скачать книгу бесплатно
– А что?
– Ничего! Говорят тебе, опусти руку! Пусть Лёша Петренко нам скажет, что такое “навоз”.
Отличник Лёша Петренко поднялся и, весь красный, запинаясь, произнес:
– Навоз – это такие какашки!
Мы все захохотали. Лёша пытался дальше говорить, но его слова потонули в нашем гоготе.
– А ну тихо! – одернула нас Валентина Степановна. – Ничего смешного. Продолжай, Алёша! Все правильно.
– Навоз дают животные, – сказал Лёша. – А колхозники используют его для того, чтобы удобрять поля.
Валентина Степановна посадила Лёшу на место и начала что-то говорить уже сама, но я ее не слушал. Я повернулся к Старостину.
– Мишка! Слушай… я не понял, как его заготавливают.
– Кого?
– Ну… навоз.
– Навоз – это говно! – уверенно сказал Старостин. – Говнецо… Так у нас во дворе говорят.
– Это я и без тебя знаю.
– Ну?
– А как его заготавливают?
– Не знаю… – тут Старостин задумался. – Ты сдавал анализ кала перед первым сентябрем?
– Сдавал.
– Наверное, так же и в колхозе. Сидят на унитазах целыми днями летом. Не все, конечно. А только специальные люди. Жирные. Вроде нашей Степановны. Сидят и какают. Только воду не спускают. Потом у каждого собирается целая коробка. Они ее вываливают в общую кучу, и на самосвал…
Пока я слушал Старостина, воображение рисовало мне очень странное зрелище сидящих в ряд на унитазах колхозников со спущенными штанами. Эта картина мне показалась сомнительной. Колхозы (нам об этом говорили) – это флагманы коммунизма. И сидеть на горшке целый день – это неправильно, не по-ленински. Я решил поделиться своими сомнениями со Старостиным.
– Мишка?
– Ну что?
– А чего это Петренко про животных сказал? Что это они дают навоз.
– Петренко – дурак! – разозлился Старостин. – Ну как животные могут что-то давать? У них ведь рук нет, и они глупые.
Снова “люди в голом”
В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый.
Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю, почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.
– Чего звал? – спросил я его.
Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.
– Зырь сюда!
На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей – еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.
Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит это – хорошие, добрые люди. И не важно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.
– Ну как тебе?
Я пожал плечами:
– Так себе…
Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.
Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло “чепэ” и что маме нужно в ближайший четверг прийти на внеочередное родительское собрание.
Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.
– Андрюша! Иди-ка сюда!
Я поднялся и зашел в комнату.
– Что там у вас в школе произошло?
“Тебе не все равно?” – подумал я. К четвертому году школа так мне надоела, что я старался не думать о ней хотя бы дома. Но ничего не получалось. Едва я переступал порог нашей квартиры, меня тут же с пристрастием допрашивали о том, “что было в школе”. Я обычно отмалчивался или старался отвечать односложно.
– Тебе не все равно? – спросил я маму.
– Не смей дерзить! – крикнула мама. – Вот папа вернется…
Такой поворот дел меня никак не устраивал, поэтому я решил пойти на мелкие уступки и всем видом выразил готовность отвечать.
– Я спрашиваю, что случилось в школе? – повторила она сухо.
Я понятия не имел, что ей нужно:
– Не знаю…
– Вы опять нахулиганили?
– Нет…
– Тогда что случилось? Почему мне звонит Клавдия Васильевна?
– Не знаю…
– Ладно, – сказала мама. – В четверг все сама выясню.
Наступил четверг.
Я вернулся из школы, пообедал и сделал уроки. Потом я планировал посмотреть мультики по телевизору, но папа усадил меня играть с ним в шахматы. Эту игру я ненавидел.
Скоро раздался звонок в дверь. Я открыл. Вошла мама с тяжелыми сумками.
– В магазин заскочила, – сказала она и, снимая сапоги, добавила: – Была я на этом родительском собрании… Скажи-ка, Миша Старостин тебе ничего не показывал?
– Нет…
– Фотографии какие-нибудь?
– Что за фотографии? – вмешался папа. И тут я вспомнил:
– Вообще-то показывал. Ерунда это…
Воцарилось молчание. Я понял, что мама ждет от меня еще каких-нибудь слов.
– О чем вообще речь? – снова вмешался папа.
– Представляешь, Лёня, – мама вдруг заговорила очень торопливо и сбивчиво. – Представляешь… Старостин, хулиган этот, принес в школу, – тут она понизила голос, – порнографию. Настоящую. Принес и стал показывать ребятам. Дети дома рассказали родителям, и те сразу побежали в школу к Клавдии Васильевне жаловаться. Мама Бори Анисимова заявила, что ее Боря пришел из школы и заявил, будто Миша показал ему “мужские” и “женские” фотографии. То же самое Саша Гурьев и Антон Скачков. И другие… Все мамы встают и возмущаются. Просят принять меры. Меня спрашивают: “Верочка! Вам Андрюша что-нибудь рассказывал?” А я сижу, как дура, и ничего понять не могу. Начинаю что-то мямлить. Говорю, что первый раз слышу… А мне мама Оли Семичастных заявляет: “Старостин всем показывал эти карточки. И Андрею тоже. Они ведь друзья… Этот Старостин и ваш…”
Пока она говорила, отец смотрел на меня с интересом и даже, как мне показалось, с некоторым уважением. Потом он остановил маму:
– Ладно, Верочка, не заводись! Ну и гусь у нас вырос. Болтун болтуном. А когда надо, клещами из него ничего не вытянешь. Давай садись, в шахматы доиграем.
– Подожди ты со своими шахматами, – не сдавалась мама. – Тут серьезное дело… Пойдем на кухню.
Они заперлись на кухне и долго о чем-то спорили. Я включил телевизор и стал смотреть мультики.
Пионерское собрание
На следующей неделе в классе состоялось заседание совета отряда, на котором открытым голосованием Старостина исключили из пионеров. Я был единственный, кто воздержался. Накануне я подговорил Мишу прийти на собрание без галстука.
– Это ты здорово придумал, – ухмыльнулся Старостин. – Скажут: “Снимай галстук”. А галстука и нет! Пионерчики-то наши от злости обдрищутся.
Этого слова я раньше не слышал, но оно мне очень понравилось. Я его запомнил, а потом стал часто повторять. И недавно научил этому слову и его разным формам нежного и утонченного Дениса Соловьева.
– Паша! Сдристни отсюда! – приказал как-то Соловьев своему коту Павлику, который внезапно вскочил на обеденный стол.
Мы сидели на кухне и пили кофе: Соловьев, художница Зоя Черкасская и я.
– Андрюша! – с деланной строгостью сказала мне Зоя (Зоя вообще многое мне прощает). – Зачем ты научил Денисика этому слову? Он теперь все время им Павлика обзывает.
– Зоинька! – оправдывался Соловьев. – Я же не виноват, что Павлик вежливых слов не понимает.
– Павлик! – позвала Зоя. – Иди ко мне, мой маленький. Не любят тебя!
Павлик, которого Соловьев уже столкнул на пол, подошел к Зое и стал тереться об ее ноги.
Как видите, Мишины уроки пригодились не только мне. А тогда, двадцать пять лет назад, он, по моему совету, пришел на собрание без пионерского галстука. И когда Оля Семичастных торжественно сказала: “Сдай галстук”, – выяснилось, что сдавать нечего.
– Тогда пусть Старостин значок сдаст! – нашлась Оля. Пионерский значок Миша и в самом деле забыл отцепить.
– Отдай нам его! – велела Оля.
– Не ты его покупала, шкура! – вдруг обозлился Старостин.
– Старостин! – вмешалась учительница. – Делай, как говорят!
Миша заколебался, а потом сказал:
– Ладно… Но я его отдам Аствацатурову. Пусть у него хранится, пока меня не примут обратно.
Обратно Мишу уже не приняли. Кстати, моей преданности ему, проявленной на пионерском собрании, хватило ненадолго. В глубине души я не мог простить Мише, что самым сокровенным он поделился со всеми. Он должен был показать эти фотографии только мне. Расхвастался перед всеми, думал я злорадно, так тебе и надо.
Я уже устал от Старостина, и мне хотелось чего-нибудь нового. И тут в моей жизни появился другой человек, Алик Новиков. Он спекулировал почтовыми марками и заграничными открытками, на которых были изображены полуголые звезды зарубежной эстрады. И Миша оказался в тени.
Потом Старостина поставили на учет в детской комнате милиции за крупное хулиганство. Он перевелся в другую школу. Там произошло что-то очень серьезное, после чего он оказался уже в колонии, откуда даже написал письмо нашей первой учительнице Валентине Степановне. Я иногда вспоминаю Мишу Старостина, когда выпью. Но пью я теперь очень редко. У меня от алкоголя голова болит.
Профессора и студенты
Когда я учился в школе, а учился я плохо, мне папа часто говорил:
– Будешь так дальше учиться – отдадим тебя в пастухи. Придется тебе волам хвосты крутить, у быка в жопе ковыряться.
Такая перспектива меня совершенно не устраивала, но в школе я все равно учился плохо.
Честно говоря, я и в детском саду не блистал. Воспитательница Клавдия Степанна всегда ставила мне в пример упитанного розовощекого мальчика по имени Антон Коптюк.
Антон Коптюк быстрее всех съел кашу, Антон Коптюк выучил стихотворение о Ленине, Антон Коптюк починил пластмассовый обруч, дома у Антона Коптюка живет хомячок, о котором Антон Коптюк заботится, брат Антона Коптюка подарил детскому саду два резиновых мяча. А что сделал ты?
Мне оставалось только скукоживаться под строгим взглядом воспитательницы.
Я чувствовал себя виноватым.
Каша мне не нравилась. Стихи о Ленине меня не интересовали, равно как и пластмассовые обручи. Хомячков я ненавидел. Да и самого Антона Коптюка я в глубине души считал дураком.
Все мои мысли тогда занимала девочка Наташа Тарасова, которой я на 8 Марта подарил пластмассового пуделя. Но любил я по-настоящему только певицу Таисью Калинченко.
Интерес к Наташе Тарасовой сделал меня на два месяца очень рассеянным и нескладным.
Но ковыряться у быка в жопе мне так и не пришлось, поскольку в пастухи меня все равно не отдали.
Да и кто бы меня туда взял с моим-то пятым пунктом?
