстрее. Перед лицом пронеслись десятки одинаковых окошечек, и в каждом, казалось, – она. Быстрее-быстрее. Гигантское стальное сердце стучит – быстрее-быстрее-быстрее. Мелькает зелёное вперемешку с пёстрым. Уносись. Улетай. Убирайся. Из моего города. Из моей жизни. Быстрее-быстрее-быстрее. Забывайся. Стирайся. Исчезай. Быстрее-быстрее-быстрее. Навсегда-навсегда-навсегда.

Стук колёс всё дальше и глуше. Перед ним пустота. Вот и всё. Пустые никчёмные рельсы. Заплёванная, усеянная окурками земля внизу. Так вот лечь туда и уснуть. И пусть снег накроет бережно…

Он очнулся. Зашагал по опустевшему перрону. Здание центрального вокзала было всё таким же серым, а поезда из этого города всё так же уходили и как будто не возвращались.

Жутко хотелось выпить. Антон зашёл в маленькое неопрятное заведение с амбициозной вывеской «Кафе». Он помнил «Кафе» с детства – здесь ничего не менялось. Усталая молчаливая женщина без возраста с выжженными перекисью волосами по-прежнему продавала жирные масляные чебуреки и чай со вкусом банного веника. Внутри было тепло и воняло дешёвым куревом. Посетителей всего трое: два полупьяных потрепанных мужичка и подруга буфетчицы, крупная и невзрачная. Обе женщины сосредоточенно молчали, изучая, видимо, грязь под ногтями. Негромко откашлявшись, Антон попросил «Столичной» и шоколадку. Буфетчица подняла голову, посмотрела куда-то поверх Антона и, кряхтя, полезла под прилавок. Затем неторопливо, со знанием дела налила в несвежий гранёный стакан жидкость, привычным жестом взяла деньги и привычно обсчитала на четыре рубля. Антон сделал вид, что не заметил, взял стакан и встал за высокий столик возле окна. Он сделал первый глоток: алкоголь неприятно обжёг горло и прокатился вниз горячим шариком. Буфетчица и её подруга из угла смотрели на Антона одним на двоих невидящим взглядом.

Странно, они ведь много раз менялись, женщины. А такое ощущение, что на протяжении двадцати шести лет здесь, за стойкой, всё одна и та же – с невнятным истёртым лицом и белыми волосами, собранными в старомодную причёску. Он вспомнил день, когда впервые пришёл сюда с отцом. Пока тот отрешённо пил своё мутное пиво, маленький Антоша с удивлением рассматривал буфетчицу. Она была в точности такая же – без черт лица, без имени. Просто буфетчица. Наверное, это судьба такая – быть буфетчицей. Он смотрел на её пухлые пальцы, перебирающие мелочь, на испачканный в муке фартук, на всю её безликую простоту, и думал о маме.

Мама. Пожалуй, самые яркие воспоминания из детства – это вот эта замызганная кафешка, слон в цирке и ещё какая-то неизъяснимая, щемящая мамина красота.

Сколько бы женщин ни появлялось потом в отцовском доме, он никогда не мог называть кого-то другого маминым именем. У неё было своё, неповторимое нежное имя: Ма-ма. Была темноволосая Юля с неизменно скорбным выражением лица; была тёплая, пахнущая пирожками Катя, была ещё какая-то невнятная блондинка, то ли Лида, то ли Лиля, был кто-то ещё… Только Мамы не было. Они изо всех сил улыбались. Они жалели: «Бедный мальчик, растёт без матери». Они покупали сладости, игрушки, рубашки на вырост, по выходным водили за ручку в зоопарк. А он равнодушно взрослел и очень скучал по Маме.

Антоша ничего не успел узнать о ней, но кое-что ему удалось выхватить из морщинистых лап времени. Пустой флакончик из-под французских духов, найденный за туалетным столиком, – мелочь, безделушка, пустячок, – стал неотъемлемой частью его жизни. Можно было смотреть сквозь него, и весь мир делался синим, стеклянным и удивительным. А внутри флакончика был свой мир, маленький, – и там, на самом дне этого крохотного мирка последней каплей духов застыла мамина молодость. Она пахла дождём и цветами, пахла яблоневым садом и скошенной травой, пахла мёдом, земляникой, лесными тропинками, большим старым домом, облаками над острой крышей, полуденным солнцем и горячим асфальтом…. Антоша хранил флакончик под подушкой, открывал редко и осторожно – боялся упустить мамин запах. Боялся отдать его назад, жадному глупому времени. Он представлял себя внутри прозрачных синих стен, в самой сердцевине запаха, и чувствовал, как мама держит его за руку.

2.

Женя возникла в начале апреля. В то утро Антон пришёл к отцу рано, когда тот ещё спал. Он открыл дверь своими ключами, поставил на кухне чайник и стал ждать. Через пару минут послышались шаги, дверь приоткрылась, и Антон увидел на пороге девушку – босую, заспанную, с короткой мальчишечьей стрижкой. На ней мешком висела знакомая отцовская рубашка. Антон подумал: «Новенькая», а девушка, ничуть не смущаясь, лучезарно улыбнулась:

– Доброе утро!

– Доброе.

– Ты, наверное, Антон?

– Да

– А я Женя…. Олег Юрьевич про тебя много рассказывал.

Эту фразу Антон слышал от каждой женщины, появлявшейся у них в доме. «Сейчас начнётся….» – подумал он. Подобные диалоги со стандартными вопросами и заранее заученными ответами ужасно злили его. Больше всего в папиных женщинах его раздражал их поддельный интерес и навязчивое желание нравиться.

– Не сомневаюсь, – равнодушно буркнул он.

– А ты взросло выглядишь…

– Угу. А вы бы, наверное, и не подумали, что мне всего девятнадцать?, – в его голосе звучала неприкрытая издёвка.

– Не подумала бы, – с добродушным смехом ответила Женя.

– А ещё, вам, наверное, кажется, что я совсем не похож на отца?

– Вот тут ты ошибаешься. Ещё как похож.

– И чем же?

– Такой же вспыльчивый, – весело сказала она.

Чайник закипел. Антон тоже. Щёки обожгла смесь злости, стыда и растерянности.

– Пожалуй, мне пора, – он резко встал и направился к двери.

– А как же Олег Юрьевич? Он хотел тебя увидеть…

– Передайте ему, что я зайду в другой раз.

– Ну что ж…. До встречи! Не обидишься, если я выпью твой чай?

***

Небо плевалось на асфальт грязным снегом. Даже сквозь стекло он чувствовал, как эти противные тёплые плевки, смешанные с землёй и песком, потихоньку просачиваются в его кровь. Антон вдруг как никогда остро ощутил потребность чистоты в городе. Весну, кажется, отменили – осталась только полупрозрачная водянистая кашица под подошвами ботинок. Это она, весна, не успев начаться, умерла под его ногами. А он затоптал, задушил, впечатал её в землю. Он и ещё несколько тысяч горожан. Город задыхался, давился машинами, заводами, бензинными разводами в лужах, свалками, выхлопными газами. Весне здесь было страшно, душно, скучно, в конце концов. Город исчерпал себя. Город протух. Город невозможно состарился, обесцветился, облез. Совсем как буфетчица.

Антон всё знал наперёд и наизусть – вокзальные часы остановились ещё двадцать лет назад, когда… Когда время ушло и больше не вернулось. Когда маму увезли в длинном чёрном шкафчике. Когда был тёмная горькая весна. Она тогда была в последний раз. А маленький Антоша не понимал, что происходит, но чувствовал, что-то нехорошее, зловещее и изо всех сил цеплялся за папин рукав, чтобы не упасть куда-то, откуда не возвращаются. Отец сажал его на колени, прижимал к себе и подолгу молчал. Только дышал тяжело. Антоша всё время хотел плакать и есть. Он до сих пор помнил блины с заветренными ломкими краями. Какие же они были в тот день безвкусные…

3.

От выпитой водки хотелось петь: громко, протяжно. Как будто вместе со звуком можно было вытащить из себя все занозы и все иглы. Вот только не спастись, не укрыться в городе, где каждый сантиметр асфальта кричит: «помнишь?». Он помнил. Слишком хорошо, слишком чётко.

Антон посмотрел в окно, криво усмехнулся своему раздвоенному отражению на стекле и заказал ещё стакан.

***

Евгения, Женя, Женечка… Антон искал и придумывал поводы, чтобы лишний раз прийти к отцу и увидеть её бледные руки с мраморными прожилками, тонкий выразительный рот… Мальчишка, девятнадцатилетний пацан, папенькин сынок, затаив дыхание, смотрел на неё во все глаза и думать не смел о чём-то большем.

Всё лето они ездили на пикники, и это было невыносимо. Отец за рулём непринуждённо шутил, выпуская жидкий дым в приоткрытое окно. Женя смеялась. Антон, сидящий на заднем сиденье, молчал и делал вид, что погружён в свои мысли. Время от времени отец подмигивал и кидал в его сторону короткие замечания: «Ты гляди, какой серьёзный» или «О чём задумался, боец?». Антона передёргивало от каждой такой фразы, и он расплывчато улыбался в ответ: «Всё в порядке». Когда отец успокаивался и снова забывал о нём, он с ещё большим наслаждением впивался взглядом в Женин затылок. Изящный, аккуратно вылепленный, безупречный в своей простоте. А шея – беззащитная, тонкая, источающая свет … Антону хотелось отдать полжизни за то, чтобы просто припасть губами к этому нежному пульсирующему теплу.

Машина шла скоро и ровно. Женя с отцом переговаривались, совершенно неважно о чём. Он не слушал. Только смотрел, смотрел и старался всё в ней запомнить, до самой последней мелочи. Когда она поворачивалась в профиль, чтобы улыбнуться отцу, Антон замирал, изо всех сил пытаясь остаться незамеченным. Женя, кажется, ни о чём не догадывалась, продолжая всё так же торопливо и весело щебетать. И он мечтал о том, чтобы случилась пробка, или кончился бензин, или забарахлило что-нибудь – лишь бы продлить путь, чтобы подольше можно было запоминать, впитывать её. Но как назло, с машиной всё было отлично, а пробок в этом городе не существовало вовсе. Они неизменно подъезжали к дикому пляжу у грязной речушки, и нужно было выходить наружу, нужно было быть весёлым и не смотреть на неё голодными и несчастными детскими глазами. А по-другому он уже не умел, и приходилось старательно прятать взгляд, зарывать его в землю, тыкать в убогую окружающую среду. «Хорошо-то как!» – радостно выдыхал отец, оглядываясь по сторонам. Женя щурилась и закрывалась рукой от солнца. Антона слегка мутило, и он не понимал – то ли от непривычного свежего воздуха, то ли от неловкости. Он чувствовал себя идиотом в присутствии этих двоих. Но ещё большим идиотом он чувствовал себя наедине с Женей. Отец несколько раз отходил к машине, и они оставались вдвоём. Откусывая кусок хрустящего яблока, она спрашивала: «Как настроение?».

– Хорошее.

– Какой-то ты бледный…

– Наверное, в машине укачало….

Отец возвращался – сияющий, помолодевший на природе. Антон мысленно благодарил его и за те полторы минуты отсутствия, и за скорое возвращение. Они ели фрукты, загорали, иногда пили вино. И каждый раз Антон невероятно уставал за эти три-четыре часа – они сжирали его беспощадно. Он ложился на подстилку, подставляя спину солнцу, прикрывал глаза и напряжённо думал о том, как же всё неправильно и сложно в его дурацкой душе. Он поворачивал голову в сторону и часто видел одну и ту же картину: отец приобнимает Женю и осторожно целует острое незагорелое плечо, а она улыбается в ответ. В такие моменты Антону хотелось резко вскочить, добежать до машины и рвануть по трассе куда глаза глядят. Он останавливал себя простым счётом. Обычно хватало до тридцати с чем-нибудь. После он делал глубокий вдох, сильно зажмуривался и представлял, что ничего этого не существует: ни машины, ни пляжа, ни, самое главное, Жени. Был только он один, посреди огромной бесшумной вселенной. И ничто не тревожило, и нигде не болело и не ныло. Он лежал лицом вниз, неподвижно, и мог лежать так долго-долго, пока над головой не раздавался бодрый голос отца: «Эй! Уснул что ли? А ну-ка поднимайся, уезжаем». И они действительно собирали вещи и шли к машине. Антон радовался тому, что всё закончилось. Кое-как он выдерживал дорогу назад, безучастно глядя в окно. Выходил из машины, прощался с отцом и Женей, весело хлопал дверью и быстрым шагом, не оглядываясь, шёл к обшарпанной пятиэтажке.

Пикники закончились в августе. Лето неторопливо покидало город. Закаты становились сочнее, тени – гуще, воздух – прозрачнее. Когда темнело, Антон выходил на балкон, подолгу вглядывался в сумерки, вдыхал глубокие ночные запахи и успокаивался, предчувствуя осень. Он ждал её как избавления от растущего в нём инородного чувства. А чувство это расширялось с каждым днём, уже не умещаясь в грудной клетке, подступая к самому горлу. Оно металось, царапалось изнутри и пыталось вырваться наружу. Антон подкармливал его обещаниями – «всё пройдёт», пытался отравить снотворным, оглушить музыкой, затоптать прогулками, свести с ума одиночеством. Но, непобедимое и злое, оно оживало, поднимало голову и снова начинало выть. Антон носил под сердцем монстра, и знал об этом. Ему было страшно. Он смотрел на Женю – такую непроницаемую, и думал: чем она живёт, что чувствует, какие вещи её волнуют, интересуют. Её речь была похожа на виртуозную игру пианиста: легко и беззаботно перепархивая с темы на тему, едва касаясь невидимых клавиш, она меняла тона, оттенки, скорость, громкость. В самом её голосе, в её движениях было спрятано что-то музыкальное, неуловимое, совершенно не поддающееся анализу. Он робел перед ней, как ученик, не выучивший нот, перед сложной партитурой. Вариации слов и взглядов завораживали и пугали – Антон не мог понять, что и как в них устроено. Часто, слушая Женин смех, он ловил себя на мысли, что ему хочется застать её врасплох, обезоружить, испугать, довести до крика, слёз, истерики, выбить почву из-под ног… Она не выдавала себя ничем – ни случайно оброненным словом, ни неловким жестом. В ней всё было безукоризненно отрепетировано. И эта простота и цельность, без изломов и сбоя ритма, казалась ему только видимостью, за которой скрывается что-то сложное и страшное.

4.

Впервые отец предал его много лет назад, когда, глядя в огромные детские глаза, произнёс: «Знакомься, это тётя Лена, моя подруга. Теперь вы будете часто видеться». У Антоши перехватило дыхание. Как можно позволить себе мысль о том, что кто-то будет вместо Мамы?! Это значит, что его пытаются обмануть, предать… Он ушёл в ванную и долго рыдал, уткнувшись лицом в мягкое полотенце. Он не запомнил ни этой Лены, ни её подарков, ни пирогов, которые она пекла по праздникам, но ощущение непоправимой обиды на отца Антон вынес из детства в целости и сохранности.

Тогда Антону было невдомёк, что папа изменил и променял уже не в первый раз: он был ещё совсем-совсем маленьким и ничего не знал о разводах, судах и разделе имущества. Помнил только, что сначала отец почему-то уехал от них, и три года подряд они виделись только по субботам. Потом исчезла и больше не вернулась мама. Тогда папа забрал Антошу к себе насовсем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.