скачать книгу бесплатно
Однако Голькар, по-прежнему готовый к защите, спросил высокомерным тоном:
– Кто вы такой? Каким образом вы могли сюда проникнуть? Неужели мне уже изменили мои собственные рабы и предали меня англичанам?
– Государь! – почтительно ответил Коркоран. – Вас не предали, и если есть за что благодарить Господа после Его милости создать меня бретонцем и назвать меня Коркораном, так это в особенности за то, что Он не создал меня англичанином.
Голькар, не отвечая ему, взял в руку маленький серебряный молоточек и ударил им по гонгу; однако на этот зов никто не явился.
– Государь Голькар, – сказал, улыбаясь, Коркоран, – никто вас не услышит, так как, увидя Луизон, все разбежались. Но будьте спокойны, Луизон – девочка хорошо воспитанная и умеет себя вести как следует… А теперь позвольте спросить, государь, какой измены вы опасаетесь?
– Если вы не англичанин, то к какой же вы нации принадлежите и откуда вы приехали?
– Государь! – отвечал Коркоран. – В этом необъятном мире имеются два рода людей, или, если сказать иначе, два главных племени, не считая ваше племя, – это французы и англичане, относящиеся друг к другу как собака к волку, как тигр к буйволу и как пантера к гремучей змее. Оба эти племени племена жадные, одно жаждет похвал, а другое денег, но оба они одинаково воинственны и всегда готовы, не будучи приглашенными, вмешиваться в чужие дела. Я принадлежу к первой из называемых мною рас, то есть французской, и называюсь я капитан Коркоран…
– Как? – прервал его Голькар. – Так вы тот самый знаменитый капитан, командовавший бригом «Сын бури»?
– Знаменитый или нет, я это не знаю, но действительно то, что я капитан Коркоран! – отвечал наш друг.
– Значит, это на вас около Сингапура напали двести человек малайских пиратов, которых вы, имея всего человек семь команды, швырнули за борт?
– Да, это был действительно я! Но каким образом вы могли все это узнать?
– Все это было напечатано в «Бомбей таймс». Ведь эти канальи, англичане, всегда первыми узнают обо всем, что происходит на океане, и даже в течение некоторого времени они пытались уверить, что этот подвиг был совершен англичанином, так как Коркоран англичанин.
– Англичанин! Я – англичанин! – с глубоким негодованием воскликнул капитан.
– Но им недолго удалось вводить всех в заблуждение. Как вам это, вероятно, известно, двенадцать человек из этих гнусных негодяев малайцев были повешены… Однако тринадцатому из захваченных удалось бежать в тот момент, когда его вели к виселице; он ускользнул от солдат в Сингапуре и там некоторое время скрывался, а затем нашел возможность на китайском судне отправиться в Калькутту. Оттуда он явился искать убежище здесь у меня. Это индус-магометанин. Он мне рассказал, каким образом он встретился лицом к лицу с вами, и… да вот… смотрите… он сам сюда пришел…
Действительно, в этот самый момент раб появился на пороге террасы. Это был человек высокого роста, хорошо сложенный и даже красивый, но с худощавыми руками и ногами, обещавшими проворство, но не силу.
При виде Коркорана, а в особенности Луизон, страшно зарычавшую, раб хотел было бежать, но Голькар приказал ему остаться, крикнув:
– Али!
– Что прикажете, государь?
– Всмотрись хорошенько в этого белого человека. Знаешь ли ты его?
Али с крайне нерешительным видом подступил ближе и, едва взглянув на Коркорана, воскликнул:
– Государь! Это он самый!
– Кто же он?
– Капитан корабля! А это она! – добавил он, указывая на тигрицу. – Господин! Господин, не губите меня!
– Хорошо! – весело возразил Коркоран. – Мы с Луизон нисколько не злопамятны. Бог с тобой! Тебя хотели повесить, но ты своевременно высвободил голову из петли. Я к тебе никакой претензии не имею, и государь Голькар хорошо сделал, приняв тебя к себе на службу.
– Однако что значат весь этот шум и беспорядок, которые я вижу на улицах Бхагавапура? Что это за крики, что это за выстрелы из ружей и этот барабанный бой?
– Государь! Вот именно потому я и осмелился явиться сюда, не будучи призван. Я пришел известить вас, что когда капитан Коркоран вышел на берег, его приняли за агента, посланного англичанами. Ваш бывший министр Рао тотчас распространил слух, что вы убиты выстрелом из револьвера и что английская армия в двух милях от города. Он поднял восстание в нескольких полках армии и провозгласил свои права на престол, – сказал Али.
– Ах, изменник! Я тотчас прикажу посадить его на кол! – воскликнул Голькар.
– Рао всех уверяет, что его поддерживают англичане, и уже приступил к осаде дворца.
– А! – воскликнул Коркоран. – Положение становится интересным!
До этого момента красавица Сита не произнесла ни слова, напряженно слушая. Но, видя, какой опасности подвергается отец ее, она вскочила и, взволнованная, подбежав к Коркорану, взяла его за руки, воскликнув, заливаясь слезами:
– О господин! Спасите его!
– Да разве я могу устоять против такой просьбы и слез в таких прелестных глазах? Государь Голькар, дайте мне тотчас же револьвер и хлыст… С этим оружием я за все ручаюсь и в особенности за изменника Рао.
Али тотчас же принес револьвер и хлыст, и немедленно вслед за тем Голькар, Коркоран и Али спустились вниз по ступеням лестницы, а Сита, оставшись в башне одна, упала на колени, вознося горячие молитвы Брахме, и умоляла его о покровительстве ее защитникам.
Небольшое число солдат весьма вяло защищали вход во дворец и, по-видимому, готовились уже уступить усилиям толпы.
Три полка сипаев осаждали входы в крепость и неистово кричали. Рао, сидя на коне, командовал ими и всеми силами возбуждал их рвение. Со всех сторон свистели пули, и бунтовщики подвозили пушки, намереваясь уничтожить ворота.
Коркоран полагал, что при таком положении дела каждая минута была драгоценна.
– Отворите ворота! – крикнул он. – Я отвечаю за все.
Уверенный и решительный вид капитана внушил полное доверие Голькару. Он приказал отворить ворота, и это до такой степени изумило сипаев, опасавшихся засады, что они инстинктивно попятились назад. Ружейные выстрелы тотчас же замолкли, и на площади все стихло. Коркоран громким голосом воскликнул:
– А где господин Рао?
– Вот я! – отвечал Рао, подъезжая к капитану верхом на лошади и окруженный своим штабом. – Вероятно, Голькар желает сдаться на определенных условиях?
– Черт возьми! Вот бесстыдный наглец!
Вместе с тем капитан слегка свистнул, и на свист тотчас прибежала Луизон.
– Моя дорогая, – обратился к ней капитан, – поди-ка сними с лошади этого негодяя, но не причиняя ему боли. Возьми его осторожно между челюстями, ничего не ломая и не разрывая, и принеси мне его сюда… Ты меня хорошо поняла, дорогая?..
Знаком он показал тигрице Рао, который тотчас же вздумал ускакать, но лошадь его взвилась на дыбы и начала брыкаться. Лошади штабных офицеров тоже выказали большое беспокойство. Офицеры повернулись спинами и в беспорядке бросились вскачь сквозь ряды пехоты, очевидно опасаясь, чтобы Луизон не приняла кого-либо из них за изменника Рао, который тоже пожелал последовать их примеру, но судьба распорядилась иначе. Луизон уже вскочила на круп лошади; она схватила Рао зубами за пояс, и, соскочив на землю, как кошка, держащая в зубах мышь и не желающая ее тотчас задушить, положила его у ног капитана. Рао был почти в обмороке.
– Отлично, дитя мое! – нежно сказал Коркоран. – Сегодня к ужину я тебе дам сахару… Али, обезоружь этого старого негодяя и сторожи его, пока я поговорю с этими болванами.
Вслед за тем капитан с хлыстом в руке подошел близко к первому ряду сипаев, ружья которых были заряжены и держались ими наготове.
– Кто из вас желает быть повешенным, или посаженным на кол, или обезглавленным, или с содранной с живого кожей, или отданным Луизон?.. Никто не отвечает?..
И действительно, ужасный страх овладел всеми. Один вид капитана, точно упавшего с неба, изумлял суеверных индусов. Еще более пугали их когти и зубы Луизон. Да и наконец, для чего и ради кого бунтовать, когда Рао находился в руках Голькара?
В силу этого все сипаи поспешили воскликнуть:
– Да здравствует государь Голькар!
– Отлично! – сказал Коркоран. – Я вижу, что вы оставались верными вашему законному государю… Теперь обезоружьте трех полковников, трех подполковников и трех майоров… Прекрасно! Теперь, ребята мои, свяжите им руки и ноги и положите их здесь на мостовую… Превосходно… Итак, ребята мои, можете теперь спокойно возвратиться в свои казармы, и если узнаю, что кто-либо из вас ропщет, отдам его на завтрак моей Луизон… Покойной ночи, ребята! А мы, государь Голькар, пойдем ужинать!
Стол был накрыт во внутреннем дворе, около фонтана, освежившего воздух под сводом усеянного звездами неба.
Голькар, его дочь с глазами лотоса и капитан Коркоран сидели у стола, сервированного по европейской моде. Двадцать служителей подавали и убирали со стола. Сидевшие за столом ели с безмолвием и торжественной важностью восточных государей.
Около них Луизон, лежавшая между своим господином и прелестной Ситой и получавшая пищу как от одного, так и от другой, ласкающим взором поглядывала то на одного, то на другую.
Сита, благодарная за оказанную услугу и гордившаяся повиновением ей тигрицы, обращалась с Луизон как с любимой борзой собакой, давала ей сахар и ласкала ее. Тигрица слишком была умна, чтобы не понимать добрые намерения Ситы, и выражала ей свою благодарность, тихо шевеля хвостом и с негой вытягивая шею каждый раз, когда молодая девушка клала руку на голову своей новой подруги.
Наконец Голькар подал знак, и все служители ушли, оставив его одного с дочерью и капитаном.
– Капитан! – сказал Голькар, подавая ему руку. – Вы только что спасли мне жизнь и престол. Чем я могу выразить вам свою благодарность?
Коркоран, с изумленным видом подняв голову, отвечал:
– Государь Голькар, услуга, оказанная вам мною, до такой степени незначительна, что, по правде сказать, не стоит нам об этом и говорить. Во всяком случае, больше всего сделала Луизон, выказавшая во всем этом деле такт и деликатность, заслуживающие полной похвалы. Она плохо позавтракала и была голодна, и потому хотя она и тигрица, но находилась в таком же настроении, как злой пес. Вы выстрелили в нее из револьвера… Я в этом вас нисколько не упрекаю, так как это было следствием весьма извинительного заблуждения… Вы промахнулись; и она могла бы мигом вас проглотить, но она сумела совладать с собой: сдержала свой аппетит и подавила в себе грубые страсти. Это очень много и очень трудно, если принять в соображение дурное воспитание, полученное ею в лесах Явы… Тем временем негодяй поднял бунт среди ваших сипаев, что, говоря между нами, представляется далеко не трудным, и вывел их против вас. А между тем вы хотели выйти из дворца и дать себя зарезать как курицу. Но Луизон угадывает ваше намерение: она бросается, схватывает злосчастного Рао сзади около пояса, – увы, я полагаю, ему едва ли возможно будет сидеть, и кладет его у ваших ног… Говоря откровенно, если в этом деле существует благодетель, так это только Луизон. Что касается меня, я только шел по намеченному ею пути.
– Господин Коркоран! – сказала красавица Сита. – Я обязана вам жизнью и честью и никогда этого не забуду.
При этом она протянула капитану руку, которую он почтительно поцеловал.
– Я знаю, капитан, – продолжал Голькар, – что вы принадлежите к великодушной нации и не допускаете оплаты оказываемых вами услуг, но все же не могу ли я в свою очередь чем-либо быть вам полезным?
– Полезным, дорогой государь? – воскликнул Коркоран. – Не только полезным, но вы мне крайне необходимы… Знаете ли вы, что я приехал с единственной и исключительной целью отыскать древнюю рукопись, мысль о приобретении которой вызывает трепет радости в сердцах всех ученых Франции и Англии. Нужно вам сказать, что Академия наук в Лионе за свой счет прислала меня сюда, так что, в сущности, Луизон и я, мы путешествуем в интересах науки и состоим под покровительством французского правительства. У нас есть рекомендательные письма ко всем высокопоставленным лицам английского правительства в Индии и даже имеется к вам лично письмо знаменитого сэра Вильяма Бэроулинсона, президента географического, колониального, статистического, геологического, орографического, гидрографического и фотографического обществ, местопребывание которого в Лондоне, на Оксфордской улице, № 1831. Вот оно, это письмо, позвольте вам передать.
Капитан вынул из бумажника письмо с большой красной печатью, украшенной гербом ученого баронета и девизом, присвоенным его предкам еще со времен Вильгельма Завоевателя, соратников этого короля. В девизе было написано: «Regi meo fidus», что означает: «Верен своему королю».
Письмо было следующего содержания:
«Лондон… 1857 г.
Нижеподписавшийся сэр Вильям Бэроулинсон имеет честь известить ваше высочество государя Голькара о проезде молодого французского ученого, г. Коркорана, предпринявшего согласно инструкциям Академии наук в Лионе, а также нашим указаниям разыскать подлинную древнюю рукопись Гурукарамта, которая, как полагают, скрыта у истоков Нербуды в таком убежище, которое, по крайней мере это мое личное мнение, хорошо известно Вашему Высочеству. Нижеподписавшийся осмеливается надеяться, что всегда существовавшие добрые отношения дружбы и близкого соседства между Вашим Высочеством и всемогущей Индийской компанией побудят Ваше Высочество оказать всевозможное покровительство изысканиям капитана Коркорана, возложенных на него Лионской академией наук, с милостивого разрешения Ее Величества королевы Виктории, государыни трех соединенных королевств: Англии, Ирландии и Шотландии.
В силу сего нижеподписавшийся сэр Вильям Бэроулинсон, президент географического, колониального, статистического, геологического, орфографического, гидрографического и фотографического обществ признает своей обязанностью просить Ваше Высочество предоставить в распоряжение названного капитана все материальные средства, как, например, лошадей, слонов, паланкины, рабочих, сипаев и вообще все, по мнению капитана Коркорана, необходимое для его предприятия, причем я, сэр Вильям Бэроулинсон, обязываюсь как от своего имени, так и от имени Лионской академии наук возместить все произведенные расходы и издержки и вообще уплачу все денежные суммы, которыми снабдит Ваше Высочество капитана Коркорана.
Кроме того, нижеподписавшийся долгом признает предупредить Ваше Высочество, что миссия названного ученого-путешественника ничего общего с политикой не имеет. Нижеподписавшийся вполне уверен, что джентльмен, которого он почтительно просит Его Высочество позволения рекомендовать, во всех отношениях сделает честь благородной нации, гражданином которой он состоит, и славной нации, ему оказывающей покровительство, а также сделает честь науке, которой этот ученый-путешественник служит, и тому ученому обществу, которое его уполномочило.
Пользуюсь случаем напомнить Вашему Высочеству о той дружбе и расположении, которыми Вы когда-то удостоили меня, и позвольте выразить надежду, что время не изгладило это чувство расположения, о котором я вспоминаю почтительно и с глубокой благодарностью. Имею честь выразить Вашему Высочеству глубокую преданность и уважение.
Баронет Вильям Бэроулинсон».
Прочтя письмо, Голькар, протянув руку капитану, сказал:
– Дорогой друг мой, теперь между мною и вами такие отношения, что в подобных письмах нет ровно никакой надобности, и, принимая во внимание те отношения, в которых я в настоящее время нахожусь с англичанами, подобное письмо не могло бы быть вам полезным, если бы я не знал, как теперь, кто вы такой, и не убедился в вашей храбрости, благодаря которой спасена моя жизнь. По несчастью, как мне это отлично известно, полковник Баркли идет на Бхагавапур, но если бы даже это не было мне известно, то это мне доказала бы измена Рао, обнаруженная сегодня вечером. Ввиду этого я опасаюсь не иметь возможности оказать вам помощь в ваших розысках. Я даже полагаю, что ваша дружба со мною много вам повредит в глазах англичан.
– Государь, прошу вас, не заботьтесь обо мне и о моих отношениях к англичанам. Если полковник Баркли отнесется ко мне недружелюбно, то, будь он во главе хотя бы тридцати полков, я сумею ему доказать, как тяжела моя рука, когда придется наносить удары. А потому прошу вас нисколько не заботиться обо мне, а, напротив, быть может, я могу вам быть полезным и способствовать заключению мира…
– Заключить мир с этими варварами? – вскричал Голькар, и глаза его засверкали яростью. – Они убили моего отца и двух моих братьев; отняли у меня половину государства, а другую половину разграбили! Клянусь ослепительным Индрой, колесница которого проходит по небу, рассылая свет в самые отдаленные уголки мира, что если бы нужно было отдать мою жизнь и все мои сокровища для того, чтобы бросить в море всех этих рыжих варваров, то я ни на минуту не задумался бы всем пожертвовать. Да, клянусь, что я, исполнив это, с радостью возвратился бы к своим предкам…
– И оставил бы меня одинокой здесь! – прервала его Сита с выражением кроткого упрека в голосе.
– Ах, прости, дитя мое дорогое! – сказал старик, прижимая дочь к сердцу. – Одно только напоминание об англичанах вызывает во мне отвращение… Прошу капитана извинить меня…
– Ах, пожалуйста, государь, не стесняйтесь и сколько угодно проклинайте англичан. Что до меня касается, я тоже их терпеть не могу, за исключением сэра Вильяма Бэроулинсона, показавшегося мне очень симпатичным человеком, хотя немного многословным в своих объяснениях. Вообще я столько же интересуюсь англичанами, как маринованной селедкой или сардинкой в масле. Я бретонец, и между саксонской расой и мною не может быть ничего общего.
– Очень рад, слыша это, капитан! – сказал Голькар. – Вначале я опасался, полагая, что вы друг англичан. Когда я думаю об участи Ситы, кровь кипит в моих старых жилах, и мне бы хотелось всем англичанам, находящимся в Индии, отрубить головы… Но не будем больше говорить об этом, а ты, моя дорогая Сита, чтобы рассеять мое волнение и успокоить меня, прочти что-либо из тех прекрасных книг, в которых прославлялись наши великие предки.
– Если желаешь, я прочту тебе то место, – отвечала Сита, – из «Рамаяны», где царь Дакарата, будучи на смертном одре, трогательно жалуется, что нет около него Рамы, его дорогого сына, этого непобедимого героя, которого он сам обвинял в том, что он заслужил наказание, так как в молодости своей совершил невольное убийство.
– Прочти, пожалуйста, – отвечал Голькар.
Сита, тотчас встав, принесла книгу и начала чтение:
– «Я пришел к пустынным берегам реки Караю, куда привлекло меня желание выстрелить в животное, не видевши его, а только по производимому его движениями шуму, что мне всегда удавалось благодаря моей большой опытности в стрельбе из лука. Там я был скрыт темнотою, не выпуская из рук натянутого лука, стоя вблизи от уединенного водопоя, куда ночью жажда привлекала четвероногих, населявших леса.
Тогда я услышал звук, похожий на шум, производимый медленно пьющим слоном, и вместе с тем чрезвычайно похожий на шум, слышный при наполнении кувшина водой. Я тотчас пустил из лука острую стрелу в то место, откуда мне послышался шум, так как рассудок мой затемнен был роком.
В ту минуту, когда стрела моя попала в цель, я услышал голос человека, жалобно воскликнувшего: “Ах, я умираю! Как это возможно выпустить стрелу в такого отшельника, как я? У кого такая жестокая рука, способная пустить в меня стрелу? Я пришел ночью черпнуть воду в уединенном месте реки и никого ничем не оскорбил!”
Услышав эти жалобы, страшно смущенный душою и дрожа от страха, вызванного такой непростительной ошибкой, я выпустил лук из рук и бросился к месту, откуда слышался голос, и увидел упавшего в реку несчастного юношу, пронзенного прямо в сердце и одетого в кожи антилопы и пантеры.
Тяжело раненный юноша устремил на меня глаза, точно желая сжечь меня огнем своей лучезарной святости.
“Чем оскорбил я тебя, кшатрий? Я отшельник, скромный обитатель леса. Чем я заслужил быть убитым твоей стрелой за то, что я хотел взять отсюда немного воды для отца своего? Мои престарелые родители никакой опоры не имеют, кроме меня, в этом пустынном лесу, и теперь они ждут, эти бедные слепцы, надеясь на скорое мое возвращение. Ты одним ударом стрелы убил не меня одного, но сразу трех человек, то есть моего отца, мою мать и меня! А в силу чего?
Иди скорее, сын Рахгона, иди к отцу моему и расскажи ему об этом роковом событии, хотя ради того, чтобы его проклятия не сожгли тебя подобно тому, как огонь пожирает сухое дерево! Тропинка, которую ты видишь перед собой, ведет прямо к келье моего отца; поспеши отправиться туда, но перед этим скорее извлеки из меня стрелу твою”.
Вот все, что сказал мне молодой человек, и, глядя на него, мною овладело крайнее уныние, я чувствовал себя совершенно разбитым. Вслед за тем, страшно взволнованный, я крайне тщательно вынул из груди молодого отшельника злосчастную стрелу, надеясь этим сохранить ему жизнь. Но, увы! Как только я вынул стрелу из раны, тотчас сын отшельника, истомленный болью и тяжело дыша, после нескольких конвульсивных рыданий закрыл глаза и умер.
Тогда я, взяв его кувшин, направился к келье отца злополучного юноши.
Там я увидел его родителей: двоих несчастных слепых, никого не имевших для оказания им услуг и помощи и подобных птицам с отрезанными крыльями. Они сидели с нетерпением, поджидая сына; старик и старушка говорили о сыне.
Заслышав шум моих шагов, отшельник обратился ко мне, сказав:
“Почему ты так запоздал, сын мой? Твоя мать и я были сильно огорчены твоим долгим отсутствием. Если я или если твоя мать сделали что-либо такое, что тебе не понравилось, то прости нас и не оставайся отныне так долго там, куда ты пойдешь! Ты – наши ноги, лишенные возможности двигаться; ты – глаза наши, лишенные возможности что-либо видеть; но почему же ты молчишь и ничего мне не отвечаешь?»
Услышав это, медленно приблизившись к старцу, сложив руки и подавляя рыдания, весь содрогаясь и дрожащим от ужаса голосом, я ему ответил:
“Я кшатрий и зовут меня Дакарата, я не сын твой и пришел к тебе потому, что совершил ужасное преступление”.
Вслед за тем я рассказал ему все обстоятельства убийства молодого отшельника.
Услышав сказанное мною, отшельник несколько секунд сидел молча, точно окаменелый, наконец, придя в себя, он сказал:
“Если бы, совершив дурное дело, ты не сознался мне в этом самопроизвольно, тогда не только ты, но даже твой народ мог понести за это наказание и я уничтожил бы его огнем моих проклятий!
Это преступление вскоре бы низвергло Брахму с престола, на котором он, впрочем, твердо сидит. Что касается твоей семьи, то рай закрыл бы свои двери для семи из твоих потомков и семи из твоих предков.
