скачать книгу бесплатно
– Авария. Скорая… Но поздно, – еле слышно ответил он и также тихо заплакал.
На большой скорости в «Жигули» родителей врезался внедорожник, за рулем которого был наркоман под кайфом. Виновник аварии остался жив, хотя ему и ампутировали пальцы правой руки, а вот родители погибли на месте. Деда вызвали на опознание, меня же брать с собой он наотрез отказался: «Оставайся дома. Вдруг госпожа позвонит».
Дед уехал с соседом, папиным другом, а в нашу квартиру черным айсбергом тут же вплыла баба Нюра, подруга деда и наша соседка по лестничной клетке:
– Бледная какая. Поплачь, поплачь. Лучше будет.
Что она говорит? Я посмотрела на нее отрешенно. Что происходит? В голове какой-то вакуум. Мозг еще не понимает новой реальности, из-за этого я словно стала механической куклой, не способной испытывать какие-либо эмоции.
– Нормально я, баб Нюр. Все хорошо, – нелепо улыбнулась, а сама не к месту подумала: «Наверняка точно так же она утешала деда, когда того бросила бабушка».
Следующие три дня прошли, как в тумане. Приходили соседи, знакомые и просто чужие люди. Выражали соболезнования, приносили цветы. Кто-то оставлял конверты, дед засовывал их во внутренний карман пиджака. Я молча кивала, принимала их объятия, но не чувствовала при этом совершенно ничего. Старалась лишь привыкнуть к мысли, что родителей у меня больше нет. Потом снова пришла баба Нюра, приготовила поесть. Достала из холодильника бутылку водки и мамины любимые рюмки. Меня это задело: почему она вдруг распоряжается на нашей кухне? Но тут зазвонил телефон. Трубку взял запыхавшийся дед. Он только что вернулся. Говорили, вроде, обо мне. Ко мне подошла баба Нюра и протянула чашку с чем-то темным:
– Не ешь ничего так хоть попей. Со смородиной.
Я обвела взглядом квартиру. Незнакомый парень сдвигал бордовые кресла к стене. Чужие женщины принесли две деревянные скамьи и теперь расставляли стулья. Баба Нюра закрывала белыми простынями зеркала на стенке из мореной березы, потом взяла подушку, будто собиралась укладывать меня спать, взбивала ее:
– Ишь, сама позвонила. Как чувствовала! Завтра к похоронам обещала быть.
Глядя на ее мясистую родинку над верхней губой я безучастно переспросила:
– Она?
– Любительница легкой жизни. Бабка твоя, кто же ешчё?
– Понятия не имею.
– А я имею!
Баба Нюра снова рассказывала, что я слышала от нее уже множество раз:
– Раскулаченных с Оренбуржья в Ташкент тогда отправляли. Отец ее еще тот бунтарь был. Сказал: ни хозяйства, ни дома своего не отдаст. Так и сделал. Во-от. Дак его сразу и расстреляли. А жену с четырьмя детишками сюда-то и сослали. Бабка твоя была маленькой самой. Двое-то ребятишек померли в дороге. Во-от, – Баба Нюра пожевала губами, мясистая родинка так и запрыгала у меня перед глазами. – Мать её больше замуж так и не вышла, а потом и вовсе выпивать стала. Мы-то с бабкой твоей на одной улице росли, знаешь? Они вечно голодные да сопливые бегали. Ну, соседи кто хлеба даст, кто накормит, ешчё чего. Потом Санька-то в школу пошла. Во-от. Смышленая такая, особливо в математике, языках там. Вечерами-то училась, днём работала вовсю. Ну, в институте с дедом твоим познакомились. Во-от. Там же и поженились. Дочку ему родила. А потом ее как подменили. И что у ней только в голове-то было? Никому не известно. Улетела в командировку, да так оттуда и не вернулась.
– Баб Нюр, зачем сейчас-то?
– Чтоб ты запомнила.
– Знаю, баб Нюр, – устало сказала я. – Когда родителей привезут?
– Уж скоро. Ты только деда-то одного не оставляй. Не езжай с ней.
– Куда?
– Она тебя с собой звать будет. А ты не езжай.
– Не, не поеду, – вяло ответила я, а ее огромная родинка вводила меня в транс.
Утро следующего дня разбудило меня смесью перегара, хризантем и подпорченного мяса. Два гроба посреди темного зала шесть на пять, которым так гордилась мама, утопали в цветах, оставляя лица родителей непокрытыми.
Я смотрю на них украдкой. Не-ет, это не они. Те, настоящие, уехали в Самарканд, да так и не вернулись. Медленно подхожу к гробу мамы. В глазах белые мушки, в ушах звон. Прикасаюсь губами к холодному, твердому лбу. Долго смотрю на нее. На глаза наворачиваются слёзы. Незнакомое мне выражение лица: чистое, умиротворенное и приветливое. Я ее совсем не помню такой. Она вечно суетилась, куда-то бежала. Даже во сне шевелила ногами.
Затем подхожу к отцу. Снова прикасаюсь губами. Замечаю короткую седую щетину и темное пятно на левой щеке. Все это делало его лицо угрюмым. Мама уже больше не скажет: «Когда смеешься, ты копия своего отца!». Хотя я как две капли похожа на нее.
По обе стороны от гробов в ряд стоят две скамьи. Слева папины сослуживцы и близкие друзья. Напротив – наши соседи и мамины подруги. Я подхожу к ним и сажусь посередине на пустое место. Все женщины в черных косынках. Кто-то тихо плачет, кто-то читает молитвы.
Дед стоит у окна и выглядывает кого-то. Потом поворачивается к двери и смотрит на входящих. На бледном лице краснеет нос сарделькой – то ли от принятого «за упокой», то ли от невыплаканных слез. Кто-то незнакомый ставит стул с той стороны, куда обращены ноги родителей.
Баба Нюра брызжет слюной мне в ухо и шипит ядовитым голосом:
– Ишь! Всё её ждет… – соседка с подозрением смотрит на деда.
Наступает тишина и в дверях появляется она.
– Явилась, не запылилась! – продолжает шипеть баба Нюра, переводя взгляд на вошедшую.
Женщина одета в черное строгое платье, сшитое по фигуре, которое подчеркивает ее прямую осанку, в руках – маленький букет васильков. Бордовые, начищенные до блеска, туфли, перекинутая через плечо сумочка на тон светлее. Под черной шляпой с маленькой вуалью, которая едва прикрывает лицо, я замечаю материнские правильные черты и «наши, михайловские» большие серые глаза. Надо же! Как нелепо смотрится здесь ее заграничный стиль.
Она подошла к гробу матери, обитому красной материей, из которой торчали кривые, погнутые шляпки гвоздей. Приложила губы к ее лбу и застыла. Потом разложила равномерно скученные в одном месте цветы, добавила к ним свой букет. Я заметила, как дрожит ее рука в черной перчатке, когда она оперлась о гроб, чтобы снова поцеловать маму.
– Бросила дочь, теперь плачет! – не унимается баба Нюра. – И тебя бросит! Попомни мои слова! Не поедешь с ней?
– Не-е-е, не поеду, – на автомате глухим голосом отвечаю я.
– Ш-ш-ш! – пригрозила незнакомая женщина слева.
В тишине я услышала, как та, кого все называли моей бабушкой, всхлипывает. Потом она подошла к гробу отца, поправила цветы у него в ногах, отошла к стулу и села на краешек. Достала из сумочки белый платок и вытерла нос. Опустила голову, сложила руки в замок и затихла. Я не отрывала от нее глаз, пока не приехал автобус.
На кладбище подошла Анька. Положила цветы на скамейку, приблизилась ко мне и обняла за плечи:
– Слышь, Фасолина, ты держись.
Потом помолчала и добавила:
– Знаешь, мы через неделю в Штаты уезжаем. Жаль, конечно. Обещаю писать тебе, как устроимся.
Я устало кивнула, и в ступоре смотрела, как четверо незнакомых мужчин орудовали лопатами, выкапывая могилы, потом глухо ответила:
– Бабка тоже с собой позовет, наверное. Но я не поеду. Деда одного не оставлю.
– Ну да. Лучше составь конкуренцию бабе Нюре в борьбе за его сердце. Зато стряпню ее будешь лопать со всеми вытекающими.
Я застыла, наблюдая, как опускали гробы в ямы, как засыпали их землей. И мне стало так тошно от того, что уходит часть меня, и я ничего не могу с этим сделать. Хотелось броситься туда, скрести землю ногтями и истошно орать, освободиться от боли, которая разъедала внутри. Но подруга молча обняла меня за плечи и, глубоко вздохнув, сказала на ухо:
– Фасолина, а вдруг там ты встретишь своего Леонардо?
Я покачала головой:
– Она бросит меня, как бросила мою мать.
– Так она же вам посылки присылала!
Я ухмыльнулась:
– Да пошла она! Чужая она мне. Мать с дедом оставила.
После поминок, которые бабушка решила устроить в кафе наперекор деду и бабы-Нюриному борщу с пампушками, мы шли по набережной Анхор. Мамины подруги вспоминали школьные годы и рассказывали бабушке о маме. Под их говор ветер гонял по пыльной дороге ярко-желтые, точно бабочки, листья, и приносил с бегущей рядом реки прохладу и запах шашлыков. Вдруг за спиной я услышала бабушкин голос, и холодок прошел по спине, ибо он был очень похож на мамин:
– Ассоль, зайдем ко мне в гостиницу? Я потом тебя на такси посажу.
«Вот, будет уговаривать меня с ней уехать», шептало мое утраченное в момент похорон родителей чувство безопасности. “А там?”
Мы поднимались в ее номер в зеркальном лифте. На одиннадцатом этаже он издал мягкий звон, и дверь открылась. Прошли по длинному коридору до конца ковровой дорожки. Бабушка открыла дверь и пропустила меня в комнату. Из огромного окна были видны дорога с развилками, цирк, старинные здания и зелено-желтые верхушки деревьев. Надо же! Я никогда раньше не поднималась выше девятого этажа, да и в гостинице не бывала!
Перед зеркалом стоял столик, на котором были расставлены баночки с надписями на незнакомом языке, три косметички разных размеров, но все одного темно-бордового цвета. В самой большой из них за расстегнутой молнией я увидела жемчужные бусы, браслеты, серьги. Как бы я хотела здесь похозяйничать, что-то намазать на себя и примерить. Но это принадлежало тому миру, на который мама наложила запрет в нашей семье.
Бабушка устроилась на кресле, вытащила из сумочки металлическую коробочку с картинкой какого-то заграничного собора.
– Покурим? – В её глазах загорелся огонек.
“Проверяет меня!” – промелькнуло в голове.
– Я не курю! – испугалась я, устраиваясь на втором кресле у столика.
– Даже не пробовала?
– Неа! – я замотала головой, словно бабушка предлагала заключить сделку с дьяволом. – Мать бы меня прибила!
– Знаешь, я тоже рано отца потеряла, а потом и мать ушла, поэтому прекрасно тебя понимаю. Никому не хотела показывать, как мне было плохо.
Она достала из коробочки толстую коричневую трубочку, похожую на шоколадную. Неожиданно для меня она зажгла ее, сделала затяжку и выдохнула ужасно пахнущий жженой кислой травой дым. Я сморщила нос.
Бабушка встала, открыла окно и подвинула кресло к нему так, чтобы не дымить, и сложила ногу на ногу:
– Горе не посадишь под замок. Оно должно быть выплакано. Можешь бить при этом посуду или даже куда-то сбежать… Да, куда-то сбежать…
Бабуля снова сделала затяжку. Чудно?! Раньше мама искала в моей сумке сигареты и легко могла бы выпороть меня, если бы учуяла их запах, а здесь бабушка сама предлагает мне закурить!
– Ассоль, я не хочу тебя уговаривать. Табак его знает, что на самом деле будет правильным для тебя. Но любое решение, которое ты примешь, повлияет на твою дальнейшую жизнь. Так что решай.
– Ага, я поеду с тобой, а ты меня там бросишь, как мою мать, – в который раз повторила я слова бабы Нюры.
– У тебя будет шанс начать все сначала!
Мама говорила, что курение наносит женщине большой вред. У нее больше шансов заболеть раком и получить морщинистую кожу. На удивление бабушка выглядела лет на пятнадцать моложе бабы Нюры, хотя они и были ровесницами.
– Что касается моего исчезновения, табак его знает, – она снова сделала затяжку, выдохнула и сказала: – жизнь мне предоставила шанс, и я не хотела его терять.
“Вот и мне сейчас тоже выпал шанс”, – меня будто оса в голову ужалила.
– А на свободу мою не будешь претендовать, как мама? – немного сердито буркнула я.
Она прищурилась и заулыбалась:
– Если только ты на мою не будешь!
Бабушка ещё раз смачно затянулась и с наслаждением выдохнула. Я смотрела на нее как Эллиот на инопланетянина Эй Ти. У меня теперь есть бабуля и она курит!
– Какие странные сигары! – слетело с моих губ.
– Хочешь попробовать? – Она протянула мне портсигар. – Тосканские. Славятся во всем мире своим ароматом.
– Ой, а по-моему, они просто воняют! – Я покрутила носом. – Причем невыносимо! Уж лучше дедовский «Мерит»! Нет, я никогда не буду курить!
– Дело твое, – с этими словами она убрала портсигар на тумбу у кровати.
Положила сигару в пепельницу на столике, снова передвинула свое кресло поближе и взяла меня за руки своими, чуть прохладными и ухоженными на вид, мозолистыми ладонями:
– Послушай. Может быть, однажды ты решишь сделать татуировку или выкрасишь волосы в синий цвет. Возможно, ты поступишь учиться, а два года спустя решишь сменить факультет или вовсе бросишь это дело. Напишешь книгу, научишься играть на скрипке. Прошлое, настоящее и будущее только твои. Никогда и никому не разрешай украсть у тебя это!
“Даже не знаю, что говорить в таких случаях. Но точно не хочу быть конкуренткой бабе Нюре”, – подумала я, но вслух сказала:
– Обещаешь, что не бросишь меня?
– Вернешься к деду и бабы-Нюриной стряпне? – она ущипнула меня за щеку.
– Пойдем? – взяла свою бордовую сумочку.
– Погоди! – Мне уже столько времени хотелось знать, почему она бросила маму с дедом, но я лишь сказала: – Ты мне расскажешь про шанс, на который ты променяла маму и деда?
Она потискала сумочку, задержала на мне взгляд, но так ничего не ответила.
Глава 3. Via Crucis – путь молитвы
Январь, 2000 год, Тоскана, Италия
Несмотря на яркое полуденное солнце, выходя из аэропорта, я почувствовала разочарование. Все снова пошло не так! А ведь была уверена, что вернусь с подписанными документами на продажу магазина. Прости, бабуля, но назвать твою кондитерскую доходной я больше не могу. Наоборот, в последнее время я умудрилась влезть в новый кредит на покупку холодильных камер. Старые не поддавались уже никакому ремонту, мастер снова их чинить отказался. Да, бизнесмен из меня никудышный. Благо, швейцарский риэлтор заинтересовался объектом, стоило мне поместить на сайте информацию о продаже бизнеса. Он даже пообещал помочь с открытием счета в швейцарском банке и получать с него чуть меньше двух процентов в год. Но по прилете в Цюрих выяснилось, что покупатель куда-то неожиданно слился. Риелтором, к слову, оказался маленький южный итальянец со звучной фамилией Делла Сета. Он долго извинялся за то, что клиент заставлял ждать, хотя от самой сделки не отказывался.
Пора уже привыкнуть, что все в моей жизни складывается не так, как хотелось бы. Снова не смогу погасить долги, и мне придется продолжать усердно работать. Сколько бы я ни искала способы набраться смелости и пересечь океан, я все больше удалялась от берега, не понимая, куда дальше плыть.
Таксист остановился напротив дома. Рассчитавшись и выйдя из автомобиля, я обратила внимание на соседний с бабушкиным забор. В космах некогда ухоженной травы пестрели редкие цветки шиповника. Большая пальма у входа во двор наполовину пожухла. Растения умирают, когда лишаются заботы хозяев. Эбеновая дверь, белая лестница к ней, статуя нимфы, гипсовых бедер которой нежно касался любимый, заставляя меня краснеть. Где ты сейчас? Я ничего о тебе не знаю, Леонардо.
Порывшись в сумочке, я достала ключи и отворила дверь. Из дома пахнуло табаком и цветами апельсина, как и пятнадцать с небольшим лет назад, когда я впервые вошла сюда семнадцатилетней девушкой с маленьким чемоданчиком. Он содержал больше мечтаний и иллюзий, чем вещей.
У меня вдруг сжалось сердце: что же натворила! Предала тех, кого любила. Бабушка-то сдержала свое обещание, а я – нет! Променяла ее на Энцо! Из-за этого и Беата, верная бабушкина помощница, видеть меня больше не захотела. Ведь она любила Сандру и считала себя перед ней в долгу за то та, когда-то спасла ее.
Побросав вещи на диван, я побежала наверх. Набрала ванну, добавила в воду ароматическую соль. Где-то прочла, что она помогает очиститься от негатива, расслабиться и отпустить навязчивые мысли. Чего-то не хватает, но чего? Точно! “Истина в вине!” Я спустилась в холл, достала из шкафа бутылку красного «Брунелло ди Монтальчино», налила и вместе с фужером вернулась в ванную. Так поставила напиток на мраморный бортик и зажгла свечи.
Раздеваясь, любовалась отблесками света в вине и, погрузившись в ванну по самую шею, жадно вдыхала запах лаванды. Поможет ли он вернуть душевное спокойствие? Я закрыла глаза.
