скачать книгу бесплатно
Создать гения? Возможно или нужно?
Ашимов И.А.
В литературно-философском сочинении, написанного в стиле «Х-phi» («Экспериментальная философия») освещена проблема разрешения дилеммы «Создавать гения? Возможно или нужно? Глобальным научным прорывам человечество обязано гениям. Тем не менее, история любого научного открытия, как уникального результата творческой деятельности ученых всегда была и останется не только драмой, но и победой, в особенности когда речь идет о мотивации и стимулировании творческой молодежи на научно-образовательный прорыв. Людям всегда интересен путь к научным иеям, гипотезам, открытиям, теориям и технологиям. В книге изложена история научного открытия по созданию искусственного гения. Творчество, творческая жизнь ученого попадает в проблемное поле экспериментальной философии по разрешению дилеммы: гений – это штучный и уникальный продукт человечества или гениальность можно добиться? Книга рассчитана на широкий круг читателей, студентов, магистратов, аспирантов, научных работников, философов
Ашимов И.А.
Создать гения? Возможно или нужно?
Введение в серию «Экспериментальная философия»
На сегодня серия «Экспериментальная философия» включает шесть книг: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по старинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее воскресить? Тело или память?»; «Что важнее? Мозг, сознание или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?». В них представляю не совсем обычные литературно-философские сочинения. Как автор, выступаю одновременно в нескольких качествах – как практикующейся хирург, педагог, ученый-медик, физиолог, философ-постнеклассик, писатель-фантаст, популяризатор науки и технологий. Работы выполнены в Виртуальном Институте Человека (ВИЧ) при Национальной академии наук Кыргызской Республики (НАН КР), одобрены к публикации веб-редакционным советом ВИЧ.
Начну с того, что в медицине много проблем, связанных с выбором, которые бывают порой крайне сложными, и для их решения требуются серьезные исследования и даже философский анализ и эксперимент. Причем, вне зависимости от сложности, специфики и длительности процесса проблема в той или иной степени разрешается, когда осуществлен выбор. Другое дело, когда речь идет о дилеммах, коих нужно понимать, как обстоятельства, при которых выбор одной из двух противоположных возможностей одинаково затруднителен, как умозаключение, содержащее два исключающих друг друга положения, не допускающих возможности третьего.
Таким образом, проблемы, в принципе, решаемы, тогда как дилеммы – не решаемы: люди находятся постоянно в процессе их решения, хотя однозначного выхода из ситуации не предвидится. Однако, дилеммы управляемы, так как они противоположные, но все же взаимосвязанные явления. Фактически, дилеммы – это проблемы, решение которых требует формата «и/и», а не «или/или». В этом аспекте, дилеммы имеют полюса полярностей, которые взаимозависимы друг от друга, а целью управления дилеммами является максимизация плюсов каждого полюса и снижение влияния минусов.
Для решения дилемм нужно менять акценты или фокусы внимания от одного полюса к другому, тогда как проблемы, требующие решений, в отличие от дилеммы, не имеют обязательного спутника в форме своей абсолютной противоположности, которая, кстати, требуется, чтобы решение работало в долгосрочной перспективе. В философии перенесение акцента либо на индерезис, либо на conscientia результировалось в форме дилеммы интуитивизма и эволюционизма в этике. Согласно этих концепций для управления полярностями дилеммы нужно сменить способ мышления в духе «или/или» и научиться мыслить в формате «и/и».
Установлено, что для эффективного управления полярностями необходимо: во-первых, осознание разницы между отдельной проблемой, имеющей решение, и полярностью, которой нужно постоянно управлять; во-вторых, осознание наличия на каждом из полюсов преимуществ и недостатков; в-третьих, умение замечать негативные проявления; в-четвертых, готовность двигаться от минусов, связанных с одним из полюсов, к преимуществам другого, одновременно осознавая, что со временем процесс вернется к нынешнему полюсу.
Нужно отметить, что понимание принципов взаимодействия двух динамических сил, вовлеченных в обсуждаемую дилемму. Мы определяем личность, как «агента изменений» и общество, как «хранителя традиций». Имеет важное значение осмыслить и выстроить взаимоотношение между ними, всячески поддерживая баланс интересов и суждений личности и общества. При правильном управлении полярностью доминируют позитивные аспекты, то есть плюсы, тогда как при плохом управлении полярностью, наоборот, негатив или иначе минусы.
В целом, дилеммы имеют свою полярную структуру. В этом плане, плюсы и минусы полюсов «общество» и «личность» можно внести в карту полярностей: левая половина – полюс личности, правая – полюс общества. Каждый полюс – «личность» и «общество» – также делится пополам. Знак плюс (+) в верхней половине полюса означает: все, что вписывается в этот квадрант, считается позитивным. Далее мы будем называть левый верхний квадрант (Л+), а правый верхний квадрант (П+). Нижняя половина отражает негативные последствия. Знак минус (-) в нижней половине каждого полюса означает, что все, записанное в эту область, считается негативным. Далее мы будем называть левый нижний квадрант (Л-), а правый нижний (П-).
Установлено, чтобы эффективно управлять полярностью, необходимо целостное видение всех четырех квадрантов карты полярностей. Если фокусироваться на полюсе «общество» в ущерб полюсу «личность», то получается преимущественно негативные аспекты полюса «общество». Самые очевидные противоположности карты полярностей располагаются по диагонали: недостатки одного полюса образуют преимущества другого. (Л-) и (П+) противоположны.
Нужно отметить, что дилеммы имеют свою динамику. Естественное движение через четыре квадранта можно изобразить в виде знака «бесконечность». Двухтактное движение начинается в одном из нижних квадрантов и развивается так: по диагонали и вверх и вниз. Такое «естественное движение» становится частью динамики полярности. Оно начинается со стремления к другому полюсу. Сильные стороны общества, как «хранителей традиций» обоснованно предупреждают об опасностях смены полюса. Если прислушаться к ним, то можно прогнозировать вероятность наступления негативных аспектов противоположного полюса.
Следует отметить, что недостатки «хранителей традиций» заключаются в следующем: во-первых, могут упускать из виду минусы текущего полюса, который пытаются охранять, а также плюсы противоположного, которого стремятся избежать; во-вторых, кажутся противниками изменений, живущими в прошлом и не представляющими будущего; в-третьих, становятся источником лишнего сопротивления, воспринимая ситуацию как проблему, которую следует избегать; в-четвертых, проблемой они считают минусы противоположного полюса, а решением – плюсы текущего.
Итак, между сторонниками противоположных полюсов сохраняется противостояние, управление которым становится частью искусства эффективной работы с дилеммами. Можно использовать стиль рассуждений в формате «или/или», и тогда все сводится к тому, у какой из сторон сейчас больше влияния и власти. Парадокс заключается в том, чтобы быть по-настоящему эффективным нужно научиться быть эффективным в сохранении традиций, и наоборот.
Таким образом, с точки зрения управления полярностями целью решения дилеммы является в максимизации плюсов каждого полюса и одновременном сокращении минусов. Чтобы эффективно управлять полярностью, необходимо знать содержимое всех четырех квадрантов. Между тем, самый простой способ познать все плюсы одного полюса – определить плюсы другого полюса и признать ограничения первого.
Книги, вошедшие в серию «Экспериментальная философия» посвящены литературно-философском разрешении нек5оторых дилемма – ситуаций в которой приходится делать трудный выбор между двумя или более неблагоприятными, или взаимоисключающими альтернативами. Как известно, выделяют моральную или этическую дилемму – это ситуация или событие, которое ставит под сомнение мораль человека в определенный период времени. Как правило, в будущем, человек может вернуться к привычным для себя моральным ценностям, но в данный период времени, он должен выбрать одну мораль, которая превосходит другую. Простыми словами, это значит, что перед человеком стоит моральный выбор между: придерживаться своих принципов или на время согласится с другими моральными принципами.
В своих философских экспериментах мы в качестве самого простого примера моральной дилеммы приводим следующий вопрос: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по старинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее? Воскрешение тела или памяти?»; «Кто хозяин? Головной мозг или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?». Ответы на поставленные вопросы варьируется в зависимости от личности, его профессии, специальности, научного мировоззрения и мировоззренческой культуры.
Итак, книги написаны в традициях литературной философии, то есть в стиле художественно-философского сочинения. Если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ просвечивает мысль постепенно, облегая их в слова, образы, метафоры, сравнения. Такой подход, такой стиль обеспечивает более полное восприятие материалов книги. По О.Ладыженскому и Д.Громову, «фантастика – это литература плюс фантастическое допущение», а по А.Шалганову, «фантастика – это своего рода «параллельная литература», в которой существуют все жанры и все направления, но только с дополнительным элементом инвариантности».
На мой взгляд, модель литературно-философского сочинения более четко определяет глубинную идею книг, в которых, однозначно, нет бытовой приземленности, а есть не только «раскрутка» современных и злободневных проблем-предостережений, но и разрешение возникших дилемм с помощью филоосфского эксперимента. Хотелось бы заметить, что выражение плохо продуманных субъективных мыслей – не самый страшный недостаток непрофессионального писателя, а вот что касается риторического приема антитезы, то они могут послужить исходным пунктом путешествия читателя в противоречивый мир дилемм в сфере новых технологий. Между тем, это приведет их к более взвешенной точке зрения в отношении новых и сверхновых технологий (клонирование, биочипизация, трансплантация мозга, робохирургия и пр.).
В настоящем представляю вниманию читателей первый опыт разрешения некоторых научно-медицинских дилемм на основе философских экспериментов. Допускаю, что читатель после прочтения скажет о том, что книга написана «двумя голосами» (писатель плюс философ) и между ними общение, возможно, получилось слабым или даже неадекватным. В этой связи, призывал бы читателей обсуждать в основном саму идею и проблемное содержание жанра, а не допущенные огрехи словесных формул. Вместе с тем, согласен, что полноценное разрешение дилемм вышеуказанных типов возможно лишь на уровне метафилософии медицины.
В учебном пособии «Философия науки» (С.А.Лебедев,2004) приводится такое определение: «Метафилософия науки – это область философии, предметом которой является анализ различных логически возможных и исторически реализованных типов философии науки, их когнитивно-ценностной структуры, интерпретативных возможностей и социокультурных оснований. Метафилософия науки является с одной стороны рефлексивным уровнем познания самой науки, а с другой – результатом применения когнитивных ресурсов той или иной общей философской системы. Основными методами являются рефлексия, конструирование и трансцендентный (философский) анализ».
На мой взгляд, философ, как и ученый, может и должен ставит эксперимент, но этот эксперимент идейный, то есть философский. Первая ненаписанная фраза практически любого философского труда могла бы звучать так: «Давайте поразмышляем! Что будет, если…». Ну, прям как в любых экспериментах! Я, как ученый-экспериментатор уверен в том, что в последние годы значительно обострились проблемы осмысления последствий тех или иных нововведений. Это касается проблемы клонирования, роботохирургии, транспланации органов, эвтаназии, биочипизации, создания интерфейса головного мозга и искусственного интеллекта и пр.
Безусловно, в этих случаях экспериментальным полигоном для философов могут и должны быть, прежде всего, социально-психологические аспекты вышеприведенных нововведени, отличающихся наиболее радикальными, чреватыми серьезными сдвигами, научных идей. А если это фантастические или полуфанастические идеи? Но именно на них возникают и сами идеи, дающие первоначальный толчок научной и философской мысли. В указанном аспекте, счел бы правильным признать, что даже самый непрофессиональный философов, но выходец из соответствующей области науки, стремящийся познать свою сферу деятельность, стоит незримо выше любого специалиста и ученого, так как мыслит абстракциями и на метатеоретическом уровне.
Все мои работы, написанные в стиле экспериментальной философии касаются неоднозначных медицинских проблем. В моих избранных трудах «Философия и медицина» (2017), «Философия медицины» (2017) изложены основные положения взаимосвязи медицины и философии, освоение которых позволит студентам-медикам и врачам повысить свой философский уровень мышления, разобраться не только в сложных проблемах общественного развития, но и в тенденциях научной мысли ученых-медиков. Мною составлен некий обзор проблем преемственности, кумулятивизма, парадигмализма во взглядах именно философов от медицины, на которых ссылаюсь, и которых цитирую в своих трудах.
Хочу подчеркнуть, что именно философия медицины дает вразумительные ответы на вопросы: какова взаимосвязь философии и медицины? Нужна ли философия медицине, и если да, то в какой форме? К сожалению, трудно обозреть все многообразие существующих взглядов на те иные вопросы взаимосвязи философии и медицины. Между тем, нельзя игнорировать взгляды и суждения именно этих специалистов, которые, безусловно, являются настоящими знатоками проблем. Известно, что, излагая свою философскую систему французский врач-философ Ж.Ламетри (1909-1751) подчеркивал, что в осмыслении проблем медицины нужно руководствоваться, прежде всего, опытом и наблюдениями.
– «У врачей-философов они имеются в бесчисленном количестве, но их нет у философов, которые не являются врачами. Первые прошли по лабиринту человека, осветив его, тогда как вторые знакомы с ними лишь по наброскам», – писал Ж.Ламетри. Вот почему одним из главных подходов к проблеме философского осмысления медицинских феноменов, на мой взгляд, является необходимость привлечения соответствующих специалистов, либо «посадить» (гипотетически!) философа и соответствующего специалиста-медика в один рабочий кабинет, либо «совместить» философию и специальность «в одной голове» (гипотетически!). Разумеется, реальный эффект будет лишь тогда, когда произойдет «совмещение» философа и специалиста в личности одного исследователя.
В целом, в качестве художественного нарратива или «бриколажа» мною использованы отдельные истории, обобщенные в форме научно-фантастического или социально-философского романа. Считаю, что схема «нарратив – метафизика – философская импликация» важна для эффективной популяризации знаний, когда человеку прививается вначале метафорическое мышление, а затем уже логическое, соблюдая диалектический принцип: от простого к сложному; от единичного к общему, через особенное. Если говорить общей фабуле, то серия книг, написанных в стиле экспериментальной философии посвящена разрешению во многом клинических дилемм тип: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по станинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее? Воскрешение тела или памяти?»; «Кто хозяин? Головной мозг или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?».
На мой взгляд, преимущество изданий в виде серий заключается в том, что именно такой подход способствует кумулятивизму – истолкование процесса научного познания как состоящая только в последовательном накоплении все новых и новых истин путем совершенствования методов познания. Иначе горя, научное познание двигается от одной истины к другой, от менее общих истин к более общим, от менее фундаментальных теорий к более фундаментальным, от относительной истины к абсолютной. Нужно понимание того, что творческое мышление регулируется не логическими мышлениями, а психологическими методами и закономерностями. Вот почему во избежание шаблонного мышления я кочую из научного в художественный, а оттуда в философский. Современная психология науки настаивает на том, чтобы «рабочий язык» творческого мышления – литературные образы, метафоры, аналогии, лишь способствуют всесторонности охвата познавательного мышления.
Как известно, многие ученые получили признание в качестве «научпопов», то есть научных популяризаторов. Я понимаю, что необходима хорошая пропаганда науки в целях системного повышения научно-мировоззренческой культуры индивида. Человек пишущий научную фантастику должен ориентироваться в научных и технических вопросах. Отсюда следует, что, именно ученые, безусловно, являются обладателями творческого дара, как по выдвижению фантастических идей, концепций, гипотез и теорий, как по популяризации достижений наук, а также как созидателей соответствующих технологий. В этом смысле, я чувствовал всегда, что нахожусь в хорошей позиции, так как естественник, философ и писатель в одном лице.
Понятно, что писатель, работающий в области научной фантастики, должен хорошо ориентироваться как в фундаментальных принципах, так и в последних достижениях естественных и технических наук. Научно-фантастические произведения могут быть научно некорректными и технически безграмотными, если пишутся писателями, не сведущими в вопросах науки, технологий. А если за написание таких произведений принимается философ от науки, то бывает обеспеченной не только правдоподобность технологий, но и системность смыслов. На мой взгляд, именно научная фантастика и экспериментальная философия подстегивают науку, приводит к раскованности воображения, открывает новые горизонты для мыслей, стимулирует научный бросок в неведомое и невозможное.
Допускаю различное восприятие и оценку моих философских экспериментов. Считал бы цель выполненной, если высказанные в книгах литературно-философские аргументы и суждения для разрешения тех или иных дилемм найдут отклик, стимулируя со-размышления и совместный поиск ответов. Мы не призываем к единогласию и единомыслию. Нет. Мы призываем, во-первых, к со-размышлению по вопросу оптимизации соотношения целей и средств в биоэтике, во-вторых, к совместному поиску все же гуманистического метода их гармонизаций. На мой взгляд, философский эксперимент помогает отточить прежде всего собственное мнение, а затем уже способствует той или иной степени взаимопонимания.
Конечно же, эксперимент не является самоцелью. Он оправдана в тех случаях, когда у спорящих, с одной стороны, есть определенные разногласия и неясности, а с другой – реальная возможность разобраться в них и устранить. В этом смысле, философский эксперимент – вынужденное средство достижения истины. Он, как особый метод выражения условной знаковости и непосредственной образности, в котором два полюса дилеммы уравновешиваются и преобразуются в новое качество познания – истину.
Эксперимент представляет определенный способ восприятия, посредством которого конституируется своя особая сторона «действительного», где сущность дилеммы – прямой, первичный, буквальный, отражает одновременно и другую сущность – косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый. Интерпретация разрешения дилеммы – это работа философского и художественного мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении результата философского эксперимента.
В завершении хотелось бы отметить следующее. Как бы то ни было, я убежден, что издание этой серии в том виде, в каком она есть, вероятно, все же необходимо, но не спасает меня от горечи осознания того, что она не так полновесна как хотелось бы. Согласен и с тем, что в решениях дилемм нет должной ясности и точности. Однако на то и дискурсы, чтобы способствовать со-размышлению с адресатами – с моими коллегами, как по цеху медицины, так и по цеху философии.
Меня спасает убеждение в том, что при полном отсутствии «умеренности и аккуратности» эта книга все-таки «продвигает» экспериментальную философию в умах, мыслях и действиях. Что значит «продвигает»? Это значит – всячески укрепляет и основывает гуманистическое решение проблемы соотношения целей и средств в биоэтике. Между тем это основная цель книги. Что касается способа и стиля изложения, то они выбраны из числа наиболее приемлемых как для философов, так и для биологов и медиков – равноправных участников разрешения вышеуказанных дилемм.
На сегодня сформулированы основные черты, характерные для произведений рациональных и литературных философов. Вначале о рациональной философии. Во-первых, в текстах рациональных философов всегда можно найти мысль, которую формулирует либо сам философ, либо открывает ее читатель. Почти каждое предложение автора осмысленно, текст выражает последовательность взаимосвязанных мыслей. Во-вторых, рациональный философ старается аргументировать мысль, ссылаясь на логику и данных наук. При этом обоснования опираются на философские категории и понятия, на рациональные суждения, выводя из них следствия, то есть, по-новому освещая какие-то философские проблемы. В-третьих, рациональный философ не внушает свои идеи читателю, а посредством рациональной аргументации убеждает читателя согласиться с ними. В этом аспекте, философ строит свою работу на критике предшественников и современников, так как они, как, впрочем, и он сам не застрахован от неясности используемых терминов, внутренней противоречивости суждений, логической непоследовательности текста, слабой доказательности и т.д.
Литературная философия отличается от рациональной философии по следующим критериям. Во-первых, если для рационального философа главное – это мысль, последовательность мыслей, а язык, слово важны для него лишь постольку, поскольку дают возможность выразить мысль, то для литературного философа главным становится сам язык, языковая форма текста, создаваемый художественный образ, а мысль оказывается чем-то второстепенным, порой даже несущественным. Если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ облегает предложения в слова, постепенно и образно просвечивая какую-то мысль. Во-вторых, в текстах литературной философии вместо рациональной аргументации используется внушение. То есть философ старается передать читателю какое-то чувство, на основании которого у читателя постепенно формулируется соответствующая мысль. Именно этим объясняется широкое использование художественных образов, метафор, сравнений и прочих литературно-художественных приемов. В-третьих, невозможность построить критическую дискуссию с автором, так как его мысль еще только зарождается в виде неясной догадки, и еще не обрела четкой языковой формы. В этом случае вполне объяснимо то, что формируется «мозаичный» текст, некая бессвязность, расплывчатость, умозрительность.
Если аналитическую философию можно считать типичным образцом рационального стиля философствования, то литературная философия представлена текстами философов экзистенциалистской ориентации. В их сосуществовании выражается двойственная природа самой философии, которая колеблется между наукой и искусством и стремится пробуждать как мысль, так и чувство, пользуется как понятием, так и художественным образом. С учетом сказанного выше, нами использован, так называемый компромиссный вариант – художественно-философский текст. То есть некий сплав рациональной и литературной философии. Однако, как бы я не старался сочетать разные стили философствования, пришлось труд разделить на две части по степени доминирования того или иного стиля. В результате получился литературно-философский стиль.
Часть I. Рациональная философия
О философском эксперименте по разрешению дилеммы «Создать гения? Возможно или нужно?» и о значимости экспериментальной философии
Книга «Создать гения? Возможно или нужно? написана в стиле «Х-phi» – экспериментальной философии, объединяющей идеи философии, литературы, психологии, социологии. компьютеры – это, фактически, только «мозги», изолированные от тел. Современные компьютеры уже могут приобретать знания самостоятельно и, если дать им возможность улучшать себя, то они, возможно, вполне смогут сами запустить небиологическую эволюцию, ведущую к сверхчеловеческому интеллекту. Современные системы искусственного интеллекта уже вполне могут учиться на своем опыте. Уже доказано, что большую часть своих «знаний» они собирают из различных источников самостоятельно. Так что, нет оснований считать, что невозможно создать искусственный сверхразум. Есть сейчас, так называемые нейроморфные компьютеры, которые используют оптогенетические технологии. По мнению ученых-айтишников, они способны производить триллионы одновременных вычислений.
Нейрокомпьютер за счет обучения достигают уровня человеческого интеллекта. На мой взгляд, в век глобализма люди должны научиться говорить на одном языке, то есть понимать, договариваться, объединятся и обладать даром убеждения. Есть необходимость и возможность создания квази-бульона, в котором может родиться новая научно-мировоззренческая культура. А что если станет возможным, сжато и быстро наполнить знаниями мозги, создавая заготовку научно-мировоззренчески культурного человека. Теперь можно заполучить этот статус в более молодом возрасте, а не к зрелости и старости, как это было ранее в силу недостаточного набора знаний. Это раньше нас учили останавливать мозг, чтобы он не перегревался. Я же предлагал, насколько это позволяют технологии, увеличения скорости работы мозга.
Система искусственного интеллекта, обладающая способностью обучаться и совершенствовать себя, потенциально может стать в миллионы раз умнее, чем Homo Sapiens. Мозг – это последняя надежда тех, кто хочет локализовать сознание на каком-то материальном носителе. Это ныне главная метафора для человеческого эго. В этих условиях мозг оказывается, как бы внешним, мы проводим некоторую границу между нами и нашим мозгом. Мы говорим: наш мозг влияет на нас. Но если мозг влияет на нас, значит, мы – это что-то другое. Процесс развития человечества идет не в сторону изменения и улучшений качеств каждого отдельного человека, а в сторону увеличения объема памяти и новых способов изучения информации из памяти. Но есть еще технико-технологический способ развить способности человеческого мозга – встраивать в мозг миникомпьютера. То есть нейропротезирование, создание биокомпьютера. Именно эти вопросы понимаются в моей книге «Биокомпьютер». В этом романе мною описывается почти спонтанное возникновение искусственного интеллекта в недрах Интернета.
В ней говориться о философских аспектах целенаправленной кумуляции знаний с возникновением дилеммы: Зачем и как? Можно ли создавать гениев? В мире много мифов об искусственном интеллекте, но можно выделить их в две категории в зависимости от сценариев развития: 1) искусственный интеллект станет своеобразной надстройкой над человеческим мозгом; 2) искусственный интеллект будет развиваться сам, и возможно, захватит мир.
Трудно сказать, какой сценарий разовьется в будущем. Однако с уверенностью можно сказать, что все зависит от системы общественных отношений в мире, что в свою очередь зависит от уровня научно-мировоззренческой культуры каждого индивида. Вот почему важен поиск закономерностей формирования и развития научно-мировоззренческой культуры населения. В настоящее время наука предстает, прежде всего, как социокультурный феномен. Познавательная деятельность вплетена в бытие культуры.
Сторонники куммулятивизма (от латинского «увеличение», «скопление») считают, что развитие знания происходит путем постепенного добавления новых положений к накопленной сумме знаний. Такое понимание абсолютизирует количественный момент роста знания, непрерывность этого процесса и исключает возможность качественных изменений. Между тем, очевидно, знание вне обобщения, вне философского осмысление, так и не станет тканью научно-мировоззренческой культуры. Исходя из этого, научно-мировоззренческая культура – это не результат простого постепенного умножения числа накопленных знаний, а это результат философского осмысления их через увеличение степени общности устанавливаемых на этой основе законов.
Есть такие понятия как «контекст обоснования» и «контекст открытия». Если первое обозначает процесс доказательства и обоснования научного знания, то второе обозначает процесс открытия научных законов и теорий. Если первое реализуется на основе логического анализа, то второе реализуется на основе интуиции, таланта и воображения. Процесс выдвижения научной идеи, научной гипотезы является недоступным для логического анализа, так как не существует логики открытия, логических методов восхождения от данных опыта к научным законам и теориям. По сути, процесс открытия – это предмет психологии научного творчества.
Нужно понимание того, что «инсайт» бывает только у хорошо подготовленных профессионалов, у которых развита функция фиксации и удостоверения определенного содержания знания. Между тем, проследить процесс продуцирования когнитивных инноваций в науке, а речь идет о разработке научных идей, гипотез и теорий всегда актуально и поучительно.
Конечно же, вымыслом является имена героев, многочисленные диалоги, форумы, собрания, эксперименты, которые служат не столько фабульными элементами романа, сколько своеобразной технологией «продвижения» в умах и сердцах проблемы наращивания качественных знаний, формирования современной научно-мировоззренческой культуры. Людям всегда интересен путь к научной идее, гипотезе, открытию, научной теории, технологиям. В этом аспекте, наверное, нельзя было изображать личность профессора Каракулова – автора не только «нейрокомпьютерного конвергента», но и научной идеи, гипотезы, открытия, авторской теории, бледной тенью на фоне проблемы, а нужно было приоткрыть дверь не только в его научную лабораторию, но и в его умственную, интеллектуальную лабораторию.
Нахожу нужным писать от третьего лица – журналиста Фарида Сеидовича. По моему, так целесообразнее. Предупреждаю, что все события, персонажи, имена – вымышлены, а любые совпадения – случайны. Чего не скажешь о научной выкладке. Они вполне реальны, хотя отдельные утверждения спорны по существу. В сюжете книги во все сеансы эксперимента Умар без малейшего напряжения вмиг прочитывал десяток книг самого разного толка. Причем, согласно методике эксперимента, подбирались тематические книги, то есть соблюдался параллельное чтение художественной, специализированной и философской литературы. В это время память откладывала и откладывала все новые и новые знания в долговременную память. Все знания подлежали вспоминанию по необходимости. Вот так «нейрокомпьютерный конвергент» доказывал эффективность параллельных памятей по аналогии принцип сосуществования памятей ЭВМ. В последующем, со временем память будет по необходимости восстанавливаться, но уже в консолидированной форме, начиная от простого, то есть художественного, заканчивая сложнейшей памятью в виде философского обобщения и осмысления, через концептуализированное знание.
Разумеется, к концу эксперимента, все это «конвергированное знание» еще не достигнута. Весь вопрос в том, конвергенция знаний и консолидация памяти произойдет при необходимости, в процессе работы мозга над той или иной тематикой. Умар без всякого напряжения пополнял свои знания, память, добиваясь невообразимой сложности осмысления полученных знаний, трехпоточная память не мешая друг другу, «переваривали» информацию, полученную на ежедневных экспериментах.
С одной стороны, семьдесят процентов воды, пятнадцать процентов жира, белки, гидрат калия и соль, а с другой – современный компьютер огромной мощности. Вот и всё. А что же получилось? Всего на всего самое удивительное и сложное явление во Вселенной – супермозг. Что сейчас произошло? Визуальные данные поступали прямиком в мой мозг, соединённый сейчас с искусственным интеллектом машины в одно целое. Сдержанное торжество неукротимой мощи. Охват происходящего и контроль над ним. Умар видел мир гиперзрением всего лишь несколько минут. Но это врезалось в его память навечно. Угол зрения резко увеличился, и все, что он увидел через это распахнутое в мир окно, было ясным до мельчайшего штриха, до тончайших цветовых оттенков.
Все люди мира в той или иной мере являются заложниками друг друга. По сути, человечество – это большая фрактальный сеть, где без само осмысления нет и научно-мировоззренческой культуры, а когда ее нет – это всегда раздоры, хаос, катастрофа. Значит, сейчас нужно формировать адекватную нашему времени научно-мировоззренческую культуру, а это означает разработку навигации в виду квантовости и пластичности человеческого сознания. В этом отношении перенастройка своего квантового, то есть мозгового компьютера – это забота с гарантированным результатом. Каковы ожидания?
Это формирование новой современной научно-мировоззренческой культуры, как открытие портала для новых возможностей по обнулению всех догм, стереотипов, заблуждений, ухищрений, неправды, под действием которых человек живет и действует. Именно диссонанс и противоречия в логике, в сознании, в знаниях, в поведениях и действиях приводит к сбою человеческой системы в целом. Решение столь масштабной задачи в беспотоковом пространстве невозможно, так как без изучения системы невозможно ее контролировать. Вот почему нужна цельная теория формирования и изменения состояния научно-мировоззренческой культуры.
В книге говорится о том, что нейрокомпьютер за счет обучения достигают уровня человеческого интеллекта. На мой взгляд, в век глобализма люди должны научиться говорить на одном языке, то есть понимать, договариваться, объединятся и обладать даром убеждения. Есть необходимость и возможность создания квази-бульона, в котором может родиться новая научно-мировоззренческая культура. А что если станет возможным, сжато и быстро наполнить знаниями мозги, создавая заготовку научно-мировоззренчески культурного человека. Теперь можно заполучить этот статус в более молодом возрасте, а не к зрелости и старости, как это было ранее в силу недостаточного набора знаний. Это раньше нас учили останавливать мозг, чтобы он не перегревался. Я же предлагал, насколько это позволяют технологии, увеличения скорости работы мозга.
Мысли приходили разные: годами выстраивал в своей голове систему мироздания, в которой было бы место как объективной реальности. Годами и десятилетиями устанавливал границы познания, научно-мировоззренческой культуры, осторожно, по миллиметру огораживая один мир от другого, находя место для каждой вещи, кодируя их по содержанию, смыслу, значимости. Как индивид старательно искал в этой системе место для себя самого, параллельно изучая и совершенствуя собственные ментальные возможности, как единицу общей научно-мировоззренческой культуры.
Каракулов – это мой литературный антипод, эффективный исследователь с талантливыми задатками, много лет непрерывного и напряженного накопления знаний, аналитические навыки и опыт работы с огромным массивом информации, вначале получение возможности забить свой угол в лаборатории, затем свою научную нишу с правом работать над своей темой. Такое многого стоило. А теперь вот, возможность многократно повысить активность своего мозга, повысить научный багаж, увеличить способность к глубокому и всестороннему осмыслению полученных знаний, закрепление их в памяти. Кто поручится, что в условиях такой «накачки» знаний с помощью «нейрокомпьютерного конвергента» мир действительно получит очередного гения? Кто поручится, что нынешние его сотрудники, с которым он начинал работу над этой проблемой и даже сам профессор в сравнении с новой личностью, превратятся в неких, относительно полуграмотных, научных посредственностей?
В книге есть сюжет о том, что Умар, отвечая на сложнейшие вопросы, выдавал огромную мыслительную продукцию, причем, самого глубокого характера и обоснования. Не каждый величина в философской науке мог с ним поспорить. Причем, на любую тему. Умар почти молниеносно выдавал безукоризненно отточенную мысль. А каково было скорость мыслительных операций. В этом отношении он запросто мог состязаться с искусственным интеллектом. Такая перспектива окрыляла эту группу исследователей. Все они верили в то, что они открыли нечто сокровенное для всего человечества. Теперь, гениев можно создавать. У любого подготовленного человека хватит сил и на самое широкое освоение науки.
Чем быстрее развитие науки, тем чаще должны сменяться гипотезы. Наука мыслит гипотезами, а у Умара их в кратчайшие сроки сотни разных гипотез, находящихся на разной дистанции к истине. Примечательно то, что «нейрокомпьютерный конвергент» способен проанализировать гипотезы и принять самую близкую к истине. В этом случае, конечно же, ошибки и неожиданности маловероятны. Вот почему у Умара появились величающие возможности ученого, за короткое время сделать многократно больше, чем кто-либо из ученых-современников. Отныне «гениями не рождаются – гениями теперь становятся». Зададимся еще вопросами: Зачем и как? Можно ли создавать гениев на поток?.
Вообще, о значении экспериментальной философии следует чаще говорить и демонстрировать. В особенности, когда речь идет о разрешении различных дилемм. Что меня всегда смущало – это то, что в мире было много гениальных философов, которыми были выдвинуты огромное количество оригинальных философских идей, гипотез, высказаны выдающиеся философские мысли, сформированы целые системы, концепции и теории, многие из которых, к сожалению, до сих пор не поняты, а потому не приняты. А между тем, в мире до сих пор в дефиците достоверные, концептуальные и фундаментальные знания о многом. В чем дело? По каким фатальным причинам философская наука продвигается медленно? Почему выдающейся философские мысли и идеи так трудно и медленно вживаются в реальность? Почем философские мысли недостаточно активно дискутируются в разрешении дилемм.
Невольно приходишь к выводу о том, что в философских науках: во-первых, или недостаточно изучалось то, что надлежало изучить и знать в реальности; во-вторых, или философские исследования были изначально бессистемными, бессодержательными; в-третьих, или столетиями без конца нагромождались философские рассуждения, а реальное и достоверное знание вещей отставало. Отсюда можно резюмировать о том, что, возможно, причиной всему этому является функциональная недостаточность самого метода философствования. Все знают, что философские тексты классиков философии – Платона, Аристотеля, Кузанского, Бруно, Бэкона, Декарта, Гегеля, Фейербаха, Канта – очень часто сложны и непонятны.
По Э.В.Ильенкову, причиной непонимания классической философской мысли в действительности является не что иное, как низкий уровень знания и мировоззрения, а также небогатый внутренний мир людей. «Если же твой мир – богаче, то есть если он включает в себя, как свою «часть», мир иноязычного человека, – пишет автор, – то ты легко поймешь его, иногда даже лучше, чем он сам себя понимал, поскольку увидишь его мир как «абстрактное» (то есть неполное, частичное, одностороннее) изображение твоего собственного – «конкретного» (то есть более полного, целостного и всестороннего) мира».
Один из выдающихся философов современности М К.Мамардашвили в статье «Как я понимаю философию» заключает, что «всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа». Автор отмечает, что «философия должна пребывать в глубоком погружении в первоисточники, которые каждый трактует по-своему, в том-то и суть философии». Возможно потому и современные философы по ошибочной аналогии пытаются перещеголять своих «коллег» хотя бы в непонятности и оторванности своих философских текстов от реальной жизни.
Известно, что видные и выдающейся философы акцентировали на разрешение известных философских дилемм. Между тем, философская мысль не должна отрываться от реальной действительности, то есть философия должна быть практической, когда философские идеи, концепции, системы и теории, как считают Бэкон, Декарт, Локк, Спиноза, Шопенгауэр и др., должна найти свою реализацию в общественной практике. А ведь жизнь и практика богата различными ситуациями, некоторые из которых представляют собой тугой узел проблем, так как содержит дилеммы, которых нужно разрешить.
«Есть только одно средство расположить простой народ к философии; оно состоит в том, чтобы показать ее практическую полезность», – вот кредо сторонников практической философии. По их мнению, простой народ всегда спрашивает: «Для чего это нужно?», «в чем заключается полезность философии?». Понятно, что просвещает философа, и то, что полезно простому человеку, – совершенно различные вещи. Между тем, разум философа часто занят чрезмерно абстрактными вещами. Однако, каковы бы ни были факты, вокруг которого завязываются философские мысли и идеи, они составляют подлинное богатство философа.
Так то это так. Однако, сейчас во дворе новая эра научной рациональности – постнеклассической, утверждающий, что знания должны быть практически применимыми. Важно отметить тот факт, что один из предрассудков рациональной философии заключается в убеждении, будто его задача – это сопоставлять и связывать факты, имеющиеся в ее распоряжении, а не в собирании новых фактов. А между тем, согласно современных воззрений логика в том, что метод философствования заключался и будет заключаться в том, чтобы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться орудиями для изысканий и совершенствования практических искусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы научить его уважать философию.
Сейчас мир переживает кризис кабинетной философии, главным инструментом которой был концептуальный анализ. Еще в середине XX века, У.Куайн и его последователи стали высказываться о необходимости сближения философских методов с методами экспериментальных наук. В свое время, мне, как одному из зачинателей экспериментальной хирургии в стране, такая мысль здоров импонировало. В клинической практике ученому-хирургу ставить вопрос «а что если?» не всегда приемлем, ибо, на операционном столе лежит больной и у которого хирургу необходимо применить глубоко осмысленные и наработанные, так называемые протокольные технологии оперирования, а не подвергать его лишнему клиническому риску. Таковы морально-нравственные рамки хирургической деятельности. Хотя следует признать, что на практике экстренной хирургии не редко хирургами используются возможности вынужденного эксперимента, когда стоит вопрос «Все или ничего!».
Другое дело, когда экспериментируешь на животных. При этом любой хирургический эксперимент – это, по сути, планомерный поиск оптимального метода операции. Экспериментатор ставит перед собой ряд вопросов, которых следует разрешить в сериях определенного эксперимента. В Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии при Национальном хирургическом центре под моим руководством были проведены сотни разнообразных экспериментов. В этом аспекте, значимость эксперимента для меня всегда была и однозначно остается высокой.
С учетом сказанного выше и личного опыта с удовлетоврением принял факт повсеместного нарастания тенденции использования мысленных экспериментов. В философии такая тенденция явно усилилась, а в 2000-е годы оформилась новая форма философии – экспериментальная философия. Первоначально экспериментальная философия фокусировалась на философских вопросах, связанных с намеренными действиями, предполагаемый конфликт между свободной волей и детерминизмом. Эмпирические данные, собранные философами-экспериментаторами, могут иметь косвенное влияние на философские вопросы, позволяя лучше понять лежащие в основе психологические процессы, ведущие к философским интуициям. Каковы положительные и отрицательные стороны этой формы философии? Каково взаимоотношение экспериментальной и рациональной (теоретической,
Итак, дальнейшее рассуждение правильно будет вести в аспекте признания факта существования двух видов философии: 1) экспериментальная философия; 2) рациональная философия. Первая, образно говоря, всегда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи, а вторая, также образно говоря, собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадется, ни того, что получится из ее работы, однако, она работает без устали, тогда как, рациональная философия, наоборот, взвешивает возможности, выносит суждения и умолкает.
Следует сказать, что экспериментальная философия обычно использует методы, которые гораздо ближе к психологии и социальным наукам и реализует достаточно большое число исследовательских проектов, примером которых является проверка некоторых интуиций относительно природы философии и философского теоретизирования, имеющихся у философов, и сравнение их с теми, которые есть у не-философов, а также демонстрация того, от каких – социальных, культурных, образовательных факторов зависят эксплицированные различия.
Дж.Александер, Дж.Ноуб, Ш.Николс описывают экспериментальных философов как таких, кто прилагает «методы социальных и когнитивных наук к изучению философского познания, поскольку данные методы подходят лучше, чем интроспективные, к изучению того, что люди думают, особенно другие люди». С.Стек, К.Тобиа используют термин «экспериментальная философия» в каркасе ограниченной интерпретации, говорят о ней как об «эмпирическом исследовании философских интуиций, факторов, воздействующих на них, и психологических и нейрологических механизмах, лежащих в их основе». Так или иначе вышеуказанные авторы подчеркивают оппозиционность друг к другу экспериментальной и рациональной философии.
В отношении оппозиции кабинетной философии и экспериментальной Т.Уильямсон подчеркивает значимость выбора между растворением философских методов в методологии экспериментальных наук и обоснованием правомерности кабинетной философии, перед которым стоят современные философы. На сегодня экспериментальная философия включает много новых экспериментальных исследований, в том числе исследования того, как на самом деле думают и чувствуют обычные люди (не философы). При этом изучается обычное понимание людьми морали, свободы воли, измерения этических границ тех или иных явлений, счастья и других ключевых философских понятий.
Забегая вперед хочу подчеркнуть, что являюсь сторонником одновременно рациональной и экспериментальной философии. В своих капитальных серийных трудах: «Познание» (15 тт.); «Биофилософия» (3 тт.); «НФ-философия» (3 тт.); «Киберфилософия» (3 тт.); «Антропофилософия» (3 тт.); «Моральная философия» (3 тт.) и пр., я выступаю сторонником идей и принципов постнеклассической науки, осмысливающей многочисленные феномены и проблемы через призму методологии, социологии, психологии, философии. В другой части своих капитальных серийных трудах: «Тегерек: Мифы. Тайны. Тени» (4 тт.). «Литературная философия» (6 тт.), «Научная фантастика» (свыше 30 книг) я выступаю сторонником экспериментальной философии.
Так или иначе, во всех моих философских работах очевидна разработка междисциплинарных, транстеоретических научных тем с интеграцией отраслей наук (экспериментальная хирургия, физиология, трансплантология, биомедицина, биофилософия) с концептуальной разверткой результатов экспериментальных исследований, как в области хирургии, физиологии, трарсплантологии, так и философии с проведением философских экспериментов. При этом цель моих философских экспериментов заключается в том, чтобы погрузиться непосредственно в реальный мир и использовать психологические эксперименты, чтобы добраться до истоков некоторых, порою жгучих философских проблем в сфере науки, медицины, технологий.
Следует отметить, философские эксперименты начинают наводить ученых на мысль, что обычный способ понимания мира людьми пронизан, прежде всего, моральными соображениями. Чем больше философы узнают о том, как люди выносят моральные суждения, тем больше они смогут понимать, как возникают конфликты между людьми. Ш.Николс считает, что одна из самых захватывающих перспектив экспериментальной философии заключается в том, что она может помочь оценить, являются ли определенные философские верования вполне обоснованными.
Выяснив психологические источники своих философских убеждений, сами философы смогут оценить, насколько оправданы эти убеждения. В этом аспекте, в моих работах по экспериментальной философии, методология использования систематического эмпирического исследования применяется к широкому кругу различных философских вопросов (пересадка головного мозга, эвтаназия, клонирование, роботохирургия, искусственный интеллект и пр.). Известно, что исследователи предлагают совершенно разные взгляды на то, каким образом такая экспериментальная работа может оказаться философски ценной, а потому, возможно, лучший способ познакомиться с областью экспериментальной философии – это изучить фактические результаты исследований философов-экспериментаторов.
В экспериментальной философии решение логических задач должны быть предельно просты, ибо они устанавливают стандарты простоты для широкого круга читателей. Разумеется, мой стиль, не обладающая устойчивыми концептами, нормами или правилами исследования больше похож на научно-художественный проект. Так как он олицетворяет восприятие или образ мысли, то, естественно, не является завершенным художественно-интеллектуальным проектом. Однако, он работает с понятийным каркасом, концепты могут изменяться и нет в нем четкой логической определенности. Согласен в моем языке мысль концептуально и понятийно часто неуловим, мысль трудно поймать и зафиксировать как определенную концепцию, опираясь на которую можно было бы дальше развивать философское рассуждение в каком-то заданном концептуальном поле. Однако, помогает понять заложенное в текстах мысль черех художественный нарротив.
В свое время, Л.Витгенштейн (1889-1951), с учетом отсутствия ясности в философских текстах, бездоказательности суждений, двусмысленности высказываний, писал о том, что необходимо произвести «терапию философского языка» в целях исключения многосмысленности и принципиальной неточности словоупотребления. Автор в своем «Логико-философском трактате» (1918) описал, разработанный им формализованный философский стиль, на основе сближения его с языком математики и современного естествознания. По мнению автора, слова и выражения языка должны служить знаками идей и использоваться, прежде всего, для выражения мыслей [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953].
По мнению Х.Патнэма (1926-2016), С.Крипке (1940-2022) философский язык: во-первых, логический способ изложения (наличие взаимосвязанных рассуждений, направленных на раскрытие научной истины); во-вторых, смысловая законченность (выстраивание рассуждений и фактов в такой последовательности и взаимосвязях, чтобы мысль, положенная в основу должна быть максимально раскрыта); в-третьих, целостность (соответствие структуре и содержанию работы и служить раскрытию поставленных задач и достижению совокупных целей исследования) [Крипке С. Именование и необходимость, 1972].
«Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения об элементах совокупностей и на суждения, которые описывают совокупности в их полноте. А элементарные суждения выступают аргументами истинности суждений», – пишет Л.Витгенштейн (1889-1951). По мнению автора, смысл философского текста заключается в том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано четко». Он считал, что «чем яснее мысли выражены – тем точнее их острие входит в голову» [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953]. Для исключения многомысленности и принципиальной неточности, по его мнению, философский формализованный язык должен быть содержать логику суждения из области естествознания и литературы, высказанными предельно четко и ясно. В той или иной мере, ряд философов применяют подобный формализованный стиль (Дж.Маргулис (1977), М.Раулендс (2005) и др. [Маргулис Дж. Личность и сознание / пер. с англ., 1986; Раулендс М. Философ на краю вселенной, 2005].
Нужно отметить, что практически изначально в фокусе внимания экспериментальной философии находится интуиция. Интуицию идентифицируют с выводами первой системы, как убеждения, которые мы формируем спонтанно, без сознательных рассуждений, источник которых мы не можем идентифицировать интроспективно. Когда мы развиваем предложение или контент, интуиция этого контента должна казаться нам истинной. В этом аспекте, философы-экспериментаторы надеются получить удовлетворительное представление об интуиции и ее психологических основах.
Позитивная роль экспериментальной философии в том, что она может эмпирически проверить и выдвинуть утверждения об интуиции в каждом из этих случаях: интуиции, используемой для проверки нормативных теорий, интуиции относительно того, является ли данный случай примером концепции, интуиции о правильном применении слова, интуиции об общих принципах и интуиции об особенностях дискурса или практики.
Утверждение морального реалиста о том, что реализм лучше всего отражает обычный моральный дискурс и практику, было поставлено под сомнение несколькими экспериментами, исследующими степень, в которой люди являются интуитивными моральными релятивистами. Дж. Гудвин и Дж. Дарли задались вопросом, будут ли субъекты относиться к этическим утверждениям как к объективным, и как они могут отличаться от отношения к утверждениям о научных фактах, социальных условностях и вкусовых ощущениях.
Экспериментаторы дали испытуемым ряд утверждений во всех трех областях и попросили их оценить свое согласие с каждым утверждением, а также указать, считают ли они это правдой, ложью, мнением или отношением. Результаты показали, что в целом люди склонны относиться к этическим утверждениям как к более объективным, чем заявлениям об общепринятых или вкусовых ощущениях, но менее объективным, чем изложения фактов. Более интересно то, что субъекты рассматривали разные этические высказывания как более или менее объективные в зависимости от содержания высказывания. Народная концепция морали не может быть единообразно объективной, люди могут рассматривать одни моральные требования как более объективные, чем другие.
Следует заметить, экспериментальная философия во всех ее формах предлагает задуматься о роли интуиции в философской методологии: предоставляют ли интуитивные суждения обычных людей, не философов, столько же доказательств, сколько суждения философов? Возможно, они предоставляют лучшие доказательства? Предоставляет ли интуиция какие-либо доказательства, или эмпирическая работа, возникающая из экспериментальной философии, просто показывает, что интуиция безнадежно предвзята и непостоянна? Если интуиция имеет доказательную ценность, то какую? Как правильно получить и использовать эти доказательства?
Не вдаваясь в более глубокие вопросы природы интуиции, дадим характеристику интуиции следующим образом: это состояния, в которых определенное утверждение кажется верным в отсутствие осознанных рассуждений. Интуиции обычно получают некоторую доказательную силу при философской аргументации. То есть предположения, которые поддерживает интуиция, как правило, принимаются за поддержку существования этих интуиций. Степень поддержки, оказываемой таким образом, не всегда ясна. Иногда признается, что интуиция может ошибаться, и что в идеальном случае интуитивные предпосылки должны поддерживаться дальнейшей аргументацией.
Эмпирическая работа здесь отражает два возможных пути, посредством которых экспериментальная философия может дать нам новые перспективы классических головоломок в философии сознания.
Во-первых, она предлагает психологические объяснения для интуиции, которые в противном случае могли бы казаться довольно «грубыми», например, предполагая, что у нас есть когнитивная тенденция использовать физические критерии в нашей оценке того, что является потенциальным суждением.
Во-вторых, она может оспаривать доказательный статус этих интуиций, указывая на такие факторы, как например культурное происхождение, которые могут повлиять на интуицию ненадлежащими способами.
Однако экспериментальная философия дает недостаточное освещение этих вопросов, потому что вопросы, представляющие интерес для философии, это не то, что говорят люди, а основополагающая компетенция, связанная с использованием философски важных концепций. То, что имеет значение для этой компетенции, является критически нормативным. Между тем, вопреки утверждениям некоторых критиков, экспериментальная философия не зависит от предположения приоритета интуитивного познания: что люди не достигают выводов о чем-либо через рассуждения, даже если они действительно участвуют в сознательном обсуждении, прежде чем выдать ответ.
В этой связи, я хотел бы привести доводы из моей системы «Системно-ответственная популяризация, концептуализация и философизация науки», предполагающий три уровня усвоения знаний: 1) популяризация науки («А»); 2) концептуализация знаний («В»); 3) философизация науки («С»). Эмпирическое содержание («А») постепенно ассимилируется, осмысливается и элиминируется в теоретическое содержание («В»).
Этот синтез приведет к созданию нового типа теоретического обобщения («С»). Если в «А» какое-либо событие приобретает черты проблемной ситуации, требующего изучения и осмысления, то в «В» тот или иной факт, как фрагмент объективной реальности подлежит категоризации и концептуализации.
На этапе «С» происходит репрезентация в форме философского обобщения. «С» требует удержания в идеальном плане несоизмеримо большего объема знаний. Таким образом, в реальном теоретическом знании эмпирия представляет собой результат «вписывания» тех или иных фактов в образ действительности («А»). Это описательный уровень. «В» представляет собой научно-теоретический уровень, а «С» – есть мировоззренческий уровень.
Для меня лично, как философа-экспериментатора представляет интерес сам процесс последовательного получения ответов. И они показали, что знание психологических основ интуиции вполне может оказаться философски значимыми. В результате философского эксперимента удалось в какой-то мере правдивый ответ на поставленные вопросы, озвученных в соответственных книгах: «Кто где?», «Лечить и/или Убивать?», «Можно ли штамповать гениев?», «Кому доверить жизнь? Хирургу или Роботу-хирургу?», «Кто хозяин организму человека?».
Нужно отметить, что перспективы развития экспериментальной философии неоднозначны. К сожалению, не все экспериментальные философы проводят в своей работе вспомогательный философский анализ, как это проделываю я, будучи глубоко знаком как с медицинской наукой, так и практикой. Некоторые философы задаются вопросом, не искажается ли наша интуиция?
Аналогичным образом, если философы решат, что следует использовать концептуальную концепцию добра, а не деонтологическую, на том основании, что на деонтологическую концепцию чрезмерно влияют эмоции, то какой будет реакция на деонтолога, который утверждает, что эмоции чрезвычайно важны? В частности, для меня, как ученого-врача исключительно важно обращение к моральной интуиции, будь то действия или принципы. Но опять возникает тот же вопрос: можем ли мы положиться на эти интуиции?
Итак, многие современные философы согласны с тем, что философия, которая ведется исключительно «из кресла» при недостаточном понимании учеными фактических данных, научных практик и научных достижений, а иногда и просто жизненной реальности, имеет сомнительную ценность. Эта общая отправная точка для большей части современной философии открывает путь для использования эмпирических данных в философии. Однако, есть мнение о том, что, возможно, именно экспериментальная философия станет в ближайшем будущем одной из фундаментальных научных репрезентаций действительности, той основой, которая связывает в целостную систему когнитивного знания социологию, психологию и философию. Это я приветствую.
